Воздух переливался
серебром. Я увидел, как передо мной, словно веер, разворачивается земля,
огромная, золотистая, широкая. Ее окаймляли зеленые холмы, а дальше
впереди простиралось море. Я не могу сказать, сколько времени к шел до
этого моря, но я знал, что я дойду сюда и найду благословенную землю
Дильмун на его берегу.
Ободранный, больной, грязный, с дико горящими глазами, одетый только в
львиную рваную шкуру, я пришел в изумление от таких чудес. Мне казалось,
что плоды, грузно свивающие с лоз и ветвей были из граната и янтаря, что
листья растений были из лапис-лазури. Куда бы я ни посмотрел, мне
казалось, что я вижу живые драгоценности: агат, коралл, оникс, топаз.
Когда я шагал среди этого великолепия, я чувствовал, как мои раны
заживают. Я был весь покрыт ранами. Мои волосы и борода были покрыты
колтунами, под которыми гноились болячки. Язык мой распух от жажды. Все
эти раны заживали на глазах. Я нашел прохладную лагуну с чистой голубой
водой. Я вошел в воду и долго потом отдыхал, слушая жужжание пчел. Их
жужжание звучало как музыка. Белые птицы с длинными, как ходули, ногами
смотрели на меня, и казалось, улыбались.
В душе моей был мир. Мне кажется, я никогда не знал такого мира в душе,
как тогда. На этой земле царили тишина и радость, которые принесли мне
успокоение. Я не чувствовал желания двигаться дальше, не хотелось мне и
возвращаться назад, в Урук. Мне было хорошо там, где я был. Я думал, а
было ли время, когда я был доволен тем, где я был? Но тогда я не задавал
себе этого вопроса, ибо не нуждался в ответе. Человек, в чьей душе мир, не
задает себе таких вопросов. Обретение покоя и радости не в моей природе, я
не привык проводить время в их обществе. Пока я лежал так, я подумал об
Энкиду, который ничего не знал об этом замечательном месте. "Ты видишь,
брат? - хотел я спросить его. - На лозах растут не плоды, а драгоценности,
птицы здесь ходят на ходулях, а воздух сладок, словно молодое вино! Ты
когда-нибудь видел такое прекрасное место, брат? Во всех своих скитаниях,
видел ли ты что-нибудь столь же прекрасное?"
Я мог это сказать, но он не слышал, и ужасная грусть овладела мною
среди всей радости и мира. Я готов был разрыдаться, но не мог плакать.
Печаль снова была со мной.
Отчаяние вернулось в мое сердце. Миг радости и покоя прошел. Да, этот
мир и покой были прекрасны, но я был одинок, и никогда не мог этого
забыть. И каждый вдох, вел меня еще дальше по дороге к собственному концу.
Меня снова охватило горе и печальные мысли.
В печали я поднял глаза к солнцу и увидел бога Уту сияющего, и он
смотрел на меня. Я послал ему краткую молитву - всего лишь маленькую
просьбу от утешении. И мне показалось, что я услышал, его слова: "Ты
думаешь, на это еще есть надежда? Как далеко ты забрался, Гильгамеш! И
зачем? Зачем? Ты никогда не найдешь той жизни, которой жаждешь".
- Я хочу найти ее, о великий, - сказал я богу.
- Ах, Гильгамеш, Гильгамеш, до чего же ты глуп!
Сияние не позволяло мне заглянуть в самое сердце бога, поэтому я
отвернулся и посмотрел на то, как сияет он на груди лагуны, и отражению
бога в воде я сказал:
- Слушай меня, Уту! Неужели я прошел весь свой путь напрасно? Что мне
теперь? Лечь в сердце земли и уснуть до будущих времен? Не допусти такого,
боже! Избавь меня от этой долгой тьмы, Уту! Пусть глаза мои насытятся
солнцем, пока не устанут!
Мне кажется, он услышал мои молитвы. Но в ответ я ничего не услышал.
Через какое-то время облако пробежало по лику солнца и я больше не
чувствовал присутствия Уту рядом. Тогда я встал, завернулся в свою рваную
львиную шкуру и был готов двинуться дальше. Несмотря на всю красоту этого
места я уже не мог вернуть обратно то чувство радости, которое познал
здесь на какой-то краткий миг. Но и отчаяние ушло от меня. Я был спокоен.
Возможно, я вообще ничего не чувствовал. Это не мир в душе. Но все же это
лучше, чем отчаяние.
