Как раз посредине коридора находился небольшой холл, нечто вроде комнаты отдыха для выздоравливающих. Здесь стоял диван, мяг-
кие кресла, на столе лежали журналы, газеты, шахматы. Сюда и направился командующий. В холле было пусто, только один больной, молодой парень, читал журнал, сидя в кресле и положив кажущуюся непомерно распухшей ногу в гипсовой повязке на табурет. Рядом с креслом стояли костыли. Парень, видимо, в лицо узнал адмирала, хотел по привычке вскочить. Нога в гипсе со стуком ударилась об пол.
— Ну что же это вы? — с сожалением произнес Серов. Он помог больному положить ногу на табурет и спросил:— С корабля?
— Так точно, товарищ адмирал, старшина второй статьи Канчук с «Дерзновенного», — ответил, как отрапортовал, больной.
— А мы ведь здесь без погонов и без чинов... Нет ли у вас, старшина, какого-нибудь курева?
Канчук с готовностью полез в карман пижамы, вытащил пачку «Беломора» и вдруг заколебался.
— Что такое? — подосадовал Серов.
— Наверно, вам запрещено. Получается, вроде нарушения...
Серов рассмеялся.
— Эх, куда пи шло, парушу.— Он взял папиросу, старшина чиркнул спичкой.
Серов, страстный курильщик, задымил впервые за время болезни. От слабости у него приятно чуть-чуть закружилась голова. В халате, осунувшийся и похудевший, он потерял былую военную выправку и осанку. Канчук тоже закурил и, поглядывая на Серова, вдруг сказал обнадеживающе:
— Л вы уже на поправку пошли, товарищ адмирал.
— Пошел, пошел. — Серов любил беседовать запросто с матросами.— Ну, как служится на «Дерзновенном»?
— Моряк спит, а служба идет, — пошутил Канчук.— Да вот недавно были мы в Безымянной бухте, — в его глазах зажегся веселый огонек.—Туда еще ни один корабль не заходил. А все наш командир...
— Ну... — чуть усмехнулся Серов. Канчук обиделся за Светова.
— Вот, как хотите, товарищ адмирал, а такого командира, как наш, капитан второго ранга Светов, мне за свою жизнь видеть не приходилось.
— Жизнь у вас не ахти какая большая, но то, что вы любите командира, — хорошо, — сказал задумчиво Серов. — Однако ж расскажите поподробнее о походе.— Ему хотелось сейчас говорить о море, о морской нелегкой службе. — Да и о своем необыкновенном командире корабля.
Канчук задумался. Легко ли разговаривать с адмиралом о таком серьезном деле? Еще впросак попадешь. Но Канчук не мог не воспользоваться случаем рассказать о походе так, чтобы командующий почувствовал настоящую цену «Дерзновенному» и его гвардейцам.
...Каждый матрос знает о корабельных делах всегда гораздо больше, чем думают его начальники. Крепко дружат между собой моряки из разных боевых частей и подразделений, есть у них приятели на других кораблях, и в штабе, и в политотделе. Путями, не всегда легко обнаруживаемыми, то, что обсуждается в кают-компаниях, становится известно и в кубриках.
Кому, начинавшему службу па флоте с азов, не памятна такая картина. Ночь. Кубрик. Тусклый свет лампочки. Последние минуты перед отбоем. Тихие разговоры. Кто-то читает другу письмо с родины, кто-то делится воспоминаниями о девушке, двое книжников и мудрецов спорят о том, что есть «диалектика», спорят достаточно громко, чтобы все слышали, какой умный разговор они ведут. И вдруг кто-нибудь произносит: «А мне сегодня один старшина из штабной команды говорил: «Был вашему бате «фитиль» — «завалили», мол, вы стрельбу...» И сразу, как по мановению волшебного жезла, посторонние разговоры прерываются и завязывается отчаянный спор о судьбе корабля. И тут будущие старшины, офицеры и адмиралы развивают смелые тактические планы, не боясь оспорить самые авторитетные мнения. Пусть многие их суждения опрометчивы и незрелы, но зато порой выявляется и такое понимание тонкостей службы, скрытых, часто неизвестных начальству причин успехов или неудач тех или иных стрельб, сложного маневрирования, что, право, даже большие военные авторитеты могли бы многому поучиться, присутствуй они в часы этих ночных разговоров.
