Вчера, когда «Державный» вернулся из бухты Соколиной в Белые Скалы, Кипарисова вызвал к себе начальник штаба. Коротко расспросив его о последнем походе, Панкратов веско сказал:
— Довольно вам, Ипполит Аркадьевич, ходить в старпомах, пора и самому командовать кораблем. Зайдите-ка к инструктору по кадрам.Панкратов не назвал корабля, на который предполагалось назначить Кипарисова, по он сам уже догадался: это мог быть только эсминец «Гордый», командир которого, как говорит, сидел на чемоданах.
Кадровик, капитан 3 ранга, человек весьма приятный и обходительный, дружески расспросил Кипарисова о здоровье, о жизни вообще, а затем предложил «освежить» личное дело.
Кипарисов тут же, в его каюте, сел за стол и принялся писать. Закончив краткое изложение своей биографии, он пододвинул анкету. Проглядывая ее, он наткнулся на параграф, который до сих пор был ему безразличен, но сегодня навел на размышления. «Женат я или нет», — подумал он, представил мысленно Марию, и ему не захотелось писать «холост».
Не раз он мечтал о том, что явится к ней, когда ему дастся большая победа, когда он станет командиром корабля. Теперь это сбывалось. Мария была единственным человеком, с которым он мог бы поделиться своей
радостью. Она одна, и никто другой. Его все больше тянуло к ней. «Она — моя судьба, — сказал он сам себе. — Пойду к ней сегодня же и выясню все до конца. Тогда и напишу в анкете—женат или не женат».
Сославшись на неотложные корабельные дела и пообещав инструктору по кадрам на другой день оформить все бумаги, Кипарисов, побывав на «Державном» и спросив разрешения у Николаева, сошел на берег.
Прежде чем отправиться к Марии, он не утерпел и завернул к пирсу, где стоял эсминец «Гордый». Любовно оглядывал его Кипарисов. Корабль был более поздней постройки, чем «Державный», и, значит, совершенней его. «Мой корабль», — думал Кипарисов, и слова эти звучали в нем, как песня. Он не заметил, как спустились сумерки.
Все мысли и чувства Кипарисов делил между «Гордым» и Марией. О «Гордом» он думал и сейчас. Утром Мария, после того как все решилось легко и просто, сразу отодвинулась на второй план. Однако, одеваясь, Кипарисов поглядывал то на выцветшие обои на стенах, то на трещины на пожелтевшем потолке, то на старую непрезентабельную мебель и морщился. «Мария притерпелась, видно, но это не квартира для меня. Быт надо перестраивать, чтобы он соответствовал новому положению».
Пока Кипарисов приводил себя в порядок, а Мария накрывала на стол, они почти не разговаривали. Ей трудно было найти верный тон, соответствующий ее духовному состоянию, а его мысли были отвлечены, и то, что она заботливо хозяйничала, смущенно и любовно поглядывая па пего, не вызывало в Кипарисове никаких особых чувств, принималось им как нечто естественное и должное.
Уже за чаем, откинувшись на спинку стула и закурив папиросу, Кипарисов сказал:
— Я думаю, пока о наших новых отношениях мы никому говорить не будем.
Мария удивленно вскинула глаза. Конечно, и она не собиралась кричать об их любви на всех перекрестках. Но почему нужно скрывать свое счастье?
Кипарисов выпустил облако дыма, провел в воздухе рукой, развеивая его.
— Пойми меня правильно. То, что мы снова близки, люди могут истолковать... даже твои соседи...
— То есть как? — Мария вспыхнула.
Кипарисов ласково и чуточку небрежно провел рукой по ее плечу.
— Да ты не волнуйся. Мы с тобой, конечно, понимаем, что все решает любовь. Но для людей я хотел бы другого. Квартиру на берегу мне давно предлагали. Мы отпразднуем свадьбу с блеском (ее ведь у нас никогда не было). Я надеюсь, сам командующий не откажется прийти. Поняла?
Мария опустила голову. Конечно, и ей была бы приятна такая свадьба. И ей хотелось бы явиться перед друзьями нарядной, счастливой, торжествующей. И ей было бы особенно приятно присутствие Серова, которому она искренне симпатизировала и который, как ей казалось, по-отечески любовно относился к ней. Но в то же время в том, как говорил Кипарисов о их сближении, было что-то оскорбительно-расчетливое, от чего тускнели ее светлые чувства.
— Почему ты молчишь? Право, излишняя скромность скоро уже будет тебе не к лицу. — Кипарисов скептически оглядел комнату и добавил: — Это же, прости, у тебя не квартира, а конура...
