В каюте Николаева Маратов, бросив на диван свой объемистый портфель, в котором он, помимо текстов лекций и блокнотов, возил с собой необходимые в дороге вещи: полотенце, зубную щетку, бритвенный прибор и носовые платки. Сняв шинель и с удовольствием оглядывая блистающее чистотой жилье, сказал:
— До чего же важная служба у вас, командиров. Л мы, политотдельцы, с корабля на корабль, как цыгане кочуем, в чужих каютах спим, за чужими столами работаем, другой раз так находишься и наговоришься, что ног под собой не чувствуешь, языком и то шевельнуть больно.
— Не жалуйся, Савва; от плохой жизни вот так, как ты, вширь не раздашься, — смеялся Николаев.
— Такая моя конституция, — Маратов сел на диванчик и, решив выяснить у Николаева все, что касается Кипарисова, спросил:—Что-то давно не встречался с твоим старшим помощником. Как ом, жив-здоров?
— В преотличном состоянии. Именинником ходит. Вчера его на партийном бюро из кандидатов в члены партии приняли.
— Ах, вот как, это хорошо... — сказал Маратов.— Значит, именинник...
То, что Маратов спросил о Кипарисове, удивило Николаева. В отношениях между пропагандистом и старшим помощником «Державного» не было ничего такого, что могло бы заставить их интересоваться друг другом.
Кипарисов, строгий хранитель и почитатель всех внешних форм офицерской этики, видевший в них импонирующую ему красоту морской службы, органически не мог понять Маратова с его фамильярностью в обращении с людьми. В свою очередь, Маратову была чужда холодная официальность Кипарисова (он считал ее сродни бюрократизму); сдержанность старшего помощника, граничащая с бесстрастностью, которой тот особенно гордился, по самой природе Маратова не могла быть ему понятна (он даже подозревал Кипарисова в позерстве). Поэтому, хотя Кипарисов и бы-
вал всегда безукоризненно вежлив с Маратовым, а Маратов ровен и тактичен в разговорах с Кипарисовым, Кипарисов относился к Маратову с едва заметной пренебрежительной снисходительностью человека с «военной косточкой» к политработнику, которого он не считал ни настоящим моряком, ни полноценным военным, Маратов же к Кипарисову— с оттенком добродушной иронии. Пожалуй, Кипарисов был единственным в соединении офицером, с которым Маратов никак не мог найти контакт.
— Что это ты вдруг заинтересовался моим старпомом? — спросил Николаев.
— По долгу службы, я должен знать людей.
— Не хитри, Савва, — перебил Николаев. Его лицо выражало такое откровенное сомнение в искренности пропагандиста, что Маратов тут же сказал:
— Ладно. Понимаешь, сколько я ни встречался с Кипарисовым, всегда мне казалось, что ходит он будто в павлиньих перьях. Мне они, признаться, не очень нравились. Может, поэтому не удавалось глубоко в него заглянуть.
— А зачем тебе заглядывать? Офицер он, как офицер, а насчет павлиньих перьев ты это зря сказал.
— Слушай, Олег, я же тебя официально спрашиваю. Николаев, однако, хотя и перестал улыбаться, сказал с легкой иронией:
— Ну, если официально, так ты мог бы аттестации почитать, я всегда ему давал отличные. Звание капитана третьего ранга он на днях получил. Все?
— Нет, не все. Ладно, давай начистоту. Аттестация— бумага, дело формальное, в ней всего не скажешь о человеке. Что же касается повышения в звании, то это, конечно, приятно, но... Словом, все это я говорю к тому, что есть возможность назначить Кипарисова командиром на один из эсминцев. Начпо не то, что в нем сомневается, а как-то неуверен. Так я его понял. Вот потому и разговор о Кипарисове идет как о коммунисте.— Маратов поглядел на дверь каюты, завешенную бархатной портьерой. Ему показалось, что за дверью кто-то стоит. Он хотел об этом сказать Николаеву, но тот в это время спросил:
— Значит, тебя он интересует только как коммунист?..
— Да... — сказал Маратов. — Но в этом понятии обобщаются все качества, имей это в виду. А у твоего старпома, я думаю , есть и теневые стороны?
