Я не знаю. Я встал перед ним на колени. Он кивнул и улыбнулся
мне. Он протянул вперед руку, чтобы благословить меня, и дотронулся до
моей щеки. Прикосновение его было как жало. Кончики его пальцев были
страшно холодны. Я подумал, что они оставили белые отпечатки на моей коже.
Он сказал:
- Ты отпрянул. Почему?
Я смог ответить, хриплым сдавленным голосом:
- Не знаю. Никакой причины нет, отец.
- Ты меня боишься?
- Нет-нет.
- Но вокруг тебя словно аура страха. Мне рассказывали, что ты - великий
герой, что сила твоя безгранична, что все люди склоняются перед тобой, как
перед хозяином. Так чего же ты боишься, Гильгамеш?
Я молча смотрел на него. Мой леденящий страх отступал, но мне все еще
трудно было говорить. Поэтому я просто смотрел. Он сидел неподвижно, как
камень, если не считать, что менялось выражение этого необычного лица. На
секунду мне подумалось, что это может быть статуя, которая управляется
веревками с помощью искусно скрытого под полом жреца. Чуть погодя я
сказал:
- Я боюсь того, чего боятся и все люди.
Словно издалека он спросил:
- И что же это такое?
- У меня был друг, который был моей второй половиной. Он заболел и
умер. И теперь на меня падает тень моей собственной смерти. Она омрачает
мне жизнь. Я ничего не вижу, отец, кроме этой длинной и страшной тени. И
она пугает меня.
- Ах, значит герой боится умереть?
Не могу сказать, издевался он надо мной или говорил серьезно.
- Нет, - ответил я, - я не боюсь умереть. Смерть - это всего лишь боль,
а боль я переношу спокойно и не боюсь ее. Боль кончается. Я боюсь самой
смерти. Я боюсь, что меня сбросят в Дом Тьмы и Праха, где мне придется
быть до конца вечности.
- И где тебе уже не придется быть царем и пить густое вино из
алебастровых сосудов? Где никто не будет воспевать твою славу и тебе не
будет никаких удобств и радостей?
Это было несправедливо. Я резко ответил:
- Нет. Неужели ты думаешь, что все эти мелочи имеют для меня значение,
для меня, который покинул свой город по доброй воле, чтобы дойти сюда?
Неужели ты думаешь, что мне столь уж нужны вино, или тонкие одежды, или
арфисты, чтобы воспевать мои деяния? Да, я их люблю, но не их потерять я
боюсь.
- Тогда чего же ты боишься?
- Потерять себя. Жить той жизнью теней, которая наступает после жизни,
когда мы ничто, всего лишь печальные, пыльные ничтожества, которые волочат
крылья в пыли. Перестать воспринимать мир. Перестать исследовать.
Перестать надеяться. Перестать путешествовать. Все это я - Гильгамеш.
Когда я уйду в то мерзкое место, Гильгамеша более не будет. Я искал всю
свою жизнь, отец. Когда я перестану существовать, этого поиска больше не
будет.
- Но все на свете кончается.
- Так ли? - спросил я.
Он пристально посмотрел на меня, словно заглядывал мне прямо в душу
своими незрячими глазами, и сказал:
- Когда мы строим дом, неужели мы надеемся, что он простоит вечно?
Когда мы подписываем договор, неужели мы думаем, что он связывает нас на
вечные времена? Когда река разливается, мы же не думаем, что она никогда
не отступит? Ничто не вечно. Бабочка, пока юна, живет в коконе. Потом она
выходит на свет божий, краткий миг наслаждается солнцем, потом исчезает.
Так и с человеческим родом. И у хозяина, и у раба свой краткий отмеренный
миг, свой взгляд на солнце. Такова наша доля.
Опять те же слова! Они приводили меня в отчаяние.
- Такова наша доля! - вскричал я. - И ТЫ МНЕ ЭТО ГОВОРИШЬ. ОТЕЦ!
- А как же иначе? Одна и та же судьба предназначена нам всем.
Прежде чем я осознал, что говорю, я уже сказал:
- Даже для тебя, отец?
Это было поспешная, глупая и бестактная фраза. Щеки мои запылали. Но он
остался невозмутим.
- Мы поговорим об этом в следующий раз, - сказал спокойно Зиусудра. - А
сегодня мы говорим о тебе. Я так понимаю, Гильгамеш: ты не столько боишься
умереть, сколько разгневан тем, что тебе предстоит умереть.
- Это одно и то же, - сказал я. - Назови это страхом, назови гневом -
для меня нет разницы. Я лишь вижу, что мир полон радости и чудес, и я не
хочу так скоро его покидать. Но как скоро я должен буду это сделать!
