Реки и каналы
были доверху наполнены водой. Настоящая опасность наступит, когда начнут
таять снега в горах. Времени терять было нельзя.
Для начала работ я выбрал канал Уста Нимма, который лежит к северу от
Урука и ведет к нам питьевую воду. Он требовал чистки, но это нельзя было
считать серьезной работой, поскольку она не требовала ничего, кроме пота и
напряжения мышц. Нуждались в починке и перестройке набережные и шлюзы,
особенно главная дамба, которая, по словам моих строителей, могла быть
снесена первым же напором внешних вод.
По старинному обычаю, в начале любой великой работы первый камень
должен положить в основание именно царь. Я с радостью выполнял это
требование, так как мне всегда доставляло большое удовольствие выполнять
работу ремесленника, мастера своего дела. Мои астрологи выбрали
благоприятный день для церемонии. Накануне вечером я связал волосы в пучок
и пошел в небольшой храм Энлиля, где вымылся и провел ночь в уединении,
проспав на полу из черного камня. Утром, с восходом солнца, я пошел в храм
Ана и принес в жертву домашних животных. Потом, в святилище Лугальбанды, я
сделал ритуальный жест - отер лицо рукой - и почувствовал, как дух моего
отца вошел в меня. В полдневный час, я отправился туда, где изготавливают
кирпичи, надев на голову специальную повязку, чтобы носить кирпичи на
голове.
Вокруг меня стояли жрецы, когда я начал работу, полуголым, как простой
строитель под солнцем. Сперва я совершил возлияние, залив воду удачи в
саму форму для кирпичей. Потом зажег огонь ароматических поленьев и
отогнал всех нечистых духов и демонов. Я намазал форму медом и маслом.
Взял глину и поливал ее водой, пока она не размокла, смешал с соломой,
тщательно перемешивая все ногами. Я взял священную лопатку, зачерпнул
смесь и заполнил ею форму. Потом ребром ладони разгладил кирпич и выставил
его на просушку.
Ночью дождя не было. Если бы он был, я бы насмерть запорол своих
звездочетов-предсказателей. Наутро я снова зажег ароматические поленья.
Затем схватив форму за ручки, я вытряхнул первый кирпич. Взяв его в руки,
я поднял его к небесам, словно корону.
- Энлиль удовлетворен! - воскликнул я.
Как было ему не быть довольным! Кирпич был само совершенство. Боги
приняли мое служение, что было знаком окончания периода испытаний для
Урука и началом его возрождения.
В течение всех этих дней я работал вместе с остальными, готовя кирпичи
и перевозя их к каналу. Потом, когда звездочеты снова объявили
благоприятный день, мы перекрыли воду в канале. Это было нелегко: два
человека простились с жизнью во время этой работы. Но мы это свершили. В
те дни я не знал пощады ни к себе, ни к другим - ведь речь шла о работе,
нужной для блага города. Целый час, я стоял в самой стремнине течения,
раскинув руки, пока вокруг меня устанавливали сеть для запруды. Больше
некому было выполнить эту работу, потому что я оказался самым высоким и
самым сильным из людей. Когда вода была перекрыта, мы отворили сливные
шлюзы, осушили канал и приступили к починке. Я сам положил первый кирпич,
тот самый. Мы работали дотемна и возвращались на заре, и так продолжалось
день за днем. Я никому не давал передышки, потому что время поджимало нас,
а задача была жизненно важной. Я никогда не уставал. Когда остальные
утомлялись, я проходил между ними, хлопал их по плечам и говорил: "Ну же,
парень, вставай, боги требуют нашей службы!" И какими бы усталыми они ни
были, они вставали и работали. Я сурово погонял их, но и себя я не жалел.
Огромные костры ароматических поленьев очищали место нашего труда, Энлиль
был доволен, и работа продвигалась быстро и хорошо. Все было хорошо в
Уруке этой зимой. Весной канал принял и сохранил влагу. И я радовался
своему царствованию.
16
В первый день лета прибыли послы от Акки, царя Киша, и потребовали,
чтобы я платил дань.
