- кричал он.
А еще он сказал, что когда поднялся на стену, люди Киша окликнули его и
спросили, не он ли царь Гильгамеш. На что он ответил, что он ничто в
сравнении с царем Гильгамешем.
- Мы выступим сейчас им навстречу? - спросил он.
- Подожди, - ответил я ему. - Я поднимусь на стену и посмотрю, что за
враг стоит под городом, какие у него войска.
Я быстро побежал по улицам. С крыш на меня смотрели лица -
перепуганные, замершие - лица простого люда. Они не знали, чего ждать и
боялись самого худшего.
На сторожевой башне Лугальбанды я взбежал по широким кирпичным
ступеням, перепрыгивая через них. Я нес желто-голубой флаг, который
выхватил у одного из стражников на башне, и наконец достиг широкого
помоста на вершине стены.
Кровь зазвенела у меня в ушах, когда я посмотрел сверху на это море
вторгнувшихся в наши земли врагов.
Длинные корабли Акки заполонили весь порт. Воины Киша вразвалку
прогуливались по пристаням. Я видел флаги Киша - багряно-зеленые. Я видел
жесткие обветренные лица, лица людей, которых знал, воинов, с которыми
вместе я прорывался сквозь строй эламитов. Под свирепым солнцем лета они
носили плащи из грубой черной вяленой шерсти и очевидно не чувствовали
никаких неудобств. Свет солнца отражался от их начищенных медных шлемов. Я
увидел двух сыновей Акки и шестерых военачальников, которых знал по
эламской войне. Я увидел Намгани, моего старого возничего, а он увидел
меня и помахал мне, ухмыльнувшись свой клыкастой улыбкой, и назвал меня
именем, под которым меня знали в Кише.
- Нет! - проревел я ему в ответ. - Я - Гильгамеш! Я царь Гильгамеш!
- Гильгамеш! - раздалось мне в ответ. - Смотрите, это Гильгамеш, царь
Гильгамеш!
У меня не было щита, и я стоял открытый без оружия, но страха во мне не
было. Они не посмели бы прицелиться в царя Урука. Я оглядел всю массу
людей с юга к северу. Сотни, может, тысячи человек. Они поставили палатки.
Они готовились к длительной осаде.
- Где Акка? - окликнул я. - Приведите вашего царя. Или он боится
показаться?
Акка пришел. Если уж я не боялся показаться на стене, не мог же он
выказать себя трусом. Он вышел из дальней палатки, медленно передвигаясь,
словно гора мяса. Он стал еще толще, чем раньше, розовотелый,
свежевыбритый от макушки до подбородка. Оружия у него не было. Он опирался
на посох из черного дерева, вырезанный так искусно, что глаза невольно
задерживались на нем. Когда он оказался поблизости от меня, я сделал в его
сторону учтивый жест, и сказал спокойным тоном:
- Приветствую тебя в моем городе, отец Акка. Если бы ты заранее
предупредил меня о своем приходе, я бы лучше подготовился, чтобы принять
тебя.
- Ты хорошо выглядишь, Гильгамеш. Благодарю тебя за привет, что ты мне
прислал.
- Это был мой долг.
- Я ждал большего.
- Не сомневаюсь. А где мой посланник, Бир-Хуртурре, о отец Акка?
- Мы с ним обсуждаем важные вопросы в одной из моих палаток.
- Мне сказали, что его избивали и пинали ногами, бросили в пыль, а
потом взяли на пытки, отец Акка. Я думал, что ты не обращаешься так с
послами, отец Акка.
- Он был несдержан. Ему не хватило вежливости. Мы ему преподаем хорошие
манеры, сын мой.
- В Уруке такие уроки даю только я и никто другой, - сказал я. - Верни
мне его, а потом я приглашу тебя в город на пир, дать который - мой долг и
обязанность перед тобой, таким благородным гостем.
- Ах, - сказал Акка, - я думаю, я сам приду в город. А твоего раба
приведу, когда сочту нужным и закончу с ним свои дела. Открой ворота,
Гильгамеш. Царь царей приказывает тебе. Царь всей Земли приказывает тебе.
- Да будет так, - ответил я.
Я отвернулся и швырнул свое знамя вниз. Это был сигнал. Тотчас были
открыты все ворота и войско стремительно хлынуло на воинов Киша.