- Совсем не скоро, Гильгамеш.
- Как, ты знаешь, сколько мне отпущено?
- Я? Вовсе нет. Не стану обманывать тебя на сей счет. Но ты еще очень
молод. Ты очень силен. У тебя впереди много-много лет.
- Сколько бы их ни было, их все равно так мало! Ибо их число ограничено
и сочтено, отец.
- Это тебя и заботит?
- Это меня очень огорчает, - ответил я.
- И в свой горести ты пришел ко мне?
- Да.
- Чего же ты хочешь от меня: мудрости или вечной жизни?
- Я ничего не могу скрыть от тебя, отец. Я пришел за вечной жизнью.
Мудрость - совсем другое дело, отец. Я надеюсь, что она придет со
временем, но именно времени я у тебя и прошу.
- И ты думаешь, что тем, что ты сюда пришел, ты можешь отвоевать себе
больше времени?
- Да, я на это надеюсь.
- Тогда да пошлют тебе боги то, чего ты ищешь, - сказал Зиусудра.
Он долго молчал. Голова его упала на грудь, и он, казалось, размышлял.
Он хмурился, надувал губы, вздыхал. Я чувствовал, что утомил его. Я не
смел говорить. Это длилось долго. Ну же, думал я, протяни руку, дай мне
свое благословение, научи меня тайнам своей вечной жизни. А он все
вздыхал, все хмурился.
Потом он поднял голову и уставился на меня с такой силой, что я не мог
утверждать, что он слеп. Он улыбнулся и тихо сказал:
- Нам надо будет еще поговорить об этих вещах, Гильгамеш. Я пошлю за
тобой.
Он шевельнул рукой. Это было разрешение идти. Я увидел, как между нами
спускается невидимый занавес. Хотя Зиусудра все еще сидел передо мной, не
двигаясь, его словно НЕ БЫЛО ТУТ. Лу-нинмарка, который все это время стоял
возле меня, тронул меня за плечо. Я встал. Я низко поклонился. Я ушел. Я
последовал за Лу-нинмарка сквозь темный лабиринт, как человек, который
движется во сне.

36
Я работал на полях, я ходил в храм, чтобы послушать, как они снова и
снова пересказывают историю Потопа, я ел чечевицу и пил козье молоко, и
один день плавно переливался в другой. Я почти не думал о событиях в мире
за пределами острова, но я не подумывал и уехать. Иногда в моей памяти
всплывали улицы Урука, лица моей жены или сына, или какого-нибудь
придворного, но они казались мне обрывками сна. Однажды мне показалось,
что я вижу перед собой Энкиду, я улыбнулся, но не подошел к нему. В другой
раз в мои мысли вкралась Инанна - сияющая, великолепная, более прекрасная,
чем когда-либо. У меня в тот момент не было никакой ненависти к ней,
просто сожаление, что такая красота однажды была в моих объятиях, но
больше я не смогу никогда ее обнять. Так проходили дни. Урук и его заботы
ушли от меня. И вот, по прошествии достаточного времени, я обнаружил, что
меня снова ведут по подземному переходу в святая святых Зиусудры.
Он сидел так же, как и раньше, гордо выпрямившись на своем маленьком
плетеном стуле, как будто это был трон. Я почувствовал его силу. Она
окружала его, словно стена. Он был почти богом. Мне казалось, что он
пребывал в каком-то измерении за пределами моего понимания. Я инстинктивно
хотел опуститься перед ним на колени, как только оказался перед ним. Я
думаю, что никогда еще не знал человека, который вызывал был во мне такое
почтение.
Как только я вошел, он начал говорить. Но я не мог понять, о чем он
говорил. Слова поднимались из него, как столб густого дыма поднимается от
костра, сложенного из свежей древесины. И слова его были столь же
непроницаемы, как дым, поэтому я не мог пробиться к их смыслу. Его голос
кружил и кружил надо мной. Он говорил на языке наших земель - по крайней
мере, так мне показалось, - слова его были спокойными и уверенными, как
будто он защищал глубоко продуманную теорию. Но слова следовали одно за
другим, а я ничего не мог понять. Я встал на колени и уставился на него.
Потом из всего этого потока я стал воспринимать отдельные "слова. Мне
казалось он говорил о тех временах, когда боги наслали Потоп на землю, по
я не был в этом уверен. Бывали минуты, когда мне казалось, что он говорит
о том, какие повозки лучше строить, или о том, как найти залежи каменной
соли в пустынях и о прочих вещах, совершенно удаленных от повести о
Потопе. Я совершенно потерялся в этом потоке повествования. Я был
совершенно сбит с толку. Потом он вдруг сказал с абсолютной ясностью:
- Нет никакой смерти, если мы только выполняем те задачи, которые нам
назначают боги. Ты меня понимаешь? Нет никакой смерти.