Их было трое. Люди, приближенные его двора, которых я знал по своему
пребыванию в Кише. Когда они прибыли, я сперва не понял цели их визита. Я
тепло их встретил и дал пир в их честь. Мы сидели до глубокой ночи,
разговаривая о былых временах, о пирах во дворце Акки, о войнах против
эламитов, о превратностях судьбы. Я открыл для них вино из бочки Энки и
забил трех волов с полей Энлиля. Расскажите мне, попросил я, как поживает
величественный Акка, мой отец и благодетель? Они сказали мне, что Акка
благополучен, что его великая любовь ко мне осталась неизменной, что он
всякий раз, вознося молитвы, просит богов дать мне неиссякаемое
благополучие. Я дал каждому из посланников избранную им наложницу и отдал
им лучшие покои дворца. Только на следующий день они сказали мне, что
привезли послание от царя Акки и поставили передо мной огромную табличку,
запечатанную дорогой белой глиной с государственной печатью Киша. Табличка
была передо мной, а они прятали от меня глаза, что показалось мне
странным, но я не обратил на это внимания, особенно когда они сказали:
- Позволь нам уйти.
И я их отпустил.
Когда они ушли, я расколол белую глину, вытащил табличку и стал читать.
Когда я прочитал ее, глаза мои полезли на лоб.
Начиналось письмо обычным образом, старинными формулами: Акка, сын
Энмебарагеси, царь Киша, царь царей, господин Земли волею Энлиля и Ана, к
своему любимому сыну Гильгамешу, сыну Лугальбанды, господину Куллаба,
господину Энанны, властителю Урука волею Инанны и так далее и тому
подобное. За этим следовали набожные пожелания мне доброго здоровья,
процветания и прочего, а за ними сожаление, что за последнее время Акка не
получал ни слова от своего возлюбленного сына Гильгамеша, никаких вестей о
царстве, которое он, Акка, передал в руки своего возлюбленного сына. Это
был первый намек на будущие грозы, напоминание, что он, Акка, помог мне
стать царем Урука. Конечно, это было правдой, но с его стороны было не
очень-то деликатно напоминать мне об этом. Он ведь не подобрал меня в
сточной канаве и полной безвестности, чтобы возвысить меня до короны. Я
был сыном царя и избранником богини.
Но я моментально понял, что ему было нужно. Намек на это содержался
прямо в приветственной формуле: царь царей, господин Земли. Это был
древний титул владык Киша, который формально никто никогда не опровергал.
Но то, что Акка использовал его в письме сейчас, ясно показывало, что он
смотрел на меня как на вассала. Да, действительно, я поклялся ему в
верности в дни моей юности, когда пришел юным беглецом в его город.
Я стал читать дальше, чувствуя растущее беспокойство.
Далее перечислялось все, что можно считать данью.
Он в открытую не называл это так. Он говорил об этом как о "даре",
"жертве", о "подарке" моей любви. Тем не менее, это была дань. Было
перечислено сколько овец, коз, бочек масла, кувшинов меда, сколько гур
финикового вина, ман серебра, сколько гу шерсти, сколько гин тонкого
полотна, количество рабов-мужчин, женщин, и какого возраста. Требование
было заключено в весьма учтивые и приятные слова, никакого намека на
ультиматум в них не было. Казалось, он говорил, что ему нет никакой
надобности прибегать к угрозам, поскольку эти дары и подношения
самоочевидны. Дары сына благодетельному отцу, благодарного вассала
безмятежному покровителю.
Я был ввергнут в смятение. Послание Акки не считалось с моим царским
достоинством. Я присягнул ему на верность. Это так. Сетью Энлиля я
поклялся ему в верности. И теперь я оказался пойман в эту сеть? Щеки мои
пылали. Слезы ярости душили меня. Я многократно перечитывал его послание,
и каждый раз слова оставались неизменными, и это были проклятые слова. Я
должен был предвидеть это. Как не понял этого раньше! Акка пригрел меня,
когда я был бездомным. Акка дал мне в своем городе высокое положение и
привилегии. Акка заключил договор с Инанной, чтобы сделать меня царем.
Теперь он предъявлял мне счет. Но как мог я заплатить назначенную им цену,
и высоко держать голову перед царем Земли и народом Урука?
Когда стемнело, я пошел один к святилищу Лугальбанды, преклонил колена
и прошептал:
- Отец, что же мне делать?
Дух божества вошел в меня и я услышал, как Лугальбанда сказал:
- Ты обязан любить и почитать Акку, и ничего более.
- Но моя клятва, отец! Моя клятва!