Когда противник подходит к воротам обнесенного стеной города, лучший
способ обороны - ждать. Особенно когда противник появился летом, сгорая от
жары и нетерпения. К тому же в сухое время еды нет, разве что запасы,
хранимые в амбарах за пределами города, а когда это будет уничтожено, то
осаждающей армии нечего будет есть. В самом городе всегда вдоволь
припасов, чтобы прожить до зимы, да и свежей воды было в изобилии. Они
страдали бы куда сильнее, чем мы, и в конце концов ни с чем убрались бы
прочь.
Но обычные прописные истины, как правило, неприменимы в таких случаях.
Акка понимал эти вопросы так же хорошо, как и я, даже лучше меня. Если он
выбрал для нападения летнее время, значит он не планировал долгую осаду. Я
догадался, что он рассчитывал на прямую атаку на город. Стены Урука - их
построил еще Энмеркар - невысоки, если сравнивать с другими великим
городами. На кораблях Акки достаточно лестниц, и воинам Акки ничего не
стоило взобраться на стены в сотнях мест сразу. А воины, вооруженные
топорами, пытались бы прорубить стены внизу. Я хорошо знал острейшие
топоры Киша. Они прорубили бы старые стены Урука очень легко. Поэтому
бессмысленно было сидеть в стенах Урука и ждать нападения. Тем более, что
в моем распоряжении было больше людей, чем Акка привел с собой. Если бы я
мог разбить их на пристани, мы были бы спасены. Мы должны были атаковать
их первыми.
Мы вылетели в повозках сразу из четырех ворот. Я думаю, они не ожидали,
что мы дадим отпор, и конечно не ожидали, что мы атакуем. Они были наглы и
самоуверенны, они ждали, что я паду на колени перед Аккой без всякого
сопротивления. А мы обрушились на них как вихрь, воздев топоры и
размахивая копьями. Повозка Забарди-Бунугги была в первых рядах, сразу за
ней мчались десять других, в них были самые знаменитые герои города. Люди
Киша встретили первый натиск с доблестью и силой. Я знал, как хорошо они
умеют сражаться. Их-то я знал лучше собственных солдат. Пока первые
схватки развертывались на пристани, я вскочил в повозку и сам возглавил
вторую волну атаки.
Я буду краток. Когда люди Киша увидели меня, их охватил ужас, страх
сковал их члены. Они хорошо знали меня по Эламским войнам, и если что-то
стерлось из их памяти, то полностью вернулось к ним как только они
увидели, как в гуще схватки я мечу дротики и правой, и левой рукой
одновременно. Вот тогда они вспомнил все!
- Это сын Лугальбанды! - завопили они в панике.
Не могу притворяться: не знаю лучшей музыки, чем та, которая наполняет
поле битвы. Восторг охватил меня, и я ворвался в ряды врага, словно
посланец смерти. В тот день моим возничим был храбрый Энкиманси, узколицый
человек, не знавший, что такое страх. Он гнал ослов вперед, а я стоял за
его спиной и метал дротики, словно низвергал гнев Энлиля на Киш. Первый же
бросок стоил жизни сыну Акки. Второй и третий умертвили двух его высших
военачальников. Четвертый вонзился в глотку одного из посланников, что
приезжал ко мне от Акки.
- Лугальбанда! - кричал я. - Небесный отец! Инанна! Инанна! Инанна!
Это был клич, который воины Киша слыхали и прежде. Они знали, что среди
них был бог в тот день, или дитя бога, с божественной меткостью руки и
глаза.
Мы промчались в ту брешь, которую проделал Забарди-Бунугга и повозки
первого отряда, и я вырезал изрядный кусок в рядах войска Киша. За мной
шла моя пехота, выкрикивая:
- Гильгамеш! Инанна! Гильгамеш! Инанна!
Я должен признать: войска Киша были отважны. Они, как могли, пытались
сразить меня, и только искусные маневры со щитом да ловкость и опыт моего
возничего Энкиманси отвратили от меня беду. Остановить меня в бою было
невозможно. Сами того не желая, они поддались панике, повернулись и
побежали к реке. Мы тут же отрезали их от воды и стали рассекать все
войско на небольшие группки.
Все кончилось гораздо скорее, чем я смел надеяться. Мы втоптали в пыль
врагов. Мы напали на их корабли и захватили их, срезали с них носовые
украшения и принесли с собой изображения Энлиля как добычу. Мы освободили
Бир-Хуртурре, и нашли его живым, хотя он был весь в крови и избит. Что же
до Акки, то мы пробились к нему без труда. Сам он в его возрасте был уже
не боец, но он был окружен сотней отборных охранников, которые все до
единого погибли, защищая его, а самого Акки мы взяли в плен.
