«Прошлую субботу пригласили меня в школу на воспитательный час к десятиклассникам, чтобы я рассказал им, как закладывал колхозный сад...»
Давно я не виделся с Нанашком Яковом, однако, прочитавши его слова про колхозный сад, зримо представил себе Нанашково лицо; сад, одно воспоминание о нем снимало с Розлуча тревоги и заботы, и он словно бы молодел — жил садом, как своими сыновьями. Я представлял себе, как собирали в актовом зале
школьников, как в первых рядах рассаживались классные руководители во главе с завучем Лидочкой — немолодой вертлявой женщиной, любившей педагогические эксперименты. Директор школы Данило Семенович Бойчук ждал, пока все угомонятся; директор школы был человеком рассудительным и осторожным, я знал его издавна, мы были с ним, как в Садовой Поляне говорят, ровесники, он во всяком деле любил подуть на холодную воду, чтобы не обжечься на горячем, и начинал свои педагогические нотации с того, что тишина — проявление сознательной дисциплины. Благодаря этому, вероятно, получил кличку Тихоня.
Зал постепенно утихомиривался. Директор вывел Нанашка на сцену, ученики похлопали в ладоши. Тихоня сказал: «Дети, известный в нашем передовом колхозе и в районе садовник-пенсионер Яков Климович Розлуч сейчас проведет беседу о нашем селе, о колхозе, о Каменном Поле, на котором он первым посадил яблоню... Не буду напоминать вам, дети, что от вас требую тишины — сознательного проявления дисциплины». После этих слов директор, наверное, подал Нанашку Якову знак: начинайте, мол, а сам сбежал со сцены и сел рядом с завучем Лидочкой.
Всякое дело Нанашко Яков начинал с глотка яблочного вина; теперь он тоже откупорил свою баклажку, которую носил на ремешке через плечо, отпил из нее, и при этом никто в зале не прыснул смехом, не заговорил, лишь директор Бойчук поедал Лидочку яростными глазами: «Ой, завуч, выйдет мне боком твой эксперимент с Розлучевым «воспитательным часом». Ибо где ж это видано, чтоб лекторы перед аудиторией потягивали себе винцо?!» Лидочка перешла с директором на официальный тон: «Вам, Данило Семенович, как местному жителю, хорошо известно, что вином он лишь «причащается» для запаха: чтоб яблочным садом запахло. Может, старик немного и чудак, однако рассказать ученикам у него есть о чем».
Нанашко Яков тем временем заткнул баклажку, взял в руку палку, до тех пор висевшую на запястье руки и с которой из-за своей ноги никогда не расставался. И...
«Я должен был, Юрашку, рассказывать школярам про сад, а начал с того, как издавал газету, что называлась «Каменное Поле». Упаси боже, Юрашку, то не было моей прихотью... так вышло, бо, очевидно, нельзя рассказать про сад, обойдя вниманием газету, то была, может, одна из тропок, которая вывела меня к яблоням.
Помнишь, когда-то ты, братчик мой солоденький, угрожал, что начнешь книгу про Каменное Поле и, может, запишешь там, как Яков Розлуч от дива дивного в тридцать втором году стал выпускать свою газету. Не можешь, думаю, обойти стороной этот факт, ибо что было — то было, критики все равно в твою писанину не поверят — хоть стой, хоть плачь! — скажут, где ж это возможно и видано, чтоб в оккупационные времена, при буржуазном правлении хлоп из села, без доброго, считай, образования, один-одинешенек взялся за такое ответственное и нелегкое дело.
Взвалил себе человек на плечи мельничный жернов да и пошел муку молоть на хлеб?
Вопрос твоего критика, Юрашку, будет вполне резонным, он мерит мир нынешними мерками и газету видит с редакционным штатом, типографией, автомобилем, бухгалтерией. В те старые времена делалось иначе... Были б у тебя, человече, деньги на бумагу и на оплату типографии, и ты издавай себе либо «Голос дьяка», либо «Девки на вечерницах», либо еще какой листок. Само собой разумеется, что власть должна была знать, не станешь ли ты, воспользовавшись правом на издание, вредить державе.
Власть, слышь, знала, что творила: одной рукою, чтоб «вольности демократические не попирались», разрешение на издание газеты подписывала, а другой перечеркивала и ставила над тобою, над всеми твоими «вольностями» пани цензуру с сокирою.
