Тема большая, ее нескоро обговоришь. — Он стал ворошить бумаги, лежащие на столе, потом снял с переборки рамку с фотографией и принялся рассматривать снимок: Анна держит на коленях Ниночку в одеяльце, рядом, положив руку на плечо матери, стоит Сережа.
— Семья, — неопределенно сказал Светов, вертя в руках рамку.
Высотин улыбнулся. Светов явно уходил от серьезного разговора. Что ж, может быть, он и прав.
— Что ты фотографию моей жены так рассматриваешь? Какие скрытые достоинства в ней обнаружил?
— Достоинства Анны Ивановны тебе, как мужу, лучше, чем мне, известны, — откликнулся Светов, водворяя на место рамку с фотографией. — Ты мне лучше скажи, чем она сейчас занимается.
— То есть как, чем? На заводе — главный инженер, дома — хозяйка, мать двоих детей. Странный ты задал вопрос, Игорь. — Высотин, улыбаясь, наблюдал за подвижным и порывистым Световым, который в этот момент уже склонился над стоящей на полке моделью крейсера.
— Погоди, Андрей, я не об этом, — сказал Светов. — Вот ты, как близкий ей человек, скажи, какие кораблестроительные проблемы ее волнуют. Бывало, Анна Ивановна далеко в будущее заглядывала, а ныне как?
— Ну, какие проблемы... — неуверенно начал Высотин и замолчал. За последнее время он как-то отстранился от интересов Анны. Произошло это незаметно для него самого. Панкратов любил и умел работать чуть ли не по восемнадцати часов в сутки и с других требовал того же. Домой Высотин приходил редко, ненадолго и, по большей части, усталым. Не до серьезных разговоров о деле. Анна чувствовала это. Сама с его приходом оставляла всякую работу. Они отдыхали вдвоем. Короткие часы встреч были до отказа заполнены личным, интимным — мыслями и чувствами, замкнутыми в круг их семьи. Здесь были свои радости, трудности и печали. И все откладывался вечер, когда они вдвоем склонятся над чертежной доской. Плохо это? Да, конечно, плохо. Но разве они с Анной не были счастливы? Высотин, вдруг забыв о Светове, задумался о жене... Вот возвращается он домой с моря, и Анна радостно спешит навстречу, замирая, припадает к его холодной шинели, а он, не зная, что и сказать, что делать, молча сжимает лицо жены в своих ладонях и долго смотрит на нее. Вот просыпается он дома глубокой ночью, тихо встает, курит и думает о служебных делах, которых никогда всех не переделаешь. За окном в лунном свете земля, покрытая осенними листьями. В белесом полумраке чернеют деревья. Нигде ни огонька, ни звука, все спит. И вдруг руки Анны обвиваются вокруг его шеи. А каким счастьем была озарена их недавняя лыжная прогулка! Все это было, кажется, позавчера, вчера, во всяком случае, совсем недавно! Но почему теперь многое обернулось иначе? Что же такое незаметно подкралось и отделило их друг от друга, пусть немного, по все же отделило? «Неужели у Анны начало остывать чувство, неужели бытовые мелочи стали его заслонять? Но почему я обвиняю во всем лишь ее? — мелькнула мысль. — А может, я виноват, а не она? Или мы оба где-то и в чем-то допустили ошибку и начали терять друг' друга». Он вздохнул.
Светов удивленно взглянул на Высотина.
— Ты это о чем?
— У каждого свои думы.
— Мне бы твои. — Светов ходил вокруг модели крейсера, оглядывая ее со всех сторон. — Я тебя, Андрей, счастливчиком считал. Завидовал тебе, а сейчас вот нет. — Он будто позабыл о своем вопросе. — Теперь не завидую, — продолжал Светов — даже жаль, что перешел ты с крейсера в штаб. Мне бы хотелось видеть тебя вот здесь, — он ткнул пальцем на ходовой мостик модели. — Боевым командиром, понял?
И снова Высотин был благодарен Светову за то, что он переменил тему. Много раз он думал о том, что сказал сейчас Светов. Конечно, командовать кораблем не в пример привычней. Но зато здесь ощущаешь пульс жизни всего соединения. Только надо поскорее овладеть всей штабной премудростью, чтобы чувствовать себя вполне уверенно и свободно.
— По-твоему, настоящие моряки только на кораблях служат, а в штабе штаны просиживают?
Светов усмехнулся.
— А что ж, при Панкратове так оно и есть. Р1 я готов это всюду доказывать, как сказал поэт, «наперекор стихиям». — Он прошелся по каюте, достал портсигар, щелкнул крышкой и неожиданно добавил: — Сознаюсь, есть у меня кой-какие сюрпризы.
