Но все же с этими людьми, как и с Борисом Осиповичем, нужно было быть рассудительной, думать о том, чтобы не уронить себя в их глазах. Иногда это надоедало. Хотелось хоть поиграть в легкомыслие, пофлиртовать, очертя голову. Она называла это «ходить по краю пропасти». Ей нравилось казаться сумасбродной, даже быть ею изредка. Но...
Валентин Батырев был из тех людей, кто охотно, не судя строго, прощает слабости себе и другим, с ним можно вести себя, как заблагорассудится, без особого риска, чем легкомысленней, тем даже приятней для него. В этом была заложена возможность приятельских
отношений между Батыревым и Еленой Станиславовной.Елена Станиславовна смертельно скучала.Все дни, как назло, стояла отвратительная погода, даже из дома не выглянешь. Читать надоело. Скука, овладевшая душой Елены Станиславовны, принимала все более мрачную окраску потому, что перспективы на будущее оставались неопределенными. «Правильно ли я сделала, что приехала в Белые Скалы?» — трудно было ответить на этот вопрос. Елена Станиславовна все чаще задумывалась, не возвратиться ли ей в Москву,, чтобы там попытаться под любыми предлогами через влиятельных знакомых добиться для мужа нового назначения.
В ее постепенно все ясней выкристаллизовывавшихся планах Валентин Батырев занимал, хотя и небольшое, но весьма определенное место. Явиться к родителям с письмом от любимого сына, наговорить о нем все, что они хотели бы услышать, понравиться им, стать своей в доме, где и сам хозяин, и его друзья немало решают в военных кругах...
Батырев пришел как нельзя кстати. Ничто не было так приятно для Елены Станиславовны, как возможность следовать своим желаниям и капризам, подсказанным настроением, будучи уверенной в то же время, что эти желания и капризы не только не во вред, по, наоборот, па пользу делу.
Сам Батырев, конечно, об этом не подозревал. Наоборот, еще поднимаясь на второй этаж, он несколько досадовал на себя за свое решение. Правда, если честно признаться, Елена Станиславовна нравилась ему еще с дней совместной поездки в поезде. Батыреву импонировали и внешность Меркуловой, и ее вкус, и манера держаться. Но, пожалуй (хоть он это скрывал от самого себя), Елена Станиславовна была слишком умна и самоуверенна для него. Она обычно обращалась с ним, как с мальчишкой. И как бы Батырев ни пыжился, как бы развязно ни держался, он даже побаивался ее.
Следуя широко распространенному меж людей обычаю крыловской лисицы, утверждавшей, что виноград, которого ей не удалось добыть, зелен, Батырев почти убедил себя в том, что Елена Станиславовна принадле-
жит к тому типу женщин, в котором он не видит ни прелести, ни обаяния.Нажимая кнопку звонка, он подумал: «Отогреюсь в семейном доме, выпью чайку или, если бог пошлет, коньяку, поболтаю об искусстве — и домой».
Однако все его представления о Елене Станиславовне были приятно опровергнуты с первой же минуты, когда она с искренней радостью и дружеской непосредственностью воскликнула:
— Как я рада, что вы пришли! Вот молодцом. И моей скуке — конец!
Он уже сидел в кресле, вплотную придвинутом к дивану, на котором полулежала Елена Станиславовна. Рядом па низком круглом столике стоял графин с ликером, рюмки и конфеты.
Елена Станиславовна наговорила Батыреву кучу лестных вещей о том, как возмужал он в морских походах, как изменился весь его облик.
— О, вы теперь просоленный в штормах моряк. Поведайте-ка о себе, — потребовала она.
Батырев впервые в жизни участвовал в делах, которыми можно было восхищаться по заслугам. Елена Станиславовна умела слушать. В красноватом полумраке кабинета лицо ее казалось мраморно-чистым и совсем молодым, в глазах светился интерес к нему, губы улыбались. Она не забывала подливать ликер в рюмки и, молча, без тоста, будто боясь прервать его рассказ, первой поднимала свою. Он пил и продолжал говорить, постепенно хмелея.
