Лугальбанда не шевелился, он не дышал, глаза его были закрыты.
Это было как сон. Но это должно было быть больше, чем сон. Это была
смерть. Когда Инанна спустилась в нижний мир и была мертва, это был повод
для великого траура в небе, и ОТЕЦ ЭНКИ приказал, чтобы ее вернули к
жизни. А сделает ОТЕЦ ЭНКИ так, чтобы Лугальбанда вернулся к жизни? Нет,
думаю, что нет. Где же теперь Лугальбанда, куда он пойдет дальше?
Я слушал пение и дождался ответа: Лугальбанда был на пути к дворцу
Богов, где он вечно будет жить в обществе небесного отца Ану и отца Энлиля
и отца Энки, мудрого и сострадательного, и всех остальных. Он будет
пировать в трапезной Богов и пить с ними сладкое вино и черное пиво. И я
подумал, что не такая уж это горькая судьба, если он действительно
отправляется туда. Но откуда мы знаем, что он именно туда ушел? Как можем
мы быть в этом уверены? Я снова повернулся к Ур-Кунунне, но тот стоял,
закрыв глаза, напевая и раскачиваясь. Я остался наедине с мыслями о
смерти, силясь понять, что же происходило с моим отцом.
Кончилось пение. Инанна сделала знак, и десять высокородных горожан
стали на колени и подняли на плечи массивный алебастровый катафалк, на
котором лежал мой отец. Они вынесли его из храма через боковой вход. Моя
мать и я возглавляли процессию, а сзади шла жрица Инанны. Мы прошли через
Белый помост и направились на Запад. Через несколько сот шагов мы
оказались в остроугольной тени храма Ан. Я увидел, что в сухой песчаной
земле между Белым помостом и храмом Ан была выкопана огромная яма и в нее
вел пологий спуск. Мы расположились у самого спуска, остальные горожане
тысячным кольцом собрались вокруг ямы, и вдруг странное дело: служанки
моей матери-царицы окружили ее и стали снимать ее богатые и дорогие одежды
одну за одной, пока она не осталась обнаженной в ярком солнечном свете на
виду у всего города. Мне вспомнился рассказ об уходе Инанны в подземный
мир: как она спускалась все глубже и глубже, оставляя свои одежды. Я
подумал, не готовится ли моя мать спуститься в эту яму? Потом ее
прислужница Алитум, похожая на мою мать Нинсун так, что казалось, будто
они сестры, шагнула вперед и сняла свои одежды. Служанки стали надевать
багряный плащ моей матери на Алитум, потом головной убор и нагрудные
пластинки, а одежды Алитум надели на мою мать. Когда переодевание было
закончено, трудно было сказать, кто из них Нинсун, а кто Алитум, потому
что лицо Алитум было тоже накрашено зеленой краской, как и у моей матери.
А потом я увидел своего товарища Энкихегаля, сына садовника Гурнишага.
Он медленно шел ко мне между двумя жрецами. Я окликнул его, когда он
подошел поближе, но он мне не ответил. Глаза у него были стеклянные и
странные. Казалось, он меня вообще не узнал, хотя только вчера я носился с
ним из конца в конец огромного дворца Нинхурсаг.
Теперь жрецы начали снимать с меня мою вышитую одежду и надели ее на
Энкихегаля, а мне дали его простые одежды. Они забрали мой золотой
головной убор и надели его на голову Энкихегаля. Я был с него ростом, хотя
он был на три года старше, и плечи мои были так же широки, как и его.
Когда мы обменялись одеждой, они оставили стоять Энкихегаля возле меня, а
Алитум стояла возле моей матери.
Подъехала повозка на полозьях, которую везли два осла. Она была
раскрашена синей, белой и красной краской, а на ее боковых щитах были
золотые львиные головы с гривами из лапис-лазури и перламутра. Огромные
груды сокровищ были навалены на повозку. Колесничий Лудингирра, воевавший
вместе с моим отцом, шагнул вперед. Он сделал долгий глоток из большого
винного кубка, который принесли жрецы, резко фыркнул и потряс головой,
словно вино было горьким. Натянув вожжи повозки, он медленно скатил ее
вниз, в глубокую яму. Рядом шагали два конюха, чтобы успокоить и
сдерживать ослов. Потом последовала вторая, третья повозка, и каждый из
возниц, каждый из конюхов пил вино. В яме оказались серебряные и медные
сосуды, обсидиан, алебастр, мрамор, доски для игр и стаканчики для костей,
кубки, набор стамесок, золотая пила и еще много-много всего, и все было
таким великолепным. Затем воины во всеоружии спустились вниз, в яму;
дворцовые слуги, цирюльники, садовники, несколько высокорожденных
прислужниц, волосы которых были убраны в золотые сетки, а головные уборы
были из граната, лапис-лазури и перламутра, последовали за ними. Все они
пили вино. И все это молча, только ритмично бил барабан лилиссу.
