Он рассказал мне,
как дикий человек пасся с газелями на высоких холмах, как он бегал с ними
наперегонки. Что-то в этом рассказе заставило мое сердце забиться сильнее
и глубоко меня захватило. У меня мурашки побежали по коже.
- Какое чудо! - сказал я. - Какая тайна!
- Ты убьешь это чудовище для меня, о царь?
- Убить его? Я думаю, нет. Жалко убивать его только потому, что он
дикий. Но топтать поля тоже не годится. Мы его поймаем.
- Это невозможно, о царь! - возопил Ку-нунда. - Ты его не видел! Его
сила равняется твоей! Нет ловушки, что выдержала бы его.
- Думаю, найдется, - сказал я с улыбкой.
У меня мелькнула мысль, пока я слушал Ку-нунду, об одной старой
истории, которую пел нам Уркунунна-арфист во дворе нашего дворца, когда я
был маленьким. По-моему, это сказание о богине Навиртум и чудовищном
демоне, Забаба-шум, или, может, богиня была Ниншубур, а чудовище звали
Лахуму. Не помню. Имена в этой истории и не важны. Смысл этой истории в
том, что сила женской красоты побеждает свирепость и дикость. Я послал в
храм за священной наложницей Абисимти, круглогрудой, длинноволосой,
которая некогда посвятила меня в таинства плотской любви, когда я был юн,
и посвятил ее в тайны того, что собирался предпринять. Я объяснил ей,
какова будет ее роль. Она ни секунды не колебалась. В Абисимти всегда была
подлинная святость. Она во всем была подлинной рабой богини, поскольку
все, что от нее требовалось в служении, она выполняла не колеблясь, -
истинный путь служения.
Поэтому Ку-нунду взял Абисимти с собой в свои охотничьи места, где ему
встречался дикий человек, в трех днях пути от Урука. Они ждали два дня, и
дикий человек пришел.
- Вот он, - сказал Ку-нунда. - Иди, попробуй на нем свои чары.
Не стыдясь и не боясь, Абисимти приблизилась к дикарю. Он настороженно
фыркал, хмурился, не понимая, что она за существо, но зубов не показывал.
Она развязала свои одеяния и показала ему свою грудь. Мне кажется, он
прежде никогда не видел женщины. Сила богини велика, и богиня сделала
красоту священной наложницы Абисимти доступной его пониманию. Она стояла
перед ним в своей прекрасной наготе. Он вдохнул ее нежный запах, она легла
с ним, стала ласкать его и дала ему овладеть ею.
Это было для него первым посвящением. Он был как зверь, а после ее
объятий он стал человеком. Или, вернее, после ее объятий он стал
божеством. Ибо именно таким путем в нас проникает божественная сущность -
через акт зарождения жизни.
Шесть дней и семь ночей лежали они, соединяясь. Я ручаюсь за искусство
Абисимти. Я не мог бы послать к нему никого, кто был бы искуснее в
таинствах любви. Когда она лежала с Энкиду (а дикого человека звали именно
Энкиду), она наверняка использовала все свои тайные знания, и после ее
объятий он никогда уже не мог стать прежним. Эти жаркие дни и ночи,
страсть Абисимти дотла выжгли в нем всю дикость. Он смягчился, он стал
нежнее. Он перестал дико рычать и фыркать. В него вошла способность
говорить. Он стал похож на человека.
Но он сам еще не знал, что с ним произошло. Когда он насытился ею, он
хотел вернуться к прежней жизни, к своим животным, но газели в страхе
умчались, когда он приблизился к ним. Теперь на нем был запах человека,
запах другого мира. Звери больше не признавали его, и он сам отошел от
них. Когда газели побежали от него, он готов был последовать за ними, но
что-то удержало его, колени его были словно связаны веревкой, вся его
быстрота куда-то исчезла. Медленно, ошеломленный, он пошел туда, где была
Абисимти. И она нежно улыбнулась ему.
- Ты больше не дикий, ты другой, - сказала она, больше жестами, чем
словами, потому что слов он еще как следует не понимал. - Почему ты
стремишься вернуться к диким животным?
Она рассказывала ему о богах, о Земле, о городах и живущих в них людях,
о великом Уруке с высокими стенами, о Гильгамеше, царе Урука.
