«Запрещаю!». Если же нельзя было запретить, оставалось только «умыть руки». Так поступил он на собрании и на заседании бюро, когда секретарем избрали Вы-сотина. Панкратов владел только одним способом скрывать свои тревоги, сомнения, переживания — замкнуться, как в броню, в строжайшую, до мелочности, уставную официальность. Этим способом он и пользовался. Для него здесь не было Кирилла Георгиевича Серова, Бориса Осиповича Меркулова, Андрея Константиновича Высотина, а только — командующий, начальник политотдела, помначштаба, имевшие определенные воинские
звания.Командующий, однако, не принял официального тона, предложенного Панкратовым. Выйдя из-за стола, он протянул ему руку и, усадив, сказал:
— Илья Потапович, надеюсь, у вас уже созрел замысел предстоящих боев по уничтожению эскадры «противника». Давайте-ка обсудим хотя бы главную его идею. Учение — не за горами. Пора приступить к разработке плана.
Панкратов еще более нахмурился и даже развел руками. Как человек дисциплинированный, он, конечно, готовился к такому разговору еще с того дня, когда Серов предупредил его о предстоящем «бое» с эскадрой, вооруженной всеми видами новейшего оружия, но слова «учение — не за горами» показались ему, по меньшей мере, странными.
— Что случилось, Илья Потапович? — спросил Серов.
— Вы разрешите мне высказать свое мнение?..
— Ну, конечно!
— Учение надо отложить, — сказал твердо Панкратов. — И я, признаюсь, был убежден, что вы уже приняли такое решение.
— Так, — протянул неопределенно Серов и перевел взгляд на Меркулова и Высотина. — А вы как считаете?
Высотин опустил глаза. Он заранее догадывался, какую позицию займет его непосредственный начальник. (О ней можно было судить хотя бы по тому, что Панкратов еще не заговаривал об учении с работниками штаба.) Мог бы Высотин без труда подсказать доводы, которые приведет Панкратов в пользу своего мнения. И хотя они не казались Высотину неопровержимыми, он не хотел противопоставлять себя начальнику штаба.
Меркулову смелость всегда была по сердцу. Сегодня он был настроен особенно решительно. Поэтому, выколачивая трубку о край пепельницы, он отрубил:
— Я за то, чтобы проводить учения немедля!
Панкратов хмуро поглядел на Меркулова и отвернулся от него. Тяжело двигая челюстью, он повторил упрямо и веско:
— Проводить учения неразумно. Часть сил еще занята спасением потерпевших бедствия. Подземные толчки могут повторяться. Сейчас даже точного прогноза погоды не получишь! Это, знаете, не учение, а задача со многими неизвестными. Вместо организованной проверки подготовленности соединения — случайность, помноженная на десять случайностей.
— А что если такой ситуацией, возникшей стихийно в природе, воспользовался бы настоящий противник или если бы нечто подобное возникло, скажем, в результате взрыва водородной бомбы? — спросил Меркулов.
— Да это ведь так, — тихо вставил Высотин.
Панкратов строго сказал:
— Нужны ли... все эти «если» да «если бы»? На учениях должно быть все классически ясно, условия типичные, а не черт знает что...
— Э, Илья Потапович, — не выдержал и вмешался Серов. — Как раз такое «черт знает что» и может стать типичным в будущей войне. По крайней мере, так я думаю.— Он решительно смахнул пепел с настольного стекла и закончил: — Командующий флотом поддерживает мою инициативу. Считает не только возможным, но и необходимым проводить учения в наиболее сложных условиях. Итак, прошу вас теперь, Илья Потапович, перейти к делу.
Панкратов пожал плечами, раскрыл папку, вытащил листок с заметками, подошел к висящей в каюте на переборке карте океанского побережья и, отдернув шелковую занавеску, сказал:
— Корабли предполагается сосредоточить вот здесь, — он указал на бухту Казацкую. — Пирсы там не пострадали от землетрясения. Штаб учитывает выгодное стратегическое расположение Казацкой. Противник не может не пройти мимо нее. Используя радиолокационные средства, всегда своевременно его обнаружим и атакуем вот в этом примерно районе, — короткий и толстый указательный палец с искривленным ногтем очертил кружок на карте, — атакуем и уничтожим...