Затем, когда Батырев кончил рассказывать, Елена Станиславовна попросила принести ей с полки книжку стихов и баллад Киплинга. Подав ей книжку, он (это получилось случайно, само собой) сел не в кресло, а на диван рядом с ней. Елена Станиславовна глуховатым голосом прочла ему «Заповедь» — гимн мужеству и эгоистическому индивидуализму. «Тогда, мой сын, ты будешь человек!» — не без пафоса произнеся эту заключительную строчку, Елена Станиславовна отложила книжку, провела рукой по щеке Батырева. Она слишком долго не отнимала руки, чтобы это можно было считать просто за дружескую ласку, Батырев, наклонившись, заглянул ей в глаза.
— Нет! — сказала она, мягко и чуть слышно, не гася улыбки.
Батырев, наклонившись, поцеловал ее. Голова у него пошла кругом, но Елене Станиславовне хотелось лишь подразнить юного лейтенанта. Ей было просто любопытно наблюдать за тем, как менялось выражение его лица и глаз. По крайней мере она была уверена, что прекратит игру, когда она' станет опасной. Через секунду она поднялась и стала поправлять волосы перед зеркалом. В зеленоватом стекле лукаво поблескивали ее глаза. «Сейчас я отправлю его восвояси», — подумала она.
...Батырев потянулся к столику за папиросой. Во рту было смешанное ощущение вкуса приторно сладкого ликера, губной помады и какой-то сухой горечи. Он не мог бы сейчас определить своих чувств. Не понимал, был ли поцелуй случайным. Не знал, как себя дальше вести. А на языке почему-то вертелась глупая фраза из «Золотого теленка»: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе».
Меркулов так и не вызвал к себе Донцова, и тот даже не знал, прочел или не прочел начальник политотдела его статью.Меж тем дни были заполнены до краен, события развивались напряженно и стремительно. И для самого Донцова переживания, связанные со статьей, отошли на второй план.
Штурм базы «противника» с моря — вот на чем сосредоточились все помыслы штаба и политотдела. Высадка десанта была назначена в нескольких пунктах на рассвете. Предполагалось использовать полную волну океанского прилива для подхода десантных судов к мелководным местам у берега.
Глубокой беззвездной ночью корабли, снявшись с якорей в бухте Казацкой, вышли к западному побережью полуострова Скалистый. Они были замечены в пути. Ночные бомбардировщики «синих» появились над океаном, акустики на кораблях то и дело сообщали о подводных лодках. Эскадренные миноносцы вели «бои» с катерами, молниеносно появлявшимися из тьмы и вновь исчезавшими в ней.
Конечно, на внезапность уже нельзя было рассчитывать.Натиск, маневр, огонь — вот что решало исход, десанта. Проходы в минных полях были заранее разведаны. Десятки тральщиков очищали воды. Небо освещалось вспышками разрывов. Шум двигателей, корабельных и авиационных, грохот орудий, гул волнующегося океана создавали полное ощущение боя. Штаб руководства учением с трудом определял возможные «потери» обеих сторон.
Десантные баржи и катера врывались в бухты. Крейсера, прикрывая высадку десанта, вели огонь по «неприятельским» узлам обороны. Авиация, поддерживающая наступающие силы, бомбила береговые цели. И все же пока подавить сопротивление «противника» не удавалось.
Группа «первого броска», посаженная на катера, баркасы и самоходные баржи, оказалась под огнем. В эти мгновения решался успех или неуспех десанта. Донцов находился вместе с Меркуловым на десятиве-сельном баркасе. Сквозь синюю дымку туманной изморози, наполнявшей предутренний воздух, лицо начальника политотдела казалось неестественно бледным и ожесточенным. Его руки в кожаных перчатках нервно двигались в такт движениям гребцов.
Отовсюду слышались всплески весел идущих рядом баркасов и шестерок. Поеживаясь от холода, сидели с автоматами на коленях десантники. Берег был уже неподалеку. И тут возникли новые препятствия. Контратакой «синих» были рассеяны и отброшены инженерные подразделения. Они не успели выполнить задачи, и теперь противодесантные заграждения в воде мешали шлюпкам подойти к берегу. Огонь «противника» усиливался. Вот-вот могло поступить указание посредников: «Группа первого броска полностью уничтожена». Это понимали бойцы десанта.
Донцов переживал перипетии «боя», пожалуй, острее всех: «Где же Светов, чего он медлит?». Он был убежден, что разведка горного перевала в тылу «синих» не прошла даром. Вот-вот, с минуты на минуту, должно случиться то, что облегчит победу. Конечно, Светов провел десантные суда в Безымянную, бухту. Оттуда, с гор и сопок, обрушится на «неприятеля» внезапный удар.
