Потом еще один личный обряд в честь Лугальбанды. Это
заняло у меня три дня. Четвертый день, по словам предсказателей Шулутулы,
был несчастливым, поэтому я отправился в путь на заре, пятого дня. Это был
двенадцатый день месяца Дуузу, когда полновесная жара лета начинает
обрушиваться на Земли. Возничий, которого он мне дал, был крепким парнем
по имени Нинурта-мансум. Ему было около тридцати лет от роду, в бороде его
были первые проблески седины. На груди у него была красная лента, которая
означала, что свою жизнь он посвятил служению Энки. Странным образом лента
напомнила мне красный шрам, опоясывающий тело старого Намгани, который
правил моей повозкой много лет назад, когда я был молодым царевичем на
службе у Акки из Киша. Это воспоминание оказалось и неожиданно точным,
потому что единственным, кто, но моему разумению, мог сравниться с
Нинурта-мансумом в опытности и сноровке, был именно Намгани. Они были
одной породы. Когда они брали в руки вожжи, они словно брали в руки души
ослов.
В час моего отъезда я обнял Шулутулу и еще раз поклялся ему, что буду
защищать Эриду от каких бы то ни было посягательств Ура. Он же зарезал
козла и совершил возлияние кровью и медом у ворот города, чтобы обеспечить
мне благополучное возвращение домой.
Я выехал навстречу утру. Мы покинули город через Ворота Бездны, и
проехали мимо высоких дюн и густой рощи деревьев-кискану. Когда я
оглянулся, то увидел позади вздымающиеся дворцы и храмы Эриду, словно
замки царей-демонов на фоне бледного неба раннего утра. Мы переехали
скалистый гребень, спустились в долину, и город пропал у нас из виду.
Нинурта-мансум хорошо знал, кто я, и прекрасно представлял себе, что
будет, если я попаду в руки каких-нибудь рыщущих в поисках добычи воинов
из Ура. Поэтому он сделал большой крюк, чтобы обогнуть этот город, и
вместо прямой дороги свернул на заброшенные земли на западе от Эриду. Там
была пустошь и дул холодный мерзкий ветер. Песок свивался в смерчи, и
принимал форму призраков с печальными глазами. Они не покидали меня весь
день. Чего их бояться: ведь они были всего-навсего песком в смерче.
Ослы казались неутомимыми. Они летели вперед час за часом, и казалось
не знали ни голода, ни жажды, ни усталости. Они словно были заговоренными
от усталости. Когда на закате мы остановились, они не казались
запыхавшимися. Я подумал, как обойдутся эти животные без воды в этой дикой
и сухой пустыне, но Нинурта-мансум сразу начал копать, и прохладный
пресный источник забил, пузырясь, из песка. Да, на этом человеке лежало
благословение Энки.
Когда миновала опасность встретить воинов Ура, возничий направил ослов
к реке. Мы были на той стороне Буранунну, где заходит солнце, и нам надо
было найти переправу, чтобы добраться до Урука. Но для Нинурта-мансума не
было трудностей. Он знал место, где река в это время года будет мелкой, а
дно - твердым, и направил колесницу туда. У нас была только одна
неприятность, когда левый осел оступился и упал, и я подумал, что от этого
перевернется вся повозка. Но все обошлось. Другие три осла удержали
колесницу. Тот, что оступился, вылез из реки отфыркиваясь и мы
благополучно переехали на восточный берег реки. Может, такое не сумел бы
совершить и сам Намгани.
Теперь мы находились в землях, подвластных Уруку. Сам город все еще
находился в нескольких лигах к северо-востоку. Я не знаю, по чьим землям
мы шли, может быть Ана, может быть Инанны, может по моим собственным,
потому что у меня в тех краях были обширные владения, но чья бы земля это
ни была, все равно это была земля Урука. После своего долгого отсутствия я
был так счастлив увидеть эти богатые плодородные поля, что готов был
выпрыгнуть из повозки и целовать эту землю. Я совершил возлияние и краткий
обряд возвращения. Мой возничий встал на колени возле меня, хотя в Уруке
он был чужой. Это был святой человек, этот возничий. Куда святее, чем
многие жрецы и жрицы, которых я знал.
Нам стал попадаться крестьянский люд, и конечно, они сразу признавали,
кто их царь, хотя бы только из-за роста и манер. Они бежали рядом с
повозкой, выкрикивая мое имя. Я махал им рукой и улыбался, я делал им
благословляющие знаки. Нинурта-мансум придержал ослов, так что они теперь
шли медленной трусцой, так чтобы люди могли держаться рядом с повозкой.