Панкратов говорил, как мог, самоуверенно. Он был против учений, высказал свои соображения и считал, что таким образом исполнил свой первый долг. Если командующий хотел рисковать, это было его дело. Теперь уже Панкратов видел свой долг в том, чтобы создать условия, при которых роль случайностей свелась бы к минимуму, а соединение, подготовкой которого он руководил, выглядело как можно лучше.
— Будут какие-нибудь замечания к плану Ильи По-таповича? — спросил Серов Высотина. — Кстати, — добавил он, — пока решение не принято, прошу обсуждать свободно, не считаясь с должностями и званиями.— Голос Серова звучал ровно и спокойно.
Высотин вначале заколебался. Ему не хотелось быть выскочкой. Однако ведь у него свой, «высотинский» вариант учений. А замысел начальника штаба казался
ему шаблонным в самом худшем смысле слова. Трафаретность его была почти вызывающей. (Неужели Панкратов не смог ничего другого придумать? Или у него были свои скрытые соображения, о которых он умолчал?) Высотину хотелось бы сейчас не спорить с Панкратовым, а, наоборот, высказать свое уважение к человеку, который его многому научил. Но не спорить он не мог. Он встал и сказал четко и отрывисто:
— Я абсолютно не согласен. Мне кажется, в замысле начальника штаба есть, по крайней мере, два решающих просчета...
— Даже два, и оба решающие? — переспросил Панкратов сердито и насмешливо.
— Будем обсуждать спокойно. Продолжайте, Андрей Константинович, — вмешался Серов. — Так в чем же эти просчеты?
— Мне думается, нельзя концентрировать боевые силы в районе бухты Казацкой... У «противника» крейсера вооружены мощным новейшим реактивным оружием. Мы подставим под удар все соединение. Это во-первых. Во-вторых, Илья Потапович, видимо, считает, что «противник» направит все свои силы к одному из наших главных портов, и в соответствии с этим и построил план. А если противник поступит по-другому? Если часть его сил свяжет нас огневым боем на дальних дистанциях, а другая получит полную свободу действий на наших коммуникациях, в наших гаванях?..
Высотин говорил горячо, увлеченно. Он забыл о всех привходящих обстоятельствах. Сейчас для него уже не было важно то, что он спорил со своим начальником, не имело значения, скажется это или не скажется на их личных отношениях.
— Что же вы предлагаете? — спросил Серов.
— Предлагаю поступить так, как это делают рыбаки, — Высотин улыбнулся. — Мы должны забросить наш невод широко. Каждая наша боевая единица явится как бы ячейкой огромной сети. Находясь в больших и малых бухтах, удобных или даже неудобных, корабли будут скрыты до нужного решающего часа... Штаб затянет невод, и рыба никуда не уйдет... Противник вынужден будет принять бой.
Высотин, волнуясь, посмотрел на Меркулова, глаза которого блестели, а ноздри раздувались. Меркулов и
сам увлекся и сейчас забыл обо всем, что в последнее время отравляло ему жизнь. Зато Панкратов откровенно усмехнулся. «Рыбацкий невод» — хороша военная терминология». Высотин заметил усмешку, понял ее и подосадовал на себя. С юных лет осталась эта привычка к поэтическим сравнениям. Бывало они производили эффект, когда он читал популярные лекции или даже выступал на партактивах. Но здесь?..
— Конечно, то, что я сказал, только образное выражение общей идеи, — продолжал Высотин. С этой минуты он уже не позволял себе вольностей. Сухо перечислял бухты, названия кораблей, аэродромы... Обстоятельно мотивировал, почему в том или другом месте следует находиться тем или иным кораблям (учитывались скорость их хода, вооружение, наличие баз и многое другое). Чувствовалось, что в голове Высотина созрела не только общая идея, но весь план операции в главных его чертах.
— Решать победу будет и оперативность нашего штаба, и высокая дисциплина, четкость и боевая инициатива командиров наших кораблей... — закончил Высотин.— А в проверке этого, мне кажется, главный смысл будущего учения...
Меркулов одобрительно кивнул головой. Панкратов бесстрастно смотрел в потолок.
— Ваше слово, Илья Потапович, — проговорил Серов. Он никак не выразил своего отношения к мыслям Высотина.