Николаев задумался. Он писал в аттестациях, что Кипарисов заслуживает повышения. А это значило вероятное выдвижение его на должность командира корабля. Придя на место Высотина, Николаев полностью доверился своему старпому. Кипарисов охотно и, как полагал Николаев, даже с энтузиазмом правил корабельную службу. Поэтому вскоре между ними установились отличные взаимоотношения. Старший помощник изо всех сил старался показать себя образцовым, Николаев только и знал, что похваливал его. Не раз Николаев даже удивлялся: за какие такие грехи Высо-тин в свое время осуждал Кипарисова?
— О каких теневых сторонах ты говоришь? — спросил Николаев.
— Ну, — Маратов сделал неопределенный жест, — все же характер, манеры. В них, как ни говори, проявляется душа.
Николаев невольно улыбнулся и подумал: «Если бы должности давались по манерам и характеру, Маратову вообще не быть бы офицером». Затем сухо сказал:
— Видишь ли, Савва, о характере и манерах в таком, как у нас, разговоре судить можно только применительно к службе. Корабль наш передовой, и в этом есть заслуга Кипарисова. Больше того скажу, мне жаль с ним расставаться, да не в праве его задерживать.
— Можно подумать, что этот «сухарь» — твой друг? — Маратов пожал плечами.
— Те-те-те, — перебил Николаев, — да ты, Савва, относишься к нему недоброжелательно. Друзей мы выбираем не по уму, а по сердцу, и не всегда за достоинства, а на службе— доверяйся лишь разуму да фактам.
— Все это так... — начал было Маратов, но в эту минуту до него явственно донесся скрип двери. — Мне кажется, кто-то там есть, Олег.
— Сейчас посмотрю. — Николаев встал с кресла и раздвинул над дверью каюты портьеры. — Никого нет, видно, вестовой проходил.— Он захлопнул неплотно прикрытую дверь и, обернувшись к Маратову, закончил: — Все тебе что-то чудится, Савва. И вот с дверью,
и с Кипарисовым. Больше не хочу на эту тему разговаривать!
— Твоя воля, — сказал Маратов. — А как же насчет лекции, командир?
— Добро, — Николаев взглянул на часы. — Скоро обед. Подкрепимся, да и за дела.
...В это время Кипарисов, запершись в своей каюте, обдумывал создавшееся положение. Он только что случайно подслушал разговор между Маратовым и Николаевым. Кипарисов шел к Николаеву по делам. Подходя к каюте командира, он услышал раскатистый бас и замедлил шаг. «...Что это ты вдруг заинтересовался моим старпомом?» — спрашивал Николаев. «Есть возможность назначить его командиром корабля», — басил Маратов.
«Это они обо мне», — подумал Кипарисов. Он взялся было за ручку двери и даже слегка чуть больше приоткрыл ее, но затем, заколебавшись, отступил. Во всяком случае, полагалось, прежде чем войти, постучать в дверь. Кипарисов этого не сделал. Он сознавал, что поступок его дурен. И хотя по характеру своему он не был склонен ни к подслушиванию, ни к подглядыванию, ни к другим мелким порокам, и люди, обладающие такими пороками, вызывали в нем физическое отвращение, сейчас он не мог превозмочь себя. Им безраздельно владело жгучее любопытство. Чем же окончится этот разговор? Что скажет Маратов и что ему ответит Николаев? Он и презирал, и имеете с тем оправдывал себя. «Это решает мою судьбу». Он стоял точно пригвожденный к палубе, весь обратяеь в слух. Его лицо побледнело, а пальцы крепко сжимали папку с бумагами. «Ах, вот как?!» — сказал он, отходя от двери каюты. Услышанное вызвало в нем противоречивые чувства. Прежде всего, его охватила радость: «Наконец-то в штабе вспомнили обо мне. Я буду командиром!» Он уже слышал ласкающие его слух слова коротких служебных докладов и ответов: «Так-то и так-то, товарищ командир». «Есть, товарищ командир!» Командир, а не старший помощник! Он уже видел себя стоящим на мостике эсминца, равного по силе и боевой мощи «Державному». Эсминец, где он — единственный и полновластный хозяин, где каждое его слово — закон. Сбывается давнишняя мечта! А затем приятная взволнованность про-
шла, уступив место горечи и обиде. «Они еще сомневаются во мне... Неспроста явился этот Маратов, — раздумывал Кипарисов, сидя в кресле и металлической пилочкой подчищая длинный, холеный ноготь на мизинце. — Зачем нужно залезать ко мне в душу? Что им от меня надо?..»