Я шел вперед, ничего не чувствуя, ни о чем не думая. И через несколько
дней воздух принес мне новый привкус, острый и странный, похожий на вкус
металла на языке. Это был вкус соли. Это был вкус моря. Мое долгое
паломничество подходило к концу. Я понял, что приближаюсь к берегу земли,
которая лежит напротив благословенного острова Дильмун, где живет
вечноживущий Зиусудра. В этом я не сомневался.
32
Я вошел в город, лежащий напротив Дильмуна, и выглядел я, как Дикий
человек, второй Энкиду. Это место нельзя по-настоящему назвать городом, -
он не равен и десятой части Урука. Он даже не может сравниться с Ниппуром
и Шуруппаком. Это всего лишь маленький приморский городишко, скорее даже
поселок. Место, где живут рыбаки, и те, кто чинит им сети. Но мне это
казалось городом, ведь я столько времени провел в диких местах.
Это было жалкое место. Улицы не были вымощены, сады чахлые и плохо
ухоженные, влажный воздух разъедал кирпичи домов. Я увидел нечто, что
могло бы считаться храмом, ибо построено было на помосте. Это было
маленькое и неказистое строение, я не угадал имя бога, которому этот храм
был посвящен. Я не сомневаюсь, что он был не из наших богов. Люди в
поселке были худощавые и темнокожие, ходили почти нагими, если не считать
куска белой ткани на бедрах. Ничего удивительного, поскольку жара стояла,
словно в наших землях в разгар лета, а здесь лето даже еще не наступило. Я
брел по поселку, ища себе ночлег и кого-нибудь, кто согласился бы
перевезти меня в Дильмун.
Мне думается, что любой путник вызвал бы некоторое оживление в этой
сонной деревушке. Не думаю, что путники из кожи вон лезут, чтобы посетить
эту деревушку из-за ее достопримечательностей. Но когда по ее жалким
улицам идет человек гигантского роста, с диким глазами, исхудавший, одетой
в львиную шкуру, опираясь на заостренный посох, это должно вызвать
переполох.
Сперва меня увидели малыши - они в страхе разбежались. Потом мальчики
постарше и мужчины стали несмело по одному подходить ко мне, разглядывать,
показывать на меня пальцами. Я слышал, как они шептались. Язык их был
похож на тот, на котором говорят племена пустынь и на котором часто
говорят в приграничных землях нашей страны. Я хорошо понимал их. Кое-кто
считал, что я - демон, другие, что я - потерпевший кораблекрушение пират,
кто-то считал, что я - разбойник. Я спросил их:
- Есть ли здесь место, где я могу получить еду и ночлег?
Они все засмеялись. Может мое произношение показалось им варварским?
Потом одна из женщин указала на маленькое здание с белыми стенами, которое
было не такое неказистое, как все остальные. Ветерок донес оттуда запах
пива. Таверна, сообразил я.
Когда я подходил к дверям таверны, вышла женщина и посмотрела на меня.
Она была высока ростом и хороша собой, глаза ее глядели прямо в глаза
собеседнику. Тело у нее было сильным, плечи почти мужской ширины. Секунду
она смотрела на меня, потом с силой захлопнула дверь прямо у меня перед
носом. Я услышал звук задвигаемого засова.
- Подожди! - воскликнул я. - Все, что я прошу - ночлег на одну ночь!
- Не здесь, - ответила она изнутри.
- Где гостеприимство? Что тебя так напугало? Послушай, женщина, я тебя
не обижу!
Молчание. Потом она сказала:
- У тебя пугающее лицо. Лицо убийцы.
- Убийцы? Да нет же, женщина, я не убийца, я просто усталый путник. Да
открой же! Открой!
При всей моей усталости мною овладела ярость. Я поднял свой посох и
воскликнул: - Открой, или я разобью дверь!
Я заколотил в дверь и услышал, как она трещит. Тут я услышал, как
открывается засов. Дверь открылась, она стояла передо мной и совсем не
казалась испуганной. Челюсти ее были сжаты, руки сложены на груди. В ее
глазах пылала ярость ничуть не меньше моей.
Она резко спросила:
- Ты знаешь, во что встала бы новая дверь? По какому праву ты стоишь
здесь и барабанишь?
- Я ищу, где бы переночевать, а люди сказали мне, что тут таверна.
- Так оно и есть. Но я не обязана пускать каждого
встречного-поперечного бродягу с бандитской мордой.
- Ты меня обижаешь, и напрасно. Я не бандит, женщина.
- А почему у тебя в таком случае такое лицо?
Я сказал ей, что прошел долгий путь, и он оставил на мне свой
отпечаток, но я вовсе не бандит. Я вынул из-за пояса несколько кусочков
серебра и показал их.
- Если ты не позволишь мне переночевать здесь, то не продашь ли ты мне
на худой конец кружку пива?
- Входи, - нехотя пригласила она.
