Достал лист бумаги и написал:
«Дорогие мои! В самое ближайшее время я буду просить об отставке. Думаю, отпустят. Горько чувствовать себя стариком. Соскучился по вас—сил нет».
В спальне было жарко, и Елена Станиславовна плохо спала. Обрывки тяжелого сна еще цеплялись за сознание, когда она на исходе ночи открыла глаза и сбросила с груди одеяло. Будто мчалась она с кем-то (не с мужем и не с Батыревым) куда-то, не то в поезде, не то в автомобиле, и дух захватывало, а потом провалилась в кромешную мглу... Со страха закричала, но услышала не человеческий голос, а заводской гудок.
«Чушь какая!» — подумала Елена Станиславовна, окончательно проснувшись.На низенькой тумбочке у изголовья стрелки будильника, зеленовато светящиеся во мраке, показывали три часа ночи. Елена Станиславовна провела рукой по подушке, мужа рядом не было. (Иногда он приезжал за полночь и, не тревожа ее, тихо укладывался спать.)
Посередине комнаты висел, как кисея, лунный свет; он падал из посиневшего окна и ложился на ковер пятнами, и эти пятна непрерывно двигались, светились и гасли оттого, что ветер за окном раскачивал ветви старой сосны. Отчетливо доносился скрип дерева, напоминающий сиплый крик ворона. В спальне, за светлой полосой, сразу же начиналась густая тень, из нее выступал дубовый платяной шкаф с открытой, дверцей, через
которую Елена Станиславовна, раздеваясь, перекинула шерстяное платье, а в углу чернело туалетное зеркало, как глянцевая болотная вода с маленькой раковиной лунного блика.
Тикал глухо будильник, из кухни доносилось слабое жужжание холодильника, и все было, как всегда, мирным, уютным, своим домашним, но Елена Станиславовна не могла успокоиться, предчувствие чего-то недоброго все больше тяготило ее.
Она поворачивалась в постели, устраиваясь удобнее, долго лежала, закрыв глаза, раздумывая: «С чего бы это?.. Нагрубил сопляк Батырев, дурно разговаривал со мной Серов? Да разве это причина! Ах, все это от духоты, надо проветрить комнату!» Она встала, накинула теплый халат, сунула ноги в туфли, подошла к окну. Заиндевевшая дверца форточки крепко примерзла к наружной раме. Елена Станиславовна потянула за крючок изо всех сил, что-то хрустнуло, дверца отскочила со стуком, а в форточку потянулся морозный воздух.
Прислонившись плечом к стене, она глядела в окно. Там, застроенный маленькими сарайчиками, белел прямоугольник двора. От луны все вокруг казалось чистым и светлым, а в тени у сосны и сарайчиков снег густо лиловел, будто пропитанный чернилами.
Хвойная подстриженная изгородь, ограждавшая двор, ровно серела, сливаясь вдали с каменным забором соседнего дома, и за ней лежала, словно залитая стеарином, улица, освещенная блекло-желтым светом качающихся электрических фонарей. По улице легко прошумела машина, неся перед собой скачущие полосы яркого света, и скрылась в переулке. Над блестящей, как стекло, крышей дома, стоящего напротив, ветер рвал бледно-белые клубы дыма... Елена Станиславовна думала о себе и своей неясной тревоге. Она уже не искала прямых внешних причин, объясняющих ее, а, вспоминая прошлое, рылась в памяти, как в темной заветной кладовой... Ну да, выбирала мужа осторожно, мечтала о блестящем будущем... Не состоялось!.. Застряла на краю земли, в Белых Скалах! «Временно?!» Раньше верилось — все временно; каждая должность — только ступень. «Ну а не потому ли пошли неудачи, что Борис уже достиг своего потолка?.. Жена одного из начальников политотделов... Стоила ли игра свеч?»
Холод проник под ночную рубашку. Елена Станиславовна захлопнула форточку. Зажгла лампочку на тумбочке у кровати. Достала с полки пачку иллюстрированных иностранных журналов, которые прислал по ее просьбе Серов, уже не для перевода, а так — поглядеть. Укладываясь в постель, подумала: «Почитаю — успокоюсь. Все еще впереди».
Елена Станиславовна перелистывала страницы. Взгляд ее равнодушно скользил по оголенным плечам кинозвезд, погонам генералов, лоснящимся лысинам удачливых дельцов. И вдруг... У нее даже перехватило дыхание: фотография на четверть журнального листа — ее первый муж во фраке, с орденами, а рядом с ним... кто же? Вера... Приятельница по институту...