Пиши, издавай — да оглядывайся.
Есть у тебя, человече, «свобода слова и печати», однако лучше будет, если «вольное слово» вслух не произнесется и на бумаге не отпечатается.
Кроме того, я продал одну корову, чтоб какую-нибудь сотню злотых мог «посеять» среди панов в воеводстве, которые знали, в какие двери войти, через какие выйти.
Второй коровы на покрытие расходов в издательстве пана Розена в Гуцульском не хватило. Издательство было мизерным — стояло в хате три «американки», на которых печатали вручную, зато хозяин лупил с хлопа гроши как только мог. Должен был я также плавить за корректуру старой учительнице Бондарчуковой, чтоб на месте стояли точки и запятые.
За писание взялся сам.
Ой, человече, что то был за каторжный труд, горше, скажу тебе, чем пахота на Каменном Поле, и если б не адвокат Черемшинский, кто знает, увидели б свет второй и следующие номера моего двухнедельника, который далеко не всегда выходил вовремя.
Как видишь, Юрашку, твой критик прав. Ты его послушай и добавь к своей книжке это письмо... добавь и попытайся до дна осмыслить мой порыв. Я хвалился перед десятиклассниками, хотел, чтоб они поняли, какое должно было жить в человеке великое желание, чтоб через газету Слово пошло в люди...»
«Косовач, 10 сентября 1932 года.
Воеводскому комиссариату полиции.
Докладываю, что согласно Вашего распоряжения нами установлено тщательное тайное наблюдение за жизнью и деятельностью редактора и издателя — хлопа. Садовая Поляна Якова Розлуча, сына Клима Розлуча, русина, 32 лет, женатого...
Смею заметить, что некоторые высшие чиновники в Быстричанах недостаточно информированы о личности Розлуча, если считают его неучем и чудаком. Он в самом деле не имеет гимназиального свидетельства, однако благодаря большой трудоспособности и стремлению к знаниям приобрел самообразованием немалое. Свидетельством тому является первый номер газеты «Каменное Поде», который, хотя и отображает наивные философские взгляды редактора, в целом выглядит не хуже, чем, к примеру, «Косовачский вестник», который редактирует здешний гимназиальный профессор При- шляк.
Пишу это вовсе не для того, чтоб похвалить редактора «Каменного Поля». Напротив, мне жаль, что известные инстанции в Быстричанах, давшие дозволение на издание газеты, не учли моих пожеланий и рекомендаций, досконально не изучили способ мышления Розлуча, возможность его полевения...
Наш человек из Садовой Поляны доносит, что поведение Розлуча не вызывает особой тревоги. Пан редактор днем косит отаву, ухаживает за скотом и исполняет другую хозяйственную работу, а вечером на его столе до полночи не гаснет дампа: редактор пишет
и читает. Никаких связей с тамошними коммунистами или симпатизирующими КПЗУ не заводит и не стремится к этому. Живет в селе на виду, любой его видит и слышит...» (перевод с польского).
«Косовач, 15 сентября 1932 года.
Воеводскому комиссариату полиции.
Спешу уведомить, что здешний хорошо Вам известный адвокат Теодор Черемшинский посетил Садовую Поляну, где встретился с Яковом Розлучем в его собственной хате. Беседа длилась около трех часов. Содержание ее неизвестно.
Доктору Черемшинскому, к сожалению, пока невозможно доказать, из-за отсутствия фактов, его принадлежность к КПЗУ, однако я ни на минуту не сомневаюсь, что это глубоко законспирированный человек Коминтерна, которого специально держат далеко от партийной деятельности с тем, чтобы МОПР через родственников арестованных коммунистов использовал его как защитника на политических процессах. Посему визит «хлопского адвоката» к редактору «Каменного Поля» кажется мне нежелательным и подозрительным. Можно ожидать известного полевения газеты, разумеется, в границах дозволенного.
Время покажет, насколько мои опасения имеют реальную основу...»
«В селе Дунай повесилась восемнадцатилетняя Ксеня П. Ее старик отец заявил полиции, что в смерти дочери виноват он сам. Не имея средств к существованию, он фактически продал дочь «для услуг» на два месяца какому-то пану Рыбицкому из Кракова, приезжавшему в Карпаты на свежий воздух.
Судебно-медицинская экспертиза установила, что покойная была заражена венерической болезнью».