Специальность сигнальщика нисколько не мешала Канчуку быть в курсе всего, что делалось, скажем, в электромеханической боевой части. В рундуке Канчука рядом с «Тремя мушкетерами», «Чапаевым», «Путешествием вокруг света на «Коршуне» можно было бы обнаружить учебники по тактике. Он давно и твердо решил когда-нибудь пойти в военно-морское училище и так же твердо решил не торопиться: сесть за парту, зная морскую практику назубок, постигнуть теорию не слепо, а критически. Может быть, в этом стремлении Канчука и было что-то от мальчишеской самоуверенно-зная морскую практику назубок, постигнуть теорию не плохо и о плаванье «Дерзновенного» имел собственное мнение. А так как это мнение выкристаллизовалось в спорах и разговорах в кубрике, то оно было по существу мнением всего матросского коллектива «Дерзновенного».
— Что вас смущает? — спросил Серов задумавшегося старшину.
— Не знаю, с чего начинать...
Серов внимательно посмотрел на него. «Боится, что я могу его одернуть». Меж тем интерес к тому, что мог рассказать моряк, у Серова все возрастал.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Алексеем...
— Ну, а меня называйте Кириллом Георгиевичем. И давайте-ка, как больной с больным, или лучше, как моряк с моряком, без чинов, просто по-дружески. Идет, Алеша?
— Есть, Кирилл Георгиевич, — Канчук ухмыльнулся и, смело посмотрев прямо в глаза Серову, добавил: — Только чур не обижаться и не сердиться.
Серов кивнул:
— По рукам!
То, что рассказал Канчук командующему, уже известно читателю. И новшества, введенные на «Дерзновенном», и его поход, и то, как вместо высадки десанта в Птичьих Камнях «Дерзновенному» пришлось конвоировать транспорт (последнее рассказали Канчуку друзья, приходившие его навещать). И он не скрыл, что считает это обидным и несправедливым.
Серов,- слушая, мысленно сопоставлял рассказ старшины с тем, что было сказано о Светове в том коротком обзорном докладе, который давеча сделал ему Панкратов. Начальник штаба упомянул о разведке, про-
веденной «Дерзновенным», как о чем-то незначительном, замыслы Светова, то новое, что было у него на корабле, охарактеризовал как «фокусы-покусы» (так он и выразился). Обвинил командира «Дерзновенного» в том, что он без нужды заставляет людей рисковать жизнью. Между тем из рассказа Канчука вырисовывалась совсем иная картина. Старшина был явно весьма толковый, хотя, конечно, доверять его восприятию целиком нельзя было. Он не мог знать и оценить весь замысел командования в ходе учений, но его слова заставляли задуматься. Серов слишком хорошо знал, как велика привычная сила инерции... Ему неожиданно пришла в голову мысль: — «В книге ратую за новое, а в соединении позволяю не давать ему ходу?»
— Одно мне неясно,— сказал Серов. — Вот вы, Алеша, говорите, что преодолеть горный перевал из Безымянной бухты было не так уж тяжело, а сами едва не погибли. Как же так случилось?
— Горный перевал тут ни при чем, — ответил Канчук,— это я переоценил свои силы, не нужно было на обледенелую скалу лезть... но врачи говорят, я скоро танцевать буду...
В коридоре показалась сестра, разыскивавшая Серова.
— Ну как вам не стыдно, товарищ адмирал, пожалуйте-ка в палату, в постель.
Серов, поднимаясь, шутливо подмигнул Канчуку:
— Вот видите, какой же я здесь командующий...
Наконец, Серова выписали из госпиталя. За ним пришла машина, но ему вовсе не хотелось пользоваться ею, отгораживаться от солнечного дня и городского шума. Он медленно шел по тротуару среди прохожих, и рядом по мостовой катился его черный зис. Серов чувствовал себя отлично, казалось, с каждым глотком свежего воздуха прибывают силы. Он поглядывал с интересом по сторонам, словно впервые видел город, беспричинно улыбался прохожим. «Да, это не то, что прогулки в унылом госпитальном дворе под наблюдением врача... Сейчас бы да в океан». Серов с удовольствием отвечал на приветствия офицеров. Каждое лицо каза-
лось ему знакомым, и то, что он не знал или не помнил ни имен, ни фамилий попадавшихся ему навстречу людей, не имело никакого значения.
— Ба, Андрей Константинович, — вдруг громко произнес Серов, — что это вы со своей вышки никого не замечаете?