— Секрет? — спросил Высотин. Светов заколебался.
— И секрет и не секрет. Думаю частенько о минувших боях, раскидываю, какие бы неожиданности на будущее подготовить: ну, и, глядишь, прилег что-нибудь в голову.—Светов замолчал.
- Что же это тебя осенило? — спросил Высотин. Он видел по лицу Светова, что тот возбужден.
Светов подошел вплотную к Высотину и, нервно улыбаясь, чуть покачиваясь на носках, словно желая стать выше ростом, спросил:
— Тебе известно, надеюсь, как штабисту, в котором часу сегодня приказано «Дерзновенному» сняться с якоря?
— Да. — Высотин машинально взглянул на часы и тревожно проговорил. — Если Панкратов ничего не изменил в сроке, то экстренная съемка с якоря...
— Ты прав... Я должен быть давным-давно на корабле, готовя его к походу, — продолжал горячо Светов, перебив Высотина, — на экстренную съемку с якоря
в зимних условиях мне полагается с учетом прогрева машин всего один час. А я вот с тобой турусы на колесах здесь развожу, а мой старший помощник, конечно, и в ус себе не дует, потому что ему ничего не ведомо о полученном мною приказе на поход. Я семафора на «Дерзновенный» об этом не давал. Так что же это получается?
— Вот и я об этом беспокоюсь, — сказал, уже рассердившись, Высотин. — Играешь ты с огнем, Игорь!
Светов вдруг захохотал. Он смеялся долго и так искренне и заразительно, что, глядя на него, невольно улыбнулся нахмурившийся было Высотин.
— Что ты дурака валяешь, Игорь, — сказал Высотин, — бери шапку в охапку и марш бегом. Одна нога здесь, другая на «Дерзновенном». У тебя еще добрых полсотни минут в запасе.
— Ха! — беспечно махнув рукой, сказал, перестав смеяться, Светов. — Хотя Панкратов мне срока не изменил, а я задержался в штабе больше, чем нужно, я все-таки миную брандвахту, всем чертям назло, секунда в секунду, как начертано в приказе, — он задорно взглянул иа Высотииа, щуря свои чуть раскосые узкие глаза, в которых можно было прочитать и насмешку, и бесшабашную удаль. — Раньше чем положено, меня из бухты не выпустят, тебе это известно. Я, друже, все рассчитал. Сколько минут еще с тобой беседовать, сколько идти катером до «Дерзновенного» и сколько минут надо, чтобы машине дали ход...
— Не успеешь, — убежденно заметил Высотин, — что касается способностей твоих людей,— я верю. А машины не подчиняются командирским приказам, они не прогреваются так быстро, как нам бы хотелось. Откуда, Игорь, у тебя этакая беспечность? Иди же!
Светов быстро отошел от Высотина. Несколько мгновений он стоял у иллюминатора, молча вглядываясь вдаль, ища глазами в бухте свой корабль, потом, обернувшись, вскинул голову, сказал, растягивая слова:
— Если гонишь, так я от тебя уйду, Андрей, а, волнуясь, ты свою кровь понапрасну портишь.Твое предупреждение мне ни к чему. Какая, к черту, у меня беспечность, ежели я сейчас не человек, а комок нервов. И не потому, что я боюсь, что мне Панкратов каждое лыко в строку поставит... Нет, не потому... Я к бою го-
товлюсь. Будет он, нет ли, через десять лет, через год, через месяц, а может быть, завтра или через час? Не знаю. Я должен быть готов — и баста. — Светов скрипнул зубами и, картавя от волнения, азартно закончил:— Как только моя нога ступит на палубу «Дерзновенного», корабль снимется с якоря, а машины дадут ход на двенадцатой минуте.
— К черту, значит, всякие инструкции.... — возразил сердито Высотин.
— Инструкции я не меньше твоего чту, только не каждая буква в них для меня догма, — отпарировал Светов. — Я во время войны при налете «Фокке-Вуль-фов-190» на пятой минуте зимой с рейда уходил. Мы все вот толкуем о повышении боеготовности, а за предельные нормы, как клещи, держимся. Почему? Да потому, что за инструкцией, как за каменной стеной. Все тонкости дядя за тебя продумал. А что этот дядя думал десять лет назад и многое с тех пор изменилось, нам наплевать. — Светов поднял предостерегающе руку, видя, что Высотин хочет его прервать: —Ты выслушай-ка меня до конца. Повышать боеготовность корабля надо практическими делами. Сдается мне, что без оглядки на высокое начальство разучился кое-кто ныне дерзать.