Панкратов был человеком достаточно опытным, чтобы предвидеть по крайней мере первое возражение, которое высказал Высотин, достаточно объективным, чтобы оценить преимущества высотинского плана. Он вовсе не был настолько самолюбивым, чтобы считать свой замысел безукоризненным. И все-таки Панкратов был безгранично убежден в том, что его собственный план, при всех недостатках, был планом реальным, а вы-сотинский, при всех его кажущихся достоинствах, сомнительным.
— Возражения капитана второго ранга Высотина против моего замысла вескими не считаю... — сказал Панкратов. — Конечно, большие потери неизбежны. Но задача может быть выполнена. И учтите, товарищ адмирал,— Панкратов выложил свой главный козырь,—
мой замысел опирается на знакомые и хорошо отработанные штабом и кораблями действия. Победим или нет — гадать не хочу. Но ручаюсь, если только природа не подготовит нам никаких неожиданностей, все пройдет так, что штаб руководства высоко оценит выучку личного состава. Под планом же товарища Высотина нет твердого фундамента. Задача такого типа, как он предлагает, ни разу не отрабатывалась даже в нормальных условиях. Сумеем ли мы твердо диктовать волю кораблям, если не будем в состоянии учесть всех конкретных обстоятельств, в которых они окажутся в дальних гаванях? Примут ли верные решения командиры, если им будет предоставлена полная самостоятельность? Я мог бы поставить еще добрый десяток подобных вопросов. Но и так уже ясно, что попытка выполнить этот план приведет к неразберихе. — Панкратов замолчал. Внутри у него все бушевало. Огромных усилий стоило остаться спокойным. Либо его план будет принят и тогда он, вопреки всем случайностям, вновь докажет, что штаб да и соединение умеют работать четко, как испытанная машина, либо... Нет, второго он не хотел допускать и в мыслях.
И Высотин, и Меркулов оцепили всю серьезность доводов Панкратова. По существу он даже не пытался никого убедить в достоинствах своего замысла операции, он только показал, что не хочет выпускать синицу из рук, надеясь на журавля в небе.
Высотин понимал начальника штаба. «И в этом наша беда, в этом вина наша, что недостаточно готовили людей к сложным условиям, к тяготам современного боя», — подумал он.
Серов закурил папиросу. У него было одно преимущество перед всеми. Его решение созрело не сегодня. И все минусы и плюсы были уже учтены. То, что предложил Высотин в общих чертах, совпадало с тем, что продумал Серов сам вчера, те возражения, которые приводил Панкратов, он уже выдвигал перед собой. И хотя, конечно, он как командующий более всех других отвечал за успех или неуспех соединения, спор, который вели его подчиненные, давал только возможность еще раз проверить каждого из них.
— Ну вот что, товарищи, — сказал Серов. — Илью Потаповича я, кажется, сегодня, как и всегда, должен
бы благодарить за то, что он оберегает честь соединения от неприятных случайностей. Сделать это, однако, не могу. Хочу, чтобы мы выиграли бой, настоящий, серьезный, вполне современный. И проверить соединение хочу в таком бою без скидок. Я стою за общую идею, высказанную Андреем Константиновичем. — Бросив взгляд на помрачневшее лицо Панкратова, Серов неожиданно добавил: — Начальнику штаба обижаться, по-моему, не следует, он сделал большое дело, воспитав себе достойного заместителя.
Панкратов и Высотин ушли от Серова перед самым ужином, когда все важные задачи, связанные с предстоящим учением, были поставлены. Меркулова Серов задержал, чем тот был чрезвычайно доволен. Это выглядело так, как будто оставались вопросы столь серьезные, что о них можно было разговаривать только наедине.
Меркулов, едва за Панкратовым закрылась дверь,сказал:
— Тяжеловат на подъем стал наш Потапыч, стареет на глазах... — он чувствовал, что только подводит итог тем мыслям, какие были у командующего, хотя он и не высказал и не мог, наверно, их высказать с такой определенностью.
Серова покоробило. «Не полагалось бы Меркулову об этом говорить. А если уж и говорить, то не в таком тоне...»
— Но вы же раньше поддерживали Илью Потаповича, — сказал он.
