- Умоляю... Гильгамеш...
Я протянул ей чашу, коснувшись ею губ Абисимти. Она отвернулась, плотно
сжав губы, боясь, наверное, что я силой волью вино ей в рот. Тут я
окончательно убедился в предательстве. Я поставил на пол чашу и наклонился
вперед, взяв ее за запястье. Я тихо сказал:
- Я думал, что между нами - любовь, но я, должно быть, ошибался. А
теперь скажи мне, Абисимти, почему ты не хочешь пить это вино, скажи мне
правду.
Она не отвечала.
- Говори!
- Господин мой...
- Говори!
Она покачала головой. Потом, с силой, которая меня поразила, она
вырвала руку и отвернулась, так что змея, обвивавшая ее талию,
соскользнула вниз. Секундой позже я увидел в руках Абисимти медный кинжал.
Она вытащила его из-за подушки сзади себя. Я думал, что он предназначается
мне, но она направила его себе в грудь. Схватив ее за руку, я отвел лезвие
от ее тела. Мне это стоило немалых усилий, поскольку она была как в
припадке, и сила в ней была такая, что невозможно было поверить. Я одолел
ее и отвел кинжал назад. Потом я вырвал его из ее руки и отбросил его
прочь. И тут она набросилась на меня, как львица.
Тела наши, мокрые и скользкие от пота, переплелись. Она царапала,
кусала меня, всхлипывала и визжала. Пока мы боролись, пальцы ее запутались
в шнурке, на котором висела жемчужина Стань-Молодым. Она дернула. Я
почувствовал, как шнурок впивается мне в кожу. Шнурок лопнул, и жемчужина
покатилась.
Когда я сообразил, что произошло, я оттолкнул Абисимти и бросился за
этой самой ценной драгоценностью. На момент я даже несколько ослеп от
волнения и не увидел, куда она покатилась. Потом я заметил блеск ее
поверхности, отражавшей слабый свет жаровни. Она лежала в десяти шагах от
меня. Проклятая змея Инанны тоже заметила жемчужину и - только боги ведают
почему - быстро скользила к ней.
- Только не это! - заревел я и прыгнул вперед.
Но я опоздал. Прежде чем я достиг середины расстояния, что отделяло
меня от жемчужины, змея аккуратно взяла жемчужину в пасть, как кошка
держит своего котенка. Змея повернулась ко мне, чтобы показать свою
добычу. На секунду ее глаза зажглись самой горькой насмешкой, какую мне
приходилось видеть. Потом змея задрала голову, открыла пасть, и жемчужина
скатилась в ее мерзкую утробу. Если бы я мог схватить эту гадину, я бы
душил ее, пока она не отрыгнула бы жемчужину. Но к моему ужасу, мерзкое
существо ловко ускользнуло от моей руки и быстро заскользило к выходу из
палатки. На четвереньках я быстро пополз за ней, но не было никакой
возможности поймать ее. Это самая хитрая тварь. Она осторожно приставила
рыло к песку, зарылась в него и в момент исчезла. Там, где она была,
остались только куски ее пестрой кожи, которую она сбрасывала убегая. Она
сбросила свою прежнюю оболочку, получила обновление тела, которое должно
было достаться мне. Так что все мои искания и труды были напрасны: я
перенес столько терзаний, чтобы раздобыть дар новой жизни для змеи. Для
себя я ничего не получил.
Ошеломленный, я стоял минуту или две. Потом я оглянулся на Абисимти.
Пока я пытался вернуть себе жемчужину, она схватила чашу и сделала из нее
несколько глубоких глотков. Вино еще капало с ее губ. Она встала на ноги,
страшно дергаясь, глядя на меня с такой любовью и скорбью, что чуть не
разбила мне сердце. Каждая мышца в ее теле дрожала. Она была похожа на
женщину, одержимую тысячью демонов.
- Ты поймешь... Я не хотела этого делать... - сказала она страшным
хриплым голосом.
Чаша выпала из ее слабеющих рук и она упала на пол у моих ног.
В этот момент я подумал, что сойду с ума или отправлюсь к богам. Потом
странное спокойствие снизошло на меня, словно моя душа, которую столь
страшно избили, защитила себя тем, что закрылась, сделав меня неуязвимым.