Донцов, прислушиваясь, старался уловить в орудийном грохоте выстрелы в тылу «синих». Не знал он, что его надежда тщетна, что «Дерзновенный» находится на пути в Белые Скалы.
Над соседней шлюпкой взвилась сигнальная ракета. Посредник сообщал: шлюпка потоплена, люди на ней уничтожены. «Ну, сейчас и мы выйдем из игры», — подумал Донцов.Условные противодесантные заграждения «синих» представляли на самом деле лишь гряду обледенелых камней, через которые перекатывались, пенясь, небольшие волны. Эти камни нельзя было обойти на шлюпках. Создалось критическое положение.
Меркулов, оценив обстановку, встал на банку и резким, охрипшим голосом прокричал:
— Всем прыгать в воду! Коммунисты, вперед!
Не торопясь, словно делая будничное дело, начальник политотдела снял перчатки, потуже затянул под подбородком тесемки ушанки и первым перевалился через борт баркаса. Донцов, не раздумывая, бросился за ним. Меркулов, по грудь в ледяной воде, рванулся к берегу. Рядом с ним появились головы матросов с баркасов. Приказ начальника политотдела передали на другие шлюпки. И уже справа, слева, позади прыгали в воду матросы и пехотинцы-десантники. Подняв над головой автоматы, они устремились к берегу.
Прошло всего несколько минут, и десантники, преодолев первую полосу обороны, завладели линией окопов, бросились на штурм высоты, откуда «противник» вел ожесточенный огонь. В тяжелых, намокших шинелях, хлюпавших сапогах, простуженными осипшими глотками они кричали упоенно и торжествующе: «За Родину, за Партию!» — и никто из них не думал в этот миг, что и десант, и бой были лишь учением, — с такой яростью они атаковали высоту.
Новый отряд катеров и десантных самоходных барж прорвался сквозь огневую завесу. На захваченный плацдарм выгрузились легкие танки и артиллерия. Пулеметные точки «синих» умолкли. Огонь по всему побережью слабел...
Донцову не пришлось участвовать в войне. Был он слишком молод. Но ему представлялось, что тогда все бывало именно так. И точно так политработники, как теперь Меркулов, решали порой успех боя, личным бесстрашием, вдохновением увлекая людей за собой.
На занятой высоте во всю силу гулял ветер. В минуты атаки окопов, затем бешеного подъема на высоту по пояс в снегу, по осклизлым камням, через кустарник и искусственные завалы Донцов не ощущал холода, но сейчас немели руки, замерзали ноги. Посиневшие лица бойцов с дрожащими от озноба челюстями красноречиво говорили о бедственном положении, в котором очутился отряд. На ветру, в мороз, в мокрой одежде многие могли простудиться и тяжело заболеть. Бойцам нужны были тепло и кров, чтобы обогреться и обсушиться, поблизости же не было ни того, ни другого. В захваченных железобетонных подземных казематах «синих» могла укрыться лишь небольшая часть штурмового отряда. Это понимал Меркулов, эти опасения разделял и командир отряда. Они стояли, советуясь, на самой вершине сопки, у всех на виду; ветер трепал полы их шинелей, и казалось, что они одни из всего отряда не замечают пи ветра, ни пронизывающего до костей мороза.
Желто-багровое поднималось из-за гор солнце. Но оно не несло тепла.
Корабли десантных сил казались с высоты игрушеч-но-маленькими, нёвзаправдашними, вкрапленными для украшения в сине-зеленое, переливающееся белой пеной необъятное полотно океана.
— Разжигать костры! — приказал Меркулов. Победители и побежденные, условно раненные и условно мертвые бросились собирать еловые, пихтовые сучья, рубить валежник, растаскивать из-под снега высохшие за лето завалы. Густой лес и кустарник окружали дзоты «синих». Никто ни секунды не стоял без дела. Мгновенно запылали костры, и сопка окуталась пламенем и дымом, точно вулкан.
— Плясать, да веселее плясать! Комсомольцы-заводилы, вперед! — крикнул Меркулов и первым пошел вокруг костра, по-казацки выбрасывая руки и притоптывая каблуками. За ним пошли все, кто умел и кто не умел плясать: с гиканьем, присвистом скакали люди со слезящимися от едкого смолистого .дыма глазами. Эта пляска продолжалась до полного изнеможения. Остано-
виться, передохнуть Меркулов, командир штурмового отряда и Донцов никому не давали до тех пор, пока не подошли крытые автомашины и не увезли бойцов в казармы.
