Дом Марвинов оказался беленым фермерским до
мом, старинным и перестроенным; на подъездной дороге они увидели припарк
ованные «лендроверы» и «мерседесы». Коллеги Говарда предупредили его, ч
то Марвины окружали себя неким оксфордбриджским достоинством, даже хот
я сам Марвин на факультете выглядел довольно-таки потертым человечком с
тремя неизменными ручками на металлических зажимах в верхнем кармане, с
ловно его мысли постоянно были поглощены исследованиями и сбором данны
х. Так это и оказалось: большой сад, окружавший дом, был помпезно увешан ги
рляндами лампочек, и люди в вечерних костюмах Ц Кэрки видели костюмы не
так уж часто Ц располагались группами на лужайке, где тихие тушующиеся
студенты разливали белое вино из бутылок с ярлыками «Винное общество Ни
ренштейнер». Кэрки Ц Говард в старой меховой куртке, Барбара в широком к
ружевном платье, достаточно широком, чтобы укрывать бугор ее беременнос
ти, Ц ощутили свой резкий контраст с этой сценой, вторгшимися в нее чужды
ми фигурами. Марвин поводил их по лужайке, познакомил в полутьме со многи
ми физиономиями; и лишь через некоторое время до Кэрков дошло, что они нах
одятся среди людей в личинах и эти физиономии, с которыми Говард знакоми
лся над костюмами, были физиономиями его коллег, облаченных в специальну
ю одежду, которая для поддержания церемонии осталась им после свадеб и п
охорон.
В примыкающей сельской местности стрекотали разбуженные птицы и тяжел
о бегали овцы, громко фыркая; Говард оглядывался, недоумевая, какое место
принадлежит ему во всем этом. Барбара, озябнув, вошла в дом в сопровождени
и педантично учтивого Марвина, беспокоившегося за ее беременность; Гова
рд влип в долгий разговор с пожилым человеком, который обладал мягким за
стенчивым обаянием и здоровым в суровых складках лицом исследователя А
рктики. Пока они беседовали, вокруг них летали ночные бабочки. Говард в св
оей меховой куртке рассуждал на тему, которая мало-помалу сильно его заи
нтересовала Ц о социальных благах и очистительной ценности порнограф
ии в кино.
«Я всегда был серьезным сторонником порнографии, доктор Кэрк, Ц сказал
человек, с которым он разговаривал. Ц Я много раз высказывал свою точку з
рения на представительныx форумах».
Иероглифически величавый тон его собеседника навел Говарда на мысль, чт
о перед ним не кто иной, как Миллингтон Харсент, сей радикальный педагог, б
ылой специалист по политическим наукам, известный столп лейборизма и ал
ьпинист, вице-канцлер университета, в котором теперь подвизался Говард.
И Говард был о нем наслышан; аромат радикализма, свежесть педагогических
веяний, которые цветные приложения и профессиональные журналы обнаруж
или в Водолейте, по слухам, исходили от него. В более местном масштабе за н
им закрепилась репутация страдающего манией строительства, или, как это
формулировалось, комплексом воздвигательства, и считалось, что он вложи
л немало собственной энергии, вымечтав вместе с Йопом Каакиненом футури
стический академгородок, в котором теперь преподавал Говард. Трудно быт
ь вице-канцлером, который должен быть всем для всех людей; Харсент приобр
ел репутацию именно такого, только прямо наоборот: консерваторы считали
его крайним радикалом, а радикалы Ц крайним консерватором. Но теперь эт
от человек, известный простецкой демократичностью (он ездил по академго
родку на велосипеде, и поговаривали, что он иногда курит травку на студен
ческих вечеринках), стоял перед Говардом, и тепло беседовал с ним, и сжимал
его плечо, и обсуждал его книгу так, словно знал, что в ней; Говард потеплел
, почувствовал себя непринужденно.
«Не могу выразить, как я рад, что у нас здесь есть кто-то вашего калибра»,
Ц сказал Харсент.
«Знаете, Ц сказал Говард, Ц я очень рад, что я здесь».
Харсент и Говард вместе вошли в дом в поисках источника «Ниренштейнера»
; Харсент вручил Говарду извлеченные из дипломата в холле экземпляр план
а расширения университета и специальную брошюру, изящный документ, напе
чатанный на жемчужно-серой бумаге и написанный на пять лет раньше в само
м начале всего этого Йопом Каакиненом, чьи вдохновенные здания росли как
грибы повсюду в академгородке.