Высотин вспыхнул:
— Ох, смотри, Игорь. Ты вот сегодня говорил, что действуешь «наперекор стихиям». Л не придется ли цитату полностью привести: «Рассудку попреки, наперекор стихиям»? Не повторяешь ли ты старую ошибку?
— Ох, смотри, Андрей, — зло в тон Высотину ответил Светов, — тот больше всех ошибается, кто человека всю жизнь его старыми грехами попрекает. Ну, прощай. Анне Ивановне—привет! Она, пожалуй, смелей, чем ты...
Светов, так и не дав Высотину сказать больше ни слова, выскочил из каюты.
Высотин, сдвинув брови, закурил папиросу. Зачем-то вытащил спички из коробки и стал ломать их одну за другой.
Миновав офицерский коридор, Светов быстро поднялся на верхнюю палубу. У трапа, по которому надо было спускаться на катер, он увидел Порядоза.
Пунцовая полоса на небосклоне растекалась, как кровь в воде. Корабль обдавало водяной пылью, оседая, она тотчас замерзала, покрывая палубу и такелаж тонкой ледяной коркой, отсвечивающей темной бронзой. Было студено, ветрено и сыро.
— Пойду с вами в поход,— сказал Порядов, сухо поздоровавшись.
— Добро! — односложно ответил Светов.
Едва они вступили на палубу катера, матросы крючковые по команде старшины, которому Светов лишь головой кивнул, отдали концы, катер, зарываясь носом в пенящуюся воду, помчался к виднеющемуся вдали «Дерзновенному».
Волны заливали палубу. Порядов, давненько уже покинувший каюту, продрог. От качки его мутило, от резкого ветра слезились глаза. Хотелось посидеть в тепле, не видеть стылого моря. Однако он твердо решил ни в чем не выказывать своей слабости перед Световым.
Обычно Светов, когда шел на катере в бурную погоду, любил, подменив рулевого, постоять за штурвалом. Тут уж не одним разумом, а всем телом, каждой его частицей ощущаешь незабываемое наслаждение, рожденное стремительностью движения, борьбой с волнами и ветром, победой над опасностями. Сейчас он, однако, поглядев на продрогшего Порядова, предложил спуститься вниз.
В крохотном кубрике Светов сел, расстегнул шинель, открыл портсигар, предлагая Порядову папиросу. Катер раскачивало все больше и больше; клонясь из стороны в сторону, он то. падал носом вниз, то взлетал. Волны глухо ударяли в обшивку. Портсигар мелькал перед глазами Порядова. Он махнул рукой.
— При сильной качке не люблю курить. Светов усмехнулся и защелкнул крышку.
— А все-таки, если не секрет, Викентий Захарович, почему вы решили идти в поход на «Дерзновенном»? — спросил он. Тут и Порядов усмехнулся.
— Мой начальник считает, что на эскадре должен появиться какой-то новый дух. И, кажется, предполагает, что у вас он уже есть...
От удара волны затрещала переборка, катер поло-
жило на бок. Светов, не удержавшись, качнулся к Порядову и крикнул над самым его ухом:
— А вы сами нового духа, что, нигде и ни в чем не заметили?
Катер выровнялся. Мотор заработал тише.
— Пока заметил только критику старого, — ответил Порядов.
Моторист, видно, сбавил обороты, гул двигателя постепенно стихал. Светов поднялся.
— Пошли наверх. Мы у борта «Дерзновенного». Надеюсь, у меня вы кое-что заметите, Викентий Захарович.
Панкратов, беседовавший с Меркуловым, выглянув в иллюминатор, увидел, как катер «Дерзновенного» отвалил от «Морской державы». Он бросил взгляд на хронометр. «Черт знает, что такое, до отхода Светову осталось немного более получаса!» Извинившись перед начальником политотдела, он позвонил дежурному офицеру и, выяснив, что никаких семафоров на «Дерзновенный» не передавали, рассердился.
— Самовольство Светова перешло все границы... Меркулов посмотрел удивленно. Затем, узнав в чем
дело, задумался и предложил:
— Выйдем на палубу, поглядим.
Панкратов согласился. Потом они оба, не отрывая глаз от биноклей, следили за тем, как к борту «Дерзновенного» подошел катер, как эсминец снялся с якоря и, набирая ход, вышел из гавани.
— Минута в минуту, — заметил Меркулов. Хотя он сегодня и пошел на мировую с начальником штаба, ему было приятно, что тот поставлен в тупик.
Панкратов не ответил. Он продолжал хмуриться. Во всем происшедшем еще надо было разобраться.