...Но все же почему не удался удар со стороны Безымянной бухты? Позже Донцов спрашивал об этом работников штаба, но они отвечали:
— Такой удар и не предполагался.
...Ученье кончилось. Донцов получил разрешение сойти на берег. Он встретил Дусю у ворот завода. Она обрадовалась ему так, будто вернулся он не с учений, а из длительного и опасного путешествия. Ведь со дня свадьбы они впервые расставались надолго. Дусина радость была настолько бурной, что на лице Донцова появилась довольная и даже чуть-чуть глуповатая улыбка. Взяв жену под руку, бесконечно счастливый, он зашагал, не разбирая дороги.
Они проходили мимо кинотеатра, в котором шел новый фильм. Очередь за билетами растянулась вдоль тротуара.
— Кутнем сегодня, Ваня? — спросила Дуся, заглядывая мужу в глаза.
— Кутнем! — охотно согласился он.
— Ну так стань в очередь, а я сбегаю домой, переоденусь.
...Позже в темном кинозале они плохо следили за тем, что делалось на экране, Донцов тихонько целовал руку жены. Это напоминало те времена, когда они еще только начали встречаться, оба жили в общежитиях и никогда не могли остаться наедине. Дуся, притворно стыдясь, отбивалась. Соседи зашипели на них. Они присмирели. Из кинотеатра отправились ужинать в ресторан. Вернулись домой к одиннадцати часам. Дуся включила приемник и стала стелить постель. Донцов остановился посреди комнаты. Собственно, ведь он оглядывал эту комнату по-настоящему впервые. Все в ней носило отпечаток достатка ее хозяина. Диван был покрыт ковром, за стеклами полупустого книжного шкафа лежала коллекция трубок, на стенах висели картины — отличные копии Рубенса, репинских «Запорожцев» и тут же рядом какая-то полуфутуристическая мазня — обнаженная женщина с прозрачно-голубоватым телом, зелеными волосами и глазами, как два бронзовых пя-
така (все это прибыло за Батыревым багажом из Москвы). Голубую женщину Донцов с удовольствием выбросил бы в мусорный ящик, а заодно с ней и приобретенную Батыревым «для смеха» уже в Белых Скалах картину живописца-халтурщика. На ней было изображено синее море и игрушечные корабли, утыканные орудийными дулами, как ежи иголками.
Донцов задумался о Батыреве — никак он не мог разобраться в нем до конца.
Раньше Батырев казался ему то заносчивым нагловатым гордецом, то легкомысленным, но добрым и чистосердечным рубахой-парнем. Донцов никогда не признался бы себе, что полюбил Батырева потому, что выручил его из смертельной опасности, но было это действительно так. Поход на «Дерзновенном» сблизил их, как бы там Батырев ни держался. Теперь у Донцова исчезло даже чувство неловкости за то, что он занял не принадлежавшую ему квартиру, и даже на ум не приходило, что всем этим комфортом он ' обязан особым симпатиям Батырева к Дусе.
— Л ведь правда, славный малый этот Валентин Корнесвич! — сказал он вслух.
Дуся, взбивавшая подушки, посмотрела на мужа и покраснела.
— Конечно, славный,:— ответила она неуверенно, — но только, Ваня, нам бы лучше съехать с этой квартиры.
— Куда съехать? — спросил Донцов.
— Куда угодно, хоть в каморку какую-нибудь. — Дуся подошла и уткнулась головой в плечо мужа. Она не могла рассказать о том, как приходил Батырев, о том, что между ними произошло. Это бы расстроило Ваню и привело к крупной ссоре. Ей даже казалось, что Иван обязательно избил бы обидчика. Было жалко и мужа, и, несмотря ни на что, симпатичного (и, как она думала, влюбленного в нее) Батырева... Страшно было снова оказаться на улице или приемышами у Ма-ратовых. В то же время Дуся чувствовала, что молчать нечестно, и если Иван когда-нибудь узнает, он не простит ей того, что они остались здесь. Весь вечер она старалась об этом не думать, но Иван сам заговорил:
— Ты какая-то странная, — сказал он.
— Нет, ничего... ну, просто хочется, чтобы все было свое, совсем свое, понимаешь?
— А... — Донцов облегченно вздохнул.