«Известный советский дипломат, — читала Елена Станиславовна, — и его обаятельная супруга («Обаятельная? По сравнению со мной она считалась дурнушкой») отправляются на прием...»
Буквы заплясали перед глазами. Елена Станиславовна захлопнула журнал. «Как же так? Ну да, Вера уже тогда была влюблена в него... перестала со мной разговаривать, даже здороваться...—Ах, не все ли равно...» Она попыталась взять себя в руки. Всплыла в памяти есенинская строчка: «Ставил я на пико-вую даму, а сыграл бубнового туза». «Ерунда. Мой Борис взлетит еще выше». И тут она вспомнила, как ночью после партийного собрания муж сказал ей: «Прослужу здесь еще лет пяток, докажу...» Тогда она не обратила на эту фразу особого внимания, даже порадовалась боевому настроению мужа, теперь она резанула ее как ножом. «Пяток, еще пяток, а там — и старость... Нет, нечего ни ему, ни мне делать в Белых Скалах... Сегодня же поговорю обо всем с Борисом... Но как?» ее взяла досада: снова придется изобретать какие-нибудь «принципиальные» предлоги, выкручиваться, хитрить.. Насколько было бы удобней и проще, если бы могла быть вполне откровенной с ним, насколько эффективней могли бы они действовать во имя его будущего... «Нельзя! — сказала она себе. — А может быть?..» Она вспомнила их ночной разговор после партийного собрания... «Тоже ведь очень скользкий разговор... И обошлось. Может быть, уже можно, раз необходимо?» Елена Станиславовна колебалась. «Во всяком случае, я здесь больше не
остаюсь», — решила она. На мгновенье ей представилась Москва, гудящая площадь у Казанского вокзала, зал Консерватории, ВОКС, куда ее изредка приглашал старый знакомый — работник Министерства иностранных дел — на встречи с зарубежными гостями. «Туда... туда... Только там делается успех».
Ее размышления прервал телефонный звонок. С тяжелой головой она сняла трубку. Звонила Дуся Донцова. Она скороговоркой объяснила, что еще позавчера выписалась из больницы «здоровей здоровой» и что о ней не надо беспокоиться. Елена Станиславовна сказала, что очень рада (она и думать забыла о Дусе). Потом Дуся сообщила, что они с мужем собираются проведать Батырева, и Елена Станиславовна попросила передать лейтенанту привет. На том и кончилась беседа.
Был десятый час утра. За окном в сером воздухе перепархивали снежинки. Воробьиная стайка облепила ветки сосны.
В спальню вошла Катя, поздоровалась, чинно подала хозяйке стакан воды.
— Тебя, видно, так ничему и не научить, — с раздражением сказала Елена Станиславовна, выпив воду (полстакана натощак необходимы для пищеварения).— Сколько тебя учила: без блюдца не подавай.
Катя, потупившись, смолчала. Положив на подоконник тряпку, которую до этого прятала за спиной, она принялась убирать постель. Застлала простыни, вытрясла в коридоре одеяло, взбила подушки. Делала она свое дело старательно, но не быстро, и все время поглядывала на хозяйку, точно боялась ее окрика.
— Зачем тебе понадобилась пыльная тряпка? — сказала Елена Станиславовна. — Какая ты, Катя, неряха... Убери ее, пожалуйста!
Елена Станиславовна пошла в ванную мыться и пробыла там довольно долго. За это время Катя вытерла пыль в спальне, подала в столовую завтрак. Елена Станиславовна села за стол, посвежевшая, энергичная. Катя прислуживала. Домработнице полагалось питаться на кухне. Завтракая, Елена Станиславовна обдумала план действий: «Прежде всего написать письмо родителям Батырева, посоветовать им найти предлог вызвать сына в Москву (ему необходимо отдохнуть, подлечиться); заодно отправить посылку (мол, вместе с Ва-
дентином собирала). Затем обязательно поговорить с Борисом о своем отъезде (насколько откровенным будет разговор, подскажут обстоятельства). Перед отъездом уволить Катю (мало ли что наговорит девчонка мужу о Батыреве, когда хозяйки не будет дома). Мысли приняли стройный порядок, и Елена Станиславовна, казалось, обрела душевное равновесие. Отправив Катю закупить продукты на обед и ящик для посылки, она села за письменный стол.
К полудню ветер переменился, разорвал облака, проглянуло яркое солнце. Застучала по оконному карнизу редкая, но звонкая капель. Елена Станиславовна закончила письмо (образец тонкой дипломатии).
Вернулась Катя с румянцем во все щеки от ветра и ходьбы с маленьким ящиком из фанеры и полной кошелкой продуктов.