Ему припомнился давнишний ночной разговор с Вы-сотиным. Он тогда чувствовал себя морально уничтоженным и решил заново внимательно присмотреться к Высотину. Шли недели за неделями, месяц за месяцем, Кипарисов старался выполнять все, что требовал командир, постепенно он научился даже предугадывать, что захочет Высотин и что скажет он в том или ином случае. Добившись этого, Кипарисов решил, что теперь понял Высотина, и стал подводить для себя итоги. Обдумывая все, он с интересом и некоторым удивлением отметил, что между его методом и методом Высотина, казалось, существенной разницы не было. Высотин, так же как и он, считал основой основ железную дисциплину на корабле, так же требовательно относился к нарушителям ее, так же как и он, ценил каждого матроса прежде всего по тому, как тот знает и выполняет свое дело на корабле. Разница, с точки зрения Кипарисова, заключалась лишь в том, что Высотин придавал большое значение таким вспомогательным средствам , как партийно-массовая работа, — собрания, газеты, беседы всякого рода. «Что ж, это надо учесть», — решил Кипарисов. С тех пор служба, у него пошла как будто гладко. Однако Кипарисов продолжал оставаться в одиночестве, ни с кем особенно не сближаясь. Да и трудно было бы ему кому-нибудь, кроме Марии, раскрыть все, что делалось у него на душе. Но и Мария была далека от него. Встречались они случайно в общественных местах — на улице, на верфи, в клубе, и Мария не делала никакого шага к сближению. Не решался сделать этот шаг и Кипарисов. Не то, чтобы он окончательно потерял уверенность в себе или веру в то, что Мария его любит, не то, чтобы он сам потерял к ней интерес, — нет. Он хорошо знал, что Мария, как бы спокойно она ни держалась при встречах, далеко не равнодушна к нему: она не умела скрыть волнения, когда он говорил, что как-нибудь зайдет навестить ее, он ловил порой издалека ее взгляд, печаль-
ный и испытующий, слышал, что живет она одиноко. Сам Кипарисов, насколько он был способен, любил теперь Марию больше, чем когда бы то ни было.
Однако он хорошо помнил их последний разговор в гостинице. И так же, как Кипарисов понял, что нужно Высотину, чтобы он был удовлетворен его службой, он инстинктивно чувствовал, чего ждет Мария. Кипарисов не хотел больше рисковать, не хотел терпеть неудачу. «Нужно, чтобы она верила с первой встречи, что мы будем связаны навсегда».
И он все откладывал решительное объяснение. Больших побед в его жизни не было. Наоборот, появились новые обиды.
Преемником Высотина на «Державном» стал Николаев. «А почему не назначили меня? — не раз спрашивал себя Кипарисов. — Это несправедливо!» Эти мысли изо дня в день терзали его болезненное самолюбие. И хотя при Николаеве он снова обрел былую самоуверенность, все же его неотступно грыз червь сомнения. «Я в опале, это ясно!» Свое теперешнее положение он саркастически охарактеризовал тремя «не»: не замечают, не выдвигают и не снимают.
Служить с Николаевым было куда легче, чем с Вы-сотиным. Высотин вмешивался во все и все проверял сам. Николаев вмешивался только тогда, когда ему докладывали, что дело обстоит плохо. Пели же у любого офицера в любом подразделении не было никаких происшествий и показатели были отличными, он не сомневался в них.
Кипарисов всеми силами старался поддержать добрую репутацию корабля. «Это шанс выдвинуться», — говорил он себе. Он твердо усвоил высотинское правило — использовать все меры для того, чтобы добиться отличной службы на корабле. И хотя он сам по-прежнему избегал задушевных бесед с подчиненными (такие беседы ему попросту не давались), он охотно прибегал к помощи политработников. Его полностью удовлетворял стиль руководства Николаева, предоставившего ему полную свободу действий. В то же время, однако, он и осуждал про себя ту легкость, с какой новый командир относился к службе. Выполняя за Николаева некоторые командирские обязанности, Кипарисов вначале был доволен и польщен доверием Николаева, оно тешило
его самолюбие, но потом он стал относиться к новому командиру менее уважительно, чем на первых порах, а позже, когда почувствовал себя незаменимым, стал иногда пренебрегать его указаниями, делая все на свой лад. Он втайне завидовал успехам Николаева в службе («пришел на все готовое»), его блестящему положению среди офицеров соединения, которым начштаба Панкратов не раз ставил Николаева в пример. Кипарисова раздражало и возмущало то обстоятельство, что он, считая себя сильнее Николаева, должен ему подчиняться. Таковы были те чувства, которые испытывал Кипарисов к своему командиру. Но об этом никто не догадывался и не мог знать: внешне Кипарисов вел себя с Николаевым почтительно-вежливо и свое мнение о командире никогда и никому не высказывал.