Я вошел внутрь. Она закрыла за мной дверь.
Внутри было прохладно и сумрачно. Я протянул ей один из кусочков
серебра, но она отмахнулась:
- Потом, потом. Я совсем не так охоча до твоего серебра, как тебе
кажется. Ты кто, путник? Откуда идешь?
Я думал было назваться вымышленным именем, но для этого не было никакой
причины.
- Я - Гильгамеш, - сказал я, ожидая, что сейчас она расхохочется мне в
лицо, как если бы я сказал "Я Энлиль" или "Я Ан, небесный отец". Но она не
засмеялась.
Она посмотрела на меня пристально и внимательно. Я почувствовал ее
душу, сильную, теплую, добрую. Чуть погодя я спросил:
- Ты обо мне знаешь?
- Все знают имя Гильгамеша.
- А что, Гильгамеш - убийца?
- Он царь в Уруке. У всех царей руки в крови.
- Я убил демона в лесу, это верно. Я убил Небесного Быка, когда богиня
выпустила его на волю, чтобы разрушить город. Я отбирал и другие жизни,
когда это было нужно, только тогда. А ты закрыла передо мной двери, словно
я разбойник с большой дороги.
- Да, но Гильгамеш ли ты? Ты просишь меня поверить в невероятное,
странник!
- А почему ты сомневаешься в моих словах? - спросил я.
Она медленно сказала:
- Если ты и впрямь Гильгамеш из Урука - а по твоему росту, по твоим
манерам я полагаю, что это может быть и правдой, - почему же щеки твои
запали и исхудали, лицо твое столь измучено, и весь ты задубел от жары,
холода и ветра? Разве это царская жизнь? И одет ты в грязные тряпки. Разве
это одеяние царей?
- Я долгое время скитаюсь, - ответил я. - По Эламу на севере, в земле,
именуемой Ури, в пустынях, я перешел через гору, называемую Машу. Я и
кажусь тебе потрепанным и уставшим, потому что долог мой путь. И все-таки
я Гильгамеш.
Она покачала головой.
- Гильгамеш - царь. Цари владеют миром. А ты человек, которому горе
проело кишки и печаль изгрызла сердце. Это нетрудно заметить.
- Я все-таки Гильгамеш, - ответил я.
В ней была сила и теплота, и я рассказал ей, почему я отправился
бродить. За кружкой пива я рассказал ей про Энкиду, моего брата, моего
друга, которого я так любил, который гнался за диким козлом пустынь и
пантерой степей. Я рассказал ей, как мы жили бок о бок, как мы охотились
вместе, как вместе боролись и пировали, как пережили вместе столько
опасных приключений. Я рассказал ей, как он заболел, как он умер. Я
рассказал ей, как я скорбел по нему.
- Его смерть лежит на мне тяжким грузом, - сказал я. - Это была самая
большая потеря. Как могу я быть в мире с миром и с самим собой? Мой друг,
которого я любил, превратился в глину и прах!
- Твой друг умер. Ты уже оплакал его, теперь забудь о нем. Никто не
скорбит так, как ты.
- Ты не понимаешь.
- Тогда объясни мне, - сказала она и снова налила мне пива.
Прежде чем заговорить, я сделал глоток пенящегося сладкого напитка.
- Его смерть поселила во мне страх моей собственной смерти. И вот,
боясь смерти, я блуждаю из страны в страну.
- Нам всем предстоит умереть, Гильгамеш.
- Вот это я только и слышу, снова и снова. От женщины-скорпиона в
горах, от бога Уту на небесах, теперь еще и от тебя. Неужели это так?
Неужели я должен лечь, как Энкиду, чтобы никогда-никогда больше не
подняться?
- Такова наша доля, - сказала она спокойно.
Я чувствовал, как во мне нарастает горячий гнев. Сколько раз я слышал
эти слова: такова наша доля, такова наша доля, такова наша доля - эти
слова начинали звучать у меня в ушах как блеянье овцы. Что же, я один
решил бросить вызов смерти?
- Нет! - закричал я. - Я это не приму! Я буду ходить по земле, пока не
узнаю способа избежать смерти!
Хозяйка таверны подошла ко мне и стояла, глядя на меня сверху вниз. И
снова я почувствовал ее силу и нежность. В этой женщине чувствовалось
присутствие богини, в ней была великая материнская сила. Она мягко
сказала:
- Гильгамеш, куда ты бежишь? Гильгамеш, ты никогда не найдешь той
вечной жизни, которую ищешь. Как ты не можешь этого понять? Когда боги
создавали человека, они тогда же создали и смерть. Смерть они выделили для
нас, а жизнь приберегли для себя.
