Кипарисов медленно снял трубку с телефонного аппарата. Вызвал Николаева.
— Товарищ командир, капитан второго ранга Порядов просит разрешения передать начальнику политотдела радиограмму... — начал он.
— Разрешаю, разрешаю, — перебил Николаев. — Пусть передает, что хочет. Я занят с врачом. — В трубке щелкнуло. Кипарисов, пожал плечами и послал за шифровальщиком.
От эпицентра землетрясения покатились цепи водяных гор. За десятки миль был слышен их шелест. Странно, это домашнее слово «шелест», которое обычно связывается в сознании с книжными страницами или дрожанием листвы, приобрело грозный смысл. С тяжелым "шелестом надвигались океанские волны на острова и порой смывали с них все живое, в могучем шелесте волн метались пассажирские, грузовые суда, рыбачьи траулеры с обломанными мачтами и искореженными винтами. Перекликаясь, тревогой заполняя эфир, звучал «505» — сигнал бедствия с кораблей и островов.
В самих Белых Скалах, однако, все было уже спокойно. Скалы, отделявшие гавань от океана, оставались несокрушимыми. Эхо землетрясения, отзвучав, заглохло. По" внешним признакам о нем нельзя было и судить. Заводы работали, в кинотеатрах крутили новые ленты, влюбленные, притоптывая замерзшими ногами, сидели на заснеженных скамьях скверов. Только стекольщикам и печникам прибавилось дела. Все остальное стало будничной бедой, которую улаживать надо также буднично.
В салоне Серова на «Морской державе» сидели Панкратов и Меркулов. Начальник штаба докладывал командующему о принятых штабом чрезвычайных мерах.
Хмуро перечислив названия кораблей, вышедших в океан на спасение терпящих бедствие пароходов, Панкратов закончил доклад.
— Все ли возможное мы сделали? Есть ли еще какие предложения? — спросил Серов. Лицо у него было усталое, под глазами мешки, веки порой, помимо воли, смыкались.
Панкратов отрицательно покачал головой. Меркулов сосредоточенно рассматривал карту морского театра.
- Я удовлетворен, — проговорил Серов, — только
меня все беспокоит, почему до сих пор нет ничего с «Державного».
— Жду с минуты на минуту, — ответил Панкратов. Он волновался не меньше Серова. Успех Николаева для начальника штаба стал, помимо всего прочего, вопросом чести. Именно по его настоянию спасение людей со Скалистого было поручено «Державному». Командующий предпочел бы «Дерзновенный». Это было очевидно. Панкратов хорошо помнил свою фразу, решившую дело: «Товарищ адмирал, я посылаю лучший корабль с командиром, который ничем себя не запятнал и которому доверя!о безусловно. Не. доверять Николаеву — значит не доверять мне». Это звучало слишком торжественно и категорично, но у командующего не было прямых оснований отвергать предложение начальника штаба, а тем более желания обижать его. — Жду с минуты на минуту, — повторил Панкратов, — для беспокойства еще нет причин.
Серов закрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он заснул. «Нет причин... А все же Светов лучше знает те места», — думал командующий. У него все время было ощущение, что он напрасно уступил настояниям Панкратова.
Оттого, что Серов сидел с закрытыми глазами, Меркулов чувствовал себя неловко. Уйти нельзя было — командующий еще не отпустил, разговаривать с Панкратовым не хотелось.
— Кстати, как здоровье этого лейтенанта Баты-рева, который захватил мою машину? — вдруг спросил Серов.
— Он в госпитале, — ответил Панкратов. — Состояние, говорят, хорошее. А вообще безобразная история. Видите, как Светов плохо воспитывает своих офицеров. И за это я с него спрошу...—добавил начальник штаба раздраженно.
— Разберемся, во всем несколько позже разберемся, Илья Потапыч, — Серов снова закрыл глаза. Усталость все более давала о себе знать — вторые сутки командующий проводил без сна.
Меркулов в разговор не вмешивался. Он чувствовал и себя в какой-то мере причастным к судьбе Батырева. Лейтенант приехал с письмом к нему. «Я сам пригла-
шал его к себе. Машину Батырев взял не где-нибудь на улице, а у подъезда моего дома». Словом, начальник политотдела невольно чувствовал себя виновным не то в том, что не разобрался в характере лейтенанта, не то в том, что упустил его из вида... Было неприятно и перед Серовым, и перед Корнеем Васильевичем Батыревым, который просил его проследить за сыном. Все это заставляло искать какие-то оправдания проступку лейтенанта, недисциплинированностью которого он сам был возмущен. «В конце концов не будь землетрясения...» — хотел сказать Меркулов, но промолчал, чувствуя, что рассуждает сейчас не вполне объективно.