...Позже, когда Дуся уснула, Донцов, тихо поглаживая волосы жены, подумал с улыбкой: «Отчаянная ты моя собственница». Потом мысли его переменили направление. Он вспомнил десант, Меркулова, прыгающего в ледяную воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Валентин Батырев был из тех людей, кто охотно, не судя строго, прощает слабости себе и другим, с ним можно вести себя, как заблагорассудится, без особого риска, чем легкомысленней, тем даже приятней для него. В этом была заложена возможность приятельских
отношений между Батыревым и Еленой Станиславовной.Елена Станиславовна смертельно скучала.Все дни, как назло, стояла отвратительная погода, даже из дома не выглянешь. Читать надоело. Скука, овладевшая душой Елены Станиславовны, принимала все более мрачную окраску потому, что перспективы на будущее оставались неопределенными. «Правильно ли я сделала, что приехала в Белые Скалы?» — трудно было ответить на этот вопрос. Елена Станиславовна все чаще задумывалась, не возвратиться ли ей в Москву,, чтобы там попытаться под любыми предлогами через влиятельных знакомых добиться для мужа нового назначения.
В ее постепенно все ясней выкристаллизовывавшихся планах Валентин Батырев занимал, хотя и небольшое, но весьма определенное место. Явиться к родителям с письмом от любимого сына, наговорить о нем все, что они хотели бы услышать, понравиться им, стать своей в доме, где и сам хозяин, и его друзья немало решают в военных кругах...
Батырев пришел как нельзя кстати. Ничто не было так приятно для Елены Станиславовны, как возможность следовать своим желаниям и капризам, подсказанным настроением, будучи уверенной в то же время, что эти желания и капризы не только не во вред, по, наоборот, па пользу делу.
Сам Батырев, конечно, об этом не подозревал. Наоборот, еще поднимаясь на второй этаж, он несколько досадовал на себя за свое решение. Правда, если честно признаться, Елена Станиславовна нравилась ему еще с дней совместной поездки в поезде. Батыреву импонировали и внешность Меркуловой, и ее вкус, и манера держаться. Но, пожалуй (хоть он это скрывал от самого себя), Елена Станиславовна была слишком умна и самоуверенна для него. Она обычно обращалась с ним, как с мальчишкой. И как бы Батырев ни пыжился, как бы развязно ни держался, он даже побаивался ее.
Следуя широко распространенному меж людей обычаю крыловской лисицы, утверждавшей, что виноград, которого ей не удалось добыть, зелен, Батырев почти убедил себя в том, что Елена Станиславовна принадле-
жит к тому типу женщин, в котором он не видит ни прелести, ни обаяния.Нажимая кнопку звонка, он подумал: «Отогреюсь в семейном доме, выпью чайку или, если бог пошлет, коньяку, поболтаю об искусстве — и домой».
Однако все его представления о Елене Станиславовне были приятно опровергнуты с первой же минуты, когда она с искренней радостью и дружеской непосредственностью воскликнула:
— Как я рада, что вы пришли! Вот молодцом. И моей скуке — конец!
Он уже сидел в кресле, вплотную придвинутом к дивану, на котором полулежала Елена Станиславовна. Рядом па низком круглом столике стоял графин с ликером, рюмки и конфеты.
Елена Станиславовна наговорила Батыреву кучу лестных вещей о том, как возмужал он в морских походах, как изменился весь его облик.
— О, вы теперь просоленный в штормах моряк. Поведайте-ка о себе, — потребовала она.
Батырев впервые в жизни участвовал в делах, которыми можно было восхищаться по заслугам. Елена Станиславовна умела слушать. В красноватом полумраке кабинета лицо ее казалось мраморно-чистым и совсем молодым, в глазах светился интерес к нему, губы улыбались. Она не забывала подливать ликер в рюмки и, молча, без тоста, будто боясь прервать его рассказ, первой поднимала свою. Он пил и продолжал говорить, постепенно хмелея.
Затем, когда Батырев кончил рассказывать, Елена Станиславовна попросила принести ей с полки книжку стихов и баллад Киплинга. Подав ей книжку, он (это получилось случайно, само собой) сел не в кресло, а на диван рядом с ней. Елена Станиславовна глуховатым голосом прочла ему «Заповедь» — гимн мужеству и эгоистическому индивидуализму. «Тогда, мой сын, ты будешь человек!» — не без пафоса произнеся эту заключительную строчку, Елена Станиславовна отложила книжку, провела рукой по щеке Батырева. Она слишком долго не отнимала руки, чтобы это можно было считать просто за дружескую ласку, Батырев, наклонившись, заглянул ей в глаза.