- Нет, - пробормотал я. - Нет и нет.
- Такова наша доля. Забудь о своих поисках. Живи как следует, живи,
пока живой. Пусть твой живот будет набит вкусными яствами. Веселись день и
ночь. Пой и танцуй, веселись и ликуй. Отбрось эти тряпки и пусть одеяния
твои будут чисты и нарядны. Вымой волосы, тело, всегда будь свежим, чистым
и ясным. Люби и лелей малышку, что держит тебя за руку, люби и лелей жену,
что радуется твоим объятиям. Это ведь тоже наша доля, Гильгамеш. И это
единственный правильный путь: живи радуясь, пока у тебя еще есть жизнь.
Прекрати свои поиски.
- Не могу успокоиться, - сказал я.
- Сегодня ты успокоишься и отдохнешь.
Она заставила меня подняться. Она была такая высокая, что почти
доходила мне до груди.
- Меня зовут Сидури, - сказала она. - Я тихо живу у моря, и иногда
странники приходят в мою таверну. Я привечаю их, любезна и ласкова с ними,
ибо таково мое предназначение на земле. Что мне делать, как не привечать
усталых путников? Пойдем со мной, Гильгамеш.
Она выкупала меня и подрезала мне волосы и бороду, приготовила мне еду
из ячменя и тушеного мяса, а вместо пива мы пили вино чистого золотого
оттенка. Потом она уложила меня на своем ложе, растирала и гладила меня до
тех пор, пока не осталось ни следа от моей усталости. Я провел ночь в ее
объятиях. Давно никто не держал меня так в объятиях. Ее тело было теплым,
грудь полной, кожа - нежной. Я потерялся в ней. Иногда так хорошо потерять
себя таким образом. Еще до зари я проснулся, и почувствовал -
беспокойство, хотя возле меня была Сидури. Я сказал ей, что должен идти. И
опять она сказала ласково, с нежным упреком:
- Гильгамеш, Гильгамеш, куда же ты бежишь?
- Я хочу пойти в Дильмун, говорить с Зиусудрой.
- Он тебе не поможет.
- Я все равно пойду.
- Переезд через море сложен и труден.
- Не сомневаюсь. Скажи только, как туда попасть.
- Почему ты думаешь, что найдешь Зиусудру, даже если попадешь в
Дильмун?
Я ответил ей:
- Потому что я царь Гильгамеш. Он примет меня. Он поможет мне.
- Да не существует твоего Зиусудра, - сказал Сидури.
С грубым смехом я ей ответил:
- Хочешь, чтобы я этому поверил? Сами боги наградили его бесконечной
жизнью и послали его жить здесь, в Дильмуне. Уж это-то я знаю. Почему ты
хочешь меня отговорить, Сидури?
Она произнесла какой-то мурлычущий звук и придвинулась ко мне поближе.
- Останься со мной, Гильгамеш! Живи себе тихо у моря и состаришься в
мире и покое.
Я улыбнулся. Я приласкал ее и попросил:
- Расскажи мне, как добраться до Дильмуна.
Она вздохнула. И через минуту ответила:
- Есть такой лодочник, зовут его Сурсунабу, который служит Зиусудре и
жрецам его. Он каждый месяц приезжает на наш берег, чтобы купить особые
припасы. Мне кажется, он будет здесь через день-два. Когда он приедет, я
попрошу его взять тебя в Дильмун. Может он и возьмет.
Еще три дня я был в таверне Сидури у берегов теплого зеленого моря. Она
ухаживала за мной, как за малым ребенком. Временами я думал, что такая
жизнь на самом деле не так уж и плоха - не думать о завтрашнем дне, живя
только ради удовольствий дня сегодняшнего. Что обещал нам завтрашний день,
кроме тьмы и смерти? На самом деле я конечно не верил, что смог бы так
жить. Не верила и Сидури. На четвертый день, когда я еще спал, она подошла
ко мне и прошептала:
- Проснись, Гильгамеш! Лодочник Сурсунабу приехал из Дильмуна. Встань,
оденься, пойдем со мной на пристань просить его, чтобы он тебя перевез.
33
Дильмун! Святой остров! Рай богов!
Ах, какие сказочные истории рассказывают о Дильмуне все те, чье дело
рассказывать истории и сказки: арфисты, жрецы, сказатели на рынках. Лежит
Дильмун на юге, там нет ни болезней, ни смерти, там все чистое, яркое и
блестящее, там ворон не каркает, а волк не пожирает ягненка. Это жилище
богов: там жил Энки. Нинхурсаг жила там. Вместе они рожали богов и богинь.