«Солтыс общины Садовая Поляна Данилюк в одно из воскресений угрожал возле церкви, что подаст в суд жалобу на крестьянку Меланку Росщибюк за то, что она будто бы принесла ему материальный ущерб. Дело в том, что Данилюк попросил названную Меланию прийти к нему в определенный день сапать кукурузу. Женщина согласилась, однако по какой-то причине в поле не вышла. «Как следствие,— заявил пан со-
лтыс,— мне причинен ущерб. На обед для Мелании был сварен борщ, каша рисовая с сахаром...»
«В течение июня — июля текущего года из Косовач- скоповета эмигрировало за границу 223 человека, среди которых есть женатые, хлопцы и девчата. Причина эмиграции — известная: отсутствие работы, земли, хлеба.
Большинство выехавших имеют намерение добраться до Канады и в Соединенные Штаты Америки. Есть и такие, что подались на шахты Франции и Бельгии».
«На полонине Ракитной, которую арендует у графа Курмановского газда из Головска Юра Тендюк, медведь задрал насмерть ватага Зеня Крецула. Покойник оставил шестерых малых детей.
Кто их теперь будет кормить?»
«Неизвестные опришки проникли ночью в канцелярию управы в местечке Гуцульском и учинили акт вандализма—надругались над портретом Верховного вождя Польши маршалека Ю. Пилсудского.
Полиция разыскивает виновных».
«Освобожден от должности санитарный инспектор Збигнев Ойцусь, работавший в поветовом старостате. Установлено, что пан Ойцусь регулярно брал взятки с тех владельцев и арендаторов полонины, которые не придерживались правил гигиены во время изготовления брынзы и масла. Употребление недоброкачественного сыра привело к тяжелым отравлениям, имевшим место в Косоваче.
Збигнев Ойцусь, которого газды Шавуляки, Зиничи, Розлучи, Трындяки и другие купили за деньги, отделался легким испугом».
Из газеты «Каменное Поле», № 4.
«В сентябре месяце с. г. на территории повета полиция произвела 62 политических ареста, проверки и ревизии. Действия полиции, как утверждает поветовая управа, продиктованы высшей необходимостью — безопасностью края.
Девяносто процентов арестованных — коммунисты».
Из газеты «Каменное Поле», № 5.
«В Садовой Поляне стало известно про аферу, к которой причастны знахарка Зелейница Палагна Хмель и ее родственник Петро Качурик. Разгласил это сообщение Андрей Гулейчук. Он собственноручно произвел дознание, в ходе которого выяснилось, что Качурик подговорил Палагну Хмель, чтобы она наварила из трав и кореньев напиток, который будто бы должен был разжигать любовь к родной земле. Особенно напиток Палагны должен был помочь тем бе дол огам, которые собрались эмигрировать из родных краев. Кружка выпитого «евшана» будто бы надолго привязывала человека до родных порогов.
Петро Качурик распространял фантастические слухи про чудодейственные свойства «евшана». Первым, кто усомнился в его чудодейственной силе, и был Андрей Гулейчук, который потратил на этот напиток несколько злотых, но, несмотря на это, был вынужден распродать свое бедняцкое имущество и приобрести для себя и жены шифкарты в Аргентину...»
Из газеты «Каменное Поле», № 6.
«В Гуте, вблизи Косовача, на семьдесят третьем году жизни умер крестьянин Прокоп Трындюк. Он был знаменит в своем селе и окрестностях тем, что сумел на своем полуморговом участке земли дожить до глубокой старости. Перед смертью Трындюк заявил, что выжить ему помогли две вещи: первое — это то, что во всей Польше он один умел тоньше всех чистить картошку. Очистки у него прямо светились. Второе — к горячему супу, чтобы его стало больше, он доливал воды из ведра.
Секреты «Как дожить до глубокой старости» просты и доступны всем. Особенно бедным».
Из газеты «Каменное Поле», № 6.
«Интересные находки выпахал нынешней осенью на своей ниве Матвей Иванцив: серебряную гривну княжеских времен, рукоять меча, шлем и шпоры. Все эти вещи пересланы музею во Львове, откуда недавно газде прибыла благодарность и скромная награда.
Львовская пресса пишет, что находки на Каменном Поле датируются XI—XII столетиями и еще раз свидетельствуют, что мы живем на этих землях испокон веку...»
Из газеты «Каменное Поле», № 8.