- В ней ничего не говорилось о дани. Если ты выплатишь ему дань, ты
навеки продашь ему себя и свой город. Он испытывает тебя. Он хочет знать,
владеет ли он тобой. Он владеет тобой?
- Никто не владеет мною, кроме богов.
- Значит, ты знаешь, что тебе делать, - сказал мне Лугальбанда.
Ночь я провел в молитвах богам, блуждая по городу от храма к храму.
Единственная, к кому я не обратился за советом, была Инанна, хотя она и
богиня города. Ибо, для того чтобы это сделать, мне пришлось бы все
рассказать жрице Инанне, а я не хотел, чтобы он знала о моем позоре.
Утром, пока посланники Акки развлекались с женщинами и услаждали свой
слух пением, я послал за членами совета старейшин, приказав им немедленно
явиться во дворце. В ярости и тревоге я шагал перед ними взад-вперед, на
шее у меня вздулись жилы, а на лбу выступил пот. Потом я заставил себя
успокоиться и заговорил.
Я сказал:
- От нас требуют, чтобы мы подчинились царскому дому Киша. От нас
требуют платить дань.
Они забормотали что-то, эти старики. Я поднял табличку Акки, негодующе
потряс ею и вслух прочел список требований. Закончив читать, я оглядел
покои и увидел их лица: побледневшие, осунувшиеся, полные страха.
- Разве мы можем это выполнить? - спросил я. - Разве мы вассалы? Разве
мы рабы?
- Киш велик, - сказал землевладелец Энлиль-эннам.
- Царь Киша - владыка владык Земли, - сказал старый Али-эллати, из
древнего благородного рода.
- Не так уж эта дань и велика, - мягко сказал богатый Лу-Мешлам.
Они закачали головами, начали шептаться и переговариваться, и я понял,
что они против моего отпора Кишу.
- Мы же свободный город! - вскричал я. - Что же нам, покориться?
- Нам еще колодцы копать и каналы чистить, - сказал Али-эллати.
- Давай заплатим, что требует Акка, и продолжим наши дела в мире и
покое. Война - дорогое занятие.
- А Киш велик и могуч! - добавил Энлиль-эннам.
- Я взываю к вашей гордости, - сказал я. - Я буду противостоять Акке и
прошу вашей поддержки.
Мир, говорили они. Дань, говорили они. Колодцы копать надо, говорили
они. О войне они и слышать не хотели. В отчаянии я отослал их прочь и
призвал молодой совет, совет народа. Я прочел им список требований Акки. Я
говорил об этом с гневом и возмущением, и совет народа дал мне тот ответ,
который я хотел слышать. Я знал, как говорить с ними. Я разжег пламя из
душ, воззвал к их храбрости. Если бы и они не согласились со мной, я
пропал бы. У меня было право не принимать в расчет мнение старшин, но если
бы и совет народа не согласился со мной, я не имел бы права начинать
войну.
Совета народа не подвел меня. Они не говорили мне о колодцах, которые
надо копать, или о каналах, которые надо чистить. Они показали свое
презрение к самой мысли о дани. Я говорил им о войне, и они отвечали мне
одобрительным криком. Не поддавайся, кричали они. Сметем с лица земли
царей Киша, кричали они. Ты разобьешь Киш, говорили они, ты - Гильгамеш,
царь и герой, победитель, возлюбленный царевич Ана. Один за другим
выкрикивали они зажигательные слова. Чего нам бояться нашествия Акки? Его
войско немногочисленно, тылы охраняются слабо, люди его боятся поднять
глаза, говорили они.
Конечно, я был лучшего мнения о войске Акки, чем они, - я знал его
хорошо. Но все равно, я радовался их словам, и на душе у меня полегчало.
Как я мог принять вассальную зависимость? Что бы Акки ни думал о моей
клятве, как бы он ни считал меня ему обязанным, сила моего царствования,
мое человеческое и мужское достоинство было поставлено здесь на карту. Я
не мог править в Уруке по милости царя Киша.
Так все и решилось. Мы будем сражаться за свою свободу. Мы проведем
лето, готовясь к войне. Пусть приходит, сказал я членам совета народа. Мы
будем готовы его принять.
Я пошел во дворец и вызвал посланников Акки. Я сказал им с холодной
уверенностью:
- Я прочел письмо моего отца Акки, вашего царя. А вы можете ему
передать, что мое сердце переполняет безграничная любовь к нему и я
чувствую высочайшую благодарность за те милости, которыми он меня осыпал.