Уту всегда улыбается, глядя на Дильмун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
серебром. Я увидел, как передо мной, словно веер, разворачивается земля,
огромная, золотистая, широкая. Ее окаймляли зеленые холмы, а дальше
впереди простиралось море. Я не могу сказать, сколько времени к шел до
этого моря, но я знал, что я дойду сюда и найду благословенную землю
Дильмун на его берегу.
Ободранный, больной, грязный, с дико горящими глазами, одетый только в
львиную рваную шкуру, я пришел в изумление от таких чудес. Мне казалось,
что плоды, грузно свивающие с лоз и ветвей были из граната и янтаря, что
листья растений были из лапис-лазури. Куда бы я ни посмотрел, мне
казалось, что я вижу живые драгоценности: агат, коралл, оникс, топаз.
Когда я шагал среди этого великолепия, я чувствовал, как мои раны
заживают. Я был весь покрыт ранами. Мои волосы и борода были покрыты
колтунами, под которыми гноились болячки. Язык мой распух от жажды. Все
эти раны заживали на глазах. Я нашел прохладную лагуну с чистой голубой
водой. Я вошел в воду и долго потом отдыхал, слушая жужжание пчел. Их
жужжание звучало как музыка. Белые птицы с длинными, как ходули, ногами
смотрели на меня, и казалось, улыбались.
В душе моей был мир. Мне кажется, я никогда не знал такого мира в душе,
как тогда. На этой земле царили тишина и радость, которые принесли мне
успокоение. Я не чувствовал желания двигаться дальше, не хотелось мне и
возвращаться назад, в Урук. Мне было хорошо там, где я был. Я думал, а
было ли время, когда я был доволен тем, где я был? Но тогда я не задавал
себе этого вопроса, ибо не нуждался в ответе. Человек, в чьей душе мир, не
задает себе таких вопросов. Обретение покоя и радости не в моей природе, я
не привык проводить время в их обществе. Пока я лежал так, я подумал об
Энкиду, который ничего не знал об этом замечательном месте. "Ты видишь,
брат? - хотел я спросить его. - На лозах растут не плоды, а драгоценности,
птицы здесь ходят на ходулях, а воздух сладок, словно молодое вино! Ты
когда-нибудь видел такое прекрасное место, брат? Во всех своих скитаниях,
видел ли ты что-нибудь столь же прекрасное?"
Я мог это сказать, но он не слышал, и ужасная грусть овладела мною
среди всей радости и мира. Я готов был разрыдаться, но не мог плакать.
Печаль снова была со мной.
Отчаяние вернулось в мое сердце. Миг радости и покоя прошел. Да, этот
мир и покой были прекрасны, но я был одинок, и никогда не мог этого
забыть. И каждый вдох, вел меня еще дальше по дороге к собственному концу.
Меня снова охватило горе и печальные мысли.
В печали я поднял глаза к солнцу и увидел бога Уту сияющего, и он
смотрел на меня. Я послал ему краткую молитву - всего лишь маленькую
просьбу от утешении. И мне показалось, что я услышал, его слова: "Ты
думаешь, на это еще есть надежда? Как далеко ты забрался, Гильгамеш! И
зачем? Зачем? Ты никогда не найдешь той жизни, которой жаждешь".
- Я хочу найти ее, о великий, - сказал я богу.
- Ах, Гильгамеш, Гильгамеш, до чего же ты глуп!
Сияние не позволяло мне заглянуть в самое сердце бога, поэтому я
отвернулся и посмотрел на то, как сияет он на груди лагуны, и отражению
бога в воде я сказал:
- Слушай меня, Уту! Неужели я прошел весь свой путь напрасно? Что мне
теперь? Лечь в сердце земли и уснуть до будущих времен? Не допусти такого,
боже! Избавь меня от этой долгой тьмы, Уту! Пусть глаза мои насытятся
солнцем, пока не устанут!
Мне кажется, он услышал мои молитвы. Но в ответ я ничего не услышал.
Через какое-то время облако пробежало по лику солнца и я больше не
чувствовал присутствия Уту рядом. Тогда я встал, завернулся в свою рваную
львиную шкуру и был готов двинуться дальше. Несмотря на всю красоту этого
места я уже не мог вернуть обратно то чувство радости, которое познал
здесь на какой-то краткий миг. Но и отчаяние ушло от меня. Я был спокоен.
Возможно, я вообще ничего не чувствовал. Это не мир в душе. Но все же это
лучше, чем отчаяние.
Я шел вперед, ничего не чувствуя, ни о чем не думая. И через несколько
дней воздух принес мне новый привкус, острый и странный, похожий на вкус
металла на языке. Это был вкус соли. Это был вкус моря. Мое долгое
паломничество подходило к концу. Я понял, что приближаюсь к берегу земли,
которая лежит напротив благословенного острова Дильмун, где живет
вечноживущий Зиусудра. В этом я не сомневался.