«Это Бытие, Ц сказал Харсент. Ц Полагаю, можно сказать, что теперь мы дос
тигли «Чисел». И, боюсь, приближаемся к Иову и Плачу Иеремии». Ц И Харсент
пошел дальше беседовать с другими гостями во исполнение своего обществ
енного долга; Говард стоял с бокалом вина на кухне Марвинов с новой плито
й и старинной духовкой для выпекания хлеба в стене и просматривал брошюр
у. Она носила название «Сотворяя общину-здание, диалог», и на обложке пять
студентов почему-то в состоянии беспаховой наготы, столь любимой стили
стами начала шестидесятых, вели между собой очень даже энергичный диало
г. Внутри Говард прочел факсимиле написанного от руки вступления: «Мы не
только создаем здесь новые здания; мы также сотворяем те новые формы и пр
остранства, которым предстоит стать новыми стилями человеческих взаим
оотношений. Ибо архитектура Ц это общество, и мы здесь созидаем обществ
о современного мира нынешнего дня». Говард положил брошюру и вышел из ку
хни под низкие дубовые балки гостиной, чтобы обозреть своих коллег, болт
ающих в полутьме на лужайке; он думал о контрасте этого сельского обитал
ища с высокими каакиненскими зданиями, которые преображали старинную т
ерриторию университета. Некоторое время спустя он прошелся по дому и обн
аружил Барбару, лежащую на диване в алькове с головой на коленях старшег
о преподавателя философии.
«Ну и ну, Ц сказала Барбара, Ц ты произвел хорошее впечатление. Вице-кан
цлер отыскал меня специально, чтобы сказать, как сильно ты ему нравишься
».
«Он пытается свести вас к нулю, Ц сказал философ, Ц Украсть ваш огонь».
«У него ничего не выйдет, Ц сказала Барбара, Ц Говард слишком радикален
».
«Поберегись, они тебя зачаруют, Ц сказала Барбара позднее, прижимая сво
й эмбрионный бугор к приборной доске, когда они через тьму ехали домой в В
одолейт. Ц Ты станешь официальным любимчиком факультета. Евнухом систе
мы».
«Меня никому не купить, Ц сказал Говард, Ц но я действительно думаю, что
для меня здесь есть кое-что. Я думаю, это место, где я смогу работать».
Но это было поздней осенью 1967 года; а после 1967 года по неизбежной логике хрон
ологии наступил 1968 год, который был радикальным годом, годом, когда то, что
проделывали Кэрки в свои годы личной, индивидуальной борьбы, внезапно ка
к бы обрело всеобщее значение. Все словно бы распахнулось; индивидуальны
е ожидания совпали с историческим движением вперед; когда студенты спло
тились в Париже в мае, казалось, что повсюду вместе с ними сплачиваются вс
е силы перемен. В тот год Кэрки были очень заняты. В академгородке маоистс
кие и марксистские группы, чьим главным занятием до этого момента, казал
ось, были внутренние распри, обрели массовую поддержку всевозможных акт
ивистов; в административном здании проводилась сидячая забастовка, и ка
кой-то студент сидел за столом ректора, а ректор перенес свой кабинет в ко
тельную и старался смягчить напряженность. Революционный Студенческий
Фронт отправился к нему и попросил, чтобы он объявил университет свобод
ным государством, революционным анклавом, сплотившимся против изветша
лого капитализма; ректор с величайшей логичностью и порядочным количес
твом исторических ссылок изложил свое полное изначальное сочувствие, н
о настойчиво указал, что оптимальные условия и дата тотальной революции
еще не настали. Вполне вероятно, они полностью созреют лет через десять, с
казал он; а пока не лучше ли им будет уйти, чтобы вернуться тогда. Это рассе
рдило революционеров, и они написали: «Сжечь его!» и «Революция теперь же!
» черной краской по абсолютно новому бетону абсолютно нового театра; был
подожжен небольшой сарай, и четырнадцать грабель погибли безвозвратно.