Я посылаю ему свои горячие объятия и приветы. Единственный дар, который я
посылаю: мои объятия и приветы. Ибо нет никакой необходимости в иных
дарах. Скажите ему: Царь Акки - мой второй отец. Скажите ему: я его
обнимаю.
В ту ночь посланники отправились восвояси, увозя с собой мой сыновний
привет и ничего более.
Мы начали готовиться к войне. Не скажу, что такие планы чересчур
огорчали меня. Я не слышал дикую музыку битвы с тех пор, как сражался за
Акку в земле эламитов, а это было уже много лет назад. Мужчина иногда
должен воевать, особенно, если он царь, чтобы не начать ржаветь изнутри.
Сохранить в себе остроту ощущений, боевой дух, который в любом случае
скоро затупится, особенно если его не заострять время от времени. Поэтому
настал час чинить повозки, смазывать маслом древки дротиков и копий,
заострять наконечники и лезвия, выводить ослов из конюшен и тренировать,
чтобы они вспомнили, что такое бой. Хотя было жаркое время года, в первые
дни в воздухе была бодрящая свежесть, словно в середине зимы. Молодые люди
так же изголодались по битвам, как и я. Вот почему они перекричали совет
старейшин, вот почему они высказались за войну.
Но нас всех ждала неожиданность. Никто в Земле не воюет летом, если
этого можно избежать. Еще бы, ведь в эти месяцы сам воздух готов
загореться, если сквозь него слишком быстро двигаться. Поэтому я был
уверен, что у нас лето впереди, чтобы подготовиться к встрече с Аккой. Я
ошибся. Я просчитался. Акка ждал моего ответа и знал, каков он будет.
Войска его были наготове. Они только ждали сигнала. Наверняка они
выступили в тот же день, когда посланники вернулись с моими словами. Когда
я спокойно окруженный женщинами, звуки труб разбудили меня на заре в самое
жаркое утро лета. Ладьи Акки появились на реке, когда мы их совсем не
ждали. Они заняли пристань. В их руках оказались предпортовые районы.
Город был осажден.
Первая серьезная неудача в мое царствование. Я никогда еще не вел
городского боя. Я вышел на террасу дворца и забил в барабан, который был
сделан из дерева Инанны. В первый раз я отбивал такую отчаянную дробь в
Уруке, хотя она была и не последней. Мои герои собрались вокруг меня с
потемневшими лицами. Они не были уверены во мне как в военачальнике.
Многие воевали в войнах, которые вел Думузи, кое-кто сражался в войсках
Лугальбанды, а некоторые даже помнили Энмеркара, но никто не сражался под
моим командованием.
- Где тот, в ком бьется сердце мужа, кто пойдет и спросит Акку, что он
делает здесь, в чужих землях? - спросил я.
Доблестный воин, Бир-Хуртурре, выступил вперед. Глаза его сияли. Он был
высоким и сильным, и на мой взгляд, не было в Уруке человека более
храброго и сильного.
- Я пойду, - сказал он.
Я расставил войска за городскими воротами. За Высокими воротами, за
Северными воротами, за Царскими воротами, за Святыми, за воротами Ур, за
воротами Ниппур, за всеми остальными. Я разослал патрули, чтобы они
двигались вдоль всей городской стены и отгоняли людей Киша, если те
попытаются влезть по стене с помощью лестниц иди попробуют прорубить брешь
в стене. Потом мы открыли Водяные ворота и Бир-Хуртурре отправился на
переговоры с Аккой. Не прошел он и десяти шагов, как люди Киша схватили
его и уволокли. Это было сделано по приказу Акки, сына Энмебарагеси,
который говорил мне, что посланники обладают священными правами
неприкосновенности. Может, он имел в виду только посланников Киша?
Забарди-Бунугга бегом принес мне новости.
- Они пытают его, мой господин! Чтоб Энлиль пожрал их печенки, они
пытают его!
Теперь Забарди-Бунугга был моим третьим по чину в армии, крепкий воин,
выдержанный и верный. Он сказал мне, что со стены возле сторожевого поста
башни Лугальбанды увидел, как воины Киша напали на Бир-Хуртурре на глазах
у всех, били его, толкали, пинали ногами, когда он упал в пыль.