Запечатав письмо и запаковав в ящик ларец, трубку и еще несколько безделушек из моржовой кости, Елена Станиславовна надела кружевной фартучек, вышла на кухню и принялась стряпать, а Кате приказала убрать столовую.
Елене Станиславовне хотелось быть спокойной и выдержанной, но досада и злость кипели в ней сегодня, как кипит и клокочет в весеннюю пору вода под тонким ледяным покровом, стремясь вырваться наружу.
Увольнение домработницы Елена Станиславовна собиралась приурочить ко дню отъезда, но так уж случилось, что Катя, задев ногой за ковер, споткнулась и зацепила плечом статуэтку «Диана на охоте». Статуэтка покачнулась и, сорвавшись с подставки, вдребезги разбилась о пол.
Елена Станиславовна вошла в столовую в тот момент, когда Катя дрожащими руками собирала в передник черепки.
— Ну что же, — ледяным тоном проговорила Елена Станиславовна, с одного взгляда оценив положение. — Мне такие твои услуги больше не нужны. — Она взяла со стола сумку и, порывшись, протянула Кате сторублевку: — Вот возьми вперед за две недели... — и раздраженно добавила: — Да и чего ради я должна, терпеть твои взгляды исподлобья...
Катя зажала в кулаке деньги, подобрала передник с черепками к груди и молча отвернулась.
Елена Станиславовна с неприязнью глядела в спину девушки. «Пусть уходит. Днем раньше или днем позже, все равно. А сейчас есть благовидный предлог». Она спокойно вернулась к своим кулинарным занятиям.
Катя вошла в кухню уже в пальто и с чемоданом в руке.
— Вещи будете проверять, хозяйка?
— Нет, ступай. Если не устроишься, можешь прийти переночевать...
— Спасибо.
Катя ушла. Застучали ее каблучки в коридоре. Потом донесся грохот захлопнувшейся с силой двери. Елена Станиславовна поморщилась.
За окнами переливался и играл отсветами таявший снег, сверкала капель, свежо и чисто было в небе и ветер размашисто качал ветви деревьев. Елена Станиславовна почти тотчас же забыла о Кате. Снова почему-то вспомнились обрывки тревожного сна и увиденная в окно ночная дорога, словно залитая стеарином, с цепочкой электрических фонарей, уходящих куда-то вдаль. Эта дорога — в блеске и тенях — манила ее. «Опять фантазия!» — она даже отмахнулась, как от назойливой мухи. «Возраст у тебя, Лена, такой, что надо быть трезвой!..»— она усмехнулась не без горечи и стала мыть руки под краном, решив пойти на почту отправить посылку.
...Елена Станиславовна стояла у зеркала и осторожно подкрашивала модной фиолетовой помадой губы, когда в коридоре скрипнула дверь и щелкнул автоматический замок. В комнату заглянул Меркулов.
— Решил, Лена, обедать дома, — сказал он, раздеваясь в коридоре. Он вошел в спальню, обнял крепко жену. — Не виделись только сутки, а уже соскучился...
Елена Станиславовна молча подставила ему губы.
Меркулов вообще не любил косметики, а фиолетовой помады вовсе не терпел. Целуя жену, он не удержался и сказал:
— И охота тебе ходить с губами мертвеца. Она пожала плечами.
— Хочешь сотру? — Елена Станиславовна внимательно посмотрела на мужа.— У тебя, кажется, хорошее настроение?
Борис Осипович улыбнулся. Ему было приятно, что жена как бы читает все, что у него на душе. Да, он был доволен собой. Никакие соображения личного порядка не помешали ему прямо высказать начальнику штаба свой взгляд на их взаимоотношения... Казалось бы, мелочь, но как приятно чувствовать себя человеком принципиальным даже в мелочах.
— Настроение отличное, — сказал он. — Помаду можешь и не стирать. Все равно нравишься. — Он рассмеялся. — Сегодня прекрасная погода и, может быть, мы прогуляемся, — он снова обнял ее, заглядывая в глаза.
— Борис, не порть мне прическу... — Все сегодняшние размышления настроили ее против мужа, ей и так трудно было бы это скрыть. А тут еще его самодовольство, которое хоть кого выведет из себя.
— Я не вижу Кати, где она? — Борис Осипович поцеловал жену в шею и выглянул в коридор.
— Не ищи, я ее рассчитала, — сказала Елена Станиславовна.
— Почему?
— Она мне больше не нужна: неряха... К тому же разбила дорогую статуэтку.