— Я — на «Державный», — сказал он.
— Пожалуй, и я с вами, Илья Потапыч. — Меркулову хотелось подольше в самой обычной обстановке побыть с Панкратовым, чтобы разобраться в его симпатиях и антипатиях, сильных и слабых сторонах. Это все открывается порой и в мелочах.
...На «Державном» готовились к походу. Кипарисов вместе с боцманом обходил палубу, проверяя, все ли прочно закреплено. Трюмные убирали шланги. С берега по сходням носили продукты и катили бочки.
Николаев увидел подходящий к стенке катер с Панкратовым и Меркуловым и направился к трапу, не торопясь, но все же достаточно скорым шагом. Приветствовал строго и четко и улыбнулся, как хлебосольный хозяин, готовый к приему гостей. Темп всех работ на корабле усилился. И в том, как отчетливо и громко отдавались приказания, и в том, как стремительно пробегали вдоль борта выполняющие их матросы, ощущалось, что все происходит теперь на глазах начальства. Однако поспешности или нервозности не замечалось ни в чем. Это был стиль Николаева: исполнительность без суетливости, уважение без подобострастия — стиль отличный, производивший всегда превосходное впечатление на Панкратова, а сегодня — и на Меркулова.
И надо же. было случиться, чтобы по какой-то несчастной случайности один из матросов, кативший бочку с химикалиями, споткнувшись, упал, а бочка, прокатившись с полметра, грохнулась в воду.
...Николаев побледнел. Кипарисов сказал что-то стоящему рядом боцману, и тот опрометью бросился к трапу. Стоило хоть чуточку разойтись пазам в бочке, попади в нее хоть немного воды — и произойдет взрыв. Винт искорежит. «Стать теперь на ремонт... куда как хорошо!», — подумал Николаев. Глубина была небольшой, но в стылой воде, подернутой радужными пятнами мазута, трудно было что-либо разглядеть.
— Разрешите выйти на рейд, — внезапно охрипшим голосом сказал Николаев.
— Не надо, Олег Леонидович, — остановил его Панкратов,— вам еще не время и погрузка не закончена.— Покосившись па Меркулова, он закончил коротко, приказом: — Вызовите водолаза.
— Уже вызван. Сейчас явится с боцманом, — доложил Кипарисов.
В небе зеленой булавочной искрой зажглась одинокая звезда. К борту, шаркая свинцовыми подошвами, приближался водолаз. Голоса помогающих ему матросов доносились приглушенно. Водолаз, к счастью, быстро обнаружил бочку. Упав горловиной вниз, она почти на треть ушла в песчаный, засасывающий грунт. Водолаз попытался приподнять бочку, завести под нее
трос, однако это ему не удалось. Тогда он протянул трос по грунту, завязал его удавкой и дал наверх сигнал. Трос натянулся, и бочка выползла из грунта.
Наверху, у самого борта, широко расставив толстые, как тумбы, ноги, прочно стоял Панкратов, рядом с ним, полусогнувшись, всматривался в воду Меркулов, бледный, хотя с виду спокойный Николаев слегка покручивал ус, Кипарисов щелчками ногтя сбрасывал незаметные глазу пылинки с рукава шинели.
Наступал опасный момент. Взорвись бочка в воздухе — это грозило бы жизни людей.
— Все назад! — приказал Панкратов. — Я сказал: все! — Он огляделся сурово вокруг. Ветреный, дымный, как чадящая головешка, качался горизонт, и люди казались маленькими, сдавленные темным небом и темными волнами.
Николаев с видимой неохотой и Кипарисов с деланным безразличием отошли к группе матросов, осторожно тянувших трос. Панкратов покосился на Меркулова. Но тот не считал для себя приказ обязательным и вовсе не желал уступать в личной храбрости начальнику штаба.
Под острыми, обтянутыми кожей скулами начпо катались желваки, так крепко стиснул он зубы. Бочка уже повисла в воздухе. Легонько ударяясь об обшивку корабля, она приближалась к борту. Однако петля на бочке оказалась затянутой недостаточно прочно; постепенно, медленно, бочка как бы выскальзывала из нее. Что же произойдет дальше? Вряд ли кто-нибудь мог бы на это ответить. Продолжать ли тянуть осторожно и медленно или рискнуть рвануть бочку вверх, чтобы разом все покончить? Что лучше? Меркулов предпочел бы второе, он даже выругался сквозь зубы, проклиная медлительность, как бы дирижировавшего рукой Панкратова. Но вот бочка оказалась у самого борта, но и удавка соскользнула на ее последнюю четверть. И тут Панкратов с завидной легкостью стал на колени и подхватил бочку руками. Только долей секунды позже ухватился за ее край и Меркулов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
— Семья, — неопределенно сказал Светов, вертя в руках рамку.