«Он, кажется, разговаривает со мной, как в старых романах какой-нибудь граф, женившийся па бедной мещанке», — мелькнула у Марии мысль, которую она с трудом подавила в себе.
— Не понимаю, почему ты придаешь всякой мишуре такое значение? — сказала она.
— Милая моя, какая же это мишура? Командир корабля и его жена должны сразу занять то место в обществе, какое им положено. И никто не должен подумать, что их связь может быть ошибкой. Это очень важно и для семейного быта и... — он заколебался на мгновение,— впрочем, чего же стесняться, да и для службы.
Мария покачала головой.
— Так, может быть... это наше... эта ночь в самом деле случайность? — Она произнесла эти слова с трудом и все-таки с оттенком горькой иронии. Кипарисов почувствовал грусть, но иронии не заметил. Все же он встревожился.
— Нет, я убежден, что смогу гордиться такой женой, как ты. — Он крепко пожал ей руки и посмотрел в лицо. — Право, беспокоиться тебе нечего. Я вполне откровенен с тобой, это ведь хорошо.
Мария через силу улыбнулась. Она не смогла отказать в примирении. Кипарисов сразу успокоился, посмотрел на часы.
— Ну, мне пора! — Он прижал Марию к себе. — Ты будешь думать обо мне? — Он поцеловал ее. Она не ответила. Но Кипарисов, кажется, не обратил на это внимания.
...Дверь за Кипарисовым закрылась. Мария подошла к окну, проводила его взглядом. Он ни разу не оглянулся. Так и растворилась его фигура в предрассветной мути. Мария продолжала стоять, теребя упавшую на грудь косу. Ощущение счастья исчезло еще во время разговора, тоскливое чувство одиночества и незаслуженной обиды все нарастало. «Почему я решила, что он изменился, стал другим? Почему? Ведь он, наверное, все тот же! Так могу ли я стать его женой?»
Она закрутила вокруг пальцев волосы и дернула, стало больно и это помогло по расплакаться.Мгла на улице постепенно рассеивалась. Стало явственно видно низкое сизое небо. Ветер качал фонарь, в котором желтел блеклый свет. «Пора на работу, — подумала Мария, — может быть, хоть там забудусь». И как бы в ответ ее мыслям, в утренней тишине громко прозвучал гудок верфи.
Озноб подгонял Кипарисова. Ноги его мерзли в ботинках без галош (он их не носил ни при какой погоде), шинель казалась кисейной, словно ее не было на плечах, фуражка не грела.
Ветер сумасшествовал в гавани; мел по бетонному настилу стенки поземку. Неприглядной была картина раннего утра. Желтыми пятнами выступали из мглы огни брандвахты, у сходен кораблей вахтенные, закутанные в тулупы, темнели, подобно чугунным тумбам.
Кипарисов сделал круг, чтобы пройти мимо эсминца «Гордого», и отыскал катер, отправляющийся на «Морскую державу», спустился в его темный кубрик, уже пе-
реполненныи возвращающимися с берега на службу офицерами, кивнул головой знакомым и устало прислонился к переборке. Его сразу охватило тепло. Под мерный гул заработавшего мотора он погрузился в раздумье. Он был счастлив, уверен и спокойно строил планы своей будущей жизни.
Стать командиром корабля — это не просто получить повышение. Он сумеет так наладить службу, чтобы его все уважали. Его мечты летели дальше, и он уже видел себя командиром крейсера и даже начальником штаба соединения, с широкими адмиральскими погонами на плечах.
Кипарисов не заметил, как катер пристал к трапу «Морской державы», как стали выходить из кубрика офицеры.
— О чем это вы, Ипполит Аркадьевич, задумались? — спросил, проходя мимо, Порядов. Он тоже был на берегу и возвращался на корабль. — Вы в штаб?
— Да, по делам, о них и думал... — ответил Кипарисов, идя за Порядовым. — Какие новости в политотделе?
— Скоро, как знаете, учение... Хлопот полны руки. Людей в аппарате мало, а кораблей много...
— Вы, Викентий Захарович, к нам не заглянете? — спросил Кипарисов, желая выяснить, кто из политотдельцев будет во время учения па «Державном».
— К сожалению, — ответил Порядов, — иду на «Дерзновенный».
— Почему, к сожалению?
