Но ведь и здесь, в Литве, нет мира и спокойствия. Вельможи на два лагеря разделились. Одни что-то тайное замышляют, другие — братьям покойной королевы слепо преданы.
— Я Барбаре, как и Миколай Черный, двоюродным братом прихожусь, — нахмурившись, отвечал кравчий, — да только разделяет нас с ним многое. Но коль скоро вам, ваше величество, и это известно, то, полагаю, не тайна для вас, что я и друзья мои хотим для себя тех же свобод, которые польской шляхте давно привычными стали.
-Но кто же здесь, в Литве, таким устремлениям противостоять решится? — спросила королева. Кравчий поглядел на нее внимательно.
— Видно, братья мои немало постарались, коль вы меня так низко ставите. Вы, великая княгиня Литовская, не хуже, чем я, ваш покорный слуга, знаете, кто у нас прочному союзу с Короной противится. Кто кричит во все горло, что вельможи польские готовы обойтись с Литвой, как с Мазовец-ким княжеством, сожрать ее, проглотить, подчинить полностью.
— Стало быть, вы, пан кравчий, братьям своим — противник?
— У меня, как и у всех Радзивиллов, натура волчья, но ягненком прикидываться я не желаю. Предоставлю это братьям. Они готовы. Делают вид, что преданы королю, а сами тайком...
— Прошу вас, продолжайте.
— Миколай Черный тайком с послом австрийским доктором Лангом вступил в переписку. Просит его поскорее прислать портрет герцогини мантуанской Катерины, сестры покойной Елизаветы.
— Как вижу, вам и это известно. Не удивляйтесь, если я вас спрошу: много ли у вас верных людей?
— Для того, чтобы одержать победу на сеймиках, хватит. Но, если бы мы, государыня, заручились еще и вашей поддержкой, исчезли бы наветы, что я не только братьям своим, но и королю удар нанести хочу.
— Исчезли бы, в самом деле? Вы в это верите?
— Не более, чем вы, государыня.
— Я? Вижу, вы, пан кравчий, муж государственный, тонкий политик. Кто знает? Быть может, выиграете вы, столь горячо за права и свободу Литвы ратуя, а не Черный, на Вену уповая.
— Я читал Макиавелли, — отвечал кравчий после минутного раздумья. — Он уверяет, что великая и верно намеченная цель в конце концов будет достигнута, даже если тот, кто игру затеял, низменными страстями обуреваем. Ну, скажем, не столь уж возвышенными,— добавил он, видя, что королева нахмурилась.
— Санта Мадонна! О ваших страстях и побуждениях мне ничего не известно, но я...
— Вы, государыня, — прервал королеву кравчий, — готовы стать на пути у родного сына. Я хочу преградить дорогу родным братьям. Ей-богу, даже сам Макиавелли, наверное, не мог бы решить, чьи побуждения лучше укрыты от любопытных взоров.
Королева нахмурилась еще больше, с трудом сдерживая гнев.
— Да, вы, сударь, большой фантазер... Не знаю, чего у вас больше — фантазии или дерзости.
— Вот это как раз и пришлось шляхетской братии по душе, — отвечал кравчий. В темных глазах его можно было прочесть вызов.
— Ну что же! Из этого следует, что все уже сказано,— поспешила она закончить разговор.
— И я могу на вас рассчитывать?
— О да, разумеется! На мою помощь, на поддержку. Синьор Паппакода...
— Говорил что-то о старостве в Тыкоцине, — небрежно заметил кравчий. - Но благодарю вас, я привык довольствоваться тем, что у меня есть.
— Кто бы мог подумать! Никогда бы не поверила, что встречу Радзивилла, столь несхожего со своими братьями.
Кравчий склонился перед ней в низком поклоне.
— В памяти моей навсегда останется тот день, когда я услышал похвалу из уст самой королевы, — отвечал он, направляясь к дверям.
Едва он вышел, как в приемные покои явился Паппакода.
— Прикажете говорить с ним? — спросил он Бону. Только тут Бона дала волю своему гневу.
— Что за человек! — воскликнула она. — Непреклонный, твердый, дерзкий! Посмел прервать меня! Королеву! Любую мысль на лету ловит. Опытный игрок, а с какими амбициями! Но так же, как и брат, о собственном благе помышляет, хотя вроде бы о шляхетских свободах печется.
— Стало быть, затевать беседу с ним не стоит?