«Известный в повете проповедник отец парох из Дубковец Мирон Демьянчук, оказывается, брал высокую плату за похороны, венчания и крестины, что вызвало среди беднейшей части села бунт против своего духовного пастыря. Недавно крестьянин Василь Фуч- кив отказался хоронить свою умершую мать с ксендзом, ибо священник запросил с него непомерную плату. Некрещеными и не вписанными в церковную метрику растут дети у Гриня Качковского, Василя Процюка и Параски Иванишин...»
Из газеты «Каменное Поле», № 8.
«Приходится сожалеть о том, что навсегда миновали старые добрые времена старинной гуцульской правды, когда будто бы слуги и господа были равны, сидели за одним столом, ели одну пищу, делали одинаковую работу и отличались они лишь тем, что, мол, хозяин был старше возрастом, а слуга — моложе.
В наше время в селе Головысько нашелся богатый газда по имени Тимко Ивасюкивский, который охотно возобновил бы идиллические взаимоотношения слуги и господина: он нанимал бы батраков, как велит обычай, лишь в Юрьев день, и условия, как это заведено испокон, предусматривали с одной стороны честную службу, а с другой — одежду, пищу, обувь и определенную плату. Однако ни один из батраков не выдерживает службу от Юрия до Юрия и уже на осеннюю Параскеву бежит прочь из усадьбы. Говорят, что терпение его иссякает от тяжелой работы и тоненького куска хлеба. А согласно условию тот, кто не доработал срок, не имеет права на оплату.
Вот так несознательные батраки не берегут старинных обычаев правды».
Из газеты «Каменное Поле», № 8.
«На Каменном Поле пролилась кровь: во время косовицы трав на меже, на которой не было ограждения, подрались из-за покоса два соседа: Антон Захарийчук и Созонт Тодорский. Созонт смертельно ранен косой, трудно сказать, выживет ли он». Из газеты «Каменное Поле», № 8.
«Косовач, 20 сентября 1932 года.
Воеводскому комиссариату полиции.
Детальный анализ номеров газеты «Каменное Поле», вышедших до сего времени, показывает, что редактор Яков Розлуч не прибегал к открытой пропаганде большевизма, не помещал также других противодер- жавных статей. Достаточно сказать, что за это время цензура не вычеркнула ни единой строки. Таким образом, задание, которое вы поставили перед нами, усложняется. Думаю, что мы имеем дело со скрытыми, замаскированными намерениями. Голая, без каких бы то ни было комментариев информация подбирается Розлу- чем тенденциозно. Перед читателем предстает выстроенное из многочисленных, часто мелких и как будто незначительных фактов-кирпичиков непривлекательное здание-барак, в котором приходится жить человеку. Не является ли это призывом к осмыслению, сопоставлению, а значит, и к протесту?
Допускаю, что в редактировании газеты законную, так сказать, линию выдерживает доктор Черемшин- ский, ощущается его помощь, рука» (перевод с польского) .
Не знаю, за что моя мама любила Гейку.
Не были они меж собою ни приятельницами, ни соседками, ни родичами, ничего общего не было в их характерах; мама была непоседливой, скорой в беседе и в работе, вокруг нее, казалось, крутился весь белый свет; Гейка же носила в себе, как ребенка, целый мир и потому никогда и ни в чем не торопилась.
А все же моя мама, когда я подрастал, водила меня к Гейке. Женщины осенними вечерами пряли шерсть или скубли перья; за мамой затемно заезжал батько, они вдвоем возвращались домой, а я засыпал на постели вместе с Гейкиными сыновьями; я терялся среди Гейкиных сыновей, как зернышко среди зерна, и точно так же, как ее сыновья, проникался яблочным духом.
Может, моя мама, у которой не велись дети, водила меня в большую Розлучеву семью, чтоб я среди них набирался жизни?
Однажды ночью я проснулся от журчания: где-то струилась, текла вода, волны катились, мелко разбиваясь о камушки. Я спросонья не сразу и сообразил, что сплю у Розлучей и что журчит никакая не речка, а за столом, на противоположных его концах, сидели Гейка и моя мама — потихоньку себе разговаривали. Между ними на столе мигала и чадила коптилка. Женщины, видать, этого не замечали, забыли они и о пряже.
— То правда, Анно,— выспрашивала моя мама,— что вы когда-то давным-давно летали птицей в лесу?