«Морскую державу», стоявшую на бочке, раскачивало медленно и мерно. Багрово-серые предзакатные тени скользили по ковру в каюте. Мерно колыхалась вода в графине. Панкратов посматривал то на часы на переборке, то на дверь. Его терпение было вознаграждено. Дверь приоткрылась, и вошел радист.
— Разрешите?!
Серов не ответил. На этот раз он и в самом деле незаметно для самого себя задремал. Панкратов поманил радиста пальцем. Старшина, осторожно ступая по ковру, протянул радиограмму ему и другую — Меркулову.
— С «Державного»...
Движением руки Панкратов отпустил старшину.
Прочитав радиограмму Николаева, Панкратов бросил быстрый взгляд на спящего Серова и тяжело задумался. Панкратов слишком ценил командира «Державного», чтобы усомниться в нем хоть на минуту. Он по-человечески поверил в то, что снять сейчас людей со Скалистого невозможно. Но в то же время слово «невозможно», когда речь шла о выполнении приказа, было органически чуждо ему, военному по крови и духу. Он то оправдывал Николаева, то возмущался им и в глубине души понимал, что радиограмма Николаева бросает тень на него самого, начальника штаба. Он перевел взгляд на Меркулова, но тот был целиком погружен в чтение своей радиограммы. Тогда Панкратов громко сказал:
— Товарищ командующий!..
Серов вздрогнул и, открыв глаза, увидел радиограмму.
— С «Державного»? Давайте-ка, — проговорил он нетерпеливо. Прочитав радиограмму вслух, Серов скомкал ее в кулаке и швырнул на ковер. Поднявшись с кресла и повернувшись к Панкратову, он спросил резко:
— Ну, что теперь скажете?
— Я доверяю командиру «Державного», — упрямо ответил Панкратов.
— А вы? — Серов повернулся к Меркулову.
Меркулов уже трижды перечитал радиограмму Порядова. Сначала она вызвала в нем удивление и недоверие, потом он понял — это был крик души. Меркулов не раз в последнее время задумывался о своем заместителе. После похода на «Дерзновенном» Порядов изменился на глазах. Когда во время учений он подсказал молодому командиру катера смелое решение — подставить борт торпеде, устремившейся на эсминец, — Меркулов поначалу удивился. Он не ожидал от Порядова такой прыти. Но с этого дня стал относиться к нему уважительно. Не раз уже приходила Меркулову мысль: «А не ошибся ли я, когда предложил ему подать рапорт об откомандировании?». Сегодняшняя радиограмма тоже была смелым поступком. И в ее стиле можно было узнать нового Порядова... С другой стороны, о Николаеве Меркулов никогда не был особенно высокого мнения. Он помнил, как растерялся командир «Державного», когда бочка с химикалиями упала за борт. Меркулов молча положил свою радиограмму на стол перед командующим. Серов и Панкратов склонились над ней.
Лицо Панкратова приняло землистый оттенок.
— Это недостойно... Я не верю Порядову... Он всего-навсего политработник!
— А по-моему, то, что пишет мой заместитель, похоже на правду, — возразил Меркулов. — Ведь Светов все же входил в Безымянную бухту. А вы, Илья Пота-пыч, мне кажется, все время переоценивали Николаева.
У Панкратова задрожала челюсть.
— Этот Кипарисов... — проговорил он сердито.
Пока подчиненные разговаривали, Серов напряженно думал. Сейчас Безымянная бухта была единственным шансом, и, что бы там ни было, его надо попытаться использовать. Первое решение, которое напрашивалось само собой: отдать Николаеву приказ идти
к Скалистому через пролив в Медвежьей Голове. Но Серов знал, что, отдав такой приказ, он снимает с Николаева ответственность за то, что может случиться с «Державным». Возможно, Николаев, чтобы показать свою исполнительность, полезет на рожон даже вопреки здравому смыслу, угробит корабль... Нет, на этот путь становиться нельзя было. Пришло на ум командующему и другое решение: предложить командиру «Державного» еще раз изучить возможность прохода через Медвежью Голову и радировать специально по этому поводу свое мнение. Такое приказание должно было бы подстегнуть инициативу Николаева. «Должно было бы!.. Но, кто знает, что будет руководить офицером, о котором политработник пишет: «Спасовал перед трудностями...» Оставалось только единственно верное в данных обстоятельствах, хотя и жестокое, решение: «Кипарисов опытный моряк!»—командующий больше не мог позволить себе колебаться.