— Только до тех пор, пока считал, что он в чем-то главном прав, — ответил Меркулов.
Серов покачал головой.
— Предстоящее учение будет проверкой не только для штаба, но и для политотдела, — сказал он. — Учтите это. Меня, признаться, смущает, что вы высказываетесь о начальнике штаба с такой категоричностью... вроде «с катушек долой!». Будто сами ни в чем не ошибались.
Меркулов вспыхнул и встал с кресла.
— Товарищ командующий!.. Я...
— Не сейчас, не сейчас, — перебил, поднимаясь, Серов. — Только после размышлений.
Провожая Меркулова до дверей, Серов заметил как бы невзначай:
— У меня был разговор с вашей женой, Борис Осипович. Вы уж передайте ей мои извинения за резкость. Я ведь ей многим обязан как добровольной и бескорыстной переводчице.
Меркулов остановился и спросил, нахмурившись:
— Какой разговор, товарищ командующий? — он готов был вступиться за честь жены.
— Видимо, по женскому мягкосердечию она хлопотала передо мной за лейтенанта Батырева. Упирала на то, что вы да и я отвечаем за него перед отцом. Просила оставить его дело без последствий. Мне показалась ее просьба слишком настойчивой, и я был недостаточно вежлив.
Меркулов закусил губу. «Как она посмела... и не посоветовавшись...»
— Я ничего не знал и ничего не понимаю! — сказал он.
— Надеюсь, так. А извинения все-таки передайте.
— Обязательно. — Меркулов вышел из салона.
Оставшись один, Серов еще раз подумал о начальнике политотдела: «И опытный человек, и бесстрашный, но не слишком ли самоуверен? И честен ли до конца перед самим собой?».
...Серов вытащил из ящика письменного стола свою работу. Давно уже он к. ней не прикасался. Хотелось многие ее мысли воплотить в жизнь. Пуще того, хотелось ее закончить, хотя бы для этого пришлось не досыпать ночами. «Л Мария? — вдруг снова подумал он и остановил себя. — Нет, довольно уже о Марии. У нее своя жизнь. У меня — своя».
Выйдя от Серова, Панкратов спустился по узкому трапу в почти квадратное, выкрашенное в темно-красный цвет, пустое, гудящее вентиляторами и темное, как погреб, продуваемое сквозняком помещение с двумя яйцеобразными открытыми железными дверями; чуть пригнувшись, он прошел в одну из них и миновал просторный матросский кубрик, где за длинным столом, с
темной, словно из фибры, крышкой несколько матросов играли в домино, а другие, сидя и стоя возле рундуков, разговаривали о своем. Матросы подтянулись и примолкли, когда он проходил мимо. Затем Панкратов пересек коридорчик, жаркий и душный от проходящей дымовой трубы, и, снова поднявшись по трапу, вышел в другой длинный коридор, ярко освещенный цепочкой сияющих плафонов. Здесь размещались каюты штабных флагманских специалистов, старших офицеров «Морской державы» и политотдельцев.
У опечатанной сургучной печатью двери недвижимо стоял в бушлате и бескозырке часовой, положив руки на висящий у груди, поблескивающий вороненой сталью автомат. Молодое, румяное, чуть курносое лицо часового с широко открытыми глазами при виде начштаба будто окаменело...
Властно, без стука, Панкратов заходил то в одну, то в другую каюту флагманских специалистов, задавал каждому из них два — три вопроса и, выяснив, чем они заняты, уходил. Потом он направился к дежурному по соединению, застал его разговаривающим с приятелем-офицером в коридоре и резко отчитал.
Только убедившись в том, что служба идет как положено и железный уставной порядок ни в чем не нарушается, Панкратов еще более угрюмым и усталым вернулся в свою каюту. Приказав вестовому пригласить Высотина, он тяжело опустился в кресло за письменным столом. Пошарив в кармане кителя, достал и машинально сунул в рот трубку. «Вы воспитали себе достойного заместителя», — эта фраза, которой Серов как бы подвел итог всему давешнему разговору, не выходила из головы Панкратова. Она мучила его, будто в ней воплотились разом и укоры, прозвучавшие в словах Серова на партсобрании, и позор Николаева, и непонятная отчужденность Меркулова, и сегодняшнее его, Панкратова, поражение в споре с Высотиным. Конечно, слова командующего можно было понимать и прямо, как признание заслуг, можно было и усмотреть в них желание Серова «позолотить пилюлю» (дескать, успехи Высотина— твои успехи). Но Панкратову чудилось за словом «заместитель» другое — «преемник».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
звания.Командующий, однако, не принял официального тона, предложенного Панкратовым. Выйдя из-за стола, он протянул ему руку и, усадив, сказал:
— Илья Потапович, надеюсь, у вас уже созрел замысел предстоящих боев по уничтожению эскадры «противника». Давайте-ка обсудим хотя бы главную его идею. Учение — не за горами. Пора приступить к разработке плана.