— Может, и летала. Все мы, женщины, птицы, крылья имеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Давно я не виделся с Нанашком Яковом, однако, прочитавши его слова про колхозный сад, зримо представил себе Нанашково лицо; сад, одно воспоминание о нем снимало с Розлуча тревоги и заботы, и он словно бы молодел — жил садом, как своими сыновьями. Я представлял себе, как собирали в актовом зале
школьников, как в первых рядах рассаживались классные руководители во главе с завучем Лидочкой — немолодой вертлявой женщиной, любившей педагогические эксперименты. Директор школы Данило Семенович Бойчук ждал, пока все угомонятся; директор школы был человеком рассудительным и осторожным, я знал его издавна, мы были с ним, как в Садовой Поляне говорят, ровесники, он во всяком деле любил подуть на холодную воду, чтобы не обжечься на горячем, и начинал свои педагогические нотации с того, что тишина — проявление сознательной дисциплины. Благодаря этому, вероятно, получил кличку Тихоня.
Зал постепенно утихомиривался. Директор вывел Нанашка на сцену, ученики похлопали в ладоши. Тихоня сказал: «Дети, известный в нашем передовом колхозе и в районе садовник-пенсионер Яков Климович Розлуч сейчас проведет беседу о нашем селе, о колхозе, о Каменном Поле, на котором он первым посадил яблоню... Не буду напоминать вам, дети, что от вас требую тишины — сознательного проявления дисциплины». После этих слов директор, наверное, подал Нанашку Якову знак: начинайте, мол, а сам сбежал со сцены и сел рядом с завучем Лидочкой.
Всякое дело Нанашко Яков начинал с глотка яблочного вина; теперь он тоже откупорил свою баклажку, которую носил на ремешке через плечо, отпил из нее, и при этом никто в зале не прыснул смехом, не заговорил, лишь директор Бойчук поедал Лидочку яростными глазами: «Ой, завуч, выйдет мне боком твой эксперимент с Розлучевым «воспитательным часом». Ибо где ж это видано, чтоб лекторы перед аудиторией потягивали себе винцо?!» Лидочка перешла с директором на официальный тон: «Вам, Данило Семенович, как местному жителю, хорошо известно, что вином он лишь «причащается» для запаха: чтоб яблочным садом запахло. Может, старик немного и чудак, однако рассказать ученикам у него есть о чем».
Нанашко Яков тем временем заткнул баклажку, взял в руку палку, до тех пор висевшую на запястье руки и с которой из-за своей ноги никогда не расставался. И...
«Я должен был, Юрашку, рассказывать школярам про сад, а начал с того, как издавал газету, что называлась «Каменное Поле». Упаси боже, Юрашку, то не было моей прихотью... так вышло, бо, очевидно, нельзя рассказать про сад, обойдя вниманием газету, то была, может, одна из тропок, которая вывела меня к яблоням.
Помнишь, когда-то ты, братчик мой солоденький, угрожал, что начнешь книгу про Каменное Поле и, может, запишешь там, как Яков Розлуч от дива дивного в тридцать втором году стал выпускать свою газету. Не можешь, думаю, обойти стороной этот факт, ибо что было — то было, критики все равно в твою писанину не поверят — хоть стой, хоть плачь! — скажут, где ж это возможно и видано, чтоб в оккупационные времена, при буржуазном правлении хлоп из села, без доброго, считай, образования, один-одинешенек взялся за такое ответственное и нелегкое дело.
Взвалил себе человек на плечи мельничный жернов да и пошел муку молоть на хлеб?
Вопрос твоего критика, Юрашку, будет вполне резонным, он мерит мир нынешними мерками и газету видит с редакционным штатом, типографией, автомобилем, бухгалтерией. В те старые времена делалось иначе... Были б у тебя, человече, деньги на бумагу и на оплату типографии, и ты издавай себе либо «Голос дьяка», либо «Девки на вечерницах», либо еще какой листок. Само собой разумеется, что власть должна была знать, не станешь ли ты, воспользовавшись правом на издание, вредить державе.
Власть, слышь, знала, что творила: одной рукою, чтоб «вольности демократические не попирались», разрешение на издание газеты подписывала, а другой перечеркивала и ставила над тобою, над всеми твоими «вольностями» пани цензуру с сокирою.
Пиши, издавай — да оглядывайся.