Ненависть и революционный пыл совсем разбушевались; люди в городе тыкал
и в автобусах студентов зонтиками; на главной площади города происходил
и демонстрации, и в самых больших универсамах было разбито несколько вит
рин. Преподаватели, как заведено, разделились: одни поддерживали радикал
ьных студентов, другие выступали с заявлениями, призывая студентов верн
уться к занятиям. Люди больше не разговаривали с людьми, а служебные поме
щения и преподавательские кабинеты подвергались нападениям, и докумен
тация уничтожалась. Воцарился малый террор, все достигли точек кипения и
порога прочности: длительные браки рушились, когда один из супругов при
соединялся к левым, другой Ц к правым; все старые конфликты всплыли на по
верхность. Но Говард не разделился; он присоединился к сидячей забастовк
е, и его полное истовости личико было среди тех, которых оставшиеся снару
жи могли видеть, когда они выглядывали из окон и кричали: «Свобода мысли н
аконец утверждена!» и «Царствует критическое сознание!» или размахивал
и последними лозунгами из Парижа. Собственно говоря, он, неизбежно, стал ф
окусом и действовал очень активно повсюду, радикализировал столько люд
ей, сколько ему удавалось, покидал сидячую забастовку, чтобы выступать п
еред группами рабочих и на профсоюзных собраниях. Их дом стал местом вст
реч всех радикальных студентов и преподавателей, городских изгоев, стра
стно деятельных коммунистов; в окнах висели плакаты, гласившие: «Сокруши
ть систему!», «Реальности еще не существует!», «Власть народу!». Ну а Кааки
неном спланированный университет, и его благолепный модернизмус, и бето
нные массы, и радикально новое образование, новые состояния сознания и с
тили сердца, свято там хранимые, Ц все это теперь казалось Говарду жестк
ой институционной скорлупой, предназначенной ограничивать и прегражда
ть устремленный вперед поток сознания. Недостаточно радикально! В том го
ду ничто для Кэрков не было достаточно радикальным. Говард уставился на
академгородок во время сидячей забастовки, и вот что он сказал: «Я думаю, э
то место, против которого я смогу работать».
To лето реализовало Кэрков, как они никогда еще не реализовывались. Время б
ольше не казалось бессмысленной тратой, в которой проходит жизнь; его мо
жно было наверстать; апокалипсис маячил совсем близко; новый мир только
того и ждал, чтобы родиться. Все нынешние институты и структуры Ц структ
уры, чью природу он столь тщательно рассматривал в своих лекциях, теперь
казались масками и личинами, грубо наложенными на истинную человеческу
ю реальность, которая обретала реальность вокруг него. Им овладело всепо
глощающее бурное нетерпение; он оглядывался по сторонам и не видел ничег
о, кроме фальшивых, коррумпированных интересов, помех страстному стремл
ению к реальности. Но момент был его моментом; его верования наконец акти
визировались и обрели реальность. И он обнаружил, что умеет убеждать и др
угих людей в том, что это так, что грядет новая эра человеческих свершений
и творчества. Он постоянно бывал на собраниях и митингах; множество люде
й на грани озарения приходили поговорить с ним. Он обсуждал с ними их борь
бу с реликтовыми излучениями их прошлого, их разрушающиеся браки. Барбар
а, крупная, желтоволосая, тоже воспрянула от ожиданий; она начала давить н
а мир. Она вновь ощутила себя на передовой линии; маленького уже можно был
о оставлять одного. Однако теперь ее былая мысль заняться социальной раб
отой, подразумевавшая формальный апробированный путь, представлялась
ей компромиссной уступкой системе; ей хотелось большего Ц действовать.
Она помогла созданию общественной газеты. Она возглавляла протесты пот
ребителей. Она орала «к…» на собраниях городского совета. Она присоедини
лась к группе Движения за освобождение женщин (вкратце «Освобождение же
нщин») и возглавляла митинги по пробуждению сознательности. Она загонял
а женщин в клиники и отделы социального обеспечения в надежде переполни
ть их настолько, чтобы они захлебнулись и люди увидели бы, насколько они о
бмануты. Она организовывала сидячие забастовки в приемных врачей и аген
тствах по найму. Она помогла запустить Союз обманутых потребителей. Субк
ультура, контркультура липли к Кэркам, а вечеринки, которые они посещали,
и вечеринки, которые они устраивали, были теперь другими: собраниями акт
ивистов в честь годовщины Шарпевилля или майских беспорядков в Париже, и
завершались составлением плана новой кампании. Текущим лозунгом было: «
Не доверяйте никому старше тридцати»; это было летом 1968 года, когда Говард
у было тридцать, а Барбаре тридцать один. Но себе они доверяли, и им доверя
ли; они были на стороне нового.