Я не впал в транс. Я даже не заплакал. Я посмотрел под ноги и увидел
темное пятно пролитого вина на песке. Я спокойно забросал его песком,
чтобы не было следа. Потом я нагнулся и закрыл глаза Абисимти, той,
которую послали убить меня и которая отдала вместо этого собственную
жизнь. У меня не было к ней ненависти, только жалость. Ее связывала
клятва, данная богине, она не могла ослушаться приказаний, которые богиня
отдавала. Что ж, ее клятва теперь привела ее в Дом Тьмы и Праха, куда бы
сейчас мог прийти и я, не заметь я того выражения стыда и страха на лице
Абисимти, когда она давала мне отравленное вино. А теперь она ушла. И
жемчужина Стань-Молодым тоже исчезла. Правду говорила Сидури, хозяйка
таверны: "Тебе никогда не найти той вечной жизни, что ты ищешь". Но это
уже было не важно. Я устал гоняться за сновидениями, за мечтами.
Издевательская насмешка змеи дала мне ответ: мне так не дано. Я должен
найти какой-то другой путь.
Я оделся, пристегнул меч и вышел из палатки. Солнце ударило меня по
глазам, но через минуту я уже все видел. Три жрицы Инанны стояли передо
мной, раскрыв рот: они не думали, что я выйду оттуда живым.
- Мы свершили ритуал, - тихо сказал я. - Теперь я очищен от всего, что
меня пятнало. Идите и займитесь жрицей Абисимти. Над ней надо сказать
подобающие слова.
Старшая жрица не могла ничего понять.
- Значит, ты пил священное вино?
- Я совершил им возлияние богине, - сказал я ей. - А теперь, я войду в
город и лично засвидетельствую богине свое почтение.
- Но... ты...
- Отойди, - ласково сказал я, положив руку на рукоять меча. - Дай мне
пройти, или я распорю тебя, как жареную гусыню. Отойди, женщина. Отойди!
Она отступила, как темнота уступает место утреннему солнцу,
попятившись, сгорбившись, почти исчезнув. Я прошел мимо нее к ждущей меня
колеснице. Нинурта-мансум, подбежав ко мне, крепко схватил меня за
запястье и пожал его. Глаза возничего блестели от слез. По-моему, он не
ожидал снова увидеть меня живым. Я сказал ему:
- Мы закончили все наши дела здесь. Теперь поедем-ка в Урук.
Нинурта-мансум натянул вожжи. Мы объехали яркие навесы и направились к
высоким воротам. Я увидел людей на стенах, они, щурясь, всматривались в
меня. Когда колесница подъехала к арке ворот, они широко распахнулись и
меня впустили без звука. Еще бы: они сразу признали, что я царь Гильгамеш.
- Видишь, во-он там, вдали? - сказал я своему возничему. - Там, где
поднимается Белый Помост, в конце этой широкой улицы? Там - храм Инанны,
храм, который я построил своими собственными руками. Вези меня туда.
Тысячи граждан Урука вышли, чтобы видеть мое возвращение домой. Но они
казались странно робкими и запуганными, и почти никто не выкрикивал моего
имени, когда я проезжал мимо. Они смотрели на меня во все глаза. Они
поворачивались друг к другу, делая священные знаки, словно в великом
страхе. Через молчаливый город мы проехали по широкой улице прямо к храму.
У края Белого моста Нинурта-мансум натянул поводья, повозка остановилась,
и я слез. Один поднимался я по высоким ступеням к террасе огромного храма,
который я построил на месте того храма, что строил мой царственный дед
Энмеркар. Какие-то жрецы вышли и встали у меня на пути, когда я подошел к
двери храма. Один из них дерзко сказал.
- Какое у тебя здесь дело, Гильгамеш?
- Я хочу видеть Инанну.
- Царь не смеет вступать во владения Инанны, Пока его не позвали. Таков
обычай. Ты это знаешь.
- Теперь обычаи другие, - ответил я. - С дороги!
- Это запрещается! Это непристойно!
- С дороги, - сказал я очень тихо.
Этого хватило. Они отступили.
В залах храма было темно и прохладно даже в летний жаркий день. Горели
светильники, бросая мягкий свет на пестрые орнаменты из обожженных
"шляпок" гвоздей, которые я тысячами вставил в эти стены. Я шел быстро.
Это был мой храм. Я знал все уголки в нем, я знал свою дорогу в этом
храме, умел ориентироваться в нем. Я ждал, что найду Инанну в великом зале
богини, так оно и случилось. Она стояла в центре зала, настороженная, в
своих лучших нагрудных пластинах и украшениях. Было еще одно, которого я
на ней раньше не видел: маска из сияющего чеканного золота, оставлявшая
открытыми только рот и подбородок, да узкие прорези для глаз.
- Тебе здесь нечего делать, Гильгамеш, - сказала она холодно.