Высотин, задумчиво шагавший по направлению к гавани, оглянулся на голос, увидел Серова, удивился, козырнул, затем обрадованно пожал протянутую командующим руку.
— Как я вас ждал! — невольно вырвалось у Высотин а.
Серов весело сказал:
— Что это с вами, Андрей Константинович, то вовсе не заметили меня, то как влюбленный разговариваете?
— Простите, товарищ адмирал... — Высотин смутился.
— За что же тут прощать... Я доволен, — он посмотрел на Высотина внимательно. — Есть неотложное дело?
— Да, но...
— Никаких «по». Знаете, как я по делам соскучился!— он махнул рукой шоферу.
Высотин, кажется, и оглянуться не успел, как зис примчал их к дому командующего. И вот уже он сидит в кабинете Серова, а сам хозяин ходит вдоль книжных шкафов и ласково проводит пальцами по корешкам книг. По этим старым друзьям он тоже соскучился. Щурясь от бьющего в окно солнечного света, Серов садится за стол, достает коробку с папиросами, закуривает, дым расползается по пронизанному пылью солнечному столбу.
— Ну-с, Андрей Константинович, выкладывайте. Казалось бы, Высотин был подготовлен к разговору.
Уже на совещании, а пуще того, после ночной беседы со Световым, он уверился в том, что и Панкратов, и Меркулов неверно оценили выступления Светова, и дал себе слово во что бы то ни стало восстановить истину. Нельзя было допустить, чтобы командир корабля пострадал за то, что проявил добрую инициативу. Никакими высшими соображениями не оправдать несправедливости. Высотин давно и хорошо знал Серова и верил, что командующий поймет и поддержит его. И все-таки заговорить сейчас о световском деле было не так-то
легко и просто. Бывает, увидишь одну песчинку и задумаешься о пустыне, схватишься за обрывок нити — размотаешь клубок. Проклятая фраза: «Первая колонна марширует, вторая колонна марширует...» — не выходила из памяти. Только вчера Высотин перелистал планы боевой подготовки, отчеты о стрельбах, аварийных и других ученьях за три года и убедился, что каждый новый год почти ничем не отличается от предыдущего. «Почти» заключалось в том, что оценки результатов становились понемногу выше, но условия, в которых эти результаты достигались, оставались теми же. Это открытие поразило Высотина. «Как же я до сих пор ничего не замечал?» Он долго и мучительно раздумывал, прежде чем пришел к выводу, который встревожил его до глубины души: да, была какая-то слепая сила инерции, и он сам подчинялся этой силе... Теперь нельзя уже было говорить командующему просто о Све-тове, надо было сказать о консерватизме, который пронизывал многие звенья боевой учебы. А это значило обвинить самого Серова. Высотин задумался.
— Что же вы молчите? — спросил Серов.
— Я начну с одного похода «Дерзновенного» к Скалистому,— решился Высотин. — Не знаю, слышали ли вы о нем?
— Начинайте! — Серов откинулся в кресле. Он не стал признаваться в том, что услышит об этом уже в третий раз, хорошо зная, что одно и то же событие освещается по-разному в зависимости от точки зрения рассказчика.
Высотин заговорил горячо, волнуясь. И чем дольше слушал командующий, тем отчетливей стучала в его мозгу мысль, впервые возникшая во время беседы с Канчуком: «В книге ратую за новое, а повседневно позволяю его глушить».
Высотин рассказал о совещании, о мысли Светова создать экспериментальный корабль и остановился. Трудно было переходить к обобщениям, но Серов сам ему помог.
— А не находите ли вы, Андрей Константинович, что последнее учение выглядит уже несколько устаревшим?.. — спросил он.
Тут Высотин и выложил начистоту все, что накопилось у него на душе.
Строгие прямые морщинки рассекли лоб Серова. Он машинально постукивал мундштуком папиросы по крышке коробки, пока не стал сыпаться табак. Потом поднялся и сказал:
— Спасибо за откровенность, Андрей Константинович. Теперь вот что. Передайте начальнику штаба: завтра к 9.00 подготовить катер. Побываю на кораблях. Пройду к Скалистому, посмотрю на месте. Да... — Серов на мгновение задумался. — Доложите Панкратову, что вы идете со мной.