Но то было в 1968 году; теперь это время миновало. С тех пор с Кэрком произошло
многое, но близость, теплоту и согласие того года вернуть было трудно. Они
искали их, ими владело ощущение, что тогда что-то осталось недаденным, и т
уманная мечта все еще мерцала перед ними: мир развившихся сознаний, раве
нства во всем, эротических удовлетворений вне границ реальности, за пред
елами чувств. Они оставались в своем высоком тощем доме и каким-то образо
м все еще находились на стыке между концом и началом, в истории, где прежня
я реальность уходит, а новая наступает в смеси радиации и радикального н
егодования, вспыхивая внезапными привязанностями, ярясь внезапными не
навистями, ожидая, чтобы фабула, фабула исторической неотвратимости яви
лась и заполнила повесть, которую они начали в постели в Лидсе после того,
как Хамид переспал с Барбарой. Они были очень занятыми людьми. Говард с гр
уппой студентов и глубочайшими радикальными намерениями провел изучен
ие возможности восстановления всего квартала, в котором они жили, как ча
сть осуществления народовластия в местной демократии. Местный совет, на
который теперь урбанология Говарда произвела должное впечатление, при
нял этот план; полезным следствием было то, что Кэрки сохраняли свой дом, а
уцелевшие дома в полукруге подлежали со временем реставрации. За окнами
их Дома все еще тянулись пустыри, акры переходной стадии сноса, штрихи ре
конструкции. Дети устроили площадки для игр среди развалин, за которыми
в отдалении торчат серые зашторенные бетонные башни, новые кварталы, вок
зал городских автобусов. В отдалении за хаосом вспыхивают, угасают и вно
вь вспыхивают вывески, возвещая: «Файн фэр», «Эльдорадо», «Бутик новой жи
зни». Над головой пролетают реактивные самолеты, мотороллеры подвывают
на улицах вокруг; в пространствах между яркими натриевыми фонарями оглу
шают и грабят. Днем развалины вокруг них оживляют подростки, бьющие буты
лки, и наспех перепихивающиеся парочки. По вечерам Кэрки стоят внутри св
оего дома после Wiener Schnitzel
Шницель по-венски (нем.).
и видят, как в заброшенных домах напротив вспыхивают огоньки: мети
ловые пьяницы и бродячие хиппи постоянно забираются туда, осуществляя н
езависимый стиль жизни, постанывая в темноте, иногда поджигая себя. Кэрк
и реагируют каждый в меру своих возможностей: Барбара носит им термосы с
кофе и одеяла, а Говард пересчитывает их, и в полуподвальном кабинете, кот
орый он теперь оборудовал (совестливый поступок в их теперь уж слишком п
реходящей жизни), он излагает результаты в негодующих статьях для «Нью с
осаити» и «Сошиалист уоркер» Ц то есть «Нового общества» и «Социалисти
ческого рабочего».