Они собирались толпами. Когда мы остановились на ночь, они принесли нам
все лучшее, что у них было: крепкое черное пиво, и красное пиво, которое
им так нравится, и финиковое вино, и жареных телят и овец. И они часами
шли к нам, один за одним, рыдая от радости, чтобы встать на колени передо
мной и принести мне свою благодарность за то, что я был жив и все еще
правил ими. Много пиров роскошнее и богаче доводилось мне знать, но ни
один не тронул меня столь глубоко.
Разумеется, известие о том, что я приближаюсь к городу, намного
опередило мое прибытие в Урук. Так я и хотел. Я был уверен, что за время
моего отсутствия Инанна воспользовалась этим и сделала все, чтобы
захватить власть в свои руки. А я хотел, чтобы эта власть начала теперь
уходить из ее рук, как вода, час за часом, по мере того как горожанам
становилось ясно, что возвращается царь.
Наконец в тот день, когда жара танцевала в небе, словно океанские
волны, я увидел, что стены Урука поднимаются вдали, сияя на солнце цветом
меди. Есть ли на свете зрелище великолепнее, чем стены Урука? По-моему,
нет. Мне кажется, мне рассказали бы об этом, если было бы с чем сравнить
Урук. Но нет такого, ибо наш город - бог среди городов, сердце сердец,
средоточие средоточии.
Когда я подъехал ближе, я увидел что-то непонятное. На равнине возле
городских стен, на пустынной песчаной земле, которая лежит между Высокими
Воротами и Воротами Ниппура, под стеной словно расцвели огромные яркие
цветы.
Это были какие-то штуки голубого, багряного, желтого, черного цвета.
Когда я подъехал ближе, я понял, что там были поставлены навесы и палатки.
В честь моего возвращения, подумал я. Но я ошибся.
Вместо моих добрых друзей Бир-Хуртурре и Забарди-Бунугги, выезжающих ко
мне, чтобы встретить меня во главе войска и торжественно с почетом
проводить меня в город, три женщины, жрицы Инанны, вышли ко мне из
палатки. Я сразу понял, что без неприятностей не обойтись. Я их не знал по
имени, но знал в лицо, поскольку они были жрицами высокого ранга. На них
были богатые багряные одеяния, а левую руку обвивала эмблема их богини -
бронзовая змея. Когда я был на таком расстоянии, что мог слышать их, одна
из них, высокая и статная, с черными волосами, тесно связанными в узел,
сделала мне знак богини и воскликнула:
- Во имя Инанны приказываем тебе не двигаться дальше!
Это было слишком даже для Инанны. Я окаменел и со свистом втянул
воздух. Во мне закипал гнев. Я заставил себя расслабиться и спокойно
сказал:
- Ты меня знаешь, жрица?
Она спокойно встретилась со мной взглядом:
- Ты Гильгамеш, сын Лугальбанды, - сказала она.
- Так оно и есть. Я Гильгамеш, царь Урука, возвращаюсь из своего
путешествия. Ты будешь с этим спорить?
Таким же размеренным тоном она сказала, словно ничего не хотела
уступить в этом разговоре:
- Воистину, ты царь Урука.
- Тогда почему жрицы богини велели мне остановиться за городскими
стенами? Я хотел бы войти в свой город. Я долго в нем не был, я жажду его
увидеть.
Мы, как два фехтовальщика, проверяли друг друга пробными уколами.
- Богиня просила меня сказать тебе, что чувствует огромную радость по
поводу твоего возвращения, - ответила она без малейшего признака радости в
голосе, - и она потребовала, чтобы я отвела тебя в место очищения, которое
мы воздвигли возле стен города.
Мои глаза широко раскрылись.
- Очищения? Что же, я стал нечистым?
Она учтиво мне ответила:
- В снах богиня следовала за твоими странствиями. Она знает, что темные
духи оставили свой след в твоей душе, и она хотела бы, чтобы ты очистился,
прежде чем войдешь в город. Это ее способ служить тебе, и это ее услуга.
Ты должен это знать.
- Ее доброта слишком велика.
- Это не вопрос доброты, о царь. Это вопрос здоровья твоей души,
безопасности города и божественного равновесия и порядка в стране, которые
необходимо поддерживать. Поэтому богиня по великой милости своей приказала
провести эти обряды.
