— Выпей!
— Что за лекарство? — Светов взял стакан, чуть приподнялся, выпил одним глотком. От коньяка стало жарко.
— Ты меня начинаешь спаивать, — проговорил он со слабой улыбкой.
— Вот так уже лучше, — сказала она. Светов обнял жену и сказал горько:
— Скоро, кажется, кроме тебя, ничего у меня не останется. Ну, и пропади все пропадом!
— Опять тебе досталось?— спросила она.
Светов закурил и вкратце рассказал о том, что можно было рассказать жене. Татьяна слушала, стараясь понять и даже больше чем понять — почувствовать, какие личные, световские стремления лежат за тем, что он говорит? Она тревожилась за мужа и в то же время верила в его правоту.
— Напрасно они обрушились на тебя, ведь ты прав, Игорь. — В голосе ее было не только утверждение, но и оттенок удивления.
— Ты удивляешься... — Светов горько усмехнулся.
— Я удивляюсь тому, что ты раскис. — Она поднялась и стала ходить по комнате. Привычка ходить взад и вперед, раздумывая, появилась у нее с тех пор, как она стала учительствовать. Вот так она часто в классе старалась понять огорчивший ее поступок кого-нибудь из учеников. Конечно, подобное сопоставление не приходило ей в голову, а приди — показалось бы нелепым. И все-таки это было так!
— Надоело мне лезть на рожон, Таня, — сказал Светов.— Сегодня вот зашалило сердце... Лягу в госпиталь, «комиссуюсь» — и в запас...
Татьяна остановилась:
— Если бы я думала, что ты искренне говоришь, я бы обругала тебя.
— Вот как?!
— Я люблю тебя за то, что ты такой задира... Светов подумал, смотря на жену: «Как она со мной разговаривает? Нет, пожалуй, это совсем не похоже на то, что было четыре года назад». Он вдруг нервно захохотал.
— Ты распекаешь меня, как ученика.
Татьяна, будто не слыша его смеха, продолжала убежденно:
— Ты добивайся, чтобы то, во что ты веришь, могло быть доказано неопровержимо.
— Этого нельзя добиться в одиночку, — с горечью ответил Светов. С топ минуты, когда кончилось совещание, ему уже казалось, что все отвернулись от него.
Татьяна покачала головой.
— В это я не верю.
— Да, конечно, ты со мной...
— Я не о себе...
Светов задумался. Мысли приходили невеселые. Снова щемило сердце.
— Лучше бы ты, Таня, дала мне люминалу или еще коньяка, —сказал он.
Татьяна вдруг рассердилась:
— Знаешь что, Игорь, иди на корабль!
— Не могу, и надоел он: мне порядком... — Светов опустил глаза, избегая взгляда жены.
— Пойми, тебе сейчас нужны товарищи и работа.
— Пожалуйста, не командуй мной, — отозвался Светов недовольно.
— Я хочу, чтобы ты командовал над всеми трудностями, над всеми горестями и над моими чувствами, Игорь. — Она положила ему руки на плечи. В эту минуту послышался звонок.
— Я пойду открою, — сказала Татьяна.
Но Светов прижал вдруг жену крепко к себе.
— Ничего, подождут. Дай я тебя поцелую...
За дверью на лестничной клетке стоял Высотин. Он не решался позвонить вторично. «Кто знает, может быть, уже спят». Высотин колебался. Ему очень хотелось сегодня же повидать Игоря. Нехорошо, что Игорь ушел один. Очень нехорошо. За себя Высотин не тревожился. Его не убедило выступление Панкратова, а выступление Меркулова попросту огорошило. Он готов был хоть сейчас продолжать спор о целесообразности высадки десанта в Безымянной бухте. А может быть, вопрос стоит гораздо шире? Ну, что же, и этого не надо бояться. Не надо! И раз так, он, Высотин, прежде чем спорить, глубже разберется во всем, что происходит на «Дерзновенном», в мыслях Игоря... Может быть, даже заново оценит для себя свою же работу в штабе. Как ни уважал Андрей Панкратова, как ни верил в Меркулова, он чувствовал, что они сегодня принципиально не правы.
...Дверь все не открывали. «Но в конце концов я видел свет в квартире», — подумал Высотин и решился еще раз позвонить. Тут же он услышал шаги и голос Татьяны:
— Кто там?
Дверь распахнулась, Татьяна, здороваясь, внимательно посмотрела в лицо Высотину и, видимо, прочитав в нем все, что ей хотелось, сказала:
— Очень хорошо, что вы у нас...
Но вот, пока Высотин раздевался, вышел в коридор и сам Светов.