Панкратов еще более нахмурился и даже развел руками. Как человек дисциплинированный, он, конечно, готовился к такому разговору еще с того дня, когда Серов предупредил его о предстоящем «бое» с эскадрой, вооруженной всеми видами новейшего оружия, но слова «учение — не за горами» показались ему, по меньшей мере, странными.
— Что случилось, Илья Потапович? — спросил Серов.
— Вы разрешите мне высказать свое мнение?..
— Ну, конечно!
— Учение надо отложить, — сказал твердо Панкратов. — И я, признаюсь, был убежден, что вы уже приняли такое решение.
— Так, — протянул неопределенно Серов и перевел взгляд на Меркулова и Высотина. — А вы как считаете?
Высотин опустил глаза. Он заранее догадывался, какую позицию займет его непосредственный начальник. (О ней можно было судить хотя бы по тому, что Панкратов еще не заговаривал об учении с работниками штаба.) Мог бы Высотин без труда подсказать доводы, которые приведет Панкратов в пользу своего мнения. И хотя они не казались Высотину неопровержимыми, он не хотел противопоставлять себя начальнику штаба.
Меркулову смелость всегда была по сердцу. Сегодня он был настроен особенно решительно. Поэтому, выколачивая трубку о край пепельницы, он отрубил:
— Я за то, чтобы проводить учения немедля!
Панкратов хмуро поглядел на Меркулова и отвернулся от него. Тяжело двигая челюстью, он повторил упрямо и веско:
— Проводить учения неразумно. Часть сил еще занята спасением потерпевших бедствия. Подземные толчки могут повторяться. Сейчас даже точного прогноза погоды не получишь! Это, знаете, не учение, а задача со многими неизвестными. Вместо организованной проверки подготовленности соединения — случайность, помноженная на десять случайностей.
— А что если такой ситуацией, возникшей стихийно в природе, воспользовался бы настоящий противник или если бы нечто подобное возникло, скажем, в результате взрыва водородной бомбы? — спросил Меркулов.
— Да это ведь так, — тихо вставил Высотин.
Панкратов строго сказал:
— Нужны ли... все эти «если» да «если бы»? На учениях должно быть все классически ясно, условия типичные, а не черт знает что...
— Э, Илья Потапович, — не выдержал и вмешался Серов. — Как раз такое «черт знает что» и может стать типичным в будущей войне. По крайней мере, так я думаю.— Он решительно смахнул пепел с настольного стекла и закончил: — Командующий флотом поддерживает мою инициативу. Считает не только возможным, но и необходимым проводить учения в наиболее сложных условиях. Итак, прошу вас теперь, Илья Потапович, перейти к делу.
Панкратов пожал плечами, раскрыл папку, вытащил листок с заметками, подошел к висящей в каюте на переборке карте океанского побережья и, отдернув шелковую занавеску, сказал:
— Корабли предполагается сосредоточить вот здесь, — он указал на бухту Казацкую. — Пирсы там не пострадали от землетрясения. Штаб учитывает выгодное стратегическое расположение Казацкой. Противник не может не пройти мимо нее. Используя радиолокационные средства, всегда своевременно его обнаружим и атакуем вот в этом примерно районе, — короткий и толстый указательный палец с искривленным ногтем очертил кружок на карте, — атакуем и уничтожим...
Панкратов говорил, как мог, самоуверенно. Он был против учений, высказал свои соображения и считал, что таким образом исполнил свой первый долг. Если командующий хотел рисковать, это было его дело. Теперь уже Панкратов видел свой долг в том, чтобы создать условия, при которых роль случайностей свелась бы к минимуму, а соединение, подготовкой которого он руководил, выглядело как можно лучше.