— Разумеется, нет. Ах, если бы был жив Алифио! Разговор с ним требует большого искусства. Санта Мадонна! Литовский кравчий... Гляди, как бы он тебе самому череп не раскроил. И все же, черт побери, это человек, с которым беседовать стоит! И не скучно. Уговори его взять староство в Тыкоцине. Я хотела бы, чтобы кравчий был в моих руках... Минуту спустя раздосадованный Паппакода громко жаловался Марине:
— Хватит! Это невыносимо! Она то и дело вспоминает Алифио, будто я ничего не делаю. С утра до вечера у нее на побегушках! Посол Ланг упрекал меня за это. Того и гляди получу нахлобучку из Вены.
— Тут никогда нет покоя, — сетовала Марина. - Ходишь, будто по раскаленной жаровне. Да еще в замках здешних вечно сырость да холод. Когда мы вернемся в Бари?
— Пока это время не настало. Но, клянусь, настанет. Доктор ди Матера говорит — у нее болезнь, которую могут излечить только италийские воды.
— Южное небо. Солнце Бари... — вздохнув, добавила камеристка.
Сигизмунд Август нашел время для свидания с матерью только на третий день после ее приезда. Он был с ног до головы в черном. Черным были завешены стены в его покоях, всюду на столах и скамьях лежали черные, с серебряной нитью покрывала. Август стоял перед матерью исхудавший, стройный, со скорбно сжатым ртом. Молча поклонился ей, и тогда она первая начала разговор.
— Перед вашим отъездом в Краков я хотела повидаться с вами. Разделяю с вами вашу печаль...
— Полно! — прервал король.
— Скорблю о вашем одиночестве, — закончила она, не дав себя сбить. — Анна тоже от имени всех сестер хотела обнять и поцеловать вас еще здесь, в Вильне.
— Весьма рад этому, — ответил он холодно.
— Мы с вами всем сердцем, всеми помыслами своими, — уверяла Бона.
И снова услышала одно лишь слово:
— Спасибо.
— Но это не все, есть еще и дела, — ничуть не смутившись, продолжала королева. - Анна, - обратилась она к дочери, — ты можешь идти.
— Дела? Разумеется, в этом я ничуть не сомневался, -ядовито заметил Август.
Они сели, помолчали минутку.
— Хорошо, — сказала наконец королева. — Я хотела спросить, ведомо ли вам, что войско Грозного на границах с нами крепости воздвигает? Неподалеку отсюда?
— Знаю, — отвечал он, — и велел, чтобы не спускали глаз.
— Ах, не об этом речь, — прервала она. — Люди мои до-
несли, что Иван ищет поддержки у Габсбургов и у папы. Добивается присвоения ему титула царя всея Руси.
— Ну, нет! — воскликнул Август. — Я пока еще жив и, несмотря на страдания мои, нахожусь в добром здравии. Король Литвы и Руси.
— Жаль только, что Габсбурги не делают больше ставки на Ягеллонов, — заметила она с притворной грустью.
— Это тоже сообщили вам ваши люди? — удивился король. — Отчего вдруг в Вене поставили на нас крест?
Она решила быть твердой и искренней и потому сказала:
— Династия угасает. У польского короля нет наследника. По лицу короля пробежала тень, но он сохранил спокойствие.
— Вам, государыня, должно быть известно, какие обещания дал царь Иван Риму?
— Не знаю, поверите ли, но он уверял, будто готов отказаться от заблуждений схизмы. Отдать Литву и Русь под покровительство святого престола.
— Поверю ли я? — спросил король, рассмеявшись каким-то ненатуральным смехом. — Должно быть, государыня, вы ни в грош не ставите моих послов и королевскую канцелярию, где еще не перевелись умные и зоркие люди. Разумеется, мне все это ведомо. Тайные посланники молодого Ивана желают единения папы с Габсбургами. Твердят, что я сторонник религиозных новшеств, и клянутся, будто, приняв католицизм, русский царь не допустит реформы церкви.
— Значит, ты все знаешь, — шепнула Бона. — Так чего же ты ждешь?
— Какое упущение! — усмехнулся король. — Неужто лазутчики ваши еще не донесли вам, что я делаю, видя, как Грозный с Фердинандом ведут против меня интригу?
— И в самом деле не донесли, — отвечала она, злясь на него, на себя, на нерасторопность Паппакоды.
— Бог мой! — вздохнул король. — Эти столь ненавистные вам Габсбурги... А ведь я им нужен, хотя бы потому, что у них есть смертельный враг - Турция. И в случае войны только польское войско, только Тарновский может спасти Вену...
— Но пока что Вене еще не грозит осада, — прервала его Бона, — а царь Иван уже просит Фердинанда снестись с папой, обещает сменить веру.
— Чтобы не прогневить Фердинанда, я не настаиваю на законных правах сестры Изабеллы на венгерский престол, — ответил он, словно предупреждая вопрос Боны.