Вслед за этим один высокорожденный горожанин, который был среди несших
катафалк моего отца из храма, подошел к моему отцу. Он поднял рогатую
корону, что лежала возле отца, высоко поднял ее и показал всем, и она
сияла на солнце. Я не имею права записать имя, под которым этот
высокорожденный был тогда известен, ибо потом он стал царем Урука, и
нельзя произносить или писать нареченное имя того, кто становится царем.
Царское имя, которое он принял, было Думузи. И вот тот, кому суждено было
стать Думузи, протянул рогатую корону на Юг, на Восток, на Север, на Запад
и потом надел ее на голову моего отца. Великий вопль исторгли люди Урука.
Только Бог носит рогатую корону. Я повернулся к Ур-Кунунне и спросил:
- Мой отец теперь стал Богом?
- Да, - тихо сказал старый арфист. - Лугальбанда стал Богом.
Тогда я тоже Бог, подумал я. Головокружительное ощущение высочайшего
восторга пробежало по моим жилам. Или, по крайней мере, как я говорил
себе, я хотя бы частично Бог. Часть меня должна быть все-таки смертной,
предполагал я, поскольку я родился от смертных. Тем не менее дитя Бога
должно быть в какой-то степени Богом, разве нет? С моей стороны дерзко
было так думать. Но воистину мне пришлось убедиться, что так оно и было,
что я частично Бог, хотя и не совсем.
- А если он Бог, тогда он вернется из мертвых, так же как другие Боги,
которые умерли и вернулись обратно? - спросил я.
Ур-Кунунна улыбнулся и сказал:
- В этом никогда нельзя быть уверенным, мальчик. Он Бог, но я думаю,
что обратно он не вернется. А теперь попрощайся с ним.
Я увидел, как три здоровенных постельничих и трое колесничих подняли
алебастровый катафалк и начали спускаться с ним в яму. Прежде чем они
подняли его, они попробовали горькое вино. Из ямы они не вернулись. Никто
из тех, кто спустился в яму, не вышел обратно. Ур-Кунунне я сказал:
- Что это за вино они пьют?
- Оно дает мирный сон, - ответил он.
- И они все будут спать в земле?
- В земле, да. Вместе с твоим отцом.
- А я его тоже буду пить? И ты тоже?
- Ты его выпьешь, но не сейчас. Пройдет много лет, прежде чем ты это
сделаешь. Я надеюсь, что это будет не скоро. Я же выпью вино сейчас.
- Ты будешь спать в земле возле моего отца?
Он кивнул головой.
- До завтрашнего утра?
- Навеки, - сказал он.
Я подумал над этим.
- Тогда это очень похоже на смерть.
- Очень похоже на смерть, мальчик.
- А все остальные, кто спустились вниз, они тоже умирают?
- Да, - сказал Ур-Кунунна.
Я подумал и над этим.
- Но ведь умирать очень страшно! А они пьют без звука, и потом
спускаются в темноту твердым шагом!
- Очень страшно попасть в Дом Праха и Тьмы, - сказал он, - и жить,
блуждая во тьме и питаясь сухой глиной. Но те из нас, кто идет с твоим
отцом, попадают во дворец Богов, где мы вечно будем служить ему.
И он продолжал рассказывать мне, как почетно умереть вместе с царем. Я
видел в его глазах ясный свет мудрости и необыкновенную радость. Тогда я
спросил его, как он может знать, что попадет во дворец Богов вместе с
Лугальбандой, а не в Дом Праха и Тьмы. Огонь в его глазах погас, он
грустно улыбнулся и ответил, что ни во что нельзя верить окончательно, а
особенно в это. Он дотронулся до моей руки, отвернулся и сыграл мне
короткую мелодию на арфе, затем шагнул вперед, выпил вино и спустился в
яму, напевая по дороге.
В яму спустилось еще около шестидесяти или семидесяти человек.
Последние двое были Алитум в одежде моей матери и с ее украшениями и
мальчик Энкихегаль в моей одежде, и я понял, что они умирают вместо нас.