- Чтоб Энлиль пожрал их печенку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
были доверху наполнены водой. Настоящая опасность наступит, когда начнут
таять снега в горах. Времени терять было нельзя.
Для начала работ я выбрал канал Уста Нимма, который лежит к северу от
Урука и ведет к нам питьевую воду. Он требовал чистки, но это нельзя было
считать серьезной работой, поскольку она не требовала ничего, кроме пота и
напряжения мышц. Нуждались в починке и перестройке набережные и шлюзы,
особенно главная дамба, которая, по словам моих строителей, могла быть
снесена первым же напором внешних вод.
По старинному обычаю, в начале любой великой работы первый камень
должен положить в основание именно царь. Я с радостью выполнял это
требование, так как мне всегда доставляло большое удовольствие выполнять
работу ремесленника, мастера своего дела. Мои астрологи выбрали
благоприятный день для церемонии. Накануне вечером я связал волосы в пучок
и пошел в небольшой храм Энлиля, где вымылся и провел ночь в уединении,
проспав на полу из черного камня. Утром, с восходом солнца, я пошел в храм
Ана и принес в жертву домашних животных. Потом, в святилище Лугальбанды, я
сделал ритуальный жест - отер лицо рукой - и почувствовал, как дух моего
отца вошел в меня. В полдневный час, я отправился туда, где изготавливают
кирпичи, надев на голову специальную повязку, чтобы носить кирпичи на
голове.
Вокруг меня стояли жрецы, когда я начал работу, полуголым, как простой
строитель под солнцем. Сперва я совершил возлияние, залив воду удачи в
саму форму для кирпичей. Потом зажег огонь ароматических поленьев и
отогнал всех нечистых духов и демонов. Я намазал форму медом и маслом.
Взял глину и поливал ее водой, пока она не размокла, смешал с соломой,
тщательно перемешивая все ногами. Я взял священную лопатку, зачерпнул
смесь и заполнил ею форму. Потом ребром ладони разгладил кирпич и выставил
его на просушку.
Ночью дождя не было. Если бы он был, я бы насмерть запорол своих
звездочетов-предсказателей. Наутро я снова зажег ароматические поленья.
Затем схватив форму за ручки, я вытряхнул первый кирпич. Взяв его в руки,
я поднял его к небесам, словно корону.
- Энлиль удовлетворен! - воскликнул я.
Как было ему не быть довольным! Кирпич был само совершенство. Боги
приняли мое служение, что было знаком окончания периода испытаний для
Урука и началом его возрождения.
В течение всех этих дней я работал вместе с остальными, готовя кирпичи
и перевозя их к каналу. Потом, когда звездочеты снова объявили
благоприятный день, мы перекрыли воду в канале. Это было нелегко: два
человека простились с жизнью во время этой работы. Но мы это свершили. В
те дни я не знал пощады ни к себе, ни к другим - ведь речь шла о работе,
нужной для блага города. Целый час, я стоял в самой стремнине течения,
раскинув руки, пока вокруг меня устанавливали сеть для запруды. Больше
некому было выполнить эту работу, потому что я оказался самым высоким и
самым сильным из людей. Когда вода была перекрыта, мы отворили сливные
шлюзы, осушили канал и приступили к починке. Я сам положил первый кирпич,
тот самый. Мы работали дотемна и возвращались на заре, и так продолжалось
день за днем. Я никому не давал передышки, потому что время поджимало нас,
а задача была жизненно важной. Я никогда не уставал. Когда остальные
утомлялись, я проходил между ними, хлопал их по плечам и говорил: "Ну же,
парень, вставай, боги требуют нашей службы!" И какими бы усталыми они ни
были, они вставали и работали. Я сурово погонял их, но и себя я не жалел.
Огромные костры ароматических поленьев очищали место нашего труда, Энлиль
был доволен, и работа продвигалась быстро и хорошо. Все было хорошо в
Уруке этой зимой. Весной канал принял и сохранил влагу. И я радовался
своему царствованию.
16
В первый день лета прибыли послы от Акки, царя Киша, и потребовали,
чтобы я платил дань.