— А что делаешь ты, чтобы не прогневить Ивана? — спросила она.
— Выжидаю. Держу Рим в страхе. Если, желая обратить Грозного в католичество, ему пообещают отдать всю Русь... Тогда! О, Санта Мадонна!.. Я им пригрожу. Пригрожу папе моей готовностью порвать со святой верой предков.
— Сигизмунд! - крикнула она с отчаянием в голосе.
— Да, я это сделаю, непременно, — спокойно отвечал он. — Как когда-то король Англии Генрих Восьмой. Наши иноверцы...
— Богохульники, еретики, - подхватила Бона.
— Да, но среди них есть и епископы, ну, скажем, Ухань-ский. Они все ждут не дождутся нашего разрыва с папой. Пусть же Рим и Вена подумают хорошенько, какой им сделать выбор, они получат короля-еретика во главе польского костела, королеву Изабеллу в Венгрии, союз Польши с Францией, а коли не хотят этого, тогда...
— Что тогда? — спросила она, предчувствуя недоброе.
— Тогда пусть откажут Ивану. Тотчас же, немедленно. Взамен за отказ папы я готов издать еще один закон против иноверцев, как это сделал мой батюшка. И даже готов обещать Габсбургам...
— Не давай им никаких обещаний!
-И все же...-настаивал Август. - Радзивилл Черный советовал мне...
— Он Опять он? — бросила она с презрением. — Что же он тебе советует?
— Для блага династии вступить в третий брак, чтобы сын мой, Ягеллон, занял сперва великокняжеский, а потом и польский престол.
Бона облегченно вздохнула.
— Наконец-то! Ну что же. Следует как можно скорее отправить послов - просить руки французской принцессы.
— Французской только в том случае, если папа и римский король послушают Ивана. Если Литва окажется под ударом. Но если царь Иван с папой не сговорится, тогда, хочешь не хочешь, краковский престол займет дочь...
Она отгадала его мысль и испугалась.
— Дочь Габсбургов? Только не это! Только не это!
— Видит бог, мне сама мысль о новом браке противна, — с горечью отвечал он. - Но для блага династии, ведь это ваши слова, я готов сделать все... Из ваших слов и донесений лазутчиков я заключаю, что... Да, выбор падет на эрцгерцогиню Катерину...
Бона сорвалась с места.
— Нет! Нет! Нужно найти другой выход. Это предательство, твоя сестра Изабелла тебе верит, а ты... Отдаешь Венгрию Вене на растерзание. Фрич со всей шляхтою тебе доверился, а ты его тоже предал ради магнатов, сенаторов. О боже! Ты и меня предал. Меня, а я так мечтала, что ты сделаешь это королевство великим и сильным. Заключишь новые альянсы... А ты... Кто твои советники? Радзивиллы — Рыжий да Черный? Граф-гетман? А отчего бы не Станьчик? Он по крайней мере шевелил бы мозгами, искал выхода. Сказал бы правду — что тебя уже сейчас называют "Королем-Завтра", потому что ты вечно откладываешь решения. Делаешь то, чего хотят другие — Габсбурги, Радзивиллы. Не паришь в небе, как орел, а ползаешь!
Король побледнел, вскочил с места, направился к дверям.
— Не желаю больше вас слушать! — сказал он матери уже с порога.
— Сигизмунд! — умоляла Бона, хотя в покоях никого уже не было.
Губы у нее дрогнули, и она прошептала:
— Ни слова. Ни единого взгляда...
Они расстались в ссоре, но еще несколько дней провели под одной крышей. Королева больше не видела сына, хотя и знала обо всем, что происходит в его покоях. Ей первой сообщили, что доктор Ланг прислал из Вены лик дочери Фердинанда.
Небольшой портрет этот принес в комнату к королю Радзивилл Черный и велел камердинеру поставить на пол, накрыв белым пологом. Когда король вошел в опочивальню, канцлер сказал:
— Гонец от австрийского посла доктора Ланга привез...
— Лик? - спросил Август. - Чей? Катерины? -Да.
Король подошел ближе и быстрым движением сорвал полог. Он смотрел на изображение дочери Фердинанда так долго, что Черный, обеспокоившись, сказал:
— Портрет не слишком удачен. Должно быть, делали в большой спешке.
— Вижу.
— Но доктор Ланг уверяет, что принцесса здесь ничуть не приукрашена.
— Неужто? — спросил король с иронией в голосе и с досадой швырнул полог, который держал в руках.
— Но, государь... Я хотел бы сказать... — начал было канцлер.
— Нет, милейший князь, теперь скажу я, — резко прервал его Август. — Кто вы? Враг мой или друг и наперсник? Вы любили Барбару. Разумеется, ваша любовь была не похожа на мою, но я не знал человека, более нам преданного. Ни Рыжий, ни Ян...