- Разумеется. Я должен был бы сейчас лежать мертвым в палатке у
городских стен, правда? - Я не позволил ярости прозвучать в своем голосе.
- Сейчас они говорят слова прощания над Абисимти. Она выпила вино вместо
меня. Она делала все, как ты велела, она предложила вино мне, но я не стал
пить, и тогда она выпила вино сама, по своей доброй воле.
Инанна ничего не сказала. Губы внизу под маской были плотно сжаты в
одну жесткую линию.
- Когда я был в Эриду, мне рассказали, - сказал я, - что в мое
отсутствие ты объявила меня мертвым и требовала, чтобы совет избрал нового
царя. Так было дело, Инанна?
- Городу нужен царь, - сказала она.
- В городе есть царь.
- Ты сбежал из города. Ты удрал в пустыню, словно безумец. Если ты и не
умер, то мог умереть.
- Я ушел на поиски важных для меня вещей. А теперь я вернулся.
- И как, нашел то, что искал?
- Да, - ответил я, - и нет. Это не имеет значения. Почему на тебе эта
маска, Инанна?
- Это не имеет значения.
- Я никогда раньше не видел тебя в маске.
- Это новый обряд, - сказала она.
- Ах так! Смотрю, много тут развелось без меня новых обрядов.
- Включая и тот, когда царь входит в этот храм без зова.
- И, - сказал я, - включая обычай подавать царю чашу отравленного вина
по возвращении домой.
Я подошел к ней ближе на несколько шагов.
- Сними маску, Инанна. Дай мне опять увидеть твое лицо.
- Нет, - ответила она.
- Сними маску, прошу тебя.
- Оставь меня в покое. Маски я не сниму.
Я не мог разговаривать с этой чужой женщиной с металлическим лицом. Я
мечтал снова взглянуть на женщину из плоти и крови, предательскую и
прекрасную женщину, которую я так давно знал, которую так любил, как
никогда не любил никого в жизни. Я хотел еще раз посмотреть на нее. Я
нежно сказал:
- Я хотел бы еще раз увидеть красоту твоего лица. Мне кажется, на всем
свете нет лица прекраснее твоего. Ты знаешь, Инанна, каким прекрасным мне
всегда казалось твое лицо? - Я рассмеялся. - Ты помнишь ночи, когда мы с
тобой исполняли обряд Священного Брака? Ну конечно же, как ты можешь
забыть? Тот год, когда я только что стал царем и всю ночь провел в твоих
объятиях. А наутро пришел дождь. Я помню. Я помню те времена, до того как
ты стала Инанной, когда ты призывала меня в свои покои глубоко под землей,
под старым храмом. Я тогда был просто напуганным мальчишкой, и едва мог
понять, в какие игры ты со мной играешь. Или в тот первый раз, когда
произносили обряд вступления на царство Думузи, а я заблудился в коридорах
храма, и ты нашла меня. Ты сама тогда была еще ребенком. Помнишь? Ах,
Инанна, только через много лет смог я понять все те игры, которые ты со
мной играла. Но сейчас я хочу увидеть твое лицо. Сними маску.
- Гильгамеш...
- Сними маску, - сказал я. - Положи ее... - И я назвал ее по имени: не
тем именем Инанны, которое она приняла в служении богине, а именем,
которое нельзя было упоминать после того, как она стала Инанной. Этим
именем я заклинал ее. При звуке этого имени она отпрянула, вздрогнула и
украдкой сделала знак богини, словно защищаясь. Я не видел ее глаз за
прорезями маски, но мне казалось, что они уставились на меня не мигая,
холодные и пронзительные.
- Ты с ума сошел, что зовешь меня этим именем - прошептала она.
- Вот как? Значит, я безумец. Просто я хочу один раз, последний раз
увидеть твое лицо.
Теперь в ее голосе была дрожь.
- Оставь меня, Гильгамеш. Я не хотела тебе вреда. То, что я делала, я
делал ради города... городу нужен царь... а ты уехал... богиня велела
мне...
- Да. Богиня велела тебе убрать Думузи, и ты это сделала. Богиня велела
тебе убить Гильгамеша, и ты послушалась. Ах, Инанна, Инанна, конечно,
только ради города. И ради города ты получишь мое прощение. Я прощаю тебе
все твое предательство. Я прощаю тебе все, что ты сделала именем богини,
чтобы подорвать мою власть и причинить мне вред. Я прощаю тебе твою
ярость, твою ненависть, твою злобу. Я прощаю тебе твою месть, ибо это ты
наслала гнев богов на Энкиду, которого я любил. Если бы не ты, он и сейчас
был бы жив. Но я прощаю тебя. Я все тебе прощаю, Инанна. Если бы мы не
были царем и жрицей, то, наверное, любили бы друг друга. А я любил бы тебя
больше, чем я любил Энкиду, больше, чем я любил что-либо в этой жизни.