Ах, подумал я, великая ее милость и любовь! Я чуть было не рассмеялся.
Но я держал себя в руках. Ну что же, подумал я, я доиграю эту игру до
конца. Самым вежливым и официальным тоном я сказал:
- Милость богини поистине безгранична. Если моя душа в опасности, ее
необходимо очистить. Веди меня к месту очищения.
Когда я сошел с колесницы, Нинурта-мансум посмотрел на меня, и я
увидел, как он нахмурился. Казалось бы, его не должно было касаться, что я
отдаю себя в руки предателей - он был человеком Шулутулы, а не моим. И все
же он пытался предостеречь меня. Я понял, что он из тех, кто умрет за
меня, если придется. Ободряюще хлопнув его по плечу, я сказал, чтобы он
распряг ослов и пустил их пастись, но не очень далеко. Затем я последовал
за тремя жрицами Инанны к тентам и навесам, поставленным возле стен.
Очевидно было, что она готовилась к тому уже долгое время. Там был
построен, собственно говоря, священный городок. Там стояло пять палаток.
Одна большая, с тростниковыми связками Инанны, водруженными перед палаткой
на песке, и четыре палатки поменьше, в которых все разновидности священных
предметов нашли себе место: жаровни, кадила, святые изображения, флажки и
прочее. Когда я подошел ближе, жрицы начали петь, музыканты - бить в
барабаны и играть на флейтах, храмовые танцоры кружили вокруг меня,
соединив руки в хороводе. Я посмотрел на главную палатку. Сама Инанна
может ждать меня там, подумал я, и вдруг в горле у меня пересохло, в
животе похолодело. Чего я испугался? Нет, это был не страх. Это было ясное
ощущение чего-то, что смыкалось вокруг меня. Как давно мы с ней последний
раз встречались лицом к лицу? Какие перемены она устроила в это время за
моей спиной в городе? Разумеется, сегодня она будет делать все, чтобы
погубить меня. Но как? Как? И как мне защитить себя? Со времен моего
детства - а тогда она и сама была чуть больше ребенка - моя судьба была
тесно переплетена с судьбой этой женщины, с ее темной душой. И казалось
неизбежным, что сейчас, когда я приближался к огромной багряно-черной
палатке, поднимавшейся передо мной на равнине Урука, наступало самое
страшное столкновение наших судеб.
Но я снова ошибся. Три жрицы чуть приподняли занавес палатки и отвели
ее в сторону, жестом давая мне понять, чтобы я зашел внутрь. Я вошел и
оказался в благовонном месте с богатыми блестящими циновками, прозрачными
занавесями, а в середине, на коленях, стояла на низком ложе женщина, чье
тело было нагим, кроме блестящей подвески из золота, висевшей на ее груди,
и болотно-зеленой толстой змеи, которая обернулась вокруг ее талии,
двигаясь медленными скользящими движениями. Но это была не Инанна. Это
была Абисимти, священная наложница, которая так давно посвятила меня в
мужчины, она же сделала это с Энкиду, когда он пребывал в дикости степей.
Я внутренне напрягся, готовясь к встрече с Инанной. Удивление и
потрясение, что я нашел кого-то другого вместо Инанны так оглушили меня,
что я попятился, чуть не упав, и едва не впал в состояние, когда на меня
сходит божественное присутствие. Я уже чувствовал, что ухожу в
божественную бездну. Я зашатался. Я задрожал. Последним усилием воли я
вернул себя в прежнее состояние.
Абисимти посмотрела на меня. Глаза ее странно блестели. Они горели на
ее лице, как полированный агат. Голосом, который, казалось, доходил до
меня из другого мира, она сказала:
- Привет тебе, о царь! Привет, о Гильгамеш!
И жестом пригласила меня сесть с ней рядом.

40
На минуту мне снова стало двенадцать лет и я шел со своим дядей в
жилище храмовых жриц на посвящение в мужчины. Я увидел себя в юбке белого
полотна, с узкой красной полосой невинности, нарисованной на плече, и с
локоном волос, который надо было отдать жрице. И я снова увидел прекрасную
шестнадцатилетнюю Абисимти моей юношеской поры, чья грудь была кругла, как
гранатовые плоды, чьи длинные темные волосы струились возле накрашенных
золотой краской щек.