- Вставай, - сказала она. - Пойдем со мной в Урук, где каждый день -
праздник, где люди одеты в красивые одежды. Пойдем в храм богини, чтобы
она могла приветствовать тебя в мире людей, пойдем в храм небесного отца,
где снизойдет на тебя благословение небес. Я покажу тебе Гильгамеша,
ликующего царя, героя, сияющего мужеством, самого сильного, который правит
нами. При ее последних словах глаза его засияли, лицо покраснело, и он
сказал еще непослушным языком, хранящим звуки звериной речи, что пойдет с
ней в Урук, в храм Инанны и в храм Ана. Но больше всего ему хочется
увидеть Гильгамеша, царя.
- Я буду с ним бороться, - вскричал Энкиду, - и покажу ему, кто из нас
сильнее. Я покажу ему, на что способен человек степей. Я все переменю в
Уруке! Я изменю саму судьбу, ибо я самый сильный!
Таковы были его слова, пересказанные мне Абисимти.
Так мы приручили дикого человека Энкиду. В соответствии с планом,
который я придумал, он был пойман в самую мягкую и сладкую ловушку и
пришел из мира диких зверей в мир оседлых людей.
Абисимти разорвала свою одежду, таким образом одев его, и взяла его за
руку. Как мать, повела она его к пастушеским жилищам возле города. Пастухи
столпились вокруг него: они никогда не видывали такого гиганта. Когда они
предложили ему хлеба, он не знал, что с ним делать и был смущен и
озадачен. Он привык питаться кореньями, дикими ягодами, да сосать молоко
газелей. Они дали ему вина, он подавился и выплюнул его на землю.
Абисимти сказала ему:
- Это хлеб, Энкиду. Это пища жизни. А это вино. Ешь хлеб, пей вино. Так
принято у людей.
Он осторожно откусил кусок. Осторожно отпил глоток. Страх ушел из него,
он заулыбался и стал есть. Он наелся хлеба до отвала и выпил семь чаш
крепкого вина. Лицо его разгорелось, сердце возрадовалось. Он стал от
радости скакать и петь. Его вымыли, выстригли колтуны из его спутанных
волос, умастили маслами, дали ему красивую одежду, так что когда он пришел
ко мне, я увидел очень крупного и сильного необыкновенно волосатого
человека.
Первое время он жил с пастухами. Он научился есть человеческую пищу,
носить одежду, а главное, Энкиду научился работать как человек. Пастухи
научили его обращаться с оружием и сделали его сторожем своих стад. Он
прогонял львов и ловил волков, он был прекрасным сторожем овец - он,
который и сам недавно был как дикий зверь. Признаюсь, я скоро забыл о нем,
о диком человеке степей. Все мое время было занято государственными делами
и пирушками, которыми я надеялся утолить боль своего сердца.
Однажды Энкиду и Абисимти сидели в таверне, куда охотно захаживали
пастухи. В таверну зашел путник, родом из Урука и попросил кувшин пива.
Этот странник, увидав Абисимти, узнал ее и, кивнув ей, сказал:
- Хорошо, что ты больше не живешь в Уруке. Можешь считать себя
счастливым человеком.
- Почему? Чем плоха жизнь в городе? - спросила она.
- Гильгамеш всех нас тиранит, - сказал странник. - Город стонет под его
владычеством. Нет силы, чтобы удержать его, он истощает нас. Кроме того,
он совершает святотатственные вещи: царь оскверняет Землю.
При этих словах Энкиду поднял глаза и спросил:
- Как это? Объясни нам, что ты имеешь в виду.
Странник ответил:
- В городе есть дом, который отведен людям, чтобы они справляли там
свои браки. Царь не должен входить туда. Но он входит, даже тогда когда
бьют брачные барабаны. Он хватает новобрачную и требует первым быть с нею,
до того как ею овладеет муж. Он говорит, что это право ему дали боги в
момент его рождения, когда была перерезана пуповина, что связывала его с
матерью. Куда это годится? Разве так можно? Гремят брачные барабаны, а тут
появляется Гильгамеш и требует себе невесту. И весь город стенает и
плачет.
Энкиду побледнел, слыша такие речи, и его охватил гнев.
- Такого не должно быть! - закричал он. И обратившись к Абисимти,
потребовал:
- Веди меня в Урук, покажи мне этого Гильгамеша!
Абисимти и Энкиду немедленно отправились в город. Их приход вызвал
некоторое волнение - столь необычно выглядел Энкиду. Так широки были плечи
Энкиду, так сильны его руки. Толпы ходили за ним, а когда они услышали от
Абисимти, что это и есть тот самый дикий человек, который освобождал
зверей из ловушек, то их удивлению не было предела. Они пялили на него
глаза и перешептывались. Самые отважные дотрагивались до него, чтобы
проверить, насколько он силен.