Борис Осипович на мгновенье пожалел о Кате. Девушка казалась ему милой и симпатичной. «Впрочем, это дело Лены».
— Но как же ты обойдешься без домработницы? Красоту ведь надо беречь? — он шутя обнял жену за талию. На этот раз Елена Станиславовна не отстранилась.
— Да ведь я думаю скоро уехать в Москву... — она сказала это как бы между прочим.
— Постой, постой... — Меркулов нахмурился.—Это за какими такими песнями ты собираешься в столицу? Чепуха!.. Да я тебя никуда ни за какие блага от себя не отпущу. — Он прижал ее к себе. — И мне вообще начинают нравиться здесь и служба, и люди...
«Ого, он говорит об этом уже вторично», — подумала Елена Станиславовна. Такое примирение с действительностью ей казалось опасней даже служебных неудач.
— Поэтому мне и надо быть в Москве, друг мой, чтобы ты не застрял и не закис в Белых Скалах, — сказала Елена Станиславовна.
Борис Осипович снова рассмеялся. В черных его глазах зажегся огонек.
— В принципе я не против перевода. Но ты, моя родная, безнадежная фантазерка. Мою судьбу решает моя служба, а никак не твое проживание в Москве.
— Как сказать, — загадочно ответила Елена Станиславовна.
Он пристально поглядел на нее. Намек, скрытый в ее словах, был ему неприятен. Он снял руку с талии жены и спросил, скрывая за шуткой шевельнувшееся где-то на дне души раздражение:
— Ничего не понимаю, муж хочет есть, а жена наводит красоту перед зеркалом. Ты что куда собираешься?
— Да, хотела на почту отнести вот посылку и письмо, — она указала на ящик и конверт на столе. — Это заняло бы четверть часа. Но раз ты так голоден... — Она почему-то говорила о простых и обыденных вещах вызывающим тоном.
Настроение у Меркулова быстро портилось.
— Почему же, пожалуйста... могу и обождать,— сказал он подчеркнуто вежливо. — А кому письмо, посылка?
Елене Станиславовне сейчас доставляло удовольствие дразнить и злить мужа.
— Батыревым, в Москву! — вызов прозвучал в ее тоне еще явственней.
«Опять Батырев», — подумал Борис Осипович, вспомнив свой разговор с Серовым. Не хотелось ему сейчас касаться этой темы, надеялся он хорошо провести день с женой. Но в нем уже поднимался гнев.
— Что за посылки им. Лена? Какое у тебя с ними знакомство? — он даже развел руками. — И заодно объясни уж, зачем ты звонила Серову, ходатайствуя за Батырева? Судить его будем судом чести. А мне за такой звонок командующий выговаривал... — Меркулов еще сдерживался. Но гнев готов был прорваться. То, что его дом, его жена как-то непроизвольно оказались замешанными в историю с этим лейтенантом Батыревым, — еще куда ни шло. Но попытка Елены Станисла-
вовны оказать давление на командующего ставила его в явно ложное положение.
— Изволь отвечать, Лена, — добавил он настойчиво.
Елена Станиславовна спокойно поправила волосы.
— Посылку я посылаю по просьбе лейтенанта его родителям. А с Кириллом Георгиевичем был дружеский разговор. Мы с ним все-таки родственники... Я сказала, что Батырев не так уж виноват. Что надо поберечь авторитет его отца и не портить будущее молодому, офицеру. Что же тут плохого? Но твой командующий, вместо того чтобы...
— Какое тебе дело до Батырева? — перебил Меркулов.
Елена Станиславовна открыла банку с кремом.Она должна была чем-нибудь заниматься, чтобы казаться спокойной.
— Мы несем за него моральную ответственность перед родителями.
— Что значит «мы»?
Она осторожно натирала кремом лицо и, казалось, всецело была поглощена этим занятием.
— Я еще никогда не отделяла себя от тебя, и не думаю, чтобы ты этого хотел. Думаю, что без меня...
Его злили даже не столько ее слова, сколько тон, самоуверенный и безапелляционный. И еще больше, чем тон, то, что она даже не смотрела на него, а занималась в эту минуту своей дамской ерундой.
Он не удержался и стукнул кулаком по туалету так, что пудреницы, склянки и банки, стоявшие на нем, зазвенели.
— Должны же быть все-таки границы всему!.. Елена Станиславовна с усмешкой прислушалась к звону склянок и вдруг сказала:
— Что ж, поговорим о границах...