— Нет! — сказала она, мягко и чуть слышно, не гася улыбки.
Батырев, наклонившись, поцеловал ее. Голова у него пошла кругом, но Елене Станиславовне хотелось лишь подразнить юного лейтенанта. Ей было просто любопытно наблюдать за тем, как менялось выражение его лица и глаз. По крайней мере она была уверена, что прекратит игру, когда она' станет опасной. Через секунду она поднялась и стала поправлять волосы перед зеркалом. В зеленоватом стекле лукаво поблескивали ее глаза. «Сейчас я отправлю его восвояси», — подумала она.
...Батырев потянулся к столику за папиросой. Во рту было смешанное ощущение вкуса приторно сладкого ликера, губной помады и какой-то сухой горечи. Он не мог бы сейчас определить своих чувств. Не понимал, был ли поцелуй случайным. Не знал, как себя дальше вести. А на языке почему-то вертелась глупая фраза из «Золотого теленка»: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе».
Меркулов так и не вызвал к себе Донцова, и тот даже не знал, прочел или не прочел начальник политотдела его статью.Меж тем дни были заполнены до краен, события развивались напряженно и стремительно. И для самого Донцова переживания, связанные со статьей, отошли на второй план.
Штурм базы «противника» с моря — вот на чем сосредоточились все помыслы штаба и политотдела. Высадка десанта была назначена в нескольких пунктах на рассвете. Предполагалось использовать полную волну океанского прилива для подхода десантных судов к мелководным местам у берега.
Глубокой беззвездной ночью корабли, снявшись с якорей в бухте Казацкой, вышли к западному побережью полуострова Скалистый. Они были замечены в пути. Ночные бомбардировщики «синих» появились над океаном, акустики на кораблях то и дело сообщали о подводных лодках. Эскадренные миноносцы вели «бои» с катерами, молниеносно появлявшимися из тьмы и вновь исчезавшими в ней.
Конечно, на внезапность уже нельзя было рассчитывать.Натиск, маневр, огонь — вот что решало исход, десанта. Проходы в минных полях были заранее разведаны. Десятки тральщиков очищали воды. Небо освещалось вспышками разрывов. Шум двигателей, корабельных и авиационных, грохот орудий, гул волнующегося океана создавали полное ощущение боя. Штаб руководства учением с трудом определял возможные «потери» обеих сторон.
Десантные баржи и катера врывались в бухты. Крейсера, прикрывая высадку десанта, вели огонь по «неприятельским» узлам обороны. Авиация, поддерживающая наступающие силы, бомбила береговые цели. И все же пока подавить сопротивление «противника» не удавалось.
Группа «первого броска», посаженная на катера, баркасы и самоходные баржи, оказалась под огнем. В эти мгновения решался успех или неуспех десанта. Донцов находился вместе с Меркуловым на десятиве-сельном баркасе. Сквозь синюю дымку туманной изморози, наполнявшей предутренний воздух, лицо начальника политотдела казалось неестественно бледным и ожесточенным. Его руки в кожаных перчатках нервно двигались в такт движениям гребцов.
Отовсюду слышались всплески весел идущих рядом баркасов и шестерок. Поеживаясь от холода, сидели с автоматами на коленях десантники. Берег был уже неподалеку. И тут возникли новые препятствия. Контратакой «синих» были рассеяны и отброшены инженерные подразделения. Они не успели выполнить задачи, и теперь противодесантные заграждения в воде мешали шлюпкам подойти к берегу. Огонь «противника» усиливался. Вот-вот могло поступить указание посредников: «Группа первого броска полностью уничтожена». Это понимали бойцы десанта.
Донцов переживал перипетии «боя», пожалуй, острее всех: «Где же Светов, чего он медлит?». Он был убежден, что разведка горного перевала в тылу «синих» не прошла даром. Вот-вот, с минуты на минуту, должно случиться то, что облегчит победу. Конечно, Светов провел десантные суда в Безымянную, бухту. Оттуда, с гор и сопок, обрушится на «неприятеля» внезапный удар.
Донцов, прислушиваясь, старался уловить в орудийном грохоте выстрелы в тылу «синих». Не знал он, что его надежда тщетна, что «Дерзновенный» находится на пути в Белые Скалы.