32
Я вошел в город, лежащий напротив Дильмуна, и выглядел я, как Дикий
человек, второй Энкиду. Это место нельзя по-настоящему назвать городом, -
он не равен и десятой части Урука. Он даже не может сравниться с Ниппуром
и Шуруппаком. Это всего лишь маленький приморский городишко, скорее даже
поселок. Место, где живут рыбаки, и те, кто чинит им сети. Но мне это
казалось городом, ведь я столько времени провел в диких местах.
Это было жалкое место. Улицы не были вымощены, сады чахлые и плохо
ухоженные, влажный воздух разъедал кирпичи домов. Я увидел нечто, что
могло бы считаться храмом, ибо построено было на помосте. Это было
маленькое и неказистое строение, я не угадал имя бога, которому этот храм
был посвящен. Я не сомневаюсь, что он был не из наших богов. Люди в
поселке были худощавые и темнокожие, ходили почти нагими, если не считать
куска белой ткани на бедрах. Ничего удивительного, поскольку жара стояла,
словно в наших землях в разгар лета, а здесь лето даже еще не наступило. Я
брел по поселку, ища себе ночлег и кого-нибудь, кто согласился бы
перевезти меня в Дильмун.
Мне думается, что любой путник вызвал бы некоторое оживление в этой
сонной деревушке. Не думаю, что путники из кожи вон лезут, чтобы посетить
эту деревушку из-за ее достопримечательностей. Но когда по ее жалким
улицам идет человек гигантского роста, с диким глазами, исхудавший, одетой
в львиную шкуру, опираясь на заостренный посох, это должно вызвать
переполох.
Сперва меня увидели малыши - они в страхе разбежались. Потом мальчики
постарше и мужчины стали несмело по одному подходить ко мне, разглядывать,
показывать на меня пальцами. Я слышал, как они шептались. Язык их был
похож на тот, на котором говорят племена пустынь и на котором часто
говорят в приграничных землях нашей страны. Я хорошо понимал их. Кое-кто
считал, что я - демон, другие, что я - потерпевший кораблекрушение пират,
кто-то считал, что я - разбойник. Я спросил их:
- Есть ли здесь место, где я могу получить еду и ночлег?
Они все засмеялись. Может мое произношение показалось им варварским?
Потом одна из женщин указала на маленькое здание с белыми стенами, которое
было не такое неказистое, как все остальные. Ветерок донес оттуда запах
пива. Таверна, сообразил я.
Когда я подходил к дверям таверны, вышла женщина и посмотрела на меня.
Она была высока ростом и хороша собой, глаза ее глядели прямо в глаза
собеседнику. Тело у нее было сильным, плечи почти мужской ширины. Секунду
она смотрела на меня, потом с силой захлопнула дверь прямо у меня перед
носом. Я услышал звук задвигаемого засова.
- Подожди! - воскликнул я. - Все, что я прошу - ночлег на одну ночь!
- Не здесь, - ответила она изнутри.
- Где гостеприимство? Что тебя так напугало? Послушай, женщина, я тебя
не обижу!
Молчание. Потом она сказала:
- У тебя пугающее лицо. Лицо убийцы.
- Убийцы? Да нет же, женщина, я не убийца, я просто усталый путник. Да
открой же! Открой!
При всей моей усталости мною овладела ярость. Я поднял свой посох и
воскликнул: - Открой, или я разобью дверь!
Я заколотил в дверь и услышал, как она трещит. Тут я услышал, как
открывается засов. Дверь открылась, она стояла передо мной и совсем не
казалась испуганной. Челюсти ее были сжаты, руки сложены на груди. В ее
глазах пылала ярость ничуть не меньше моей.
Она резко спросила:
- Ты знаешь, во что встала бы новая дверь? По какому праву ты стоишь
здесь и барабанишь?
- Я ищу, где бы переночевать, а люди сказали мне, что тут таверна.
- Так оно и есть. Но я не обязана пускать каждого
встречного-поперечного бродягу с бандитской мордой.
- Ты меня обижаешь, и напрасно. Я не бандит, женщина.
- А почему у тебя в таком случае такое лицо?
Я сказал ей, что прошел долгий путь, и он оставил на мне свой
отпечаток, но я вовсе не бандит. Я вынул из-за пояса несколько кусочков
серебра и показал их.
- Если ты не позволишь мне переночевать здесь, то не продашь ли ты мне
на худой конец кружку пива?
- Входи, - нехотя пригласила она.