...Обдумывая подслушанный разговор, Кипарисов пришел к выводу, что должен действовать так, чтобы сегодня в наиболее выгодном свете показать себя Ма-ратову.
Успех первой его беседы с Маратовым, это хорошо понимал Кипарисов, будет в значительной мере зависеть от того, когда она произойдет. Если Маратов будет уверен в том, что Кипарисов ничего не знает о цели, с какой он прибыл на «Державный», его доверие к словам старшего помощника ничем не будет омрачено.
Едва закончился обед в кают-компании (а на обед Маратов явился с Николаевым), как Кипарисов подошел к пропагандисту.
— Савва Артемьевич, простите великодушно, — сказал он,— но, если у вас есть свободное время, хотелось бы потолковать.
Маратов был несколько удивлен этой просьбой, но, конечно, согласился пройти в каюту к Кипарисову.
— Савва Артемьевич,— продолжал Кипарисов, когда они удобно расположились в креслах и закурили, — почему работники политотдела, бывая на кораблях, часто пренебрегают старпомами?
— Что вы, Ипполит Аркадьевич, почему же пренебрегают? — «С какой это претензией он ко мне?» — подумал Маратов. — Это разве касается вас? — спросил он.
— И да и нет, — Кипарисов улыбнулся. — Я много размышлял над тем, что у нас еще нет настоящего полного единства даже в служебных отношениях между командными и политическими кадрами. Как много еще нужно сделать, чтобы наши командиры, порой целиком погрузившиеся в специальные технические вопросы, выработали в себе качества политработников-воспитателей, усвоили их опыт. И как полезно было бы помочь политработникам полностью овладеть всем опытом командиров — специалистов своего дела. — Вся тирада была подготовлена Кипарисовым заранее. Мысль была заимствована из статьи в последнем номере военного журнала, и он безошибочно рассчитал ее действие. Маратов ожидал от Кипарисова чего угодно, но только не размышлений по таким широким вопросам.
— Об этом и хотели со мной говорить?
— Конечно! — Кипарисов сощурил глаза от дыма. — О новом типе офицера, за который мы боремся.
Маратов все еще продолжал смотреть на Кипарисова удивленно и несколько подозрительно. Но на лице старшего помощника нельзя было прочесть ничего, кроме сосредоточенного внимания и интереса к теме разговора.
«Черт побери, может быть, Николаев прав? Я просто недоброжелательно отношусь к этому сухарю и потому не вижу его подлинных достоинств», — подумал Маратов и, докурив папиросу, сказал с уважением:
— То, над чем вы задумались, Ипполит Аркадьевич, очень важно для поенного дела. Скажу прямо, побольше бы наших офицеров так мыслили, как вы...
Серо-зеленая «Победа» долго колесила по улицам Белых Скал. Матрос-шофер проголодался и частенько поглядывал то на часы в машине (было уже шесть вечера, время ужина, установленное флотским порядком), то на сидящую рядом Елену Станиславовну.
«Победа» была закреплена за Меркуловым. По шоферскому обычаю матрос называл Меркулова хозяином. Жена Меркулова часто пользовалась машиной, следовательно, и она была хозяйкой шоферского времени.
Елена Станиславовна, откинувшись на мягкую спинку сиденья, со скучающим лицом глядела на улицы города. Она побывала в комиссионном магазине, купила две старые гравюры для кабинета Бориса Осиповича и фарфоровую статуэтку «Диана на охоте» в столовую; в лавке местной промкооперации — несколько красивых изделий из моржовой кости: ножик с тонкой резьбой, — на заснеженной равнине собачья упряжка, погоняемая каюром, тащит нарты; изящный ларец в виде кочевой юрты и, наконец, дорогую трубку с длинным причудливо изогнутым мундштуком. Эти предметы предназначались в подарок влиятельным московским знакомым. Среди них был и отец лейтенанта Батырева, страстный коллекционер трубок. Как передать ему подарок, Елена Станиславовна еще не знала. Но была уверена, что удобный случай представится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59