— Ох, про Яна лучше и не говорить, — пробурчал Радзивилл.
— Пан кравчий по крайней мере действует открыто. Называет меня самодержцем, врагом унии. Но чего добиваетесь вы оба? Зачем вам понадобился третий брак сейчас, когда я еще своей любимой не забыл? Каждую ночь во сне ее вижу в жемчугах, в накидке из распущенных волос, в короне...
Канцлер только руками развел.
— Нам тоже несладко. Но я со всех сторон попреки слышу, что из-за сестры моей вы, государь, без наследника остались. Мол, и сейчас новому браку противимся, который не дал бы угаснуть роду Ягеллонов... Вот мы и спешим заверить вас, что благополучие вашего королевского величества нам всего дороже. Еще не успев забыть о Барбаре, мы думаем о той, которая займет ее место...
— Только не в моем сердце, - резко прервал его король.
— Но на троне, — закончил свою речь Черный.
Август кружил по комнате, словно зверь, загнанный в клетку.
— Новый брак? Я должен жениться? Я, который клялся ей в любви до гроба? В любви, столь непохожей на все прежние, в любви вечной...
Подумав немного, Радзивилл Черный решил сделать вид, что раскаялся.
— Простите, господин мой. Провинился я перед вами, — сказал он, собираясь покинуть опочивальню.
— Постойте, князь! — остановил его Август.
— О прощении молю! — склонился в поклоне канцлер.
— Ах, полно! Не все ли это теперь равно! Один раз в жизни я вознамерился стать обыкновенным человеком, любимым и счастливым, но теперь... К несчастью своему, я, будучи королем, далеко вперед заглядывать должен. Быть может, бог меня за измену эту не покарает... Ну что же... Коль скоро вы мне друг... Любезный князь, поезжайте с посольством.на запад.
— С посольством? - удивился Черный.
— Да, и с весьма представительным. Сначала в Вену, доложите там, что последует, коли они пойдут Ивану на уступки, про Турцию напомнить не забудьте. У нас с полумесяцем мир, но, если турки на Европу нападут, мы против них выступим. Да еще скажите, что все мы, а особливо вы, князь, готовы ратовать за реформу церкви.
— Оттуда мне сразу в Краков возвращаться?
— О нет! Сделайте вид, что собираетесь в Италию. Уразумели? Разыграйте их, но ненароком выдайте цель тайной миссии: вы-де должны там встретиться с посланцами французского короля, потолковать о моей невесте.
— В самом деле вас сватать или только немчуру попугать? — допытывался Радзивилл.
— Если Вена заодно с папой царю Ивану сразу не откажет — во что, впрочем, поверить трудно, — то и вы не спешите, попугайте их хорошенько. Но ежели Москве уже дано обещание, шлите ко мне вестника, а сами во Францию поезжайте, к Карлу Валуа за невестой.
— Мне ехать сейчас, государь?
— Против нас столько сил объединилось, что медлить нельзя. Выезжайте завтра. Скажу хоть раз, как королева-матушка говорить любит: быстро, быстро, быстро!
Королева раздевалась в своей опочивальне, камеристки Марина и Сусанна помогали ей снять драгоценности, высвободили из-под бархатного чепца ее пышные, почти не тронутые сединой волосы.
— Для светлейшей госпожи время остановилось, — удивлялась Сусанна. — Седины почти нет.
— Да, впрочем, виски уже поседели. Но я по-прежнему чувствую себя молодой. Только вот этот дурак-медик пугает, говорит, что горло опухло.
— Лучшее лекарство от этого — италийские воды, теплые источники, — уверяла Марина.
— Как бы не так! Горло мое пухнет от крика. С тех пор, как мы в Вильну приехали, я то и дело кричу, у ревизоров этих ничего без крика не добьешься.
— Путешествие на воды... — не сдавалась Марина.
— На воды! На воды! — сердито перебила ее королева. — Что от них толку, коли я с землемерами бьюсь, во все стороны шлю гонцов да без конца повторяю: езжай туда, отдай письмо в собственные руки, да чего лишнего не сболтни. Всех учить приходится, никогда еще я столько не говорила. Оттого и горло пухнет. Если бы я, как прежде, могла действовать свободно, без оглядки, быть может, я и швыряла бы наземь все, что под руку подвернется, но тогда бы горло у меня не болело!
— Разумеется, — согласилась Марина. — Однако смею заметить, госпожа...
— Довольно! Надоела мне твоя болтовня! Готовься к отъезду.
— В Италию? — робко спросила камеристка, не смея надеяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63