Я вошел внутрь. Она закрыла за мной дверь.
Внутри было прохладно и сумрачно. Я протянул ей один из кусочков
серебра, но она отмахнулась:
- Потом, потом. Я совсем не так охоча до твоего серебра, как тебе
кажется. Ты кто, путник? Откуда идешь?
Я думал было назваться вымышленным именем, но для этого не было никакой
причины.
- Я - Гильгамеш, - сказал я, ожидая, что сейчас она расхохочется мне в
лицо, как если бы я сказал "Я Энлиль" или "Я Ан, небесный отец". Но она не
засмеялась.
Она посмотрела на меня пристально и внимательно. Я почувствовал ее
душу, сильную, теплую, добрую. Чуть погодя я спросил:
- Ты обо мне знаешь?
- Все знают имя Гильгамеша.
- А что, Гильгамеш - убийца?
- Он царь в Уруке. У всех царей руки в крови.
- Я убил демона в лесу, это верно. Я убил Небесного Быка, когда богиня
выпустила его на волю, чтобы разрушить город. Я отбирал и другие жизни,
когда это было нужно, только тогда. А ты закрыла передо мной двери, словно
я разбойник с большой дороги.
- Да, но Гильгамеш ли ты? Ты просишь меня поверить в невероятное,
странник!
- А почему ты сомневаешься в моих словах? - спросил я.
Она медленно сказала:
- Если ты и впрямь Гильгамеш из Урука - а по твоему росту, по твоим
манерам я полагаю, что это может быть и правдой, - почему же щеки твои
запали и исхудали, лицо твое столь измучено, и весь ты задубел от жары,
холода и ветра? Разве это царская жизнь? И одет ты в грязные тряпки. Разве
это одеяние царей?
- Я долгое время скитаюсь, - ответил я. - По Эламу на севере, в земле,
именуемой Ури, в пустынях, я перешел через гору, называемую Машу. Я и
кажусь тебе потрепанным и уставшим, потому что долог мой путь. И все-таки
я Гильгамеш.
Она покачала головой.
- Гильгамеш - царь. Цари владеют миром. А ты человек, которому горе
проело кишки и печаль изгрызла сердце. Это нетрудно заметить.
- Я все-таки Гильгамеш, - ответил я.
В ней была сила и теплота, и я рассказал ей, почему я отправился
бродить. За кружкой пива я рассказал ей про Энкиду, моего брата, моего
друга, которого я так любил, который гнался за диким козлом пустынь и
пантерой степей. Я рассказал ей, как мы жили бок о бок, как мы охотились
вместе, как вместе боролись и пировали, как пережили вместе столько
опасных приключений. Я рассказал ей, как он заболел, как он умер. Я
рассказал ей, как я скорбел по нему.
- Его смерть лежит на мне тяжким грузом, - сказал я. - Это была самая
большая потеря. Как могу я быть в мире с миром и с самим собой? Мой друг,
которого я любил, превратился в глину и прах!
- Твой друг умер. Ты уже оплакал его, теперь забудь о нем. Никто не
скорбит так, как ты.
- Ты не понимаешь.
- Тогда объясни мне, - сказала она и снова налила мне пива.
Прежде чем заговорить, я сделал глоток пенящегося сладкого напитка.
- Его смерть поселила во мне страх моей собственной смерти. И вот,
боясь смерти, я блуждаю из страны в страну.
- Нам всем предстоит умереть, Гильгамеш.
- Вот это я только и слышу, снова и снова. От женщины-скорпиона в
горах, от бога Уту на небесах, теперь еще и от тебя. Неужели это так?
Неужели я должен лечь, как Энкиду, чтобы никогда-никогда больше не
подняться?
- Такова наша доля, - сказала она спокойно.
Я чувствовал, как во мне нарастает горячий гнев. Сколько раз я слышал
эти слова: такова наша доля, такова наша доля, такова наша доля - эти
слова начинали звучать у меня в ушах как блеянье овцы. Что же, я один
решил бросить вызов смерти?
- Нет! - закричал я. - Я это не приму! Я буду ходить по земле, пока не
узнаю способа избежать смерти!
Хозяйка таверны подошла ко мне и стояла, глядя на меня сверху вниз. И
снова я почувствовал ее силу и нежность. В этой женщине чувствовалось
присутствие богини, в ней была великая материнская сила. Она мягко
сказала:
- Гильгамеш, куда ты бежишь? Гильгамеш, ты никогда не найдешь той
вечной жизни, которую ищешь. Как ты не можешь этого понять? Когда боги
создавали человека, они тогда же создали и смерть. Смерть они выделили для
нас, а жизнь приберегли для себя.