Кэрки не верят в собственность, однако они смотрят на этот апокалиптичес
кий ландшафт текущего момента, эти кратеры, эти развалины, эти заросли ки
прея, на этих кочующих мигрантов с ощущением территориальности. Это внеш
няя сторона внутренней стороны их сознания, их идеальная перспектива; то
чно богатых помещиков, позирующих для портретов, их можно было бы отличн
о написать на этом фоне. Вот Говард, маленький и элегантный; висячие, как у
Сапаты, усы окаймляют уголки его рта, волосы чуть поредели и потому зачес
аны на лоб, чеканный подбородок гневно выпячен; рядом с ним его добрая жен
а Барбара в своем длинном балахоне, крупная, светловолосая, с термосом в р
уке, другая рука стиснута в кулак, чуть приподнята; позади них крупными ма
зками разбросаны обломки форм, спуск и подъем, общество и сознание в проц
ессе трансформации; две центральные фигуры равны, их глаза бдят, их руки и
ноги напряжены в старании выбраться из рамы и зашагать дальше в ногу с хо
дом истории. Ход истории, он служит им, и он для них значим, но каким-то обра
зом теперь он не дает им совсем все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
мом, старинным и перестроенным; на подъездной дороге они увидели припарк
ованные «лендроверы» и «мерседесы». Коллеги Говарда предупредили его, ч
то Марвины окружали себя неким оксфордбриджским достоинством, даже хот
я сам Марвин на факультете выглядел довольно-таки потертым человечком с
тремя неизменными ручками на металлических зажимах в верхнем кармане, с
ловно его мысли постоянно были поглощены исследованиями и сбором данны
х. Так это и оказалось: большой сад, окружавший дом, был помпезно увешан ги
рляндами лампочек, и люди в вечерних костюмах Ц Кэрки видели костюмы не
так уж часто Ц располагались группами на лужайке, где тихие тушующиеся
студенты разливали белое вино из бутылок с ярлыками «Винное общество Ни
ренштейнер». Кэрки Ц Говард в старой меховой куртке, Барбара в широком к
ружевном платье, достаточно широком, чтобы укрывать бугор ее беременнос
ти, Ц ощутили свой резкий контраст с этой сценой, вторгшимися в нее чужды
ми фигурами. Марвин поводил их по лужайке, познакомил в полутьме со многи
ми физиономиями; и лишь через некоторое время до Кэрков дошло, что они нах
одятся среди людей в личинах и эти физиономии, с которыми Говард знакоми
лся над костюмами, были физиономиями его коллег, облаченных в специальну
ю одежду, которая для поддержания церемонии осталась им после свадеб и п
охорон.
В примыкающей сельской местности стрекотали разбуженные птицы и тяжел
о бегали овцы, громко фыркая; Говард оглядывался, недоумевая, какое место
принадлежит ему во всем этом. Барбара, озябнув, вошла в дом в сопровождени
и педантично учтивого Марвина, беспокоившегося за ее беременность; Гова
рд влип в долгий разговор с пожилым человеком, который обладал мягким за
стенчивым обаянием и здоровым в суровых складках лицом исследователя А
рктики. Пока они беседовали, вокруг них летали ночные бабочки. Говард в св
оей меховой куртке рассуждал на тему, которая мало-помалу сильно его заи
нтересовала Ц о социальных благах и очистительной ценности порнограф
ии в кино.
«Я всегда был серьезным сторонником порнографии, доктор Кэрк, Ц сказал
человек, с которым он разговаривал. Ц Я много раз высказывал свою точку з
рения на представительныx форумах».
Иероглифически величавый тон его собеседника навел Говарда на мысль, чт
о перед ним не кто иной, как Миллингтон Харсент, сей радикальный педагог, б
ылой специалист по политическим наукам, известный столп лейборизма и ал
ьпинист, вице-канцлер университета, в котором теперь подвизался Говард.
И Говард был о нем наслышан; аромат радикализма, свежесть педагогических
веяний, которые цветные приложения и профессиональные журналы обнаруж
или в Водолейте, по слухам, исходили от него. В более местном масштабе за н
им закрепилась репутация страдающего манией строительства, или, как это
формулировалось, комплексом воздвигательства, и считалось, что он вложи
л немало собственной энергии, вымечтав вместе с Йопом Каакиненом футури
стический академгородок, в котором теперь преподавал Говард. Трудно быт
ь вице-канцлером, который должен быть всем для всех людей; Харсент приобр
ел репутацию именно такого, только прямо наоборот: консерваторы считали
его крайним радикалом, а радикалы Ц крайним консерватором. Но теперь эт
от человек, известный простецкой демократичностью (он ездил по академго
родку на велосипеде, и поговаривали, что он иногда курит травку на студен
ческих вечеринках), стоял перед Говардом, и тепло беседовал с ним, и сжимал
его плечо, и обсуждал его книгу так, словно знал, что в ней; Говард потеплел
, почувствовал себя непринужденно.
«Не могу выразить, как я рад, что у нас здесь есть кто-то вашего калибра»,
Ц сказал Харсент.
«Знаете, Ц сказал Говард, Ц я очень рад, что я здесь».
Харсент и Говард вместе вошли в дом в поисках источника «Ниренштейнера»
; Харсент вручил Говарду извлеченные из дипломата в холле экземпляр план
а расширения университета и специальную брошюру, изящный документ, напе
чатанный на жемчужно-серой бумаге и написанный на пять лет раньше в само
м начале всего этого Йопом Каакиненом, чьи вдохновенные здания росли как
грибы повсюду в академгородке.