Больше самой жизни. Но я был царь. Ты - жрица. Ах, Инанна...
Я не воспользовался мечом. Я вынул из ножен кинжал и вонзил его между
нагрудной пластиной и бусами из лапис-лазури, потом рванул вверх, пока не
нашел ее сердце. Она издала только один тихий звук и упала. По-моему, она
умерла мгновенно. Я медленно выдохнул. Наконец-то моя душа освободилась от
нее. Но это было так, словно я отрезал прочь часть свой души.
Встав рядом с ней на колени, я отстегнул маску и приподнял ее.
Я горько сожалею, что сделал это. Мне трудно было поверить в то, что
случилось с ней с той поры, когда я в последний раз смотрел на нее. Глаза
ее совсем не потеряли своей красоты, губы тоже остались нетронутыми. Но
все остальное было разрушено. Какая-то быстро распространяющаяся кожная
болезнь пожрала ее лицо. Кожа вся была в ямках и морщинах, где серая и
чешуйчатая, где красная и сочащаяся. Ведьма из ночного кошмара,
демоническое существо. Казалось, ей тысяча лет. Лучше было бы не открывать
ее лица. Я обнажил ее лицо, и должен до конца жизни нести тяжесть того,
что видел. Я наклонился. В последний раз поцеловал ее в губы. Потом я
застегнул на ней маску, встал и вышел на храмовую террасу, чтобы позвать
людей и рассказать им о новых законах, которые я собираюсь установить,
вернувшись на трон Урука.

41
Прошли напряженные и очень плодотворные годы. Боги были милостивы к
Уруку и Гильгамешу, его царю. Город процветает, стены гордо и неприступно
стоят. Мы обновили Белый Помост новым слоем гипса и он сияет на солнце.
Все прекрасно. У нас еще много дел, которые надо выполнить, но все
прекрасно. Я сижу сейчас в своих покоях во дворце, заполняя последнюю из
моих табличек. Мне кажется, повесть рассказана. Я не перестану вести
борьбу за новое, не перестану вести поиск, я не смогу без этого. Какой-то
мир снизошел на меня, и это новое для меня чувство, какого я не знал
раньше. Я не знал мира и покоя в те годы, которые описал. Но теперь говорю
вам: все прекрасно.
Было совсем не сложно вдребезги разбить кичливые мечты Мескиагнунны:
это было первое, что я сделал после своего возвращения на царство. Я
послал ему письмо, в котором подтверждал его право на царствование в Уре и
давал ему право управлять Кишем, как дополнительную милость. Он понял, что
я имел в виду, когда снисходительно разрешал ему владеть городами,
которыми он и так уже правил.
"Но Ниппур и Эриду, - писал я, - я оставляю для себя, как предписали
боги, потому что это священные города, подчиняющиеся только правлению
высшего владыки наших Земель."
Этим письмом я как бы послал сообщение о том, что моя власть является
высшей. В то же самое время я послал свое войско под командованием верного
Забарди-Бунугги войти в Ниппур и уговорить войска Ура уйти оттуда. Я сам
не покидал Урука, потому, например, что надо было выбрать новую главную
жрицу и воспитать ее, чтобы она понимала свою роль в правлении царством.
Пока я занимался этими вопросам, Забарди-Бунугга довольно успешно
справился со своей задачей, хотя и не без небольших потерь. Люди Ура
укрылись в Туммале, который считается там домом Энлиля, и потребовалось
сломать стены храма, чтобы выбить их оттуда. Теперь, когда Ниппур наш, я
послал туда моего сына Ур-лугала выстроить Туммаль заново.
Для меня сейчас самые рабочие времена. Воистину, нет ни минуты для
отдыха. Но мне ничего другого и не надо. Что еще остается делать, если не
строить планы творить, осуществлять задуманное? Это - спасение наших душ.
Вслушайтесь в музыку во дворе: арфист играет и своей музыкой платит за
право своего рождения. Посмотрите на златокузнеца, склоняющегося над своей
работой. Плотник, рыбак, писец, жрец, царь - выполнением нашего долга мы.
выполняем заповеди богов, и это единственная цель нашей жизни, для которой
мы и созданы. Очень часто по капризу богов мы оказываемся брошены в
случайный мир, где правит неуверенность. И среди этого хаоса мы должны
создать себе надежное место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37