Их было трое. Люди, приближенные его двора, которых я знал по своему
пребыванию в Кише. Когда они прибыли, я сперва не понял цели их визита. Я
тепло их встретил и дал пир в их честь. Мы сидели до глубокой ночи,
разговаривая о былых временах, о пирах во дворце Акки, о войнах против
эламитов, о превратностях судьбы. Я открыл для них вино из бочки Энки и
забил трех волов с полей Энлиля. Расскажите мне, попросил я, как поживает
величественный Акка, мой отец и благодетель? Они сказали мне, что Акка
благополучен, что его великая любовь ко мне осталась неизменной, что он
всякий раз, вознося молитвы, просит богов дать мне неиссякаемое
благополучие. Я дал каждому из посланников избранную им наложницу и отдал
им лучшие покои дворца. Только на следующий день они сказали мне, что
привезли послание от царя Акки и поставили передо мной огромную табличку,
запечатанную дорогой белой глиной с государственной печатью Киша. Табличка
была передо мной, а они прятали от меня глаза, что показалось мне
странным, но я не обратил на это внимания, особенно когда они сказали:
- Позволь нам уйти.
И я их отпустил.
Когда они ушли, я расколол белую глину, вытащил табличку и стал читать.
Когда я прочитал ее, глаза мои полезли на лоб.
Начиналось письмо обычным образом, старинными формулами: Акка, сын
Энмебарагеси, царь Киша, царь царей, господин Земли волею Энлиля и Ана, к
своему любимому сыну Гильгамешу, сыну Лугальбанды, господину Куллаба,
господину Энанны, властителю Урука волею Инанны и так далее и тому
подобное. За этим следовали набожные пожелания мне доброго здоровья,
процветания и прочего, а за ними сожаление, что за последнее время Акка не
получал ни слова от своего возлюбленного сына Гильгамеша, никаких вестей о
царстве, которое он, Акка, передал в руки своего возлюбленного сына. Это
был первый намек на будущие грозы, напоминание, что он, Акка, помог мне
стать царем Урука. Конечно, это было правдой, но с его стороны было не
очень-то деликатно напоминать мне об этом. Он ведь не подобрал меня в
сточной канаве и полной безвестности, чтобы возвысить меня до короны. Я
был сыном царя и избранником богини.
Но я моментально понял, что ему было нужно. Намек на это содержался
прямо в приветственной формуле: царь царей, господин Земли. Это был
древний титул владык Киша, который формально никто никогда не опровергал.
Но то, что Акка использовал его в письме сейчас, ясно показывало, что он
смотрел на меня как на вассала. Да, действительно, я поклялся ему в
верности в дни моей юности, когда пришел юным беглецом в его город.
Я стал читать дальше, чувствуя растущее беспокойство.
Далее перечислялось все, что можно считать данью.
Он в открытую не называл это так. Он говорил об этом как о "даре",
"жертве", о "подарке" моей любви. Тем не менее, это была дань. Было
перечислено сколько овец, коз, бочек масла, кувшинов меда, сколько гур
финикового вина, ман серебра, сколько гу шерсти, сколько гин тонкого
полотна, количество рабов-мужчин, женщин, и какого возраста. Требование
было заключено в весьма учтивые и приятные слова, никакого намека на
ультиматум в них не было. Казалось, он говорил, что ему нет никакой
надобности прибегать к угрозам, поскольку эти дары и подношения
самоочевидны. Дары сына благодетельному отцу, благодарного вассала
безмятежному покровителю.
Я был ввергнут в смятение. Послание Акки не считалось с моим царским
достоинством. Я присягнул ему на верность. Это так. Сетью Энлиля я
поклялся ему в верности. И теперь я оказался пойман в эту сеть? Щеки мои
пылали. Слезы ярости душили меня. Я многократно перечитывал его послание,
и каждый раз слова оставались неизменными, и это были проклятые слова. Я
должен был предвидеть это. Как не понял этого раньше! Акка пригрел меня,
когда я был бездомным. Акка дал мне в своем городе высокое положение и
привилегии. Акка заключил договор с Инанной, чтобы сделать меня царем.
Теперь он предъявлял мне счет. Но как мог я заплатить назначенную им цену,
и высоко держать голову перед царем Земли и народом Урука?
Когда стемнело, я пошел один к святилищу Лугальбанды, преклонил колена
и прошептал:
- Отец, что же мне делать?
Дух божества вошел в меня и я услышал, как Лугальбанда сказал:
- Ты обязан любить и почитать Акку, и ничего более.
- Но моя клятва, отец! Моя клятва!