— Довольно дискуссий! — проговорил он властно и, пожалуй, чересчур громко. — Илья Потапыч, передайте на «Державный» немедленно: Николаева от командования отстраняю, Кипарисову идти в Безымянную бухту и действовать по своему усмотрению. Затем выясните, какой из кораблей готов к выходу. Я сам пойду на нем к Скалистому. Все! Выполняйте!
Панкратов, опустив голову, вышел. Меркулов проводил его взглядом, задумчивым и грустным. Он ждал, что теперь Серов заговорит с ним о Поридове, Николаеве, Кипарисове. Ведь если Порядов окажется прав, это должно поднять политотдел в глазах командующего. Однако Серов, углубившись в бумаги, заметил сухо:
— Вы свободны, Борис Осипович!
На рассвете следующего дня ветер внезапно утих и океан присмирел. Вокруг Скалистого всплескивалась крупная зыбь, серо-зеленая, слабо рассвечснная зарей, с пенистыми барашками, которые заламывались и исчезали, будто захлебнувшись в коротком беге.
Пунцовое облачко на мглистом, волнующемся горизонте все росло, пламенея по краям, а центр его становился песочным и желто-соломенным, почти прозрач-
ным; небо за ним сверкало яркой и нежной голубизной. Затем показался похожий на разогретую добела медную дужку краешек солнца, потом дужка вытянулась и превратилась в ослепительно сияющее солнце и из него хлынули буйные лучи, задымился легкий, как пар, туман над океаном и стало невозможно смотреть на осыпанные светом, искрящиеся снегом глянцевитые вершины Птичьих Камней.
«Державный», освещенный от форштевня до клотика солнцем, с припудренными снегом и обледеневшими, точно восковыми, мачтами и надстройками, медленно вышел из пролива в Медвежьей Голове, полной еще сумеречного мрака, и взял курс на Белые Скалы.
На мостике, неподалеку от Кипарисова, занятого машинным телеграфом, стоял Николаев в задубевшем и покрывшемся серым налетом инея кожаном реглане, в нахлобученной до бровей шапке, без бинокля, глубоко засунув руки в карманы, безучастный и, казалось, ко всему равнодушный.
Николаев и Кипарисов, словно по взаимному уговору, не смотрели друг на друга и не разговаривали. Это тягостное молчание длилось уже много часов, и оба офицера вконец измучились им.
Кипарисов командовал, а Николаев морщился, поглубже пряча подбородок в шерстяной шарф на шее, и не сводил взгляда с какой-то ему одному известной точки в волнах впереди мостика, где вскипали барашки, вихрастые и шумливые, словно белоснежные оторочки на лоснящихся изгибах волн.
Волнений, которые пережил Кипарисов со вчерашнего вечера до сегодняшнего рассвета, хватило бы за глаза на несколько штормовых морских походов. С той минуты, когда были отосланы в штаб радиограммы, он почувствовал всю сложность своего положения. Ему было и жалко Николаева, и стыдно за него. Он не верил. в его болезнь, не верил в его командирские качества; страдал при мысли, что Панкратов может безоговорочно поддержать Николаева, и тогда он, Кипарисов, окажется никчемным бахвалом. Было досадно и горько, что он, дисциплинированный моряк, нарушил офицерскую этику хотя бы тем, что противопоставил себя командиру корабля и подтолкнул малоопытного в мореходстве политработника на грозящий далеко идущими послед-
ствиями шаг. Но одновременно он был горд и счастлив тем, что ему пришло на ум использовать бухту Безымянную для спасения людей и тем, что он готов был ради них принять на себя любой риск, любую ответственность.
Потом, когда прибыла радиограмма командующего, Кипарисов не без страха подумал об участи корабля и своей собственной судьбе. Он принял командование и должен был войти в Безымянную бухту. Какие бы преграды, самые грозные и непредвиденные ни встали на пути, отступать он уже не мог. Николаев, сделавший свою последнюю запись в корабельном журнале, поднялся медленно, словно через силу, на мостик. На его лице, одутловатом и желтом, топорщились пышные холеные усы. Быстро заиндевев на морозе, они обвисли и еще более подчеркивали болезненный вид, усталость и странное равнодушие больших навыкате глаз Николаева.