Забарди-Бунугга подвел его ко мне, когда я стоял у своей повозки и пил из
кубка пиво Киша, захваченное на корабле.
Акка был весь в пыли и в поту, покрасневший, глаза налиты кровью от
усталости и горя. На левом плече у него была небольшая рана - пустяк, но
мне было стыдно, что он был ранен. Я подозвал к себе одного из своих
полевых врачей.
- Омой и перевяжи рану царю царей, - сказал я.
Я подошел к Акке и, к его изумлению, встал перед ним на колени. - Отец,
- сказал я, - царственный владыка Земли.
- Не смейся надо мной, Гильгамеш, - пробормотал он.
Я отрицательно покачал головой. Поднявшись, я передал ему кубок пива:
- Возьми это, отец. Это утолит твою жажду.
Он холодно посмотрел на меня. Медленно положил руку себе на брюхо и
размял толстые складки. По его телу текли ручьи пота, делая дорожки в
пыли, что лежала на нем. Не скрою: я наслаждался своей победой. Упивался
его поражением. Для меня оно было как сладкое вино.
- Что со мной будет, - спросил он.
- Сегодня вечером ты будешь моим гостем во дворце, и еще два дня после
этого. Мы вместе похороним павших. А потом я отошлю тебя обратно в Киш.
Разве ты не царь царей, мой господин, которому я присягнул на верность?
Когда до него дошел смысл моих слов, в глазах его загорелся гнев. Потом
он горько усмехнулся и, скорбно оглядев своих воинов, своих сыновей,
вповалку лежащих в пыли, свои изуродованные корабли, сказал:
- Я не думал, что ты так умен.
- Будем считать - долг мой нынче уплачен. Решено?
- Да - сказал он. - Решено. Твой долг уплачен сполна, Гильгамеш.

17
Все так и было сделано. Я дал в честь Акки великий пир и с почестями
отправил обратно в Киш вместе с остатком его войска.
Перед отъездом Акки сообщил мне недобрые вести: его дочь, моя жена
Ама-суккуль умерла, и дети, которых она мне родила, тоже умерли. Это
известие резануло меня, как лезвие меча. О смерть, негде укрыться от тебя!
Я вспоминал, как в свой последний день в Кише нежно обнимал ее и любовно
похлопывал по ее вздувшемуся животу. Ребенок, рождаясь, убил ее, и сам
погиб вместе с ней. Потом наш первенец так тосковал по матери, что быстро
последовал за ней в мир иной. Без сомнения, это боги не позволили мне
посеять свое семя в Кише. Конечно, с тех пор у меня было много сыновей, но
как часто я думал, какими бы стали мои первенцы, доживи они до взрослого
возраста! А маленькая, нежная и кроткая Ама-суккуль! Какой мягкой она
была, и любил я ее больше остальных своих жен.
Когда Акки отплывал домой, я настоял на подтверждении своей клятвы
верности ему. Это я сделал по собственной воле, это видели все. Такая
клятва, если ее дают добровольно, служит знаком не слабости, но силы. Это
дар, это приношение, которое скорее освободило, чем связало меня. С моей
стороны это был знак признательности за все то, что Акки сделал для меня,
он помог мне получить мое царство после смерти Думузи. И эта клятва навеки
освободила меня от настоящей вассальной зависимости. В конце концов я по
праву был царем, по рождению и завоевав это право в битве. Начало же моего
подлинного правления совпадает с войной против Киша.
Но если это было началом моего правления, это было концом для Акки. Он
ушел за стены Киша, и его было не видно и не слышно с тех пор. Когда он
умер, это было концом его династии, династии Киша после тысячи лет.
Месаннепада, царь Ура, захватил город. Вскоре мы услышали, что Месаннепада
казнил последнего из сыновей Акки и сел на трон. Потом он стал называть
себя царем Киша, а не царем Ура. Можно сказать, что я позволил этому
случиться, так как был в это время занят другими делами, о которых
расскажу в свое время. Потом мне пришлось сводить свои счеты с царем Ура и
Киша.
Первое, что я сделал, когда восторг от выигранной войны стал понемногу
отходить в прошлое, - перестроил стену Урука. Даже я не столько
перестроил, сколько выстроил заново. Ведь старые стены Урука нельзя было и
называть стенами, если сравнить их с теми, которые построил я. Может быть
когда-то они и годились для времен Энмеркара, но я-то видел стены Киша, и
знал, какими должны быть городские стены Урука.