Сколько причин, прямых и косвенных, импульсов, отдаленных и близких, трезво учитываемых разумом и подсознательно воздействующих на чувство, порождают иной человеческий поступок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
«Дорогие мои! В самое ближайшее время я буду просить об отставке. Думаю, отпустят. Горько чувствовать себя стариком. Соскучился по вас—сил нет».
В спальне было жарко, и Елена Станиславовна плохо спала. Обрывки тяжелого сна еще цеплялись за сознание, когда она на исходе ночи открыла глаза и сбросила с груди одеяло. Будто мчалась она с кем-то (не с мужем и не с Батыревым) куда-то, не то в поезде, не то в автомобиле, и дух захватывало, а потом провалилась в кромешную мглу... Со страха закричала, но услышала не человеческий голос, а заводской гудок.
«Чушь какая!» — подумала Елена Станиславовна, окончательно проснувшись.На низенькой тумбочке у изголовья стрелки будильника, зеленовато светящиеся во мраке, показывали три часа ночи. Елена Станиславовна провела рукой по подушке, мужа рядом не было. (Иногда он приезжал за полночь и, не тревожа ее, тихо укладывался спать.)
Посередине комнаты висел, как кисея, лунный свет; он падал из посиневшего окна и ложился на ковер пятнами, и эти пятна непрерывно двигались, светились и гасли оттого, что ветер за окном раскачивал ветви старой сосны. Отчетливо доносился скрип дерева, напоминающий сиплый крик ворона. В спальне, за светлой полосой, сразу же начиналась густая тень, из нее выступал дубовый платяной шкаф с открытой, дверцей, через
которую Елена Станиславовна, раздеваясь, перекинула шерстяное платье, а в углу чернело туалетное зеркало, как глянцевая болотная вода с маленькой раковиной лунного блика.
Тикал глухо будильник, из кухни доносилось слабое жужжание холодильника, и все было, как всегда, мирным, уютным, своим домашним, но Елена Станиславовна не могла успокоиться, предчувствие чего-то недоброго все больше тяготило ее.
Она поворачивалась в постели, устраиваясь удобнее, долго лежала, закрыв глаза, раздумывая: «С чего бы это?.. Нагрубил сопляк Батырев, дурно разговаривал со мной Серов? Да разве это причина! Ах, все это от духоты, надо проветрить комнату!» Она встала, накинула теплый халат, сунула ноги в туфли, подошла к окну. Заиндевевшая дверца форточки крепко примерзла к наружной раме. Елена Станиславовна потянула за крючок изо всех сил, что-то хрустнуло, дверца отскочила со стуком, а в форточку потянулся морозный воздух.
Прислонившись плечом к стене, она глядела в окно. Там, застроенный маленькими сарайчиками, белел прямоугольник двора. От луны все вокруг казалось чистым и светлым, а в тени у сосны и сарайчиков снег густо лиловел, будто пропитанный чернилами.
Хвойная подстриженная изгородь, ограждавшая двор, ровно серела, сливаясь вдали с каменным забором соседнего дома, и за ней лежала, словно залитая стеарином, улица, освещенная блекло-желтым светом качающихся электрических фонарей. По улице легко прошумела машина, неся перед собой скачущие полосы яркого света, и скрылась в переулке. Над блестящей, как стекло, крышей дома, стоящего напротив, ветер рвал бледно-белые клубы дыма... Елена Станиславовна думала о себе и своей неясной тревоге. Она уже не искала прямых внешних причин, объясняющих ее, а, вспоминая прошлое, рылась в памяти, как в темной заветной кладовой... Ну да, выбирала мужа осторожно, мечтала о блестящем будущем... Не состоялось!.. Застряла на краю земли, в Белых Скалах! «Временно?!» Раньше верилось — все временно; каждая должность — только ступень. «Ну а не потому ли пошли неудачи, что Борис уже достиг своего потолка?.. Жена одного из начальников политотделов... Стоила ли игра свеч?»
Холод проник под ночную рубашку. Елена Станиславовна захлопнула форточку. Зажгла лампочку на тумбочке у кровати. Достала с полки пачку иллюстрированных иностранных журналов, которые прислал по ее просьбе Серов, уже не для перевода, а так — поглядеть. Укладываясь в постель, подумала: «Почитаю — успокоюсь. Все еще впереди».
Елена Станиславовна перелистывала страницы. Взгляд ее равнодушно скользил по оголенным плечам кинозвезд, погонам генералов, лоснящимся лысинам удачливых дельцов. И вдруг... У нее даже перехватило дыхание: фотография на четверть журнального листа — ее первый муж во фраке, с орденами, а рядом с ним... кто же? Вера... Приятельница по институту...