«Это Бытие, Ц сказал Харсент. Ц Полагаю, можно сказать, что теперь мы дос
тигли «Чисел». И, боюсь, приближаемся к Иову и Плачу Иеремии». Ц И Харсент
пошел дальше беседовать с другими гостями во исполнение своего обществ
енного долга; Говард стоял с бокалом вина на кухне Марвинов с новой плито
й и старинной духовкой для выпекания хлеба в стене и просматривал брошюр
у. Она носила название «Сотворяя общину-здание, диалог», и на обложке пять
студентов почему-то в состоянии беспаховой наготы, столь любимой стили
стами начала шестидесятых, вели между собой очень даже энергичный диало
г. Внутри Говард прочел факсимиле написанного от руки вступления: «Мы не
только создаем здесь новые здания; мы также сотворяем те новые формы и пр
остранства, которым предстоит стать новыми стилями человеческих взаим
оотношений. Ибо архитектура Ц это общество, и мы здесь созидаем обществ
о современного мира нынешнего дня». Говард положил брошюру и вышел из ку
хни под низкие дубовые балки гостиной, чтобы обозреть своих коллег, болт
ающих в полутьме на лужайке; он думал о контрасте этого сельского обитал
ища с высокими каакиненскими зданиями, которые преображали старинную т
ерриторию университета. Некоторое время спустя он прошелся по дому и обн
аружил Барбару, лежащую на диване в алькове с головой на коленях старшег
о преподавателя философии.
«Ну и ну, Ц сказала Барбара, Ц ты произвел хорошее впечатление. Вице-кан
цлер отыскал меня специально, чтобы сказать, как сильно ты ему нравишься
».
«Он пытается свести вас к нулю, Ц сказал философ, Ц Украсть ваш огонь».
«У него ничего не выйдет, Ц сказала Барбара, Ц Говард слишком радикален
».
«Поберегись, они тебя зачаруют, Ц сказала Барбара позднее, прижимая сво
й эмбрионный бугор к приборной доске, когда они через тьму ехали домой в В
одолейт. Ц Ты станешь официальным любимчиком факультета. Евнухом систе
мы».
«Меня никому не купить, Ц сказал Говард, Ц но я действительно думаю, что
для меня здесь есть кое-что. Я думаю, это место, где я смогу работать».
Но это было поздней осенью 1967 года; а после 1967 года по неизбежной логике хрон
ологии наступил 1968 год, который был радикальным годом, годом, когда то, что
проделывали Кэрки в свои годы личной, индивидуальной борьбы, внезапно ка
к бы обрело всеобщее значение. Все словно бы распахнулось; индивидуальны
е ожидания совпали с историческим движением вперед; когда студенты спло
тились в Париже в мае, казалось, что повсюду вместе с ними сплачиваются вс
е силы перемен. В тот год Кэрки были очень заняты. В академгородке маоистс
кие и марксистские группы, чьим главным занятием до этого момента, казал
ось, были внутренние распри, обрели массовую поддержку всевозможных акт
ивистов; в административном здании проводилась сидячая забастовка, и ка
кой-то студент сидел за столом ректора, а ректор перенес свой кабинет в ко
тельную и старался смягчить напряженность. Революционный Студенческий
Фронт отправился к нему и попросил, чтобы он объявил университет свобод
ным государством, революционным анклавом, сплотившимся против изветша
лого капитализма; ректор с величайшей логичностью и порядочным количес
твом исторических ссылок изложил свое полное изначальное сочувствие, н
о настойчиво указал, что оптимальные условия и дата тотальной революции
еще не настали. Вполне вероятно, они полностью созреют лет через десять, с
казал он; а пока не лучше ли им будет уйти, чтобы вернуться тогда. Это рассе
рдило революционеров, и они написали: «Сжечь его!» и «Революция теперь же!
» черной краской по абсолютно новому бетону абсолютно нового театра; был
подожжен небольшой сарай, и четырнадцать грабель погибли безвозвратно.