— Будут какие-нибудь замечания к плану Ильи По-таповича? — спросил Серов Высотина. — Кстати, — добавил он, — пока решение не принято, прошу обсуждать свободно, не считаясь с должностями и званиями.— Голос Серова звучал ровно и спокойно.
Высотин вначале заколебался. Ему не хотелось быть выскочкой. Однако ведь у него свой, «высотинский» вариант учений. А замысел начальника штаба казался
ему шаблонным в самом худшем смысле слова. Трафаретность его была почти вызывающей. (Неужели Панкратов не смог ничего другого придумать? Или у него были свои скрытые соображения, о которых он умолчал?) Высотину хотелось бы сейчас не спорить с Панкратовым, а, наоборот, высказать свое уважение к человеку, который его многому научил. Но не спорить он не мог. Он встал и сказал четко и отрывисто:
— Я абсолютно не согласен. Мне кажется, в замысле начальника штаба есть, по крайней мере, два решающих просчета...
— Даже два, и оба решающие? — переспросил Панкратов сердито и насмешливо.
— Будем обсуждать спокойно. Продолжайте, Андрей Константинович, — вмешался Серов. — Так в чем же эти просчеты?
— Мне думается, нельзя концентрировать боевые силы в районе бухты Казацкой... У «противника» крейсера вооружены мощным новейшим реактивным оружием. Мы подставим под удар все соединение. Это во-первых. Во-вторых, Илья Потапович, видимо, считает, что «противник» направит все свои силы к одному из наших главных портов, и в соответствии с этим и построил план. А если противник поступит по-другому? Если часть его сил свяжет нас огневым боем на дальних дистанциях, а другая получит полную свободу действий на наших коммуникациях, в наших гаванях?..
Высотин говорил горячо, увлеченно. Он забыл о всех привходящих обстоятельствах. Сейчас для него уже не было важно то, что он спорил со своим начальником, не имело значения, скажется это или не скажется на их личных отношениях.
— Что же вы предлагаете? — спросил Серов.
— Предлагаю поступить так, как это делают рыбаки, — Высотин улыбнулся. — Мы должны забросить наш невод широко. Каждая наша боевая единица явится как бы ячейкой огромной сети. Находясь в больших и малых бухтах, удобных или даже неудобных, корабли будут скрыты до нужного решающего часа... Штаб затянет невод, и рыба никуда не уйдет... Противник вынужден будет принять бой.
Высотин, волнуясь, посмотрел на Меркулова, глаза которого блестели, а ноздри раздувались. Меркулов и
сам увлекся и сейчас забыл обо всем, что в последнее время отравляло ему жизнь. Зато Панкратов откровенно усмехнулся. «Рыбацкий невод» — хороша военная терминология». Высотин заметил усмешку, понял ее и подосадовал на себя. С юных лет осталась эта привычка к поэтическим сравнениям. Бывало они производили эффект, когда он читал популярные лекции или даже выступал на партактивах. Но здесь?..
— Конечно, то, что я сказал, только образное выражение общей идеи, — продолжал Высотин. С этой минуты он уже не позволял себе вольностей. Сухо перечислял бухты, названия кораблей, аэродромы... Обстоятельно мотивировал, почему в том или другом месте следует находиться тем или иным кораблям (учитывались скорость их хода, вооружение, наличие баз и многое другое). Чувствовалось, что в голове Высотина созрела не только общая идея, но весь план операции в главных его чертах.
— Решать победу будет и оперативность нашего штаба, и высокая дисциплина, четкость и боевая инициатива командиров наших кораблей... — закончил Высотин.— А в проверке этого, мне кажется, главный смысл будущего учения...
Меркулов одобрительно кивнул головой. Панкратов бесстрастно смотрел в потолок.
— Ваше слово, Илья Потапович, — проговорил Серов. Он никак не выразил своего отношения к мыслям Высотина.
Панкратов был человеком достаточно опытным, чтобы предвидеть по крайней мере первое возражение, которое высказал Высотин, достаточно объективным, чтобы оценить преимущества высотинского плана. Он вовсе не был настолько самолюбивым, чтобы считать свой замысел безукоризненным. И все-таки Панкратов был безгранично убежден в том, что его собственный план, при всех недостатках, был планом реальным, а вы-сотинский, при всех его кажущихся достоинствах, сомнительным.