— Ты, Андрей?! С чем пришел?
— Пришел сказать, что я с тобой! — Высотин протянул Светову руку. — И хочу, чтобы ты подробно рассказал мне и про поход, и про то, как ты отважился давать пар на холодные турбины... Словом, обо всем...
— Танечка, крепкого кофейку в кабинет, — бросил жене Светов. Она улыбнулась обрадованно и невольно чуть снисходительно.
...Часу в третьем ночи, когда весь воздух в кабинете, казалось, был вытеснен сизым табачным дымом, Светов, отхлебнув холодного кофе, сказал, прощаясь, Высотину:
— А ведь мы, Андрей, кажется, впервые заодно.
Высотин осторожно приоткрыл дверь и шагнул в столовую. За ним на цыпочках шел Светов. Оба боялись разбудить Татьяну, заснувшую в столовой на диване.
Однако когда они скрылись в коридоре, она подняла голову, вздохнула облегченно, потом свернулась калачиком и заснула по-настоящему.Высотин, выйдя от Светова, медленно пошел к своему дому. Он остановился у парадного и долго смотрел в темные окна. Улица была пустынной. Только ветер посвистывал в соседнем переулке, ведущем к гавани, да сторож у промтоварного магазина шаркал валенками, расхаживая взад и вперед.
Стыли ноги в тонких хромовых ботинках. Не очень грела и шинель. А за окнами — тепло родного дома. Высотин представил себе тихо посапывающую во сне Ниночку и сбросившего с. себя одеяло, разметавшегося в кровати Сережу, Анну, спавшую всегда так тихо, что едва можно было уловить ее дыхание. Хорошо бы сейчас войти, поправить одеяло на Сережиной постели, коснуться губами Ниночкиного лба, раздеться в темноте. Анна, еще не проснувшись, прижмется к нему инстинктивно, потом откроет глаза. И с ней можно будет поделиться своими тревогами и сомнениями.
Высотин взялся за ручку двери от парадного, машинально взглянул на часы. Начало четвертого. «М-да, а к шести — на корабль. Да и сложиться ведь все может иначе. Анна, наверно, устала, раздражение против меня в ней, конечно, не погасло. Так стоит ли будить, чтобы ссориться».
Он с сожалением вздохнул и медленно зашагал в гавань. Если бы Анна знала, что Андрей стоит у порога, если бы могла прочитать на расстоянии его мысли?! Она не спала. Лежала в темноте с широко открытыми глазами и слушала, как тикает будильник.
Накануне Анна возвратилась с заседания завкома поздним вечером. Шла домой с твердым намерением не раздражаться и не нервничать. В конце концов ничего страшного не произошло. С Андреем надо помириться. Они ведь любят друг друга, а все остальное — пустяки. Сережа — мальчик добрый и способный. Озорство — невелика беда. Если спокойно и" хорошо подумать, умело распределить время, найдется возможность и сыном заняться, и друг другу помочь. «А за то, что обвинила Андрея в равнодушии к Сереже, надо честно просить прощения».
Анна вошла в дом подобранная и спокойная, как человек, хорошо соразмеривший свои силы с трудностями, которые ему предстоит преодолеть, и уверившийся в себе. Однако с первой же минуты все полетело кувырком. Бабушка Анфуся в теплом шушуне, валенках, укутанная шерстяным платком, стояла посреди столовой, вид у нее был самый растерянный. Ниночка заливалась в детской горючими слезами.
— Ой, Анна Ивановна, не знаю, что и делать, где наш голубок пропал! — запричитала Анфуся.
— Что случилось? Говорите толком!..—Анна схватила бабушку Анфусю за плечи и встряхнула ее. — Ну же, ну...
— Сереженька...
— Что с Сережей?
— Ушел гулять — еще и девяти не было... А я пойти искать его не могу, на кого Ниночку оставлю?
Анна взглянула на часы — начало двенадцатого, так поздно Сережа еще никогда не гулял. Она бросилась к двери, до слуха ее донесся надрывный крик Ниночки. «Голодна дочка. Опоздала с кормлением, какая же я мать?»
Анна побежала во двор. Но там уже никого не было. Выбежала на улицу, свернула за угол, в конце квартала жил литограф Булкин, его сын Петя и Сережа были закадычными дружками. В квартире литографа уже все спали. Хозяин долго не открывал, потом появился перед Анной в нижней рубахе и брюках с болтающимися под-
тяжками. Увидев Анну, он смущенно полуприкрыл дверь.
— Простите... я спал...
— Сережи у вас нет?—перебила Анна. — Нет, да и не было... Вы бы зашли...
— А Петя дома?