Минула неделя с тех пор, как Серов и Высотин покинули Белые Скалы. Никаких распоряжений от командующего не поступало. В штабе шла обычная размеренная жизнь. В каютах «Морской державы» шуршали военно-морские карты и листы пергаментно-желтой кальки, стучали в канцелярии пишущие машинки, за которыми сидели наголо остриженные матросы-писари, из'секретной части доносился запах расплавленного сургуча и клея, хлопали двери, дробно стучали каблуки на трапах. И все-таки по особо озабоченным лицам флагманских специалистов, подчеркнутой деловитости политработников можно было судить, что все они ждут какой-то проверки и стремятся ликвидировать все свои вольные и невольные грехи.
Недаром же командующий переходит с корабля на корабль. Никто не сомневался в том, что Серов хочет сам разобраться во всем, что происходило за время его болезни, и оцепить все заново строго, а может быть, и придирчиво.
Меркулов нервничал и ничего не мог с собой поделать. У него ведь были в свое время сомнения по поводу панкратовского плана. Сомнения эти теперь поднимались вновь, и ему трудно было их заглушить.
— Так вы убеждены, Илья Потапович, что мы во время учений ни в чем не ошибались? — спрашивал он уже в который раз.
— Безусловно, — не задумываясь, отвечал Панкратов.
— Интересно, почему он взял с собой именно Вы-сотина?
— А почему бы ему не взять с собой толкового штабного офицера, который в курсе всех дел! — Панкратов пожал плечами и добавил хмуро:—А может быть, вы в себе самом сомневаетесь, Борис Осипович?!
Меркулов сказал без обиняков:
— Нет. Чувствую, большие еще споры предстоят. Проверяю вашу уверенность.
— Тогда все в порядке! — буркнул Панкратов. Однако у него все-таки осталось неприятное чувство.
...Прошло еще несколько дней, и командующий вместе с Высотиным появились на «Морской державе». Они пришли на посыльном судне прямо со Скалистого. Едва поднявшись по трапу на палубу, Серов пригласил к себе Панкратова и Меркулова. Оба они понимали, что предстоит большой разговор. Оба ждали его, каждый по-своему к нему готовился. Поздоровавшись и усадив подчиненных, командующий прошелся по каюте, остановился у стола и сказал твердо и резковато:
— Будем говорить откровенно. Я побывал на кораблях, сходил в район учений и пришел к выводу: высадка десанта и все, что с ней связано, и все, что ей предшествовало, меня во многом не удовлетворило. Не уверен, что мы учли особые условия, которые могут возникнуть в современной войне. Так! Дальше. Самая большая вина на мне. Писал книгу о новой тактике, новых методах воспитания личного состава, а практически довольствовался тем, что все мерно движется по старой колее... Вчера я связался с командующим флотом, открыл ему все, что лежало на душе. Хотелось бы знать, что думаете по этому поводу вы, Илья Потапович, и вы, Борис Осипович!
Меркулов посмотрел в глаза командующему и почувствовал, что не может спорить. Обвинив себя, Серов, сам того не зная, задел Меркулова больней, чем если бы предъявил обвинение ему. «Ведь я сам еще недавно, правда, до учений, утверждал, что у пас в соединении есть скрытое неблагополучие». Он ощутил, как растет в нем какой-то внутренний порыв: подняться и выложить все как было с. первого дня приезда, сомнения, колебания, надежды... ошибки...
— Не понимаю я вас, товарищ командующий, — глухо проговорил, подходя к столу, Панкратов. — На учениях командовал я, Скалистый был с моря взят.
Задача выполнена. Штаб руководства меня ни в чем не упрекнул. Оснований считать нас неподготовленными не нахожу. Если с чем не справлюсь — готов нести ответственность, — в голосе Панкратова звучали и осуждение, и обида. — Проверяйте, испытывайте, а что же так?..
«А ведь Потапович не сдается... — мелькнуло у Меркулова.— Может быть, он прав?» И желание отдаться искреннему порыву пропало.
— Согласен, Илья Потапович, — и никого, кроме себя, не обвиняю, — сухо сказал Серов. — Командующий флотом того же мнения: будем проверять и испытывать. Ученье решено продолжать. Считайте, что в ближайшее время в наши воды войдет крупное соединение «противника». В его составе — крейсеры, вооруженные реактивным оружием новейшего типа. Ставится задача: не допустить неприятеля к нашим базам, обнаружить и разгромить в морском бою. Прошу через три дня доложить свои соображения.
Панкратов нахмурился.
— Есть, товарищ командующий! Разрешите идти!.. — тяжело ступая по ковру, он направился к двери.