Над соседней шлюпкой взвилась сигнальная ракета. Посредник сообщал: шлюпка потоплена, люди на ней уничтожены. «Ну, сейчас и мы выйдем из игры», — подумал Донцов.Условные противодесантные заграждения «синих» представляли на самом деле лишь гряду обледенелых камней, через которые перекатывались, пенясь, небольшие волны. Эти камни нельзя было обойти на шлюпках. Создалось критическое положение.
Меркулов, оценив обстановку, встал на банку и резким, охрипшим голосом прокричал:
— Всем прыгать в воду! Коммунисты, вперед!
Не торопясь, словно делая будничное дело, начальник политотдела снял перчатки, потуже затянул под подбородком тесемки ушанки и первым перевалился через борт баркаса. Донцов, не раздумывая, бросился за ним. Меркулов, по грудь в ледяной воде, рванулся к берегу. Рядом с ним появились головы матросов с баркасов. Приказ начальника политотдела передали на другие шлюпки. И уже справа, слева, позади прыгали в воду матросы и пехотинцы-десантники. Подняв над головой автоматы, они устремились к берегу.
Прошло всего несколько минут, и десантники, преодолев первую полосу обороны, завладели линией окопов, бросились на штурм высоты, откуда «противник» вел ожесточенный огонь. В тяжелых, намокших шинелях, хлюпавших сапогах, простуженными осипшими глотками они кричали упоенно и торжествующе: «За Родину, за Партию!» — и никто из них не думал в этот миг, что и десант, и бой были лишь учением, — с такой яростью они атаковали высоту.
Новый отряд катеров и десантных самоходных барж прорвался сквозь огневую завесу. На захваченный плацдарм выгрузились легкие танки и артиллерия. Пулеметные точки «синих» умолкли. Огонь по всему побережью слабел...
Донцову не пришлось участвовать в войне. Был он слишком молод. Но ему представлялось, что тогда все бывало именно так. И точно так политработники, как теперь Меркулов, решали порой успех боя, личным бесстрашием, вдохновением увлекая людей за собой.
На занятой высоте во всю силу гулял ветер. В минуты атаки окопов, затем бешеного подъема на высоту по пояс в снегу, по осклизлым камням, через кустарник и искусственные завалы Донцов не ощущал холода, но сейчас немели руки, замерзали ноги. Посиневшие лица бойцов с дрожащими от озноба челюстями красноречиво говорили о бедственном положении, в котором очутился отряд. На ветру, в мороз, в мокрой одежде многие могли простудиться и тяжело заболеть. Бойцам нужны были тепло и кров, чтобы обогреться и обсушиться, поблизости же не было ни того, ни другого. В захваченных железобетонных подземных казематах «синих» могла укрыться лишь небольшая часть штурмового отряда. Это понимал Меркулов, эти опасения разделял и командир отряда. Они стояли, советуясь, на самой вершине сопки, у всех на виду; ветер трепал полы их шинелей, и казалось, что они одни из всего отряда не замечают пи ветра, ни пронизывающего до костей мороза.
Желто-багровое поднималось из-за гор солнце. Но оно не несло тепла.
Корабли десантных сил казались с высоты игрушеч-но-маленькими, нёвзаправдашними, вкрапленными для украшения в сине-зеленое, переливающееся белой пеной необъятное полотно океана.
— Разжигать костры! — приказал Меркулов. Победители и побежденные, условно раненные и условно мертвые бросились собирать еловые, пихтовые сучья, рубить валежник, растаскивать из-под снега высохшие за лето завалы. Густой лес и кустарник окружали дзоты «синих». Никто ни секунды не стоял без дела. Мгновенно запылали костры, и сопка окуталась пламенем и дымом, точно вулкан.
— Плясать, да веселее плясать! Комсомольцы-заводилы, вперед! — крикнул Меркулов и первым пошел вокруг костра, по-казацки выбрасывая руки и притоптывая каблуками. За ним пошли все, кто умел и кто не умел плясать: с гиканьем, присвистом скакали люди со слезящимися от едкого смолистого .дыма глазами. Эта пляска продолжалась до полного изнеможения. Остано-
виться, передохнуть Меркулов, командир штурмового отряда и Донцов никому не давали до тех пор, пока не подошли крытые автомашины и не увезли бойцов в казармы.
...Но все же почему не удался удар со стороны Безымянной бухты? Позже Донцов спрашивал об этом работников штаба, но они отвечали:
— Такой удар и не предполагался.