Это поселило во мне страх и я подумал, что если бы обычай был чуть другим,
я бы пил это вино и спускался" в яму. Но страх был тогда только маленькой
мышкой, ибо в то время я все-таки не до конца понимал истинное значение
смерти и думал о ней как о каком-то сне.
Барабаны затихли, и рабы стали кидать землю в яму, она должна была все
закрыть: и колесницы, и ослов, и сокровища, и конюхов, и прислужниц, и
дворцовых слуг, и тело моего отца, и арфиста Ур-Кунунну. Потом стали
работать ремесленники, запечатывая вход кирпичами необожженной глины, так
что через несколько часов не осталось и следа от того, что под ними лежит.
Все, кто пришел сюда и не спустился в яму вслед за царем, вернулись в
храм Инанны.
Осталась моя мать, я, высокородные горожане и другие важные лица, но не
было никого из дворцовых слуг и воинов, ибо они остались в яме с моим
отцом. Мы собрались перед алтарем, и я почувствовал присутствие богини
совсем рядом, - оно почти душило меня. Буря противоречивых чувств бушевала
в моей душе. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким, таким брошенным.
В мире для меня было столько тайн. Казалось, что я грезил наяву. Я
оглянулся, ища глазами Ур-Кунунну. Разумеется, его здесь не было, и
вопросы, которые я хотел ему задать, уже никогда не получат ответа. И тут
пришло мое понимание смерти: те, кто мертвы, недосягаемы для нас и не
ответят, когда мы их зовем. Я чувствовал, будто мне протянули кусок
обжаренного мяса, я собрался его съесть, а меня оставили кусать воздух.
Кругом звучали молитвы, снова и снова били барабаны, а я думал только о
смерти. Я думал, что мой отец ушел навсегда, но это не плохо, поскольку он
стал Богом. Он и меня отчасти сделал Богом. У него никогда не хватало для
меня времени: то он был на войне, то еще где-то, хотя он и обещал научить
меня деяниям мужчин в один прекрасный день. Этому я научусь от кого-то
другого. Ур-Кунунна тоже ушел. Я никогда не услышу его пения. И мальчик
Энкихегаль, мой товарищ по играм, и его отец Гинишаг, садовник, и все те,
другие, кто был частью моей повседневной жизни, - все ушли, исчезли. Их
больше нет. Меня оставили кусать воздух.
А я? Я тоже умру?
Нет поклялся я, я не позволю такому случиться со мной. Только не со
мной. Я ведь отчасти Бог. И хотя Боги иногда умирают, как умерла однажды
Инанна, когда спустилась в подземный мир, они умирают ненадолго. Так и я.
Ведь я должен столько увидеть в этом мире, сказал я себе, и совершить
великое множество подвигов. Я брошу смерти вызов, решил я. Я одолею
смерть. Я чувствую к смерти презрение и не уступлю ей. Смерть, ты мне не
противник! Смерть, я тебя одолею!
Потом я подумал, что если я все-таки когда-нибудь умру - ну что же, я
ведь только отчасти Бог, и мне суждено быть царем, - я отправлюсь на
небеса, как Лугальбанда. Мне не придется спускаться в мерзкий ДОМ ПРАХА И
ТЬМЫ, как это должны делать обычные смертные.
Еще я подумал, что в этом нельзя быть уверенным. Даже Инанна спустилась
вниз в это страшное место, хотя ее и избавили от такой участи, но если я
туда отправлюсь, разве меня избавят? Я почувствовал великий ужас. Неважно,
кто ты, думал я, неважно, сколько слуг и воинов уснут в погребальной яме,
чтобы они служили тебе в загробной жизни, все-таки ты можешь быть послан в
это страшное мерзкое место, и презрение к смерти, которое я чувствовал
секунду назад, уступило место страху - всепоглощающему страху, который
пронесся по моей душе, как великий холод, странное чувство вошло в мою
душу, то странное чувство, которое приходит, когда человек спит, и я не
знал, спал ли я в этот момент или нет. На мою голову словно давили, она
готова была лопнуть. Такого чувства я никогда не испытывал, хотя мне
приходилось встречаться с ним много раз позже, и оно ощущалось куда
сильнее чем в первый раз, когда оно лишь слегка коснулось меня. Это Бог
пытался войти в меня. В этом я уверен, хотя и не знаю, какой Бог.
Но я знал тогда, что это был Бог, а не демон, потому что он принес мне
послание: "Ты будешь царем и царем великим, а потом ты умрешь. Ты не
избежишь этой судьбы, как бы ты ни пытался".