— Да, — остановил его командующий, — я разрешил Светову проводить на «Дерзновенном» технические эксперименты, о которых он просил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
кие кресла, на столе лежали журналы, газеты, шахматы. Сюда и направился командующий. В холле было пусто, только один больной, молодой парень, читал журнал, сидя в кресле и положив кажущуюся непомерно распухшей ногу в гипсовой повязке на табурет. Рядом с креслом стояли костыли. Парень, видимо, в лицо узнал адмирала, хотел по привычке вскочить. Нога в гипсе со стуком ударилась об пол.
— Ну что же это вы? — с сожалением произнес Серов. Он помог больному положить ногу на табурет и спросил:— С корабля?
— Так точно, товарищ адмирал, старшина второй статьи Канчук с «Дерзновенного», — ответил, как отрапортовал, больной.
— А мы ведь здесь без погонов и без чинов... Нет ли у вас, старшина, какого-нибудь курева?
Канчук с готовностью полез в карман пижамы, вытащил пачку «Беломора» и вдруг заколебался.
— Что такое? — подосадовал Серов.
— Наверно, вам запрещено. Получается, вроде нарушения...
Серов рассмеялся.
— Эх, куда пи шло, парушу.— Он взял папиросу, старшина чиркнул спичкой.
Серов, страстный курильщик, задымил впервые за время болезни. От слабости у него приятно чуть-чуть закружилась голова. В халате, осунувшийся и похудевший, он потерял былую военную выправку и осанку. Канчук тоже закурил и, поглядывая на Серова, вдруг сказал обнадеживающе:
— Л вы уже на поправку пошли, товарищ адмирал.
— Пошел, пошел. — Серов любил беседовать запросто с матросами.— Ну, как служится на «Дерзновенном»?
— Моряк спит, а служба идет, — пошутил Канчук.— Да вот недавно были мы в Безымянной бухте, — в его глазах зажегся веселый огонек.—Туда еще ни один корабль не заходил. А все наш командир...
— Ну... — чуть усмехнулся Серов. Канчук обиделся за Светова.
— Вот, как хотите, товарищ адмирал, а такого командира, как наш, капитан второго ранга Светов, мне за свою жизнь видеть не приходилось.
— Жизнь у вас не ахти какая большая, но то, что вы любите командира, — хорошо, — сказал задумчиво Серов. — Однако ж расскажите поподробнее о походе.— Ему хотелось сейчас говорить о море, о морской нелегкой службе. — Да и о своем необыкновенном командире корабля.
Канчук задумался. Легко ли разговаривать с адмиралом о таком серьезном деле? Еще впросак попадешь. Но Канчук не мог не воспользоваться случаем рассказать о походе так, чтобы командующий почувствовал настоящую цену «Дерзновенному» и его гвардейцам.
...Каждый матрос знает о корабельных делах всегда гораздо больше, чем думают его начальники. Крепко дружат между собой моряки из разных боевых частей и подразделений, есть у них приятели на других кораблях, и в штабе, и в политотделе. Путями, не всегда легко обнаруживаемыми, то, что обсуждается в кают-компаниях, становится известно и в кубриках.
Кому, начинавшему службу па флоте с азов, не памятна такая картина. Ночь. Кубрик. Тусклый свет лампочки. Последние минуты перед отбоем. Тихие разговоры. Кто-то читает другу письмо с родины, кто-то делится воспоминаниями о девушке, двое книжников и мудрецов спорят о том, что есть «диалектика», спорят достаточно громко, чтобы все слышали, какой умный разговор они ведут. И вдруг кто-нибудь произносит: «А мне сегодня один старшина из штабной команды говорил: «Был вашему бате «фитиль» — «завалили», мол, вы стрельбу...» И сразу, как по мановению волшебного жезла, посторонние разговоры прерываются и завязывается отчаянный спор о судьбе корабля. И тут будущие старшины, офицеры и адмиралы развивают смелые тактические планы, не боясь оспорить самые авторитетные мнения. Пусть многие их суждения опрометчивы и незрелы, но зато порой выявляется и такое понимание тонкостей службы, скрытых, часто неизвестных начальству причин успехов или неудач тех или иных стрельб, сложного маневрирования, что, право, даже большие военные авторитеты могли бы многому поучиться, присутствуй они в часы этих ночных разговоров.