«Известный советский дипломат, — читала Елена Станиславовна, — и его обаятельная супруга («Обаятельная? По сравнению со мной она считалась дурнушкой») отправляются на прием...»
Буквы заплясали перед глазами. Елена Станиславовна захлопнула журнал. «Как же так? Ну да, Вера уже тогда была влюблена в него... перестала со мной разговаривать, даже здороваться...—Ах, не все ли равно...» Она попыталась взять себя в руки. Всплыла в памяти есенинская строчка: «Ставил я на пико-вую даму, а сыграл бубнового туза». «Ерунда. Мой Борис взлетит еще выше». И тут она вспомнила, как ночью после партийного собрания муж сказал ей: «Прослужу здесь еще лет пяток, докажу...» Тогда она не обратила на эту фразу особого внимания, даже порадовалась боевому настроению мужа, теперь она резанула ее как ножом. «Пяток, еще пяток, а там — и старость... Нет, нечего ни ему, ни мне делать в Белых Скалах... Сегодня же поговорю обо всем с Борисом... Но как?» ее взяла досада: снова придется изобретать какие-нибудь «принципиальные» предлоги, выкручиваться, хитрить.. Насколько было бы удобней и проще, если бы могла быть вполне откровенной с ним, насколько эффективней могли бы они действовать во имя его будущего... «Нельзя! — сказала она себе. — А может быть?..» Она вспомнила их ночной разговор после партийного собрания... «Тоже ведь очень скользкий разговор... И обошлось. Может быть, уже можно, раз необходимо?» Елена Станиславовна колебалась. «Во всяком случае, я здесь больше не
остаюсь», — решила она. На мгновенье ей представилась Москва, гудящая площадь у Казанского вокзала, зал Консерватории, ВОКС, куда ее изредка приглашал старый знакомый — работник Министерства иностранных дел — на встречи с зарубежными гостями. «Туда... туда... Только там делается успех».
Ее размышления прервал телефонный звонок. С тяжелой головой она сняла трубку. Звонила Дуся Донцова. Она скороговоркой объяснила, что еще позавчера выписалась из больницы «здоровей здоровой» и что о ней не надо беспокоиться. Елена Станиславовна сказала, что очень рада (она и думать забыла о Дусе). Потом Дуся сообщила, что они с мужем собираются проведать Батырева, и Елена Станиславовна попросила передать лейтенанту привет. На том и кончилась беседа.
Был десятый час утра. За окном в сером воздухе перепархивали снежинки. Воробьиная стайка облепила ветки сосны.
В спальню вошла Катя, поздоровалась, чинно подала хозяйке стакан воды.
— Тебя, видно, так ничему и не научить, — с раздражением сказала Елена Станиславовна, выпив воду (полстакана натощак необходимы для пищеварения).— Сколько тебя учила: без блюдца не подавай.
Катя, потупившись, смолчала. Положив на подоконник тряпку, которую до этого прятала за спиной, она принялась убирать постель. Застлала простыни, вытрясла в коридоре одеяло, взбила подушки. Делала она свое дело старательно, но не быстро, и все время поглядывала на хозяйку, точно боялась ее окрика.
— Зачем тебе понадобилась пыльная тряпка? — сказала Елена Станиславовна. — Какая ты, Катя, неряха... Убери ее, пожалуйста!
Елена Станиславовна пошла в ванную мыться и пробыла там довольно долго. За это время Катя вытерла пыль в спальне, подала в столовую завтрак. Елена Станиславовна села за стол, посвежевшая, энергичная. Катя прислуживала. Домработнице полагалось питаться на кухне. Завтракая, Елена Станиславовна обдумала план действий: «Прежде всего написать письмо родителям Батырева, посоветовать им найти предлог вызвать сына в Москву (ему необходимо отдохнуть, подлечиться); заодно отправить посылку (мол, вместе с Ва-
дентином собирала). Затем обязательно поговорить с Борисом о своем отъезде (насколько откровенным будет разговор, подскажут обстоятельства). Перед отъездом уволить Катю (мало ли что наговорит девчонка мужу о Батыреве, когда хозяйки не будет дома). Мысли приняли стройный порядок, и Елена Станиславовна, казалось, обрела душевное равновесие. Отправив Катю закупить продукты на обед и ящик для посылки, она села за письменный стол.
К полудню ветер переменился, разорвал облака, проглянуло яркое солнце. Застучала по оконному карнизу редкая, но звонкая капель. Елена Станиславовна закончила письмо (образец тонкой дипломатии).
Вернулась Катя с румянцем во все щеки от ветра и ходьбы с маленьким ящиком из фанеры и полной кошелкой продуктов.