Я не смог тогда принять ни этого Бога, ни его послания. В моей душе не
было места для признания подобных вещей, - я был всего-навсего ребенком.
В хаосе чувств я вдруг увидел перед собой фигуру смерти со скрюченными
когтями и трепещущими крыльями и с вызовом выкрикнул: "А я от тебя убегу!"
Я почувствовал в себе на мгновение великую храбрость, которая секундой
позже уступила место все большему и большему ужасу. Они сейчас все спят в
яме возле Лугальбанды, подумал я. А где я буду спать? Где буду я спать?
Я почувствовал головокружение. Бог стучался в мой мозг, требуя, чтобы я
впустил его. Но я не смог ни уступить, ни устоять, потому что страх смерти
сковал меня, такого со мной никогда не случалось. Я зашатался, протянул
руки к Ур-Кунунну, но его тут не было, и я упал на пол храма и лежал там,
потеряв счет времени.
Чьи-то руки подняли меня и нежно обняли.
- Горе одолело его, - сказал кто-то.
Нет, подумал я. Горя я не чувствую. Путешествие Лугальбанды - дело
Лугальбанды. Меня заботит моя собственная задача, а не его, ибо его дело
умирать, а мое - жить. Не горе бросило меня наземь, а Бог пытался
проникнуть в мою душу, пока я стоял, окутанный ужасом. Но я им этого не
сказал.

2
В месяц Кизилиму, когда тяжелые зимние дожди, как косы, косят землю,
Боги подарили нового царя Уруку. Это произошло в первый час месяца, в тот
момент, когда новый полумесяц Луны в первый раз появился на небе. Раздался
барабанный бой, вопли труб, и при свете факелов мы проделали путь до
округа Эанны к Белому помосту, к храму, построенному моим дедом
Энмеркаром.
- Царь явился! - кричали люди на улицах. - Царь! Царь!
Город не может существовать без царя. Богам надо служить: в нужное
время должны быть принесены необходимые жертвы небесам, ибо все мы их
творения и их рабы, поэтому надо приносить в жертву зерно, надо приносить
мясо. Значит надо очищать колодцы, рыть и расширять каналы, поливать поля
в засушливое время и откармливать скот. Чтобы совершать все это, надо
чтобы поддерживался порядок, и именно царь несет это бремя. Он людской
пастырь. Без царя все подвергнется разрухе, а Боги, создавшие нас, чтобы
удовлетворять их нужды, останутся неудовлетворенными.

Три трона были воздвигнуты в великом зале дворца. Тот, что стоял по
левую руку, нес на себе знак Энлиля; тот, что стоял справа, был отмечен
знаком Ан. Трон в центре обрамляли два огромных снопа тростника, связанных
между собой верхушками. Это был знак богини, ибо Инанна правит в Уруке.
На троне Энлиля лежал скипетр, на троне Ан лежала золотая корона,
которую носил мой отец, когда был царем. На троне в центре сидела жрица
Инанны, такая роскошная, что моим глазам больно было на нее смотреть.
В ту ночь на ней не было одежды, и все же нагой она не была. Ее тело
было сплошь покрыто украшениями, бусины ляписа каскадами спускались по ее
груди, чресла ее были прикрыты золотым треугольником, в волосах извивалась
золотая цепь, золотой обруч охватывал ее бедра, драгоценные камни сверкали
по всему телу, они были на животе, на бедрах, на носу, возле глаз. Серьги
- несколько пар - были золотые и бронзовые в форме новой Луны. Кожа ее
была намазана благовонными маслами и в свете факелов блистала так, как
если бы ее освещало какое-то внутреннее сияние.
Трон окружали те придворные, которые не отправились в погребальную яму
с Лугальбандой: главный конюший, носильщик трона, военный советник и
водяной советник, государственный писец, надсмотрщик над рыбными садками,
сборщик налогов, главный управляющий, надзиратель границ и многие другие.
Единственный, кого я среди них не увидел, был тот высокородный вельможа,
который надел божественную рогатую корону на чело моего мертвого отца. Он
отсутствовал по уважительной причине, потому что он и был тем человеком,
которого выбрала Инанна, чтобы одарить его в этот день царством, а царю не
разрешается входить в храм богини, пока она не приказала ему явиться.
Спустя годы я постарался, чтобы этот обычай был изменен.
До того как новому царю прикажут явиться в храм, должно было пройти
много часов, по крайней мере так мне представляется в моих воспоминаниях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37