— Третий сон видит.
Анна решительно вошла в прихожую вслед за шлепающим босыми ногами хозяином.
— Разбудите его, пожалуйста.
Булкины жили в одной комнате. Проснулась хозяйка и недоуменно спросонья таращилась на Анну. Отец долго тормошил Петю, пока он не сел на постели.
— Где Сережа?
— Сережка... — сын помотал головой, не открывая глаз.
— Где Сережа? — спросила Анна как можно спокойнее и ласковее.
— Сережка на последний сеанс пошел, у пего мама все равно сегодня поздно задержится. — Так и не раскрыв глаз, Петька бухнулся на подушку и тут же заснул.
Анна, ни с кем не прощаясь, выбежала из квартиры. Задыхаясь, она добежала до кинотеатра, как раз когда оттуда выходила публика. Это были все взрослые люди. Вдруг она увидела две крошечные фигурки, шарахнувшиеся от нее в сторону.
— Сережа!
Но мальчишки уже исчезли во тьме улицы. «Он это был или не он?»
В кинотеатре заперли выходную дверь на засов. Анна помчалась домой. Сердце у нее билось глухо и гулко. Бабушка Анфуся встретила ее в коридоре.
— Дома наш баловник... успокойтесь, Анна Ивановна, — а Ниночке я кашки дала... она и уснула.
Анна рывком сбросила с себя пальто. Оно упало па пол. Анфуся, кряхтя, нагнулась за ним....Сережа с головой залез под одеяло и притворился спящим.
Анна сорвала с него одеяло. Сережа смотрел на мать виноватыми, испуганными и все же лукавыми глазами.
— Ты как смел?.. И где деньги взял? И как тебя пустили?
— Мамочка, родная, миленькая, — быстро заговорил Сережа, — я не знал, что так поздно кончится, картина очень интересная, про войну... Мы вчера помогали рекламу клеить... директор обещал пустить, а раньше мест не было.
Анна слушала, бессильно опустив руки.
— Я больше не буду... никогда, никогда не буду, — повторял Сережа привычную формулу.
У Анны закружилась голова, ее охватила такая слабость — вот-вот свалится прямо на пол. Она вышла из детской, с трудом добралась до своей кровати, упала на нее ничком.
Она не видела уже, как испуганный Сережа пробрался к ней босиком на цыпочках, как бабушка Анфуся, схватив его за руку, увела в детскую...
Прошло более часа, пока Анна пришла в себя и разделась. Заснуть она не могла. «Какая же я мать?» Горько было на душе. Ниночку кормит через пятое на десятое. Сцеживает молоко. Злоупотребляет прикормом. Бабушку Анфусю заставляет возить Ниночку на работу и в кабинете, где только что курили мастера, сует ребенку грудь. С Сережей с каждым днем все хуже. «Может быть, я должна бросить службу?», — пришла к ней мысль, но Липа тотчас отвергла ее. Это казалось чудовищным и невозможным: там, на заводе, осуществлялись ее замыслы, рождались расчеты и чертежи, в которых она видела будущие могучие и стремительные корабли, там были люди, каждый день ждавшие ее слова, там ее мечты становились реальностью. Как же без этого жить... Нет... Нет!,. Просто надо не подчиняться целиком увлечению работой, надо установить такой график своего дня, чтобы ничто не страдало, ни семья, ни дело. И тут Андрей обязан помочь. Андрей?.. Она сжала губы. «На него ли надеяться?.. Не он ли устроил сцену из-за неподшитого воротничка? Не он ли не является домой неделями. Любит ли он меня?» Анна стерла рукавом ночной рубашки слезы со щек.
После совещания Кипарисов терпеливо дожидался, пока все уйдут из салона командующего. Он понимал, что вызвал своим выступлением недовольство началь-
ника штаба, его испугали слова Меркулова: «Такой политически незрелый человек, как Кипарисов...» Тревога охватила его. Хотелось убедиться, что все это, однако, не повлияет на подписание приказа о новом назначении. Панкратов взглянул на Кипарисова недовольно.
— Что вам?
— По вашему приказанию я был в отделении кадров, — начал Кипарисов, голос его дрогнул, — На «Гордом» вакансия...
— Вопрос еще не решен, — ответил Панкратов сухо.
Начальник штаба не считал, что выступление в поддержку Светова является достаточным основанием для того, чтобы отменить предполагавшееся назначение, но расположения к Кипарисову теперь, естественно, не чувствовал.