Он повернулся ко мне и, казалось, ждал. Я сказал:
- Значит, твоей задачей было снова заселить страну, когда воды ушли, и
за это уберегли тебя от смерти? Тогда в чем моя задача, Зиусудра? Ты же
знаешь, что и меня тогда бы смерть пощадила.
- Знаю.
- Но ведь потоп снова не придет. Что же мне делать? Я бы построил такой
ковчег, как ты, будь в этом надобность. Но он сейчас никому не нужен.
- Ты думаешь, Гильгамеш, что ковчег существовал? Ты думаешь, что Потоп
был?
При слабом и неверном свете светильника я пытался понять по его лицу,
что он хочет сказать, и потерпел неудачу. То, что он хотел передать мне,
ускользало от моего понимания. Я начинал терять надежду, что он поможет
мне найти то, что я искал. Я сказал:
- Я слышал, что они говорят здесь, в храме. Но как мне воспринимать
это? В наших землях эту историю рассказывают по-другому.
- Поверь тому, как мы ее рассказываем. Пришли дожди. В Шуруппаке царь
собрал людей, взял запасы провизии и переправил все это на высокогорные
земли, и оставался там, пока не утихла стихия. Потом они вернулись вниз и
построили заново все то, что было разрушено. Вот что произошло. Все
остальное - сказка.
- Включая, - сказал я, - и ту часть, где Энлиль сошел к тебе и твоей
супруге и благословил вас и отправил вас в Дильмун, чтобы вы жили вечно?
Он покачал головой.
- Царь Шуруппака бежал в Дильмун в отчаянии. Он отправился туда, когда
понял, какой глупостью было спасать человечество, поскольку все старые
пороки и мерзости стали вновь процветать. Он бросил свое царство, он искал
добродетель и чистоту помыслов на этом острове. Вот как это было
Гильгамеш. Все остальное - сказка.
- Но в рассказе об этом говорится, что боги дали тебе вечную жизнь. Что
же, и это сказка? Кажется мне, что здесь существует вечная жизнь.
- Смерти нет, - сказал Зиусудра. - Разве я тебе не говорил?
- Да, об этом ты мне сказал. Мы должны выполнять те задачи, которые
боги перед нами поставили, и тогда не будет никакой смерти. Но я снова
спрашиваю тебя, Зиусудра: какова моя задача? Как мне о ней узнать? Какую
тайну я должен постичь?
- Почему ты думаешь, что здесь есть тайна?
- Должна быть! Ты так долго прожил! Ты видел Потоп: а он был десять или
двадцать жизней тому назад. И все же ты еще сидишь здесь. Вокруг тебя
мужчины и женщины, которые кажутся такими же, не имеющими возраста, как и
ты. Сколько лет Лу-нинмарка? Сколько лет Хасидунуму?
Я смотрел на Зиусудра долго и серьезно. Руки мои дрожали, и я
чувствовал в себе первые признаки той ауры бога, все те странные вещи,
которые происходят со мной и накатывают на меня, когда внутри меня все
завинчено, словно пружина, от нетерпения и желания получить что-то.
- Скажи мне, отец, что мне делать, чтобы, подобно тебе, победить
смерть? Все боги, сообща, подарили тебе вечную жизнь. Кто созовет их на
такой же сонет ради меня?
- Ты сам. Единственный, который может это сделать, - сказал Зиусудра.
Я еле мог дышать.
- Как? Как это сделать?
Он ответил мне очень просто:
- Покажи мне сперва, что ты можешь победить сон, а затем мы посмотрим,
что можно сделать, чтобы победить смерть. Ты можешь убивать львов, о
великий герой. Можешь ли ты сразить сон? Я приглашаю тебя на испытание, на
пробу сил. Сиди здесь возле меня семь ночей и шесть дней без сна и потом,
может быть, та найдешь ту жизнь, которую ищешь.
- Значит, таков путь?
- Это путь к пути.
Волнение в душе моей утихло. Мной снова овладел покой. Все-таки он
собирается вести меня по избранному пути.
- Я попытаюсь, - ответил я.
Испытание и впрямь было суровым: шесть дней и семь ночей! Как такое
может осуществить смертный? Но я был уверен в себе. Я был не простым
смертным. Я верил в это с детских лет, и как оказалось, справедливо. Я
побеждал львов и демонов. Я и сон смогу сразить. Разве во время войн не
случалось мне проводить дни без сна, довольствуясь одним или двумя часами
отдыха? Разве не шагал я по диким пустыням ночью и днем, будто сон не был
мне нужен? Я смогу это сделать, в этом я был уверен. Во мне было рвение. Я
сел на корточки возле пего, уставился на его гладкое, розовое спокойное
лицо и приготовился к испытанию.