— Возражения капитана второго ранга Высотина против моего замысла вескими не считаю... — сказал Панкратов. — Конечно, большие потери неизбежны. Но задача может быть выполнена. И учтите, товарищ адмирал,— Панкратов выложил свой главный козырь,—
мой замысел опирается на знакомые и хорошо отработанные штабом и кораблями действия. Победим или нет — гадать не хочу. Но ручаюсь, если только природа не подготовит нам никаких неожиданностей, все пройдет так, что штаб руководства высоко оценит выучку личного состава. Под планом же товарища Высотина нет твердого фундамента. Задача такого типа, как он предлагает, ни разу не отрабатывалась даже в нормальных условиях. Сумеем ли мы твердо диктовать волю кораблям, если не будем в состоянии учесть всех конкретных обстоятельств, в которых они окажутся в дальних гаванях? Примут ли верные решения командиры, если им будет предоставлена полная самостоятельность? Я мог бы поставить еще добрый десяток подобных вопросов. Но и так уже ясно, что попытка выполнить этот план приведет к неразберихе. — Панкратов замолчал. Внутри у него все бушевало. Огромных усилий стоило остаться спокойным. Либо его план будет принят и тогда он, вопреки всем случайностям, вновь докажет, что штаб да и соединение умеют работать четко, как испытанная машина, либо... Нет, второго он не хотел допускать и в мыслях.
И Высотин, и Меркулов оцепили всю серьезность доводов Панкратова. По существу он даже не пытался никого убедить в достоинствах своего замысла операции, он только показал, что не хочет выпускать синицу из рук, надеясь на журавля в небе.
Высотин понимал начальника штаба. «И в этом наша беда, в этом вина наша, что недостаточно готовили людей к сложным условиям, к тяготам современного боя», — подумал он.
Серов закурил папиросу. У него было одно преимущество перед всеми. Его решение созрело не сегодня. И все минусы и плюсы были уже учтены. То, что предложил Высотин в общих чертах, совпадало с тем, что продумал Серов сам вчера, те возражения, которые приводил Панкратов, он уже выдвигал перед собой. И хотя, конечно, он как командующий более всех других отвечал за успех или неуспех соединения, спор, который вели его подчиненные, давал только возможность еще раз проверить каждого из них.
— Ну вот что, товарищи, — сказал Серов. — Илью Потаповича я, кажется, сегодня, как и всегда, должен
бы благодарить за то, что он оберегает честь соединения от неприятных случайностей. Сделать это, однако, не могу. Хочу, чтобы мы выиграли бой, настоящий, серьезный, вполне современный. И проверить соединение хочу в таком бою без скидок. Я стою за общую идею, высказанную Андреем Константиновичем. — Бросив взгляд на помрачневшее лицо Панкратова, Серов неожиданно добавил: — Начальнику штаба обижаться, по-моему, не следует, он сделал большое дело, воспитав себе достойного заместителя.
Панкратов и Высотин ушли от Серова перед самым ужином, когда все важные задачи, связанные с предстоящим учением, были поставлены. Меркулова Серов задержал, чем тот был чрезвычайно доволен. Это выглядело так, как будто оставались вопросы столь серьезные, что о них можно было разговаривать только наедине.
Меркулов, едва за Панкратовым закрылась дверь,сказал:
— Тяжеловат на подъем стал наш Потапыч, стареет на глазах... — он чувствовал, что только подводит итог тем мыслям, какие были у командующего, хотя он и не высказал и не мог, наверно, их высказать с такой определенностью.
Серова покоробило. «Не полагалось бы Меркулову об этом говорить. А если уж и говорить, то не в таком тоне...»
— Но вы же раньше поддерживали Илью Потаповича, — сказал он.
— Только до тех пор, пока считал, что он в чем-то главном прав, — ответил Меркулов.
Серов покачал головой.
— Предстоящее учение будет проверкой не только для штаба, но и для политотдела, — сказал он. — Учтите это. Меня, признаться, смущает, что вы высказываетесь о начальнике штаба с такой категоричностью... вроде «с катушек долой!». Будто сами ни в чем не ошибались.