Порядов неопределенно махнул рукой. Не мог же он передавать Кипарисову содержание своего недавнего разговора с начальником политотдела. «Вы пойдете на «Дерзновенном», — сказал ему Меркулов. — Выясните, что у Светова хорошего, чего он добивается. Вы можете с ним быть несогласны, но мне все обстоятельно доложите».
— Видите ли, Ипполит Аркадьевич, — пояснил Порядов, — Светов — это, по-моему, человек постоянных взрывов.
— Так вы, Викентий Захарович, будете при Светове чем-то вроде амортизатора, — сказал Кипарисов с улыбкой.
— Похоже на то...
Они поднялись на палубу «Морской державы» и тут расстались. Порядов направился в свою каюту, а Кипарисов — к инструктору по кадрам.
Заполняя анкету, Кипарисов красивым каллиграфическим почерком в графе о семейном положении написал «женат» и довольно улыбнулся сам себе «Свидетельство о браке я представлю, когда оно понадобится!» — решил мысленно он.
Разговор с женой не выходил из головы у Меркулова. И чем больше он о нем думал, тем очевидней для него становилась ее правота. Он вспоминал свои встречи, беседы, споры с наиболее авторитетными в соединении людьми с первого дня приезда и убеждался, что все они (и Панкратов, и Порядов, и Маратов, и Высотин) в той или иной форме, каждый по-своему, утверждали, что он ошибается, ставя под сомнение успехи, достигнутые до него и без него. Уговаривали его изменить подход к делу. Нельзя же за всем этим видеть одни личные мотивы, одно благодушие и самоуспокоенность. Значит, они отстаивали какую-то свою правду. Но какую же? Это еще не было вполне ясно. «Пусть так, пусть не вполне ясно, — думал Меркулов, — но что же мешает мне признать хорошим и верным то, что признают хорошим и верным они?
Сомнения в деловых качествах тех или иных работников? Но ведь нигде и никогда не существовало идеальных людей, а делать обобщения на основе коллекционирования недостатков — что же может быть порочнее этого?»
«А слова Светова, его мысли и идеи? — Меркулов усмехнулся про себя. — Чем подтверждаются слова командира «Дерзновенного»? Не взял ли я их легко на веру? Не претендовал ли я, вольно или невольно, на роль вожака неудачников? Вряд ли это достойная роль... Но, наконец, ощущение того, что в жизни штаба, а значит, и кораблей нет подлинного высокого накала и напряжения? А что мне мешает создать это напряжение, не мое ли собственное нетерпимое отношение ко всему и ко всем?».
Меркулов всегда действовал и говорил с другими решительно и даже категорично. Но наедине с собой давал волю сомнениям. И сейчас он проверял себя строго, с пристрастием.
Начинались ответственные зимние учения. По существу, проводилась инспекция всей работы штаба, политотдела, боевой учебы каждого матроса, старшины, офицера. В такое время нужно держаться единого направления. А до сих пор разговоры между начальником политотдела и начальником штаба напоминали дуэли.
Прошлой ночью дома Меркулов допоздна засиделся за письменным столом. Не работалось и не читалось. Он все доискивался и не мог доискаться, почему, если его поведение было неправильным, он ранее сам не испытывал никаких сомнений.
Елена Станиславовна спала. Хотя пошел второй месяц со дня ее приезда, они больше ни разу не разговаривали о его службе. Он не хотел вновь затрагивать эту тему, не разобравшись в своих мыслях. Но ведь жена роднее, ближе всех...
Борис Осипович встал со стула, погасил свет, разделся и тихо лег рядом с женой. Ему хотелось разбудить ее, но он не решался. С разговором можно потерпеть и до утра. Меркулов повернулся на бок, поправил подушку и задел локтем плечо жены.
— Что ты вертишься, Борис? — спросила Елена Станиславовна сквозь сои.
— Ты спишь, Леночка?
— Сплю!
— Что же ты со мной разговариваешь?—Он сказал это шутливо и осторожно.
Елена Станиславовна слишком хорошо знала мужа, чтобы не понять сразу, что его что-то мучит и тревожит. Она села на кровати, опершись спиной о подушки.
— Ну, что у тебя? — Не спится.
— Понимаю, — Елена Станиславовна обняла мужа. Борис Осипович благодарно поцеловал ее руку. Потом стал говорить о том, что не давало ему покоя. Закончив, он спросил:
— Можешь ли ты объяснить это, Лена...
— Могу!
Он не видел ее лица в темноте, но догадался по ее тону, что она давно разделяет его беспокойство.
— Могу. — Елена Станиславовна сделала небольшую паузу. — Ты знаешь, я когда-то увлекалась шахматами и для женщины играла недурно.