Специальность сигнальщика нисколько не мешала Канчуку быть в курсе всего, что делалось, скажем, в электромеханической боевой части. В рундуке Канчука рядом с «Тремя мушкетерами», «Чапаевым», «Путешествием вокруг света на «Коршуне» можно было бы обнаружить учебники по тактике. Он давно и твердо решил когда-нибудь пойти в военно-морское училище и так же твердо решил не торопиться: сесть за парту, зная морскую практику назубок, постигнуть теорию не слепо, а критически. Может быть, в этом стремлении Канчука и было что-то от мальчишеской самоуверенно-зная морскую практику назубок, постигнуть теорию не плохо и о плаванье «Дерзновенного» имел собственное мнение. А так как это мнение выкристаллизовалось в спорах и разговорах в кубрике, то оно было по существу мнением всего матросского коллектива «Дерзновенного».
— Что вас смущает? — спросил Серов задумавшегося старшину.
— Не знаю, с чего начинать...
Серов внимательно посмотрел на него. «Боится, что я могу его одернуть». Меж тем интерес к тому, что мог рассказать моряк, у Серова все возрастал.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Алексеем...
— Ну, а меня называйте Кириллом Георгиевичем. И давайте-ка, как больной с больным, или лучше, как моряк с моряком, без чинов, просто по-дружески. Идет, Алеша?
— Есть, Кирилл Георгиевич, — Канчук ухмыльнулся и, смело посмотрев прямо в глаза Серову, добавил: — Только чур не обижаться и не сердиться.
Серов кивнул:
— По рукам!
То, что рассказал Канчук командующему, уже известно читателю. И новшества, введенные на «Дерзновенном», и его поход, и то, как вместо высадки десанта в Птичьих Камнях «Дерзновенному» пришлось конвоировать транспорт (последнее рассказали Канчуку друзья, приходившие его навещать). И он не скрыл, что считает это обидным и несправедливым.
Серов,- слушая, мысленно сопоставлял рассказ старшины с тем, что было сказано о Светове в том коротком обзорном докладе, который давеча сделал ему Панкратов. Начальник штаба упомянул о разведке, про-
веденной «Дерзновенным», как о чем-то незначительном, замыслы Светова, то новое, что было у него на корабле, охарактеризовал как «фокусы-покусы» (так он и выразился). Обвинил командира «Дерзновенного» в том, что он без нужды заставляет людей рисковать жизнью. Между тем из рассказа Канчука вырисовывалась совсем иная картина. Старшина был явно весьма толковый, хотя, конечно, доверять его восприятию целиком нельзя было. Он не мог знать и оценить весь замысел командования в ходе учений, но его слова заставляли задуматься. Серов слишком хорошо знал, как велика привычная сила инерции... Ему неожиданно пришла в голову мысль: — «В книге ратую за новое, а в соединении позволяю не давать ему ходу?»
— Одно мне неясно,— сказал Серов. — Вот вы, Алеша, говорите, что преодолеть горный перевал из Безымянной бухты было не так уж тяжело, а сами едва не погибли. Как же так случилось?
— Горный перевал тут ни при чем, — ответил Канчук,— это я переоценил свои силы, не нужно было на обледенелую скалу лезть... но врачи говорят, я скоро танцевать буду...
В коридоре показалась сестра, разыскивавшая Серова.
— Ну как вам не стыдно, товарищ адмирал, пожалуйте-ка в палату, в постель.
Серов, поднимаясь, шутливо подмигнул Канчуку:
— Вот видите, какой же я здесь командующий...
Наконец, Серова выписали из госпиталя. За ним пришла машина, но ему вовсе не хотелось пользоваться ею, отгораживаться от солнечного дня и городского шума. Он медленно шел по тротуару среди прохожих, и рядом по мостовой катился его черный зис. Серов чувствовал себя отлично, казалось, с каждым глотком свежего воздуха прибывают силы. Он поглядывал с интересом по сторонам, словно впервые видел город, беспричинно улыбался прохожим. «Да, это не то, что прогулки в унылом госпитальном дворе под наблюдением врача... Сейчас бы да в океан». Серов с удовольствием отвечал на приветствия офицеров. Каждое лицо каза-
лось ему знакомым, и то, что он не знал или не помнил ни имен, ни фамилий попадавшихся ему навстречу людей, не имело никакого значения.
— Ба, Андрей Константинович, — вдруг громко произнес Серов, — что это вы со своей вышки никого не замечаете?
Высотин, задумчиво шагавший по направлению к гавани, оглянулся на голос, увидел Серова, удивился, козырнул, затем обрадованно пожал протянутую командующим руку.