Высотин улыбнулся. Светов явно уходил от серьезного разговора. Что ж, может быть, он и прав.
— Что ты фотографию моей жены так рассматриваешь? Какие скрытые достоинства в ней обнаружил?
— Достоинства Анны Ивановны тебе, как мужу, лучше, чем мне, известны, — откликнулся Светов, водворяя на место рамку с фотографией. — Ты мне лучше скажи, чем она сейчас занимается.
— То есть как, чем? На заводе — главный инженер, дома — хозяйка, мать двоих детей. Странный ты задал вопрос, Игорь. — Высотин, улыбаясь, наблюдал за подвижным и порывистым Световым, который в этот момент уже склонился над стоящей на полке моделью крейсера.
— Погоди, Андрей, я не об этом, — сказал Светов. — Вот ты, как близкий ей человек, скажи, какие кораблестроительные проблемы ее волнуют. Бывало, Анна Ивановна далеко в будущее заглядывала, а ныне как?
— Ну, какие проблемы... — неуверенно начал Высотин и замолчал. За последнее время он как-то отстранился от интересов Анны. Произошло это незаметно для него самого. Панкратов любил и умел работать чуть ли не по восемнадцати часов в сутки и с других требовал того же. Домой Высотин приходил редко, ненадолго и, по большей части, усталым. Не до серьезных разговоров о деле. Анна чувствовала это. Сама с его приходом оставляла всякую работу. Они отдыхали вдвоем. Короткие часы встреч были до отказа заполнены личным, интимным — мыслями и чувствами, замкнутыми в круг их семьи. Здесь были свои радости, трудности и печали. И все откладывался вечер, когда они вдвоем склонятся над чертежной доской. Плохо это? Да, конечно, плохо. Но разве они с Анной не были счастливы? Высотин, вдруг забыв о Светове, задумался о жене... Вот возвращается он домой с моря, и Анна радостно спешит навстречу, замирая, припадает к его холодной шинели, а он, не зная, что и сказать, что делать, молча сжимает лицо жены в своих ладонях и долго смотрит на нее. Вот просыпается он дома глубокой ночью, тихо встает, курит и думает о служебных делах, которых никогда всех не переделаешь. За окном в лунном свете земля, покрытая осенними листьями. В белесом полумраке чернеют деревья. Нигде ни огонька, ни звука, все спит. И вдруг руки Анны обвиваются вокруг его шеи. А каким счастьем была озарена их недавняя лыжная прогулка! Все это было, кажется, позавчера, вчера, во всяком случае, совсем недавно! Но почему теперь многое обернулось иначе? Что же такое незаметно подкралось и отделило их друг от друга, пусть немного, по все же отделило? «Неужели у Анны начало остывать чувство, неужели бытовые мелочи стали его заслонять? Но почему я обвиняю во всем лишь ее? — мелькнула мысль. — А может, я виноват, а не она? Или мы оба где-то и в чем-то допустили ошибку и начали терять друг' друга». Он вздохнул.
Светов удивленно взглянул на Высотина.
— Ты это о чем?
— У каждого свои думы.
— Мне бы твои. — Светов ходил вокруг модели крейсера, оглядывая ее со всех сторон. — Я тебя, Андрей, счастливчиком считал. Завидовал тебе, а сейчас вот нет. — Он будто позабыл о своем вопросе. — Теперь не завидую, — продолжал Светов — даже жаль, что перешел ты с крейсера в штаб. Мне бы хотелось видеть тебя вот здесь, — он ткнул пальцем на ходовой мостик модели. — Боевым командиром, понял?
И снова Высотин был благодарен Светову за то, что он переменил тему. Много раз он думал о том, что сказал сейчас Светов. Конечно, командовать кораблем не в пример привычней. Но зато здесь ощущаешь пульс жизни всего соединения. Только надо поскорее овладеть всей штабной премудростью, чтобы чувствовать себя вполне уверенно и свободно.
— По-твоему, настоящие моряки только на кораблях служат, а в штабе штаны просиживают?
Светов усмехнулся.
— А что ж, при Панкратове так оно и есть. Р1 я готов это всюду доказывать, как сказал поэт, «наперекор стихиям». — Он прошелся по каюте, достал портсигар, щелкнул крышкой и неожиданно добавил: — Сознаюсь, есть у меня кой-какие сюрпризы.
— Секрет? — спросил Высотин. Светов заколебался.