Запечатав письмо и запаковав в ящик ларец, трубку и еще несколько безделушек из моржовой кости, Елена Станиславовна надела кружевной фартучек, вышла на кухню и принялась стряпать, а Кате приказала убрать столовую.
Елене Станиславовне хотелось быть спокойной и выдержанной, но досада и злость кипели в ней сегодня, как кипит и клокочет в весеннюю пору вода под тонким ледяным покровом, стремясь вырваться наружу.
Увольнение домработницы Елена Станиславовна собиралась приурочить ко дню отъезда, но так уж случилось, что Катя, задев ногой за ковер, споткнулась и зацепила плечом статуэтку «Диана на охоте». Статуэтка покачнулась и, сорвавшись с подставки, вдребезги разбилась о пол.
Елена Станиславовна вошла в столовую в тот момент, когда Катя дрожащими руками собирала в передник черепки.
— Ну что же, — ледяным тоном проговорила Елена Станиславовна, с одного взгляда оценив положение. — Мне такие твои услуги больше не нужны. — Она взяла со стола сумку и, порывшись, протянула Кате сторублевку: — Вот возьми вперед за две недели... — и раздраженно добавила: — Да и чего ради я должна, терпеть твои взгляды исподлобья...
Катя зажала в кулаке деньги, подобрала передник с черепками к груди и молча отвернулась.
Елена Станиславовна с неприязнью глядела в спину девушки. «Пусть уходит. Днем раньше или днем позже, все равно. А сейчас есть благовидный предлог». Она спокойно вернулась к своим кулинарным занятиям.
Катя вошла в кухню уже в пальто и с чемоданом в руке.
— Вещи будете проверять, хозяйка?
— Нет, ступай. Если не устроишься, можешь прийти переночевать...
— Спасибо.
Катя ушла. Застучали ее каблучки в коридоре. Потом донесся грохот захлопнувшейся с силой двери. Елена Станиславовна поморщилась.
За окнами переливался и играл отсветами таявший снег, сверкала капель, свежо и чисто было в небе и ветер размашисто качал ветви деревьев. Елена Станиславовна почти тотчас же забыла о Кате. Снова почему-то вспомнились обрывки тревожного сна и увиденная в окно ночная дорога, словно залитая стеарином, с цепочкой электрических фонарей, уходящих куда-то вдаль. Эта дорога — в блеске и тенях — манила ее. «Опять фантазия!» — она даже отмахнулась, как от назойливой мухи. «Возраст у тебя, Лена, такой, что надо быть трезвой!..»— она усмехнулась не без горечи и стала мыть руки под краном, решив пойти на почту отправить посылку.
...Елена Станиславовна стояла у зеркала и осторожно подкрашивала модной фиолетовой помадой губы, когда в коридоре скрипнула дверь и щелкнул автоматический замок. В комнату заглянул Меркулов.
— Решил, Лена, обедать дома, — сказал он, раздеваясь в коридоре. Он вошел в спальню, обнял крепко жену. — Не виделись только сутки, а уже соскучился...
Елена Станиславовна молча подставила ему губы.
Меркулов вообще не любил косметики, а фиолетовой помады вовсе не терпел. Целуя жену, он не удержался и сказал:
— И охота тебе ходить с губами мертвеца. Она пожала плечами.
— Хочешь сотру? — Елена Станиславовна внимательно посмотрела на мужа.— У тебя, кажется, хорошее настроение?
Борис Осипович улыбнулся. Ему было приятно, что жена как бы читает все, что у него на душе. Да, он был доволен собой. Никакие соображения личного порядка не помешали ему прямо высказать начальнику штаба свой взгляд на их взаимоотношения... Казалось бы, мелочь, но как приятно чувствовать себя человеком принципиальным даже в мелочах.
— Настроение отличное, — сказал он. — Помаду можешь и не стирать. Все равно нравишься. — Он рассмеялся. — Сегодня прекрасная погода и, может быть, мы прогуляемся, — он снова обнял ее, заглядывая в глаза.
— Борис, не порть мне прическу... — Все сегодняшние размышления настроили ее против мужа, ей и так трудно было бы это скрыть. А тут еще его самодовольство, которое хоть кого выведет из себя.
— Я не вижу Кати, где она? — Борис Осипович поцеловал жену в шею и выглянул в коридор.
— Не ищи, я ее рассчитала, — сказала Елена Станиславовна.
— Почему?
— Она мне больше не нужна: неряха... К тому же разбила дорогую статуэтку.