— Как я вас ждал! — невольно вырвалось у Высотин а.
Серов весело сказал:
— Что это с вами, Андрей Константинович, то вовсе не заметили меня, то как влюбленный разговариваете?
— Простите, товарищ адмирал... — Высотин смутился.
— За что же тут прощать... Я доволен, — он посмотрел на Высотина внимательно. — Есть неотложное дело?
— Да, но...
— Никаких «по». Знаете, как я по делам соскучился!— он махнул рукой шоферу.
Высотин, кажется, и оглянуться не успел, как зис примчал их к дому командующего. И вот уже он сидит в кабинете Серова, а сам хозяин ходит вдоль книжных шкафов и ласково проводит пальцами по корешкам книг. По этим старым друзьям он тоже соскучился. Щурясь от бьющего в окно солнечного света, Серов садится за стол, достает коробку с папиросами, закуривает, дым расползается по пронизанному пылью солнечному столбу.
— Ну-с, Андрей Константинович, выкладывайте. Казалось бы, Высотин был подготовлен к разговору.
Уже на совещании, а пуще того, после ночной беседы со Световым, он уверился в том, что и Панкратов, и Меркулов неверно оценили выступления Светова, и дал себе слово во что бы то ни стало восстановить истину. Нельзя было допустить, чтобы командир корабля пострадал за то, что проявил добрую инициативу. Никакими высшими соображениями не оправдать несправедливости. Высотин давно и хорошо знал Серова и верил, что командующий поймет и поддержит его. И все-таки заговорить сейчас о световском деле было не так-то
легко и просто. Бывает, увидишь одну песчинку и задумаешься о пустыне, схватишься за обрывок нити — размотаешь клубок. Проклятая фраза: «Первая колонна марширует, вторая колонна марширует...» — не выходила из памяти. Только вчера Высотин перелистал планы боевой подготовки, отчеты о стрельбах, аварийных и других ученьях за три года и убедился, что каждый новый год почти ничем не отличается от предыдущего. «Почти» заключалось в том, что оценки результатов становились понемногу выше, но условия, в которых эти результаты достигались, оставались теми же. Это открытие поразило Высотина. «Как же я до сих пор ничего не замечал?» Он долго и мучительно раздумывал, прежде чем пришел к выводу, который встревожил его до глубины души: да, была какая-то слепая сила инерции, и он сам подчинялся этой силе... Теперь нельзя уже было говорить командующему просто о Све-тове, надо было сказать о консерватизме, который пронизывал многие звенья боевой учебы. А это значило обвинить самого Серова. Высотин задумался.
— Что же вы молчите? — спросил Серов.
— Я начну с одного похода «Дерзновенного» к Скалистому,— решился Высотин. — Не знаю, слышали ли вы о нем?
— Начинайте! — Серов откинулся в кресле. Он не стал признаваться в том, что услышит об этом уже в третий раз, хорошо зная, что одно и то же событие освещается по-разному в зависимости от точки зрения рассказчика.
Высотин заговорил горячо, волнуясь. И чем дольше слушал командующий, тем отчетливей стучала в его мозгу мысль, впервые возникшая во время беседы с Канчуком: «В книге ратую за новое, а повседневно позволяю его глушить».
Высотин рассказал о совещании, о мысли Светова создать экспериментальный корабль и остановился. Трудно было переходить к обобщениям, но Серов сам ему помог.
— А не находите ли вы, Андрей Константинович, что последнее учение выглядит уже несколько устаревшим?.. — спросил он.
Тут Высотин и выложил начистоту все, что накопилось у него на душе.
Строгие прямые морщинки рассекли лоб Серова. Он машинально постукивал мундштуком папиросы по крышке коробки, пока не стал сыпаться табак. Потом поднялся и сказал:
— Спасибо за откровенность, Андрей Константинович. Теперь вот что. Передайте начальнику штаба: завтра к 9.00 подготовить катер. Побываю на кораблях. Пройду к Скалистому, посмотрю на месте. Да... — Серов на мгновение задумался. — Доложите Панкратову, что вы идете со мной.