Меркулов вспыхнул и встал с кресла.
— Товарищ командующий!.. Я...
— Не сейчас, не сейчас, — перебил, поднимаясь, Серов. — Только после размышлений.
Провожая Меркулова до дверей, Серов заметил как бы невзначай:
— У меня был разговор с вашей женой, Борис Осипович. Вы уж передайте ей мои извинения за резкость. Я ведь ей многим обязан как добровольной и бескорыстной переводчице.
Меркулов остановился и спросил, нахмурившись:
— Какой разговор, товарищ командующий? — он готов был вступиться за честь жены.
— Видимо, по женскому мягкосердечию она хлопотала передо мной за лейтенанта Батырева. Упирала на то, что вы да и я отвечаем за него перед отцом. Просила оставить его дело без последствий. Мне показалась ее просьба слишком настойчивой, и я был недостаточно вежлив.
Меркулов закусил губу. «Как она посмела... и не посоветовавшись...»
— Я ничего не знал и ничего не понимаю! — сказал он.
— Надеюсь, так. А извинения все-таки передайте.
— Обязательно. — Меркулов вышел из салона.
Оставшись один, Серов еще раз подумал о начальнике политотдела: «И опытный человек, и бесстрашный, но не слишком ли самоуверен? И честен ли до конца перед самим собой?».
...Серов вытащил из ящика письменного стола свою работу. Давно уже он к. ней не прикасался. Хотелось многие ее мысли воплотить в жизнь. Пуще того, хотелось ее закончить, хотя бы для этого пришлось не досыпать ночами. «Л Мария? — вдруг снова подумал он и остановил себя. — Нет, довольно уже о Марии. У нее своя жизнь. У меня — своя».
Выйдя от Серова, Панкратов спустился по узкому трапу в почти квадратное, выкрашенное в темно-красный цвет, пустое, гудящее вентиляторами и темное, как погреб, продуваемое сквозняком помещение с двумя яйцеобразными открытыми железными дверями; чуть пригнувшись, он прошел в одну из них и миновал просторный матросский кубрик, где за длинным столом, с
темной, словно из фибры, крышкой несколько матросов играли в домино, а другие, сидя и стоя возле рундуков, разговаривали о своем. Матросы подтянулись и примолкли, когда он проходил мимо. Затем Панкратов пересек коридорчик, жаркий и душный от проходящей дымовой трубы, и, снова поднявшись по трапу, вышел в другой длинный коридор, ярко освещенный цепочкой сияющих плафонов. Здесь размещались каюты штабных флагманских специалистов, старших офицеров «Морской державы» и политотдельцев.
У опечатанной сургучной печатью двери недвижимо стоял в бушлате и бескозырке часовой, положив руки на висящий у груди, поблескивающий вороненой сталью автомат. Молодое, румяное, чуть курносое лицо часового с широко открытыми глазами при виде начштаба будто окаменело...
Властно, без стука, Панкратов заходил то в одну, то в другую каюту флагманских специалистов, задавал каждому из них два — три вопроса и, выяснив, чем они заняты, уходил. Потом он направился к дежурному по соединению, застал его разговаривающим с приятелем-офицером в коридоре и резко отчитал.
Только убедившись в том, что служба идет как положено и железный уставной порядок ни в чем не нарушается, Панкратов еще более угрюмым и усталым вернулся в свою каюту. Приказав вестовому пригласить Высотина, он тяжело опустился в кресло за письменным столом. Пошарив в кармане кителя, достал и машинально сунул в рот трубку. «Вы воспитали себе достойного заместителя», — эта фраза, которой Серов как бы подвел итог всему давешнему разговору, не выходила из головы Панкратова. Она мучила его, будто в ней воплотились разом и укоры, прозвучавшие в словах Серова на партсобрании, и позор Николаева, и непонятная отчужденность Меркулова, и сегодняшнее его, Панкратова, поражение в споре с Высотиным. Конечно, слова командующего можно было понимать и прямо, как признание заслуг, можно было и усмотреть в них желание Серова «позолотить пилюлю» (дескать, успехи Высотина— твои успехи). Но Панкратову чудилось за словом «заместитель» другое — «преемник».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59