- В ней ничего не говорилось о дани. Если ты выплатишь ему дань, ты
навеки продашь ему себя и свой город. Он испытывает тебя. Он хочет знать,
владеет ли он тобой. Он владеет тобой?
- Никто не владеет мною, кроме богов.
- Значит, ты знаешь, что тебе делать, - сказал мне Лугальбанда.
Ночь я провел в молитвах богам, блуждая по городу от храма к храму.
Единственная, к кому я не обратился за советом, была Инанна, хотя она и
богиня города. Ибо, для того чтобы это сделать, мне пришлось бы все
рассказать жрице Инанне, а я не хотел, чтобы он знала о моем позоре.
Утром, пока посланники Акки развлекались с женщинами и услаждали свой
слух пением, я послал за членами совета старейшин, приказав им немедленно
явиться во дворце. В ярости и тревоге я шагал перед ними взад-вперед, на
шее у меня вздулись жилы, а на лбу выступил пот. Потом я заставил себя
успокоиться и заговорил.
Я сказал:
- От нас требуют, чтобы мы подчинились царскому дому Киша. От нас
требуют платить дань.
Они забормотали что-то, эти старики. Я поднял табличку Акки, негодующе
потряс ею и вслух прочел список требований. Закончив читать, я оглядел
покои и увидел их лица: побледневшие, осунувшиеся, полные страха.
- Разве мы можем это выполнить? - спросил я. - Разве мы вассалы? Разве
мы рабы?
- Киш велик, - сказал землевладелец Энлиль-эннам.
- Царь Киша - владыка владык Земли, - сказал старый Али-эллати, из
древнего благородного рода.
- Не так уж эта дань и велика, - мягко сказал богатый Лу-Мешлам.
Они закачали головами, начали шептаться и переговариваться, и я понял,
что они против моего отпора Кишу.
- Мы же свободный город! - вскричал я. - Что же нам, покориться?
- Нам еще колодцы копать и каналы чистить, - сказал Али-эллати.
- Давай заплатим, что требует Акка, и продолжим наши дела в мире и
покое. Война - дорогое занятие.
- А Киш велик и могуч! - добавил Энлиль-эннам.
- Я взываю к вашей гордости, - сказал я. - Я буду противостоять Акке и
прошу вашей поддержки.
Мир, говорили они. Дань, говорили они. Колодцы копать надо, говорили
они. О войне они и слышать не хотели. В отчаянии я отослал их прочь и
призвал молодой совет, совет народа. Я прочел им список требований Акки. Я
говорил об этом с гневом и возмущением, и совет народа дал мне тот ответ,
который я хотел слышать. Я знал, как говорить с ними. Я разжег пламя из
душ, воззвал к их храбрости. Если бы и они не согласились со мной, я
пропал бы. У меня было право не принимать в расчет мнение старшин, но если
бы и совет народа не согласился со мной, я не имел бы права начинать
войну.
Совета народа не подвел меня. Они не говорили мне о колодцах, которые
надо копать, или о каналах, которые надо чистить. Они показали свое
презрение к самой мысли о дани. Я говорил им о войне, и они отвечали мне
одобрительным криком. Не поддавайся, кричали они. Сметем с лица земли
царей Киша, кричали они. Ты разобьешь Киш, говорили они, ты - Гильгамеш,
царь и герой, победитель, возлюбленный царевич Ана. Один за другим
выкрикивали они зажигательные слова. Чего нам бояться нашествия Акки? Его
войско немногочисленно, тылы охраняются слабо, люди его боятся поднять
глаза, говорили они.
Конечно, я был лучшего мнения о войске Акки, чем они, - я знал его
хорошо. Но все равно, я радовался их словам, и на душе у меня полегчало.
Как я мог принять вассальную зависимость? Что бы Акки ни думал о моей
клятве, как бы он ни считал меня ему обязанным, сила моего царствования,
мое человеческое и мужское достоинство было поставлено здесь на карту. Я
не мог править в Уруке по милости царя Киша.
Так все и решилось. Мы будем сражаться за свою свободу. Мы проведем
лето, готовясь к войне. Пусть приходит, сказал я членам совета народа. Мы
будем готовы его принять.
Я пошел во дворец и вызвал посланников Акки. Я сказал им с холодной
уверенностью:
- Я прочел письмо моего отца Акки, вашего царя. А вы можете ему
передать, что мое сердце переполняет безграничная любовь к нему и я
чувствую высочайшую благодарность за те милости, которыми он меня осыпал.