— И секрет и не секрет. Думаю частенько о минувших боях, раскидываю, какие бы неожиданности на будущее подготовить: ну, и, глядишь, прилег что-нибудь в голову.—Светов замолчал.
- Что же это тебя осенило? — спросил Высотин. Он видел по лицу Светова, что тот возбужден.
Светов подошел вплотную к Высотину и, нервно улыбаясь, чуть покачиваясь на носках, словно желая стать выше ростом, спросил:
— Тебе известно, надеюсь, как штабисту, в котором часу сегодня приказано «Дерзновенному» сняться с якоря?
— Да. — Высотин машинально взглянул на часы и тревожно проговорил. — Если Панкратов ничего не изменил в сроке, то экстренная съемка с якоря...
— Ты прав... Я должен быть давным-давно на корабле, готовя его к походу, — продолжал горячо Светов, перебив Высотина, — на экстренную съемку с якоря
в зимних условиях мне полагается с учетом прогрева машин всего один час. А я вот с тобой турусы на колесах здесь развожу, а мой старший помощник, конечно, и в ус себе не дует, потому что ему ничего не ведомо о полученном мною приказе на поход. Я семафора на «Дерзновенный» об этом не давал. Так что же это получается?
— Вот и я об этом беспокоюсь, — сказал, уже рассердившись, Высотин. — Играешь ты с огнем, Игорь!
Светов вдруг захохотал. Он смеялся долго и так искренне и заразительно, что, глядя на него, невольно улыбнулся нахмурившийся было Высотин.
— Что ты дурака валяешь, Игорь, — сказал Высотин, — бери шапку в охапку и марш бегом. Одна нога здесь, другая на «Дерзновенном». У тебя еще добрых полсотни минут в запасе.
— Ха! — беспечно махнув рукой, сказал, перестав смеяться, Светов. — Хотя Панкратов мне срока не изменил, а я задержался в штабе больше, чем нужно, я все-таки миную брандвахту, всем чертям назло, секунда в секунду, как начертано в приказе, — он задорно взглянул иа Высотииа, щуря свои чуть раскосые узкие глаза, в которых можно было прочитать и насмешку, и бесшабашную удаль. — Раньше чем положено, меня из бухты не выпустят, тебе это известно. Я, друже, все рассчитал. Сколько минут еще с тобой беседовать, сколько идти катером до «Дерзновенного» и сколько минут надо, чтобы машине дали ход...
— Не успеешь, — убежденно заметил Высотин, — что касается способностей твоих людей,— я верю. А машины не подчиняются командирским приказам, они не прогреваются так быстро, как нам бы хотелось. Откуда, Игорь, у тебя этакая беспечность? Иди же!
Светов быстро отошел от Высотина. Несколько мгновений он стоял у иллюминатора, молча вглядываясь вдаль, ища глазами в бухте свой корабль, потом, обернувшись, вскинул голову, сказал, растягивая слова:
— Если гонишь, так я от тебя уйду, Андрей, а, волнуясь, ты свою кровь понапрасну портишь.Твое предупреждение мне ни к чему. Какая, к черту, у меня беспечность, ежели я сейчас не человек, а комок нервов. И не потому, что я боюсь, что мне Панкратов каждое лыко в строку поставит... Нет, не потому... Я к бою го-
товлюсь. Будет он, нет ли, через десять лет, через год, через месяц, а может быть, завтра или через час? Не знаю. Я должен быть готов — и баста. — Светов скрипнул зубами и, картавя от волнения, азартно закончил:— Как только моя нога ступит на палубу «Дерзновенного», корабль снимется с якоря, а машины дадут ход на двенадцатой минуте.
— К черту, значит, всякие инструкции.... — возразил сердито Высотин.
— Инструкции я не меньше твоего чту, только не каждая буква в них для меня догма, — отпарировал Светов. — Я во время войны при налете «Фокке-Вуль-фов-190» на пятой минуте зимой с рейда уходил. Мы все вот толкуем о повышении боеготовности, а за предельные нормы, как клещи, держимся. Почему? Да потому, что за инструкцией, как за каменной стеной. Все тонкости дядя за тебя продумал. А что этот дядя думал десять лет назад и многое с тех пор изменилось, нам наплевать. — Светов поднял предостерегающе руку, видя, что Высотин хочет его прервать: —Ты выслушай-ка меня до конца. Повышать боеготовность корабля надо практическими делами. Сдается мне, что без оглядки на высокое начальство разучился кое-кто ныне дерзать.