Ненависть и революционный пыл совсем разбушевались; люди в городе тыкал
и в автобусах студентов зонтиками; на главной площади города происходил
и демонстрации, и в самых больших универсамах было разбито несколько вит
рин. Преподаватели, как заведено, разделились: одни поддерживали радикал
ьных студентов, другие выступали с заявлениями, призывая студентов верн
уться к занятиям. Люди больше не разговаривали с людьми, а служебные поме
щения и преподавательские кабинеты подвергались нападениям, и докумен
тация уничтожалась. Воцарился малый террор, все достигли точек кипения и
порога прочности: длительные браки рушились, когда один из супругов при
соединялся к левым, другой Ц к правым; все старые конфликты всплыли на по
верхность. Но Говард не разделился; он присоединился к сидячей забастовк
е, и его полное истовости личико было среди тех, которых оставшиеся снару
жи могли видеть, когда они выглядывали из окон и кричали: «Свобода мысли н
аконец утверждена!» и «Царствует критическое сознание!» или размахивал
и последними лозунгами из Парижа. Собственно говоря, он, неизбежно, стал ф
окусом и действовал очень активно повсюду, радикализировал столько люд
ей, сколько ему удавалось, покидал сидячую забастовку, чтобы выступать п
еред группами рабочих и на профсоюзных собраниях. Их дом стал местом вст
реч всех радикальных студентов и преподавателей, городских изгоев, стра
стно деятельных коммунистов; в окнах висели плакаты, гласившие: «Сокруши
ть систему!», «Реальности еще не существует!», «Власть народу!». Ну а Кааки
неном спланированный университет, и его благолепный модернизмус, и бето
нные массы, и радикально новое образование, новые состояния сознания и с
тили сердца, свято там хранимые, Ц все это теперь казалось Говарду жестк
ой институционной скорлупой, предназначенной ограничивать и прегражда
ть устремленный вперед поток сознания. Недостаточно радикально! В том го
ду ничто для Кэрков не было достаточно радикальным. Говард уставился на
академгородок во время сидячей забастовки, и вот что он сказал: «Я думаю, э
то место, против которого я смогу работать».
To лето реализовало Кэрков, как они никогда еще не реализовывались. Время б
ольше не казалось бессмысленной тратой, в которой проходит жизнь; его мо
жно было наверстать; апокалипсис маячил совсем близко; новый мир только
того и ждал, чтобы родиться. Все нынешние институты и структуры Ц структ
уры, чью природу он столь тщательно рассматривал в своих лекциях, теперь
казались масками и личинами, грубо наложенными на истинную человеческу
ю реальность, которая обретала реальность вокруг него. Им овладело всепо
глощающее бурное нетерпение; он оглядывался по сторонам и не видел ничег
о, кроме фальшивых, коррумпированных интересов, помех страстному стремл
ению к реальности. Но момент был его моментом; его верования наконец акти
визировались и обрели реальность. И он обнаружил, что умеет убеждать и др
угих людей в том, что это так, что грядет новая эра человеческих свершений
и творчества. Он постоянно бывал на собраниях и митингах; множество люде
й на грани озарения приходили поговорить с ним. Он обсуждал с ними их борь
бу с реликтовыми излучениями их прошлого, их разрушающиеся браки. Барбар
а, крупная, желтоволосая, тоже воспрянула от ожиданий; она начала давить н
а мир. Она вновь ощутила себя на передовой линии; маленького уже можно был
о оставлять одного. Однако теперь ее былая мысль заняться социальной раб
отой, подразумевавшая формальный апробированный путь, представлялась
ей компромиссной уступкой системе; ей хотелось большего Ц действовать.
Она помогла созданию общественной газеты. Она возглавляла протесты пот
ребителей. Она орала «к…» на собраниях городского совета. Она присоедини
лась к группе Движения за освобождение женщин (вкратце «Освобождение же
нщин») и возглавляла митинги по пробуждению сознательности. Она загонял
а женщин в клиники и отделы социального обеспечения в надежде переполни
ть их настолько, чтобы они захлебнулись и люди увидели бы, насколько они о
бмануты. Она организовывала сидячие забастовки в приемных врачей и аген
тствах по найму. Она помогла запустить Союз обманутых потребителей. Субк
ультура, контркультура липли к Кэркам, а вечеринки, которые они посещали,
и вечеринки, которые они устраивали, были теперь другими: собраниями акт
ивистов в честь годовщины Шарпевилля или майских беспорядков в Париже, и
завершались составлением плана новой кампании. Текущим лозунгом было: «
Не доверяйте никому старше тридцати»; это было летом 1968 года, когда Говард
у было тридцать, а Барбаре тридцать один. Но себе они доверяли, и им доверя
ли; они были на стороне нового.