Есть у тебя, человече, «свобода слова и печати», однако лучше будет, если «вольное слово» вслух не произнесется и на бумаге не отпечатается.
Кроме того, я продал одну корову, чтоб какую-нибудь сотню злотых мог «посеять» среди панов в воеводстве, которые знали, в какие двери войти, через какие выйти.
Второй коровы на покрытие расходов в издательстве пана Розена в Гуцульском не хватило. Издательство было мизерным — стояло в хате три «американки», на которых печатали вручную, зато хозяин лупил с хлопа гроши как только мог. Должен был я также плавить за корректуру старой учительнице Бондарчуковой, чтоб на месте стояли точки и запятые.
За писание взялся сам.
Ой, человече, что то был за каторжный труд, горше, скажу тебе, чем пахота на Каменном Поле, и если б не адвокат Черемшинский, кто знает, увидели б свет второй и следующие номера моего двухнедельника, который далеко не всегда выходил вовремя.
Как видишь, Юрашку, твой критик прав. Ты его послушай и добавь к своей книжке это письмо... добавь и попытайся до дна осмыслить мой порыв. Я хвалился перед десятиклассниками, хотел, чтоб они поняли, какое должно было жить в человеке великое желание, чтоб через газету Слово пошло в люди...»
«Косовач, 10 сентября 1932 года.
Воеводскому комиссариату полиции.
Докладываю, что согласно Вашего распоряжения нами установлено тщательное тайное наблюдение за жизнью и деятельностью редактора и издателя — хлопа. Садовая Поляна Якова Розлуча, сына Клима Розлуча, русина, 32 лет, женатого...
Смею заметить, что некоторые высшие чиновники в Быстричанах недостаточно информированы о личности Розлуча, если считают его неучем и чудаком. Он в самом деле не имеет гимназиального свидетельства, однако благодаря большой трудоспособности и стремлению к знаниям приобрел самообразованием немалое. Свидетельством тому является первый номер газеты «Каменное Поде», который, хотя и отображает наивные философские взгляды редактора, в целом выглядит не хуже, чем, к примеру, «Косовачский вестник», который редактирует здешний гимназиальный профессор При- шляк.
Пишу это вовсе не для того, чтоб похвалить редактора «Каменного Поля». Напротив, мне жаль, что известные инстанции в Быстричанах, давшие дозволение на издание газеты, не учли моих пожеланий и рекомендаций, досконально не изучили способ мышления Розлуча, возможность его полевения...
Наш человек из Садовой Поляны доносит, что поведение Розлуча не вызывает особой тревоги. Пан редактор днем косит отаву, ухаживает за скотом и исполняет другую хозяйственную работу, а вечером на его столе до полночи не гаснет дампа: редактор пишет
и читает. Никаких связей с тамошними коммунистами или симпатизирующими КПЗУ не заводит и не стремится к этому. Живет в селе на виду, любой его видит и слышит...» (перевод с польского).
«Косовач, 15 сентября 1932 года.
Воеводскому комиссариату полиции.
Спешу уведомить, что здешний хорошо Вам известный адвокат Теодор Черемшинский посетил Садовую Поляну, где встретился с Яковом Розлучем в его собственной хате. Беседа длилась около трех часов. Содержание ее неизвестно.
Доктору Черемшинскому, к сожалению, пока невозможно доказать, из-за отсутствия фактов, его принадлежность к КПЗУ, однако я ни на минуту не сомневаюсь, что это глубоко законспирированный человек Коминтерна, которого специально держат далеко от партийной деятельности с тем, чтобы МОПР через родственников арестованных коммунистов использовал его как защитника на политических процессах. Посему визит «хлопского адвоката» к редактору «Каменного Поля» кажется мне нежелательным и подозрительным. Можно ожидать известного полевения газеты, разумеется, в границах дозволенного.
Время покажет, насколько мои опасения имеют реальную основу...»
«В селе Дунай повесилась восемнадцатилетняя Ксеня П. Ее старик отец заявил полиции, что в смерти дочери виноват он сам. Не имея средств к существованию, он фактически продал дочь «для услуг» на два месяца какому-то пану Рыбицкому из Кракова, приезжавшему в Карпаты на свежий воздух.
Судебно-медицинская экспертиза установила, что покойная была заражена венерической болезнью».