Высотин вспыхнул:
— Ох, смотри, Игорь. Ты вот сегодня говорил, что действуешь «наперекор стихиям». Л не придется ли цитату полностью привести: «Рассудку попреки, наперекор стихиям»? Не повторяешь ли ты старую ошибку?
— Ох, смотри, Андрей, — зло в тон Высотину ответил Светов, — тот больше всех ошибается, кто человека всю жизнь его старыми грехами попрекает. Ну, прощай. Анне Ивановне—привет! Она, пожалуй, смелей, чем ты...
Светов, так и не дав Высотину сказать больше ни слова, выскочил из каюты.
Высотин, сдвинув брови, закурил папиросу. Зачем-то вытащил спички из коробки и стал ломать их одну за другой.
Миновав офицерский коридор, Светов быстро поднялся на верхнюю палубу. У трапа, по которому надо было спускаться на катер, он увидел Порядоза.
Пунцовая полоса на небосклоне растекалась, как кровь в воде. Корабль обдавало водяной пылью, оседая, она тотчас замерзала, покрывая палубу и такелаж тонкой ледяной коркой, отсвечивающей темной бронзой. Было студено, ветрено и сыро.
— Пойду с вами в поход,— сказал Порядов, сухо поздоровавшись.
— Добро! — односложно ответил Светов.
Едва они вступили на палубу катера, матросы крючковые по команде старшины, которому Светов лишь головой кивнул, отдали концы, катер, зарываясь носом в пенящуюся воду, помчался к виднеющемуся вдали «Дерзновенному».
Волны заливали палубу. Порядов, давненько уже покинувший каюту, продрог. От качки его мутило, от резкого ветра слезились глаза. Хотелось посидеть в тепле, не видеть стылого моря. Однако он твердо решил ни в чем не выказывать своей слабости перед Световым.
Обычно Светов, когда шел на катере в бурную погоду, любил, подменив рулевого, постоять за штурвалом. Тут уж не одним разумом, а всем телом, каждой его частицей ощущаешь незабываемое наслаждение, рожденное стремительностью движения, борьбой с волнами и ветром, победой над опасностями. Сейчас он, однако, поглядев на продрогшего Порядова, предложил спуститься вниз.
В крохотном кубрике Светов сел, расстегнул шинель, открыл портсигар, предлагая Порядову папиросу. Катер раскачивало все больше и больше; клонясь из стороны в сторону, он то. падал носом вниз, то взлетал. Волны глухо ударяли в обшивку. Портсигар мелькал перед глазами Порядова. Он махнул рукой.
— При сильной качке не люблю курить. Светов усмехнулся и защелкнул крышку.
— А все-таки, если не секрет, Викентий Захарович, почему вы решили идти в поход на «Дерзновенном»? — спросил он. Тут и Порядов усмехнулся.
— Мой начальник считает, что на эскадре должен появиться какой-то новый дух. И, кажется, предполагает, что у вас он уже есть...
От удара волны затрещала переборка, катер поло-
жило на бок. Светов, не удержавшись, качнулся к Порядову и крикнул над самым его ухом:
— А вы сами нового духа, что, нигде и ни в чем не заметили?
Катер выровнялся. Мотор заработал тише.
— Пока заметил только критику старого, — ответил Порядов.
Моторист, видно, сбавил обороты, гул двигателя постепенно стихал. Светов поднялся.
— Пошли наверх. Мы у борта «Дерзновенного». Надеюсь, у меня вы кое-что заметите, Викентий Захарович.
Панкратов, беседовавший с Меркуловым, выглянув в иллюминатор, увидел, как катер «Дерзновенного» отвалил от «Морской державы». Он бросил взгляд на хронометр. «Черт знает, что такое, до отхода Светову осталось немного более получаса!» Извинившись перед начальником политотдела, он позвонил дежурному офицеру и, выяснив, что никаких семафоров на «Дерзновенный» не передавали, рассердился.
— Самовольство Светова перешло все границы... Меркулов посмотрел удивленно. Затем, узнав в чем
дело, задумался и предложил:
— Выйдем на палубу, поглядим.
Панкратов согласился. Потом они оба, не отрывая глаз от биноклей, следили за тем, как к борту «Дерзновенного» подошел катер, как эсминец снялся с якоря и, набирая ход, вышел из гавани.
— Минута в минуту, — заметил Меркулов. Хотя он сегодня и пошел на мировую с начальником штаба, ему было приятно, что тот поставлен в тупик.
Панкратов не ответил. Он продолжал хмуриться. Во всем происшедшем еще надо было разобраться.
— Я — на «Державный», — сказал он.