Стена должна быть высокой, чтобы вражеские воины не могли
воспользоваться лестницей. Она должна быть толстой, чтобы сквозь нее
нелегко было бы прорубиться. Основание ее должно быть плотным, глубоко
врытым и широким, чтобы невозможно было прорыть под ней подкопы и туннели.
Все это казалось очевидным. Старые стены Урука не удовлетворяли этим
требованиям. Кроме того, нам необходимы были бы сторожевые башни, с
которых ведется наблюдение за подходами к городу, и широкий помост на
вершине стены, где защитники могли бы занять позиции и поливать огнем
головы нападающих. В особенности сторожевые башни и помосты нужны были
возле ворот, поскольку ворота - это слабое место в любой стене.
Весь остаток лета в Уруке занимались изготовлением кирпичей для
постройки стены, которая будет известна всему свету, как стена Гильгамеша.
Так же как и при починке каналов, я работал рука об руку с простыми
ремесленниками и, по-моему, никто не работал так старательно, как я. Я
строил эту стену своими руками, и это правда. Не было ремесленника столь
искусного в выкладывании кирпичей как я. Я ставил его на ребро, с наклоном
вбок, так что каждый кирпич опирался на соседний, а каждый последующий ряд
наклоняется в сторону, противоположную предыдущему ряду. Когда мы снесли
старую стену Энмеркара, город оказался обнаженным, и мы спешили построить
новую стену, или, вернее, стены, ибо их было две. Даже семеро мудрецов не
могли бы придумать лучшего плана. Я применил для строительства стены
обожженные кирпичи, поскольку, если строить из необожженных, то через пять
лет понадобится возводить стену снова. Мы строили из самых лучших
кирпичей. Внешняя стена сияла цветом меди, а внутренняя стена,
ослепительно белая, не знает себе равных нигде в мире. Фундамент
основания, мне кажется, самый мощный из всех, что когда-либо строились.
Стена Урука знаменита во всем мире. Она простоит двенадцать тысяч лет, иди
я не сын Лугальбанды.
Конечно, за одно лето мы не построили эту стену. В действительности я
строил ее все годы своего правления, улучшая и укрепляя ее, увеличивая ее
высоту, добавляя новые помосты для воинов и сторожевые башни. Но в первое
лето мы построили большую ее часть, достаточную, чтобы она защитила нас от
любого врага.
В первые месяцы своего царствования я был в полном расцвете своих сил.
Я почти не тратил времени на сон. Я работал весь день над тем, над чем
обязан работать царь, и заставлял своих людей работать, как я. Наверное, я
заставлял их работать чересчур много. Я доводил их до изнеможения, и за
глаза они стали называть меня тираном. Моя сила была невероятна,
неисчерпаема, я не понимал, что у них таких сил нет. Когда их трудовой
день заканчивался, они уже ничего не хотели, только спать. А я еще пировал
со своими придворными вечером, а потом, ночью, были еще и женщины. Может с
женщинами я хватал лишку, но тогда я об этом не думал. Мое желание могло
сравниться только с ненасытностью богов на жертвенное мясо и пиво. У меня
были наложницы, были жрицы из храма Инанны, случайные женщины в городе, но
и этого мне было мало. Не забывайте, что я частично бог, мой отец
Лугальбанда, а также Энмеркар, который называл себя сыном солнца. Поэтому
во мне пылает сила бога. Как мог я противиться этой силе? Как мог я
подавить ее? Присутствие божества трепетало во мне, билось, как удары
барабана, и я жил в этом ритме.
Но рядом с восторгом и силой, должен вам сказать, всегда была скрытая
печаль. Весь Урук служил мне, но никогда я не мог забыть, что я одинокий
человек, возвысившийся, но все равно одинокий. Может, такое чувство
свойственно всем. Не знаю. Мне кажется, что все остальные связаны
какими-то близкими узами с женами, сыновьями, друзьями, приятелями. А я, у
которого никогда не было брата, кто едва знал своего отца, кто был отделен
от своих приятелей по играм ростом и силой, теперь как царь был отрезан,
словно непроницаемыми стенами, от обыденного потока человеческого общения.
Труд днем, пиры вечерами и женщины ночью были моим утешением за муки
одиночества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37