«Солтыс общины Садовая Поляна Данилюк в одно из воскресений угрожал возле церкви, что подаст в суд жалобу на крестьянку Меланку Росщибюк за то, что она будто бы принесла ему материальный ущерб. Дело в том, что Данилюк попросил названную Меланию прийти к нему в определенный день сапать кукурузу. Женщина согласилась, однако по какой-то причине в поле не вышла. «Как следствие,— заявил пан со-
лтыс,— мне причинен ущерб. На обед для Мелании был сварен борщ, каша рисовая с сахаром...»
«В течение июня — июля текущего года из Косовач- скоповета эмигрировало за границу 223 человека, среди которых есть женатые, хлопцы и девчата. Причина эмиграции — известная: отсутствие работы, земли, хлеба.
Большинство выехавших имеют намерение добраться до Канады и в Соединенные Штаты Америки. Есть и такие, что подались на шахты Франции и Бельгии».
«На полонине Ракитной, которую арендует у графа Курмановского газда из Головска Юра Тендюк, медведь задрал насмерть ватага Зеня Крецула. Покойник оставил шестерых малых детей.
Кто их теперь будет кормить?»
«Неизвестные опришки проникли ночью в канцелярию управы в местечке Гуцульском и учинили акт вандализма—надругались над портретом Верховного вождя Польши маршалека Ю. Пилсудского.
Полиция разыскивает виновных».
«Освобожден от должности санитарный инспектор Збигнев Ойцусь, работавший в поветовом старостате. Установлено, что пан Ойцусь регулярно брал взятки с тех владельцев и арендаторов полонины, которые не придерживались правил гигиены во время изготовления брынзы и масла. Употребление недоброкачественного сыра привело к тяжелым отравлениям, имевшим место в Косоваче.
Збигнев Ойцусь, которого газды Шавуляки, Зиничи, Розлучи, Трындяки и другие купили за деньги, отделался легким испугом».
Из газеты «Каменное Поле», № 4.
«В сентябре месяце с. г. на территории повета полиция произвела 62 политических ареста, проверки и ревизии. Действия полиции, как утверждает поветовая управа, продиктованы высшей необходимостью — безопасностью края.
Девяносто процентов арестованных — коммунисты».
Из газеты «Каменное Поле», № 5.
«В Садовой Поляне стало известно про аферу, к которой причастны знахарка Зелейница Палагна Хмель и ее родственник Петро Качурик. Разгласил это сообщение Андрей Гулейчук. Он собственноручно произвел дознание, в ходе которого выяснилось, что Качурик подговорил Палагну Хмель, чтобы она наварила из трав и кореньев напиток, который будто бы должен был разжигать любовь к родной земле. Особенно напиток Палагны должен был помочь тем бе дол огам, которые собрались эмигрировать из родных краев. Кружка выпитого «евшана» будто бы надолго привязывала человека до родных порогов.
Петро Качурик распространял фантастические слухи про чудодейственные свойства «евшана». Первым, кто усомнился в его чудодейственной силе, и был Андрей Гулейчук, который потратил на этот напиток несколько злотых, но, несмотря на это, был вынужден распродать свое бедняцкое имущество и приобрести для себя и жены шифкарты в Аргентину...»
Из газеты «Каменное Поле», № 6.
«В Гуте, вблизи Косовача, на семьдесят третьем году жизни умер крестьянин Прокоп Трындюк. Он был знаменит в своем селе и окрестностях тем, что сумел на своем полуморговом участке земли дожить до глубокой старости. Перед смертью Трындюк заявил, что выжить ему помогли две вещи: первое — это то, что во всей Польше он один умел тоньше всех чистить картошку. Очистки у него прямо светились. Второе — к горячему супу, чтобы его стало больше, он доливал воды из ведра.
Секреты «Как дожить до глубокой старости» просты и доступны всем. Особенно бедным».
Из газеты «Каменное Поле», № 6.
«Интересные находки выпахал нынешней осенью на своей ниве Матвей Иванцив: серебряную гривну княжеских времен, рукоять меча, шлем и шпоры. Все эти вещи пересланы музею во Львове, откуда недавно газде прибыла благодарность и скромная награда.
Львовская пресса пишет, что находки на Каменном Поле датируются XI—XII столетиями и еще раз свидетельствуют, что мы живем на этих землях испокон веку...»
Из газеты «Каменное Поле», № 8.