— Пожалуй, и я с вами, Илья Потапыч. — Меркулову хотелось подольше в самой обычной обстановке побыть с Панкратовым, чтобы разобраться в его симпатиях и антипатиях, сильных и слабых сторонах. Это все открывается порой и в мелочах.
...На «Державном» готовились к походу. Кипарисов вместе с боцманом обходил палубу, проверяя, все ли прочно закреплено. Трюмные убирали шланги. С берега по сходням носили продукты и катили бочки.
Николаев увидел подходящий к стенке катер с Панкратовым и Меркуловым и направился к трапу, не торопясь, но все же достаточно скорым шагом. Приветствовал строго и четко и улыбнулся, как хлебосольный хозяин, готовый к приему гостей. Темп всех работ на корабле усилился. И в том, как отчетливо и громко отдавались приказания, и в том, как стремительно пробегали вдоль борта выполняющие их матросы, ощущалось, что все происходит теперь на глазах начальства. Однако поспешности или нервозности не замечалось ни в чем. Это был стиль Николаева: исполнительность без суетливости, уважение без подобострастия — стиль отличный, производивший всегда превосходное впечатление на Панкратова, а сегодня — и на Меркулова.
И надо же. было случиться, чтобы по какой-то несчастной случайности один из матросов, кативший бочку с химикалиями, споткнувшись, упал, а бочка, прокатившись с полметра, грохнулась в воду.
...Николаев побледнел. Кипарисов сказал что-то стоящему рядом боцману, и тот опрометью бросился к трапу. Стоило хоть чуточку разойтись пазам в бочке, попади в нее хоть немного воды — и произойдет взрыв. Винт искорежит. «Стать теперь на ремонт... куда как хорошо!», — подумал Николаев. Глубина была небольшой, но в стылой воде, подернутой радужными пятнами мазута, трудно было что-либо разглядеть.
— Разрешите выйти на рейд, — внезапно охрипшим голосом сказал Николаев.
— Не надо, Олег Леонидович, — остановил его Панкратов,— вам еще не время и погрузка не закончена.— Покосившись па Меркулова, он закончил коротко, приказом: — Вызовите водолаза.
— Уже вызван. Сейчас явится с боцманом, — доложил Кипарисов.
В небе зеленой булавочной искрой зажглась одинокая звезда. К борту, шаркая свинцовыми подошвами, приближался водолаз. Голоса помогающих ему матросов доносились приглушенно. Водолаз, к счастью, быстро обнаружил бочку. Упав горловиной вниз, она почти на треть ушла в песчаный, засасывающий грунт. Водолаз попытался приподнять бочку, завести под нее
трос, однако это ему не удалось. Тогда он протянул трос по грунту, завязал его удавкой и дал наверх сигнал. Трос натянулся, и бочка выползла из грунта.
Наверху, у самого борта, широко расставив толстые, как тумбы, ноги, прочно стоял Панкратов, рядом с ним, полусогнувшись, всматривался в воду Меркулов, бледный, хотя с виду спокойный Николаев слегка покручивал ус, Кипарисов щелчками ногтя сбрасывал незаметные глазу пылинки с рукава шинели.
Наступал опасный момент. Взорвись бочка в воздухе — это грозило бы жизни людей.
— Все назад! — приказал Панкратов. — Я сказал: все! — Он огляделся сурово вокруг. Ветреный, дымный, как чадящая головешка, качался горизонт, и люди казались маленькими, сдавленные темным небом и темными волнами.
Николаев с видимой неохотой и Кипарисов с деланным безразличием отошли к группе матросов, осторожно тянувших трос. Панкратов покосился на Меркулова. Но тот не считал для себя приказ обязательным и вовсе не желал уступать в личной храбрости начальнику штаба.
Под острыми, обтянутыми кожей скулами начпо катались желваки, так крепко стиснул он зубы. Бочка уже повисла в воздухе. Легонько ударяясь об обшивку корабля, она приближалась к борту. Однако петля на бочке оказалась затянутой недостаточно прочно; постепенно, медленно, бочка как бы выскальзывала из нее. Что же произойдет дальше? Вряд ли кто-нибудь мог бы на это ответить. Продолжать ли тянуть осторожно и медленно или рискнуть рвануть бочку вверх, чтобы разом все покончить? Что лучше? Меркулов предпочел бы второе, он даже выругался сквозь зубы, проклиная медлительность, как бы дирижировавшего рукой Панкратова. Но вот бочка оказалась у самого борта, но и удавка соскользнула на ее последнюю четверть. И тут Панкратов с завидной легкостью стал на колени и подхватил бочку руками. Только долей секунды позже ухватился за ее край и Меркулов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59