Я посылаю ему свои горячие объятия и приветы. Единственный дар, который я
посылаю: мои объятия и приветы. Ибо нет никакой необходимости в иных
дарах. Скажите ему: Царь Акки - мой второй отец. Скажите ему: я его
обнимаю.
В ту ночь посланники отправились восвояси, увозя с собой мой сыновний
привет и ничего более.
Мы начали готовиться к войне. Не скажу, что такие планы чересчур
огорчали меня. Я не слышал дикую музыку битвы с тех пор, как сражался за
Акку в земле эламитов, а это было уже много лет назад. Мужчина иногда
должен воевать, особенно, если он царь, чтобы не начать ржаветь изнутри.
Сохранить в себе остроту ощущений, боевой дух, который в любом случае
скоро затупится, особенно если его не заострять время от времени. Поэтому
настал час чинить повозки, смазывать маслом древки дротиков и копий,
заострять наконечники и лезвия, выводить ослов из конюшен и тренировать,
чтобы они вспомнили, что такое бой. Хотя было жаркое время года, в первые
дни в воздухе была бодрящая свежесть, словно в середине зимы. Молодые люди
так же изголодались по битвам, как и я. Вот почему они перекричали совет
старейшин, вот почему они высказались за войну.
Но нас всех ждала неожиданность. Никто в Земле не воюет летом, если
этого можно избежать. Еще бы, ведь в эти месяцы сам воздух готов
загореться, если сквозь него слишком быстро двигаться. Поэтому я был
уверен, что у нас лето впереди, чтобы подготовиться к встрече с Аккой. Я
ошибся. Я просчитался. Акка ждал моего ответа и знал, каков он будет.
Войска его были наготове. Они только ждали сигнала. Наверняка они
выступили в тот же день, когда посланники вернулись с моими словами. Когда
я спокойно окруженный женщинами, звуки труб разбудили меня на заре в самое
жаркое утро лета. Ладьи Акки появились на реке, когда мы их совсем не
ждали. Они заняли пристань. В их руках оказались предпортовые районы.
Город был осажден.
Первая серьезная неудача в мое царствование. Я никогда еще не вел
городского боя. Я вышел на террасу дворца и забил в барабан, который был
сделан из дерева Инанны. В первый раз я отбивал такую отчаянную дробь в
Уруке, хотя она была и не последней. Мои герои собрались вокруг меня с
потемневшими лицами. Они не были уверены во мне как в военачальнике.
Многие воевали в войнах, которые вел Думузи, кое-кто сражался в войсках
Лугальбанды, а некоторые даже помнили Энмеркара, но никто не сражался под
моим командованием.
- Где тот, в ком бьется сердце мужа, кто пойдет и спросит Акку, что он
делает здесь, в чужих землях? - спросил я.
Доблестный воин, Бир-Хуртурре, выступил вперед. Глаза его сияли. Он был
высоким и сильным, и на мой взгляд, не было в Уруке человека более
храброго и сильного.
- Я пойду, - сказал он.
Я расставил войска за городскими воротами. За Высокими воротами, за
Северными воротами, за Царскими воротами, за Святыми, за воротами Ур, за
воротами Ниппур, за всеми остальными. Я разослал патрули, чтобы они
двигались вдоль всей городской стены и отгоняли людей Киша, если те
попытаются влезть по стене с помощью лестниц иди попробуют прорубить брешь
в стене. Потом мы открыли Водяные ворота и Бир-Хуртурре отправился на
переговоры с Аккой. Не прошел он и десяти шагов, как люди Киша схватили
его и уволокли. Это было сделано по приказу Акки, сына Энмебарагеси,
который говорил мне, что посланники обладают священными правами
неприкосновенности. Может, он имел в виду только посланников Киша?
Забарди-Бунугга бегом принес мне новости.
- Они пытают его, мой господин! Чтоб Энлиль пожрал их печенки, они
пытают его!
Теперь Забарди-Бунугга был моим третьим по чину в армии, крепкий воин,
выдержанный и верный. Он сказал мне, что со стены возле сторожевого поста
башни Лугальбанды увидел, как воины Киша напали на Бир-Хуртурре на глазах
у всех, били его, толкали, пинали ногами, когда он упал в пыль.
- Чтоб Энлиль пожрал их печенку!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37