...Кипарисов был в отчаянии. Накануне свершения заветных планов и мечтаний все снова ставится под сомнение. «Кой черт дернул меня выступить, — думал он, шагая по пирсу. — ...Удар за ударом... Мария... Это все из-за тебя, Мария». Мысль эта, непроизвольно возникшая, показалась Кипарисову столь странной и нелепой, что он даже остановился. «Ну, причем тут Мария? Скорей, Порядов... собственное убеждение...»
И все-таки незримая связь между все сильнее разгоравшейся любовью к Марии и выступлением на совещании существовала. Мария ускользнула от него раньше, в последнюю минуту, как теперь ускользал корабль. Она почти выгнала его. Ее поведение казалось Кипарисову непостижимым. Сначала Мария, не раздумывая, бросилась к нему в объятия — значит, любила. Затем утром (Кипарисов это почувствовал), когда он развивал перед ней планы будущей семейной жизни, вдруг обиделась на него. Не понимая причин этой обиды, он просто не обращал на нее внимания. Потом, когда он выказал ревность, такую естественную для любящего человека, Мария оскорбилась настолько, что пошла на разрыв. За что же он был наказан — за откровенность, за искренность?
Горько было тогда на душе у Кипарисова. Запершись в своей каюте на «Державном», он стал думать о своих неудачах, о Марии и припоминать прошлое. И вдруг перед ним возникло другое лицо — лицо Анны. Тогда она еще не была Высотиной, и он, затянутый в
мундир, сделал ей предложение в сквере, а она рассмеялась ему в лицо. Это тоже было непонятно... Теперь память услужливо подбрасывала ему, как щепки в огонь, самые неприятные воспоминания: ночной разговор с Вы-сотиным в каюте, слова Серова «У вас мусор на душе»... «Значит, всякий раз, когда я высказываю то, что думаю, от меня отворачиваются, и я терплю неудачу. Но почему же так?» Кипарисов считал себя всегда человеком чести. Он допускал, что мог в чем-то ошибаться, отстаивая свои взгляды, мог отвергать какие-то чувства во имя служебных успехов и понимал, что это может осуждаться, но чтобы его самое заветное, сам его внутренний мир отталкивал других?.. Первым желанием было отвергнуть такую мысль, как нелепую и дикую. Кипарисов стал спешно припоминать тех, кто относился к нему неизменно хорошо: Николаев, Панкратов... «Неужели только они, знающие меня лишь с официальной, служебной стороны?.. — Может быть, Маратов, ведь он дал мне положительную характеристику?!» И тут перед Кипарисовым предстала позорная сцена: он стоит и подслушивает разговор Маратова с Николаевым, потом думает над тем, что сказать Маратову, чтобы показаться ему в выигрышном освещении. «Фальшь! Неужто же я должен фальшивить, чтобы люди выше ценили меня?.. — Мысль его снова перескочила к Марии. — А ей разве вовсе чужды и честолюбие, и ревность?..» Он побоялся ответить на этот вопрос. Это было слишком тяжело. Эгоистическое чувство не позволяло Кипарисову безжалостно осудить себя. На его счастье, в каюту постучались. Потом захлестнули срочные дела.
«Мария просто вспылила, зайду к ней, объяснюсь — и все уладится», — успокаивал он себя.Разговор с Порядовым не произвел на Кипарисова особенно глубокого впечатления (интересная частность в ходе учений — не более). На совещании выступление Светова, которого он считал правым, взволновало и убедило его. Однако Кипарисов сумел оценить ситуацию и понять, что выступать против Панкратова опасно.
В другое время он, конечно, промолчал бы, отвел бы взгляд от Порядова, оправдал себя тем, что не разобрался и не продумал все достаточно основательно, да и не обязан быть выскочкой. Но тут внутренний голос шепнул ему: «А ведь ты снова финтишь, лжешь, а еще
считаешь себя человеком чести». Все в нем возмутилось. Он уже не мог бы сохранить уважение к себе, уже не мог бы открыто посмотреть в глаза Марии, если бы не сказал:
— Я поддерживаю командира «Дерзновенного».
Трудно было произнести эти слова, но зато как радостно было, когда Высотин и Светов пожали ему руки. Кипарисов был горд собой, как никогда, и это было захватывающее чувство, когда ни от кого и ничего не надо скрывать.
...Кипарисов отер рукавом шинели залепленный снегом подбородок и криво усмехнулся: «Вот уж вел себя благородно, а снова искренность привела к краху... поди разберись...»
У трапа «Державного» Кипарисова встретил Николаев.
— Что ж вы, батенька, Ипполит Аркадьевич, ни с того ни с сего, не спросившись броду, сунулись?.. — спросил он и развел руками.
— Значит, считаете, не дадут мне корабля? — ответил вопросом на вопрос Кипарисов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59