...Ученье кончилось. Донцов получил разрешение сойти на берег. Он встретил Дусю у ворот завода. Она обрадовалась ему так, будто вернулся он не с учений, а из длительного и опасного путешествия. Ведь со дня свадьбы они впервые расставались надолго. Дусина радость была настолько бурной, что на лице Донцова появилась довольная и даже чуть-чуть глуповатая улыбка. Взяв жену под руку, бесконечно счастливый, он зашагал, не разбирая дороги.
Они проходили мимо кинотеатра, в котором шел новый фильм. Очередь за билетами растянулась вдоль тротуара.
— Кутнем сегодня, Ваня? — спросила Дуся, заглядывая мужу в глаза.
— Кутнем! — охотно согласился он.
— Ну так стань в очередь, а я сбегаю домой, переоденусь.
...Позже в темном кинозале они плохо следили за тем, что делалось на экране, Донцов тихонько целовал руку жены. Это напоминало те времена, когда они еще только начали встречаться, оба жили в общежитиях и никогда не могли остаться наедине. Дуся, притворно стыдясь, отбивалась. Соседи зашипели на них. Они присмирели. Из кинотеатра отправились ужинать в ресторан. Вернулись домой к одиннадцати часам. Дуся включила приемник и стала стелить постель. Донцов остановился посреди комнаты. Собственно, ведь он оглядывал эту комнату по-настоящему впервые. Все в ней носило отпечаток достатка ее хозяина. Диван был покрыт ковром, за стеклами полупустого книжного шкафа лежала коллекция трубок, на стенах висели картины — отличные копии Рубенса, репинских «Запорожцев» и тут же рядом какая-то полуфутуристическая мазня — обнаженная женщина с прозрачно-голубоватым телом, зелеными волосами и глазами, как два бронзовых пя-
така (все это прибыло за Батыревым багажом из Москвы). Голубую женщину Донцов с удовольствием выбросил бы в мусорный ящик, а заодно с ней и приобретенную Батыревым «для смеха» уже в Белых Скалах картину живописца-халтурщика. На ней было изображено синее море и игрушечные корабли, утыканные орудийными дулами, как ежи иголками.
Донцов задумался о Батыреве — никак он не мог разобраться в нем до конца.
Раньше Батырев казался ему то заносчивым нагловатым гордецом, то легкомысленным, но добрым и чистосердечным рубахой-парнем. Донцов никогда не признался бы себе, что полюбил Батырева потому, что выручил его из смертельной опасности, но было это действительно так. Поход на «Дерзновенном» сблизил их, как бы там Батырев ни держался. Теперь у Донцова исчезло даже чувство неловкости за то, что он занял не принадлежавшую ему квартиру, и даже на ум не приходило, что всем этим комфортом он ' обязан особым симпатиям Батырева к Дусе.
— Л ведь правда, славный малый этот Валентин Корнесвич! — сказал он вслух.
Дуся, взбивавшая подушки, посмотрела на мужа и покраснела.
— Конечно, славный,:— ответила она неуверенно, — но только, Ваня, нам бы лучше съехать с этой квартиры.
— Куда съехать? — спросил Донцов.
— Куда угодно, хоть в каморку какую-нибудь. — Дуся подошла и уткнулась головой в плечо мужа. Она не могла рассказать о том, как приходил Батырев, о том, что между ними произошло. Это бы расстроило Ваню и привело к крупной ссоре. Ей даже казалось, что Иван обязательно избил бы обидчика. Было жалко и мужа, и, несмотря ни на что, симпатичного (и, как она думала, влюбленного в нее) Батырева... Страшно было снова оказаться на улице или приемышами у Ма-ратовых. В то же время Дуся чувствовала, что молчать нечестно, и если Иван когда-нибудь узнает, он не простит ей того, что они остались здесь. Весь вечер она старалась об этом не думать, но Иван сам заговорил:
— Ты какая-то странная, — сказал он.
— Нет, ничего... ну, просто хочется, чтобы все было свое, совсем свое, понимаешь?
— А... — Донцов облегченно вздохнул.
...Позже, когда Дуся уснула, Донцов, тихо поглаживая волосы жены, подумал с улыбкой: «Отчаянная ты моя собственница». Потом мысли его переменили направление. Он вспомнил десант, Меркулова, прыгающего в ледяную воду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59