— К шахматам я совершенно равнодушен, Леночка, — перебил он ее.
— Это неважно. Послушай, у каждого мало-мальски приличного шахматиста есть свое излюбленное начало, свои варианты, своя привычная манера игры, ведущая к выигрышу. Но вот перед ним новый партнер, который не похож на прежних. Излюбленные начала, привычные варианты ведут теперь не к выигрышу, а к проигрышу. Что же, должен он упорствовать на старом или искать новых путей?
— Что-то уж очень сложно, Леночка.
— Не очень. — Полная рука Елены Станиславовны мелькнула в темноте, она отбросила упавшую на глаза прядь волос. — Вот ты, Борис, привык приезжать в части, где политработа была еще не налажена или запущена. Ты говорил: «Плохо!..» Тебе отвечали: «Да, плохо вот то-то и то-то...» И сразу находилась точка приложения сил. Л здесь твое излюбленное начало, привычные тебе варианты не годны. Вот и все.
Борис Осипович потер лоб рукой и оцарапался пряжкой на ремешке часов. «Как же это я забыл». Он снял часы и положил их на столик. Испытывая легкое раздражение, не то от того, что жена оказалась умней его, не то от того, что на лбу заныла царапина, он сказал:
— Не упрощаешь ли ты?
Елена Станиславовна рассмеялась:
— Ну вот, то очень сложно, то слишком просто, никак на тебя не угодишь... Давай-ка лучше, спать.
И хотя эта ночная беседа подвела как бы итог раздумьям Меркулова, он долго не мог заснуть.
«Все верно, а почему нет покоя?
...Чертово дело — бессонница. И нога не так, как надо, лежит, и рука отекла, и ее перекладываешь с места на место, и подушка жесткая, словно набита не пухом, а слежавшимся войлоком. Вертишься с боку на бок. Считаешь до ста, а сна нет.
Тишина не тишина, если прислушиваешься. Вот на кухне легкое дребезжание, это заработал автоматически выключающийся холодильник, вот кто-то прошел по тротуару под окном, слабо, но все-таки отчетливо
трещит снег под ногами; а как громко бьется собственное сердце. Тук, тук.. Кто не испытывал бессонницы, ни за что не поверит. Стучат на тумбочке часы... тик... так... Нет никакой тишины! Лучше уж думать, чем прислушиваться к собственному сердцу.
На оконных стеклах тени — черные и лиловые.«Личное личным, а служба службой. Это неправда! Личное и служба еще как тесно переплетаются, что бы там ни говорили. Вот Маратов думает, что я плохо отношусь к Порядову. Но ведь в его военных знаниях в самом деле пробелы. А может, я тороплюсь от него избавиться? Что ж, посмотрю, как он поведет себя на «Дерзновенном». Светов — крепкий орешек. Пусть поплавает с ним. Пора Порядову самому решить: гож он для океанской службы или не гож. Либо рапорт подавать, либо здесь в моряки выходить».
Глаза так привыкли к темноте, что видно все в комнате. Рисунок ковра стал легким и нежным. Обои переменили цвет, а в зеркале вырисовывалось блеклое и странное отражение собственного лица.
«Впрочем, не в Порядове дело. А вот с Панкратовым отношения надо наладить. Может быть, и к нему я отношусь предвзято? А потому и он ко мне... Что ж, попробую оценить все заново. Больше верить людям»... Эта мысль неожиданно принесла успокоение Меркулову. Нежно обняв жену, он тут же забылся крепким сном.
...Когда на следующий день к Меркулову явился Маратов и вместо доклада положил перед ним на стол свою статью о партийно-политической работе на «Державном», начальник политотдела уже сам хотел найти и увидеть в статье факты, которые свидетельствовали бы об отличном состоянии дела на этом корабле. И если уж верить людям и их оценкам, так с кого же начинать, как не с Маратова, который не побоялся сказать ему открыто, о своем несогласии с ним, начальником политотдела. Меркулов даже не отдавал себе полностью отчета в том глубоком впечатлении, какое на него произвела откровенность секретаря партбюро. Но именно с этой минуты он стал относиться к нему с уважением.
Маратов полагал, что Меркулов снова обвинит его в благодушии. И тут волей-неволей придется спорить. Маратов был убежден в своей правоте. Последний раз-
говор с Кипарисовым (а старпом ведь был единственным человеком, в котором Маратов сомневался) еще более укрепил его убеждение в том, что коммунисты на «Державном» идут в авангарде флотских дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59