Борис Осипович на мгновенье пожалел о Кате. Девушка казалась ему милой и симпатичной. «Впрочем, это дело Лены».
— Но как же ты обойдешься без домработницы? Красоту ведь надо беречь? — он шутя обнял жену за талию. На этот раз Елена Станиславовна не отстранилась.
— Да ведь я думаю скоро уехать в Москву... — она сказала это как бы между прочим.
— Постой, постой... — Меркулов нахмурился.—Это за какими такими песнями ты собираешься в столицу? Чепуха!.. Да я тебя никуда ни за какие блага от себя не отпущу. — Он прижал ее к себе. — И мне вообще начинают нравиться здесь и служба, и люди...
«Ого, он говорит об этом уже вторично», — подумала Елена Станиславовна. Такое примирение с действительностью ей казалось опасней даже служебных неудач.
— Поэтому мне и надо быть в Москве, друг мой, чтобы ты не застрял и не закис в Белых Скалах, — сказала Елена Станиславовна.
Борис Осипович снова рассмеялся. В черных его глазах зажегся огонек.
— В принципе я не против перевода. Но ты, моя родная, безнадежная фантазерка. Мою судьбу решает моя служба, а никак не твое проживание в Москве.
— Как сказать, — загадочно ответила Елена Станиславовна.
Он пристально поглядел на нее. Намек, скрытый в ее словах, был ему неприятен. Он снял руку с талии жены и спросил, скрывая за шуткой шевельнувшееся где-то на дне души раздражение:
— Ничего не понимаю, муж хочет есть, а жена наводит красоту перед зеркалом. Ты что куда собираешься?
— Да, хотела на почту отнести вот посылку и письмо, — она указала на ящик и конверт на столе. — Это заняло бы четверть часа. Но раз ты так голоден... — Она почему-то говорила о простых и обыденных вещах вызывающим тоном.
Настроение у Меркулова быстро портилось.
— Почему же, пожалуйста... могу и обождать,— сказал он подчеркнуто вежливо. — А кому письмо, посылка?
Елене Станиславовне сейчас доставляло удовольствие дразнить и злить мужа.
— Батыревым, в Москву! — вызов прозвучал в ее тоне еще явственней.
«Опять Батырев», — подумал Борис Осипович, вспомнив свой разговор с Серовым. Не хотелось ему сейчас касаться этой темы, надеялся он хорошо провести день с женой. Но в нем уже поднимался гнев.
— Что за посылки им. Лена? Какое у тебя с ними знакомство? — он даже развел руками. — И заодно объясни уж, зачем ты звонила Серову, ходатайствуя за Батырева? Судить его будем судом чести. А мне за такой звонок командующий выговаривал... — Меркулов еще сдерживался. Но гнев готов был прорваться. То, что его дом, его жена как-то непроизвольно оказались замешанными в историю с этим лейтенантом Батыревым, — еще куда ни шло. Но попытка Елены Станисла-
вовны оказать давление на командующего ставила его в явно ложное положение.
— Изволь отвечать, Лена, — добавил он настойчиво.
Елена Станиславовна спокойно поправила волосы.
— Посылку я посылаю по просьбе лейтенанта его родителям. А с Кириллом Георгиевичем был дружеский разговор. Мы с ним все-таки родственники... Я сказала, что Батырев не так уж виноват. Что надо поберечь авторитет его отца и не портить будущее молодому, офицеру. Что же тут плохого? Но твой командующий, вместо того чтобы...
— Какое тебе дело до Батырева? — перебил Меркулов.
Елена Станиславовна открыла банку с кремом.Она должна была чем-нибудь заниматься, чтобы казаться спокойной.
— Мы несем за него моральную ответственность перед родителями.
— Что значит «мы»?
Она осторожно натирала кремом лицо и, казалось, всецело была поглощена этим занятием.
— Я еще никогда не отделяла себя от тебя, и не думаю, чтобы ты этого хотел. Думаю, что без меня...
Его злили даже не столько ее слова, сколько тон, самоуверенный и безапелляционный. И еще больше, чем тон, то, что она даже не смотрела на него, а занималась в эту минуту своей дамской ерундой.
Он не удержался и стукнул кулаком по туалету так, что пудреницы, склянки и банки, стоявшие на нем, зазвенели.
— Должны же быть все-таки границы всему!.. Елена Станиславовна с усмешкой прислушалась к звону склянок и вдруг сказала:
— Что ж, поговорим о границах...
Сколько причин, прямых и косвенных, импульсов, отдаленных и близких, трезво учитываемых разумом и подсознательно воздействующих на чувство, порождают иной человеческий поступок!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59