Она все еще была прекрасна. Кто мог бы сосчитать мужчин, которых она
обнимала во имя богини, прежде чем я первый раз пришел к ней? Число тех,
кого она обнимала в своей жизни, может быть равно числу песчинок в
пустыне, и все равно они не смогли отнять у нее ее красоту. Они смогли
только помочь ей расцвести. Она уже не была юной. Грудь ее не была столь
округла, и все-таки она по-прежнему была прекрасна. Я подумал, почему ее
глаза так странно смотрели, почему ее голос звучал так незнакомо? Она
казалась ошеломленной. По-моему, ей дали какой-то напиток, одурманивающее
зелье, вот почему она такая, Но почему? Зачем? Я сказал:
- Я ожидал найти здесь Инанну.
Она ответила медленно, как во сне:
- Ты недоволен? Она не может сейчас покинуть храм. Ты пойдешь к ней
потом, Гильгамеш.
Мне надо было раньше сообразить, что Инанна не может выйти за пределы
храма, а уж тем более города. Абисимти же я сказал:
- Я счастлив видеть тебя. Я просто был удивлен, вот и все...
- Иди сюда. Сними свои одежды. Стань на колени передо мной.
- Что Это за обряд мы должны исполнить?
- Не спрашивай ни о чем, Гильгамеш. Делай что я говорю. Встань на
колени. Разденься.
Я был насторожен, но странно спокоен. Может быть это и был настоящий
обряд. Может быть и вправду Инанна хотела только оказать мне услугу, и
решила сделать все, чтобы очистить меня, прежде чем я войду в город. Я не
мог поверить, что нежная Абисимти станет принимать участие в каких-либо
заговорах против меня. Поэтому я отложил в сторону свой меч и снял свои
одежды. Я встал перед ней на колени. Теперь мы оба были наги, если не
считать, что на ней была золотая подвеска и змея, а у меня на шее блестела
жемчужина Стань-Молодым. Я увидел, как она смотрит на нее. Она, конечно,
не могла знать, что это такое, но на секунду она нахмурилась.
- Скажи мне, что делать, - сказал я.
- Сперва вот это, - ответила Абисимти.
Она протянула руку и взяла стоявшую с ней рядом алебастровую чашу
удивительного изящества и тонкой работы. На ней были вырезаны священные
знаки богини. Она взяла ее в обе руки и чаша оказалась между нами. В ней
было темное вино. Я подумал, сейчас мы совершим возлияние, затем,
наверное, принесем какую-нибудь жертву (может быть, зарежем змею Инанны,
только возможно ли это?!), а потом, полагал я, мы вместе произнесем слова
обряда, а затем она велит мне лечь рядом с собой на ложе, и наконец,
позволит мне войти в ее тело. В нашем соитии из моего тела будет выброшено
все то нечистое, что должно быть очищено, прежде чем я вступлю в Урук.
Так, воображал я, будут развиваться события.
Но Абисимти протянула мне чашу и сказала, словно во сне:
- Возьми это, Гильгамеш. Пей до дна.
Она вложила чашу мне в руки. Я секунду подержал ее перед собой, глядя в
зеркало вина, прежде чем поднести чашу к губам.
Тут я почувствовал ложь, странность. Абисимти дрожала - при такой-то
сильной жаре! Плечи ее странно сгорбились, грудь дрожала, углы рта
подергивались странным судорожным движением. Я увидел на ее лице страх и
что-то вроде стыда. Но глаза ее сияли все сильнее. Мне казалось, что они
уставились на меня почти так же, как змеиные глаза на беспомощную жертву
за секунду до того, как змея ужалит. Не знаю, почему я увидел ее в таком
образе, но произошло все именно так. Она смотрела. Она ждала.
Чего? И я сказал, снова полный подозрений:
- Если мы должны принять участие в этом обряде, то должны делить в нем
все. Сперва пей ты. Потом я.
Голова ее откинулась назад, словно я дал ей пощечину.
- Так нельзя, - вскрикнула она.
- Почему?
- Вино... для тебя, Гильгамеш...
- Я щедро предлагаю его тебе. Раздели его со мной, Абисимти.
- Мне нельзя!
- Я твой царь. Я повелеваю тебе!
Она обхватила себя руками и сжалась в комок. Ее трясло. Глаза ее
избегали моего взгляда. Она сказал так тихо, что я едва мог ее услышать:
- Нет... пожалуйста... не надо...
- Отпей глоток первой.
- Нет... умоляю... нет...
- Чего ты боишься, Абисимти? Неужели в священном вине есть то, что
может повредить тебе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37