Минула неделя с тех пор, как Серов и Высотин покинули Белые Скалы. Никаких распоряжений от командующего не поступало. В штабе шла обычная размеренная жизнь. В каютах «Морской державы» шуршали военно-морские карты и листы пергаментно-желтой кальки, стучали в канцелярии пишущие машинки, за которыми сидели наголо остриженные матросы-писари, из'секретной части доносился запах расплавленного сургуча и клея, хлопали двери, дробно стучали каблуки на трапах. И все-таки по особо озабоченным лицам флагманских специалистов, подчеркнутой деловитости политработников можно было судить, что все они ждут какой-то проверки и стремятся ликвидировать все свои вольные и невольные грехи.
Недаром же командующий переходит с корабля на корабль. Никто не сомневался в том, что Серов хочет сам разобраться во всем, что происходило за время его болезни, и оцепить все заново строго, а может быть, и придирчиво.
Меркулов нервничал и ничего не мог с собой поделать. У него ведь были в свое время сомнения по поводу панкратовского плана. Сомнения эти теперь поднимались вновь, и ему трудно было их заглушить.
— Так вы убеждены, Илья Потапович, что мы во время учений ни в чем не ошибались? — спрашивал он уже в который раз.
— Безусловно, — не задумываясь, отвечал Панкратов.
— Интересно, почему он взял с собой именно Вы-сотина?
— А почему бы ему не взять с собой толкового штабного офицера, который в курсе всех дел! — Панкратов пожал плечами и добавил хмуро:—А может быть, вы в себе самом сомневаетесь, Борис Осипович?!
Меркулов сказал без обиняков:
— Нет. Чувствую, большие еще споры предстоят. Проверяю вашу уверенность.
— Тогда все в порядке! — буркнул Панкратов. Однако у него все-таки осталось неприятное чувство.
...Прошло еще несколько дней, и командующий вместе с Высотиным появились на «Морской державе». Они пришли на посыльном судне прямо со Скалистого. Едва поднявшись по трапу на палубу, Серов пригласил к себе Панкратова и Меркулова. Оба они понимали, что предстоит большой разговор. Оба ждали его, каждый по-своему к нему готовился. Поздоровавшись и усадив подчиненных, командующий прошелся по каюте, остановился у стола и сказал твердо и резковато:
— Будем говорить откровенно. Я побывал на кораблях, сходил в район учений и пришел к выводу: высадка десанта и все, что с ней связано, и все, что ей предшествовало, меня во многом не удовлетворило. Не уверен, что мы учли особые условия, которые могут возникнуть в современной войне. Так! Дальше. Самая большая вина на мне. Писал книгу о новой тактике, новых методах воспитания личного состава, а практически довольствовался тем, что все мерно движется по старой колее... Вчера я связался с командующим флотом, открыл ему все, что лежало на душе. Хотелось бы знать, что думаете по этому поводу вы, Илья Потапович, и вы, Борис Осипович!
Меркулов посмотрел в глаза командующему и почувствовал, что не может спорить. Обвинив себя, Серов, сам того не зная, задел Меркулова больней, чем если бы предъявил обвинение ему. «Ведь я сам еще недавно, правда, до учений, утверждал, что у пас в соединении есть скрытое неблагополучие». Он ощутил, как растет в нем какой-то внутренний порыв: подняться и выложить все как было с. первого дня приезда, сомнения, колебания, надежды... ошибки...
— Не понимаю я вас, товарищ командующий, — глухо проговорил, подходя к столу, Панкратов. — На учениях командовал я, Скалистый был с моря взят.
Задача выполнена. Штаб руководства меня ни в чем не упрекнул. Оснований считать нас неподготовленными не нахожу. Если с чем не справлюсь — готов нести ответственность, — в голосе Панкратова звучали и осуждение, и обида. — Проверяйте, испытывайте, а что же так?..
«А ведь Потапович не сдается... — мелькнуло у Меркулова.— Может быть, он прав?» И желание отдаться искреннему порыву пропало.
— Согласен, Илья Потапович, — и никого, кроме себя, не обвиняю, — сухо сказал Серов. — Командующий флотом того же мнения: будем проверять и испытывать. Ученье решено продолжать. Считайте, что в ближайшее время в наши воды войдет крупное соединение «противника». В его составе — крейсеры, вооруженные реактивным оружием новейшего типа. Ставится задача: не допустить неприятеля к нашим базам, обнаружить и разгромить в морском бою. Прошу через три дня доложить свои соображения.
Панкратов нахмурился.
— Есть, товарищ командующий! Разрешите идти!.. — тяжело ступая по ковру, он направился к двери.
— Да, — остановил его командующий, — я разрешил Светову проводить на «Дерзновенном» технические эксперименты, о которых он просил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59