- Да он равен по силе Гильгамешу! - вскричал кто-то.
- Да нет, он не такой высокий! - сказал другой.
А третий добавил:
- Да, но он все равно сильнее, у него кость шире!
И все они закричали:
- Прибыл герой! Тот, кто был вскормлен молоком диких зверей! Вот
достойный противник Гильгамешу! Наконец-то! Наконец-то!
Вот таким было появление Энкиду, человека, предсказанного мне в моих
снах. Он был тем товарищем, которого послали мне боги, чтобы освободить
меня от одиночества, чтобы он был мне братом, которого у меня никогда не
было, товарищем, с которым мне предстояло делить все на свете. Для народа
Урука он также был посланником богов, о котором они молили, хотя я и не
знал об этом, потому что все они стенали под гнетом моего правления. Они
боялись врагов, которых с каждым днем становилось у меня все больше и
больше, и проклинали мое высокомерие. Они молили богов создать мне равного
по силе и послать его в город - моего двойника, мое второе я, носящего в
себе такое же мятежное сердце, какое билось у меня в груди, чтобы мы
сразились между собой и оставили Урук в покое. И он пришел.

19
Был день заключения брака между благородным воином Лугал-аннемунду и
девой Ишарой. Били брачные барабаны, было постелено супружеское ложе.
Девушка показалась мне желанной, и с наступлением ночи я пошел в дом, где
совершались браки, чтобы взять ее во дворец.
Когда я пересекал рыночную площадь, именуемую рынком Земли, которая
расположена через улицу от того дома, приземистая фигура возникла из
темноты и загородила мне дорогу. Человек почти моего роста. Я никогда еще
не встречал такого. Его грудь была мощной и выпуклой, плечи - широкими,
шире моих, и руки, непохожие на руки обычного смертного. В неверном свете
факелов, которые несли мои слуги, я уставился в его лицо. Подбородок его
был выставлен вперед, рот широк, лоб низок. В глазах у него была
решимость. Борода его была густа, волосы жестки и непострижены. Он был
спокоен и уверен в себе! Разве он не знал, что я царь Гильгамеш?
Я тихо сказал:
- Отойди!
- И не подумаю.
Я был поражен, услышав такие слова. Я насторожился, поскольку понимал,
что это не обыкновенный горожанин. Мои оруженосцы стали беспокойно
переминаться с ноги на ногу и схватились за оружие. Я остановил их жестом.
Подойдя ближе к незнакомцу, я спросил:
- Ты знаешь, кто я?
- По-моему, ты царь.
- Так и есть. И неразумно загораживать мне дорогу.
- А ты знаешь, кто я? - спросил он. Голос его был груб.
- Нет, - ответил я.
- Я - Энкиду.
- А-а-а, дикарь! Я должен был догадаться по твоим манерам. Значит,
теперь ты пришел в Урук, дикий человек? Ну, и что же ты от меня хочешь?
Сейчас не время подавать прошение царю.
Он нагло спросил:
- Ты куда идешь, Гильгамеш?
- Я что, обязан перед тобой отчитываться?
- Скажи мне, куда ты идешь?
Оживились мои оруженосцы. Мне кажется, они с радостью закололи бы его,
но я их вовремя остановил.
С некоторым раздражением я ответил, показав на дом за его спиной:
- Вон туда. На свадьбу. А ты меня задерживаешь.
- Тебе туда нельзя, - сказал он. - Ты хочешь забрать невесту себе?
Этого нельзя делать.
- Нельзя?! Нельзя?! Что за слова ты говоришь царю, дикарь! - Я в
недоумении пожал плечами и добавил: - Меня это забавляет. Говорю тебе -
уйди с дороги!
Я шагнул вперед. Вместо того, чтобы отступить, он шагнул мне навстречу,
чтобы не дать мне пройти, а затем схватил меня своими ручищами.
Смерти равносильно так поступить с царем. Однако у моих оруженосцев не
было возможности сразить его, потому что, как только он меня схватил, я в
страшном бешенстве обхватил его, собираясь швырнуть на ту сторону рыночной
площади. Мы сплелись в драке, поэтому никто не мог сразить его, не поранив
при этом меня. Оруженосцы отступили, давая нам возможность драться, и не
зная, что делать.
С первых же минут я понял, что он равен мне по силе, или почти равен.