«Известный в повете проповедник отец парох из Дубковец Мирон Демьянчук, оказывается, брал высокую плату за похороны, венчания и крестины, что вызвало среди беднейшей части села бунт против своего духовного пастыря. Недавно крестьянин Василь Фуч- кив отказался хоронить свою умершую мать с ксендзом, ибо священник запросил с него непомерную плату. Некрещеными и не вписанными в церковную метрику растут дети у Гриня Качковского, Василя Процюка и Параски Иванишин...»
Из газеты «Каменное Поле», № 8.
«Приходится сожалеть о том, что навсегда миновали старые добрые времена старинной гуцульской правды, когда будто бы слуги и господа были равны, сидели за одним столом, ели одну пищу, делали одинаковую работу и отличались они лишь тем, что, мол, хозяин был старше возрастом, а слуга — моложе.
В наше время в селе Головысько нашелся богатый газда по имени Тимко Ивасюкивский, который охотно возобновил бы идиллические взаимоотношения слуги и господина: он нанимал бы батраков, как велит обычай, лишь в Юрьев день, и условия, как это заведено испокон, предусматривали с одной стороны честную службу, а с другой — одежду, пищу, обувь и определенную плату. Однако ни один из батраков не выдерживает службу от Юрия до Юрия и уже на осеннюю Параскеву бежит прочь из усадьбы. Говорят, что терпение его иссякает от тяжелой работы и тоненького куска хлеба. А согласно условию тот, кто не доработал срок, не имеет права на оплату.
Вот так несознательные батраки не берегут старинных обычаев правды».
Из газеты «Каменное Поле», № 8.
«На Каменном Поле пролилась кровь: во время косовицы трав на меже, на которой не было ограждения, подрались из-за покоса два соседа: Антон Захарийчук и Созонт Тодорский. Созонт смертельно ранен косой, трудно сказать, выживет ли он». Из газеты «Каменное Поле», № 8.
«Косовач, 20 сентября 1932 года.
Воеводскому комиссариату полиции.
Детальный анализ номеров газеты «Каменное Поле», вышедших до сего времени, показывает, что редактор Яков Розлуч не прибегал к открытой пропаганде большевизма, не помещал также других противодер- жавных статей. Достаточно сказать, что за это время цензура не вычеркнула ни единой строки. Таким образом, задание, которое вы поставили перед нами, усложняется. Думаю, что мы имеем дело со скрытыми, замаскированными намерениями. Голая, без каких бы то ни было комментариев информация подбирается Розлу- чем тенденциозно. Перед читателем предстает выстроенное из многочисленных, часто мелких и как будто незначительных фактов-кирпичиков непривлекательное здание-барак, в котором приходится жить человеку. Не является ли это призывом к осмыслению, сопоставлению, а значит, и к протесту?
Допускаю, что в редактировании газеты законную, так сказать, линию выдерживает доктор Черемшин- ский, ощущается его помощь, рука» (перевод с польского) .
Не знаю, за что моя мама любила Гейку.
Не были они меж собою ни приятельницами, ни соседками, ни родичами, ничего общего не было в их характерах; мама была непоседливой, скорой в беседе и в работе, вокруг нее, казалось, крутился весь белый свет; Гейка же носила в себе, как ребенка, целый мир и потому никогда и ни в чем не торопилась.
А все же моя мама, когда я подрастал, водила меня к Гейке. Женщины осенними вечерами пряли шерсть или скубли перья; за мамой затемно заезжал батько, они вдвоем возвращались домой, а я засыпал на постели вместе с Гейкиными сыновьями; я терялся среди Гейкиных сыновей, как зернышко среди зерна, и точно так же, как ее сыновья, проникался яблочным духом.
Может, моя мама, у которой не велись дети, водила меня в большую Розлучеву семью, чтоб я среди них набирался жизни?
Однажды ночью я проснулся от журчания: где-то струилась, текла вода, волны катились, мелко разбиваясь о камушки. Я спросонья не сразу и сообразил, что сплю у Розлучей и что журчит никакая не речка, а за столом, на противоположных его концах, сидели Гейка и моя мама — потихоньку себе разговаривали. Между ними на столе мигала и чадила коптилка. Женщины, видать, этого не замечали, забыли они и о пряже.
— То правда, Анно,— выспрашивала моя мама,— что вы когда-то давным-давно летали птицей в лесу?
— Может, и летала. Все мы, женщины, птицы, крылья имеем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35