- Нет, - пробормотал я. - Нет и нет.
- Такова наша доля. Забудь о своих поисках. Живи как следует, живи,
пока живой. Пусть твой живот будет набит вкусными яствами. Веселись день и
ночь. Пой и танцуй, веселись и ликуй. Отбрось эти тряпки и пусть одеяния
твои будут чисты и нарядны. Вымой волосы, тело, всегда будь свежим, чистым
и ясным. Люби и лелей малышку, что держит тебя за руку, люби и лелей жену,
что радуется твоим объятиям. Это ведь тоже наша доля, Гильгамеш. И это
единственный правильный путь: живи радуясь, пока у тебя еще есть жизнь.
Прекрати свои поиски.
- Не могу успокоиться, - сказал я.
- Сегодня ты успокоишься и отдохнешь.
Она заставила меня подняться. Она была такая высокая, что почти
доходила мне до груди.
- Меня зовут Сидури, - сказала она. - Я тихо живу у моря, и иногда
странники приходят в мою таверну. Я привечаю их, любезна и ласкова с ними,
ибо таково мое предназначение на земле. Что мне делать, как не привечать
усталых путников? Пойдем со мной, Гильгамеш.
Она выкупала меня и подрезала мне волосы и бороду, приготовила мне еду
из ячменя и тушеного мяса, а вместо пива мы пили вино чистого золотого
оттенка. Потом она уложила меня на своем ложе, растирала и гладила меня до
тех пор, пока не осталось ни следа от моей усталости. Я провел ночь в ее
объятиях. Давно никто не держал меня так в объятиях. Ее тело было теплым,
грудь полной, кожа - нежной. Я потерялся в ней. Иногда так хорошо потерять
себя таким образом. Еще до зари я проснулся, и почувствовал -
беспокойство, хотя возле меня была Сидури. Я сказал ей, что должен идти. И
опять она сказала ласково, с нежным упреком:
- Гильгамеш, Гильгамеш, куда же ты бежишь?
- Я хочу пойти в Дильмун, говорить с Зиусудрой.
- Он тебе не поможет.
- Я все равно пойду.
- Переезд через море сложен и труден.
- Не сомневаюсь. Скажи только, как туда попасть.
- Почему ты думаешь, что найдешь Зиусудру, даже если попадешь в
Дильмун?
Я ответил ей:
- Потому что я царь Гильгамеш. Он примет меня. Он поможет мне.
- Да не существует твоего Зиусудра, - сказал Сидури.
С грубым смехом я ей ответил:
- Хочешь, чтобы я этому поверил? Сами боги наградили его бесконечной
жизнью и послали его жить здесь, в Дильмуне. Уж это-то я знаю. Почему ты
хочешь меня отговорить, Сидури?
Она произнесла какой-то мурлычущий звук и придвинулась ко мне поближе.
- Останься со мной, Гильгамеш! Живи себе тихо у моря и состаришься в
мире и покое.
Я улыбнулся. Я приласкал ее и попросил:
- Расскажи мне, как добраться до Дильмуна.
Она вздохнула. И через минуту ответила:
- Есть такой лодочник, зовут его Сурсунабу, который служит Зиусудре и
жрецам его. Он каждый месяц приезжает на наш берег, чтобы купить особые
припасы. Мне кажется, он будет здесь через день-два. Когда он приедет, я
попрошу его взять тебя в Дильмун. Может он и возьмет.
Еще три дня я был в таверне Сидури у берегов теплого зеленого моря. Она
ухаживала за мной, как за малым ребенком. Временами я думал, что такая
жизнь на самом деле не так уж и плоха - не думать о завтрашнем дне, живя
только ради удовольствий дня сегодняшнего. Что обещал нам завтрашний день,
кроме тьмы и смерти? На самом деле я конечно не верил, что смог бы так
жить. Не верила и Сидури. На четвертый день, когда я еще спал, она подошла
ко мне и прошептала:
- Проснись, Гильгамеш! Лодочник Сурсунабу приехал из Дильмуна. Встань,
оденься, пойдем со мной на пристань просить его, чтобы он тебя перевез.
33
Дильмун! Святой остров! Рай богов!
Ах, какие сказочные истории рассказывают о Дильмуне все те, чье дело
рассказывать истории и сказки: арфисты, жрецы, сказатели на рынках. Лежит
Дильмун на юге, там нет ни болезней, ни смерти, там все чистое, яркое и
блестящее, там ворон не каркает, а волк не пожирает ягненка. Это жилище
богов: там жил Энки. Нинхурсаг жила там. Вместе они рожали богов и богинь.
Уту всегда улыбается, глядя на Дильмун.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37