Это было для меня чем-то новым. В детстве, в дни моей военной подготовки в
Кише, в потасовках с молодыми героями после того, как я стал царем, я
боролся просто ради удовольствия. Я всегда чувствовал после первого же
объятия, что человек, с которым я боролся, был полностью в моей власти. Я
мог швырнуть его оземь, когда хотел. Это доставляло удовольствие только в
детстве. Когда я стал старше, зная, что победа за мной, что это осознание
своей силы лишает борьбу подлинного испытания сил. Здесь все было
по-другому. Я не был ни в чем уверен. Когда я попытался сдвинуть его с
места, он не шелохнулся. Когда он попытался сдвинуть меня, у меня все силы
ушли на то, чтобы устоять. Я чувствовал себя так, словно перешел невидимую
границу, отделяющую меня от того мира, где Гильгамеш больше не был
Гильгамешем. То, что я теперь испытывал, не было страхом, но что это?
Неуверенность? Сомнение?
Мы боролись, пыхтя, фыркая, приседая и выпрямляясь, ни на секунду не
выпуская друг друга из объятий. Никто из нас не уступал победы. Мы
смотрели друг другу в глаза. Глаза у него были глубоко посажены, и от
напряжения налились кровью и они горели поразительным огнем. Мы пыхтели,
выли, ревели и рычали. Я выкрикивал оскорбления на всех языках, какие
только мог вспомнить. А он рычал, как дикий зверь, как лев, царь равнин.
Я хотел убить его. Я молил, чтобы мне было дано переломить ему хребет,
услышать звук ломающегося позвоночника, швырнуть его, словно изношенную
тряпку, в кучу мусора. Такая ненависть наполнила меня, что у меня
закружилась голова. Никто и никогда не оказывал мне такого сопротивления.
Он был словно гора, которая вдруг встала в ночи на моем пути. Как я должен
был себя чувствовать? Я царь, непобедимый герой. Но я чувствовал, что не
могу его одолеть, и он меня тоже. Не могу сказать, сколько времени мы
боролись. Наши силы были равны.
Но во мне все-таки обитает божество, а Энкиду - простой смертный. В
конце концов моя победа была неизбежна. Я почувствовал, что моя сила не
убывает, а его - начинает слабеть. В конце концов я плотно поставил одну
ногу на землю и согнул колено, тем самым успев рвануть его вниз, так что
ноги под ним подкосились, и он потерял равновесие.
В ту же секунду вся моя ненависть к нему улетучилась без остатка.
Почему я должен его ненавидеть? Он был великолепен. Он почти равен со мной
силой. И так же как река сносит плотину, так моя любовь к нему смела
остатки гнева. Это была такая любовь, что она пронзила меня, как горячие
лучи солнца весной, и совершенно покорила меня. Я вспомнил о своем сне - о
той звезде, которая упала с небес и которую я никак не мог сдвинуть с
места. Во сне я с величайшим усилием поднял ее и отнес к моей матери,
сказавшей мне, что это мой брат, мой великий друг. Да, так оно и вышло. Я
никогда не встречал человека, который был бы мне почти равен, так подходил
бы мне, словно нас изготовил великий мастер, как две половинки одной вещи.
Я прильнул к нему в этот момент душою, словно мы были едины в двух телах,
столь долго разделенными, а теперь соединившимися. Вот что я чувствовал.
Вот что пробежало между нами, пока мы боролись. Я подошел к Энкиду, поднял
его с земли и обнял его с любовью. Мы оба зарыдали. Мы оба знали, что
происходило в этот момент между нами.
- Ах, Гильгамеш! - воскликнул он. - Нет в мире подобного тебе! Слава
матери, что породила тебя!
- Есть, есть еще такой, как я, - отвечал я. - Но только один.
- Нет. Ибо Энлиль дал царство тебе.
- Но ты мой брат, - сказал я.
- Но я же пришел сюда причинить тебе вред!
- Я так же отнесся к тебе. Когда я увидел, что ты заступил мне дорогу,
я представил себе, как переломаю тебе все кости, как разломаю тебе спину,
разбросаю тебя по кусочкам, как объедки.
Он засмеялся.
- Тебе этого не сделать, Гильгамеш!
- Не сделать, конечно. Но я хотел.
- А я хотел спустить тебя вниз с твоих высот. Я мог бы это сделать,
будь удача на моей стороне.
- Да, - сказал я, - мог бы. Снова можешь попробовать, если хочешь. Я
готов к этому и достойно встречу тебя.
Он покачал головой.
- Нет. Если я причиню тебе вред, я тебя потеряю и снова стану одинок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37