Опасность захода в Безымянную бухту увеличивалась сгущающимися с каждой минутой ранними зимними сумерками.Серой парусиной нависло небо над мчавшимися с ревом волнами; за винтом «Державного» пролегала в сумраке снежная, отбрасываемая куда-то назад, водяная дорога, словно исполосованная вихрями поземки.
Все на «Державном» уже знали поставленную перед кораблем новую задачу. Кипарисов приказал передать ее по радиотрансляции.Холодом и сыростью дышала утроба океанской пучины. Тусклым фонарем замаячила среди облаков ущербная луна, и в ее свете только чернее вырисовывались прибрежные скалы, обвитые седыми космами излетающей и бурлящей пены.
Выждав пронесшийся порыв ветра и поставив корабль наперерез волне, Кипарисов осмелился, наконец, войти в пролив... Эсминец понесло; кипучий вал поднял его на гребень и опустил совсем близко от камней. И тут началось то, о чем потом никто из команды «Державного» не мог рассказывать без волнения и гордости.
...В молчаливом, откликающемся лишь многоголосым эхом, темном и влажном, как колодец, проливе довелось хлебнуть лиха. На полную мощность бросали свет все корабельные прожекторы, дважды что-то резко
заскрипело под килем; в замерзшей узкости взорвали толом набившийся из океана толстый, смерзшийся лед, а потом, обнаружив появившуюся вследствие землетрясения подводную скалу, на шлюпке промеряли глубины и больше часа преодолевали несколько кабельтовое, метр за метром, делая немыслимые зигзаги, продираясь меж льдинами и подводными мелями.
Живая и темная глубина переливалась струями серых мерцающих теней, черных пятен, синих дымящихся отсветов. Отголосок шторма, слабый ветер, перевалив через горы, жестоко веял морозом из мрака. И вода, порой подернутая паром, порой блестящая, как отполированная сталь, отражала низкий и длинный силуэт корабля, свет его клинообразных голубых лучей, матросов, топающих по железной палубе тяжелыми башмаками, и офицеров на мостике.
Не раз у Кипарисова пересыхало во рту, а на лбу выступал противный пот, не раз, желая встретить поддержку, одобрение или толковый совет, он бросал взгляды на Николаева. Но тот стоял неподвижно, будто никого и ничего не замечая, лишь время от времени потирая ладонью замерзшие щеки, колотя сапог о сапог да снимая сосульки с кончиков усов.
Никто из тех, кто выполнял приказания Кипарисова и, может быть, даже издали, как Порядов, восхищался его спокойствием, деловитостью, его медально четким профилем волевого командира, не догадывался о том, что происходит в его душе. А он, как правоверный, как фанатик, в критические минуты твердил про себя: «Во имя нашей любви, Мария!..» Ее лицо, красивое и печальное, со скорбной морщинкой в уголке рта; ее то ласковые, то гневные, полные обиды, горя и любви глаза стояли перед ним вот уже какой день после последней их встречи. Он уже готов был пойти к ней, умолять ее все забыть и простить и не сделал этого потому, что не мог отлучиться с корабля. Он верил в то, что она не может его не любить. И эта вера все сильнее укреплялась в нем, поддерживала его духовные силы, как бы фильтруя их, очищая от всего эгоистичного и недоброго, что жило еще в нем.
Кипарисов вздохнул облегченно, когда голубые снопы лучей осветили яйцеобразную, окутанную паром, окруженную кольцом гор бухту Безымянную. От ко-
рабля к берегу, как зыбкий посеребренный узкий трап, пролегла блеклая лунная дорожка.Став на якорь, почти вплотную к ледяному припаю, «Державный» перенес огонь прожекторов на похороненную в сугробах и наметах землю, на потревоженных, мечущихся, ослепленных птиц, разбивающихся насмерть о мачты корабля, а его сирены завыли призывно, долго, извещая людей о спасении.
В горах запылали жарче костры и с самодельными факелами в руках показались, бредя по пояс в снегу, люди. Матросы и офицеры с «Державного», свободные от вахты, во главе с Порядовым, которому Кипарисов охотно доверил командование как старшему в звании и представителю политотдела, вместе с солдатами радиолокационной станции помогали женщинам, детям, больным и обмороженным людям спускаться с круч, несли их на руках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59