Но то было в 1968 году; теперь это время миновало. С тех пор с Кэрком произошло
многое, но близость, теплоту и согласие того года вернуть было трудно. Они
искали их, ими владело ощущение, что тогда что-то осталось недаденным, и т
уманная мечта все еще мерцала перед ними: мир развившихся сознаний, раве
нства во всем, эротических удовлетворений вне границ реальности, за пред
елами чувств. Они оставались в своем высоком тощем доме и каким-то образо
м все еще находились на стыке между концом и началом, в истории, где прежня
я реальность уходит, а новая наступает в смеси радиации и радикального н
егодования, вспыхивая внезапными привязанностями, ярясь внезапными не
навистями, ожидая, чтобы фабула, фабула исторической неотвратимости яви
лась и заполнила повесть, которую они начали в постели в Лидсе после того,
как Хамид переспал с Барбарой. Они были очень занятыми людьми. Говард с гр
уппой студентов и глубочайшими радикальными намерениями провел изучен
ие возможности восстановления всего квартала, в котором они жили, как ча
сть осуществления народовластия в местной демократии. Местный совет, на
который теперь урбанология Говарда произвела должное впечатление, при
нял этот план; полезным следствием было то, что Кэрки сохраняли свой дом, а
уцелевшие дома в полукруге подлежали со временем реставрации. За окнами
их Дома все еще тянулись пустыри, акры переходной стадии сноса, штрихи ре
конструкции. Дети устроили площадки для игр среди развалин, за которыми
в отдалении торчат серые зашторенные бетонные башни, новые кварталы, вок
зал городских автобусов. В отдалении за хаосом вспыхивают, угасают и вно
вь вспыхивают вывески, возвещая: «Файн фэр», «Эльдорадо», «Бутик новой жи
зни». Над головой пролетают реактивные самолеты, мотороллеры подвывают
на улицах вокруг; в пространствах между яркими натриевыми фонарями оглу
шают и грабят. Днем развалины вокруг них оживляют подростки, бьющие буты
лки, и наспех перепихивающиеся парочки. По вечерам Кэрки стоят внутри св
оего дома после Wiener Schnitzel
Шницель по-венски (нем.).
и видят, как в заброшенных домах напротив вспыхивают огоньки: мети
ловые пьяницы и бродячие хиппи постоянно забираются туда, осуществляя н
езависимый стиль жизни, постанывая в темноте, иногда поджигая себя. Кэрк
и реагируют каждый в меру своих возможностей: Барбара носит им термосы с
кофе и одеяла, а Говард пересчитывает их, и в полуподвальном кабинете, кот
орый он теперь оборудовал (совестливый поступок в их теперь уж слишком п
реходящей жизни), он излагает результаты в негодующих статьях для «Нью с
осаити» и «Сошиалист уоркер» Ц то есть «Нового общества» и «Социалисти
ческого рабочего».
Кэрки не верят в собственность, однако они смотрят на этот апокалиптичес
кий ландшафт текущего момента, эти кратеры, эти развалины, эти заросли ки
прея, на этих кочующих мигрантов с ощущением территориальности. Это внеш
няя сторона внутренней стороны их сознания, их идеальная перспектива; то
чно богатых помещиков, позирующих для портретов, их можно было бы отличн
о написать на этом фоне. Вот Говард, маленький и элегантный; висячие, как у
Сапаты, усы окаймляют уголки его рта, волосы чуть поредели и потому зачес
аны на лоб, чеканный подбородок гневно выпячен; рядом с ним его добрая жен
а Барбара в своем длинном балахоне, крупная, светловолосая, с термосом в р
уке, другая рука стиснута в кулак, чуть приподнята; позади них крупными ма
зками разбросаны обломки форм, спуск и подъем, общество и сознание в проц
ессе трансформации; две центральные фигуры равны, их глаза бдят, их руки и
ноги напряжены в старании выбраться из рамы и зашагать дальше в ногу с хо
дом истории. Ход истории, он служит им, и он для них значим, но каким-то обра
зом теперь он не дает им совсем все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36