К моему стыду сон напал на меня, как смерч, в одно мгновение. Но я даже
не знал, что я сплю.
Глаза мои были закрыты, дыхание стало хриплым. Как я уже сказал, все
это произошло в одно мгновение. Я думал, что бодрствую, что я смотрю на
Зиусудру и его жену, такую же древнюю, как он сам. И он показал на меня и
сказал ей:
- Посмотри на этого героя, на этого силача, который жаждет вечной
жизни! Сон напал на него, как песчаный смерч.
- Дотронься до него, - сказала она, - разбуди его. Пусть вернется с
миром в собственный город, через те ворота, через какие ушел.
- Нет, - сказал ей Зиусудра в моем сне, - я дам ему выспаться. Но пока
он спит, жена, пеки по караваю хлеба каждый день и клади его у его
изголовья. И каждый раз делай зарубку на стене, чтобы потом можно было
сосчитать дни. Ибо род человеческий лукав. Проснувшись, он станет
утверждать, что не спал.
Вот она и пекла хлеб, и ставила зарубки на стене каждый день, а мне
спилось, что я спал и спал, думая, что не сплю, день за днем. Они
наблюдали за мной и смеялись, улыбаясь моей глупости. А потом наконец
Зиусудра коснулся меня, и я проснулся. Но и это по-прежнему происходило в
моем сне.
- Почему ты меня трогаешь? - спросил я, а он ответил: - Чтобы тебя
разбудить.
Я в удивлении посмотрел на него и стал горячо возражать, что я не спал,
что только секунда прошла с той поры, как я присел на корточки, и - глаза
мои не смыкались ни на секунду с той поры, как я сел. Он засмеялся и мягко
сказал, что его жена пекла по караваю хлеба каждый день, пока я спал, и
клала этот каравай со мной рядом.
- Иди, Гильгамеш, пересчитай их, и увидишь, сколько дней ты спал!
Я посмотрел на караваи. Их было семь. Первый был как камень, второй
почти такой же черствый, третий был влажный. Четвертый покрылся плесенью у
корочки, пятый был весь заплесневелый. Только шестой был свежий. Я увидел,
что седьмой печется на углях. Он показал мне отметки на стене, и я понял,
что позорно провалился. Я никогда не найду своего пути на дороге к вечной
жизни. Отчаяние поглотило меня. Я почувствовал, как смерть подкрадывается
ко мне, аки тать в нощи, входит в мою опочивальню, сковывает меня своими
холодными костлявыми пальцами. Я громко застонал и проснулся. Ибо все это
было по-прежнему в моем сне.
Я посмотрел на Зиусудру и потер лоб рукой, словно хотел освободиться от
тумана или от савана. Спать, думая, что я не сплю, видеть сны во сне, и
проснуться во сне, и затем проснуться по-настоящему - и все же не знать,
спал я, снилось ли мне все это или происходило на самом деле, и спал ли я
сейчас или нет - ах, я был навеки потерян в лабиринте иллюзий. Я был
потерян!
Я неуверенно приложил к глазам кончики пальцев.
- Я проснулся? - спросил я.
- Думаю да.
- Но я спал?
- Да, спал.
- А долго я спал?
- Может быть час. Может быть день, - пожал он плечами.
Он сказал это так, словно для пего это было одно и то же.
- А мне снилось, что я проспал шесть дней и семь ночей, а ты и твоя
жена смотрели на меня, и каждый день она пекла хлеб. А потом ты разбудил
меня, и я сказал, что я не спал, но потом увидел семь караваев перед
собой. И когда я их увидел, я почувствовал, что смерть уже взяла меня за
глотку, и проснулся, потому что закричал.
- Я слышал, что ты вскрикнул, - сказал Зиусудра. - Это было секунду
назад, перед тем, как ты проснулся.
- Значит, сейчас я не сплю? - все еще неуверенно спросил я.
- Ты не спишь, Гильгамеш. Но ты спал. Ты сам этого не знал. Сон сразил
тебя в первую же минуту твоего испытания.
- Значит, я его провалил испытание, - сказал я грустным голосом. - Я
обречен на смерть. Нет мне надежды. Куда бы ни ступала моя нога, везде я
нахожу смерть - даже здесь!
Он улыбнулся мне нежной, понимающей улыбкой, как улыбаются малым детям:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37