Болезнь Елизаветы не ошибка...
— Да, да. Знаю. Я должна подумать. Собраться с мыслями... Я не могу сейчас говорить ни с кем! Ни с кем! Можешь уйти.
Королева остановилась у открытого окна, пристально вглядываясь в звездное небо. Кому верить? Римскому королю? Он обманул их, подсунул больную, наверное, бесплодную дочь. Мужу? Сигизмунда обманул Мацеёвский. Звездам? Луна, видно, уж не кружит но небу... Солнце не восходит и не заходит. Остается Земля. Столь неблагоприятная земля под ее стопами. И одна она. Нужно поговорить с королем, расторгнуть этот отвратительный брак. Разрешение. Верно... Он получил разрешение! Велю проверить, правомочно ли оно, а ежели нет, тогда...
— Санта Мадонна, — прошептала она, — сделай так, чтобы папа объявил этот брак недействительным.
Однако, прежде чем направиться к Сигизмунду, который с большой сердечностью отзывался о Елизавете, о ее деликатности и желании расположить к себе всех на Вавеле, королева поручила Вольскому принести бумагу с разрешением папы на брак, долго размышляла над нею, наконец воскликнула с презрением в голосе:
— Столько глаз взирало на этот документ! Столько мужей признало его действительным. И только я, женщина, заметила, какое коварство учинил римский король. Он направил в курию фальшивые бумаги. А может, в Риме ему поверили на слово?
— Я не понимаю вас, ваше величество, — признался Вольский.
— В этих бумагах речь идет о родстве в третьем колене между супругами. Но это ведь не так. Фердинанд женился на Анне, дочери Владислава Ягеллончика, брата нашего короля, следовательно, Елизавета, дочь родной сестры короля, — близкая родственница Августа. У них родство во втором колене, значит, панская бумага недействительна. Да! Недействительна!
Это открытие столь решительным образом меняло положение Елизаветы, что на сей раз ничего утаить от Сигизмунда не удалось. Старый король принял известие о болезни невестки с большой печалью и грустью, что касается разрешения на брак — повелел предпринять соответствующие шаги в Риме. Все эти хлопоты и разговоры не укрылись от Марсупина, и весь июнь он прилагал немалые старания, чтобы получить аудиенцию у Боны. Он предпочел бы поговорить с королем, но тот под предлогом болезни отказался его видеть. Вольский, правда, объяснял это по-иному: Сигизмунд так полюбил Елизавету, что не хотел с ней расставаться. Он рассчитывал на то, что Рим даст разрешение на брак даже столь близких родственников, а Елизавету удастся излечить от рокового недуга. Король будто бы сделал выговор Мацеёвскому, но
1А
тот ответил, что, во-первых, ни о чем таком не ведал, а во-вторых, и у эпилептичек рождаются дети. Но будут ли эти дети здоровы — канцлер ответить уже не мог.
Словом, к ярости Боны, опасавшейся вмешательства Фердинанда или императора, дело затянулось, ответа из Италии не было, а Марсупин ежедневно подстерегал ее в замке. Наконец ему пообещали, что он будет принят, но часы тянулись невыносимо медленно, а он все сидел и ждал, время от времени осведомляясь у придворного:
— Когда же я буду принят? Я уже давно жду.
— Ее королевское величество не соизволили еще встать из-за стола.
— Может, мне прийти позже?
— В третьем часу королева занята.
— Тогда через два часа?
— И в четыре занята.
— Я жду с утра.
— Ее королевскому величеству это известно, — сказал придворный и вышел, но через некоторое время вернулся со словами: — Ее королевское величество просит вас.
Марсупин проследовал в соседние покои, в которых, кроме Боны, находились Елизавета и приближенная королевы — молоденькая Сусанна Мышковская.
Секретарь опустился перед старой королевой на колено.
— Встаньте, — сказала она. — Что за срочное дело привело вас чуть ли не на рассвете ко мне в замок?
— Ваше королевское величество, поверьте мне, я выполняю только предписания моего господина, римского короля Фердинанда!
— Хорошо. Тогда говорите.
— Прошел уже месяц со времени великолепных свадебных торжеств...
— Таков уж порядок вещей: время проходит... — прервала его Бона.
— Но как, всемилостивая государыня? Как? Я облечен полномочиями спросить, почему молодой король никогда не выезжает с супругой на прогулку? Не сидит рядом с ней за столом? Не навещает ее днем и, как говорят, не выказывает никаких видимых знаков любви?
— Отчего же вы спрашиваете об этом меня? — удивилась королева. — Отчего не молодого короля?
— Ибо все в ваших руках, всемилостивая госпожа. Король совершает лишь то, что советуете или приказываете вы, ваше королевское величество.
— Оскорбительные и лживые слова! Мой сын — сам хозяин своей судьбы, и негоже посторонним вмешиваться в его дела, касающиеся пиршественного стола или ложа. — Неожиданно она обернулась к Елизавете. — Ты поддерживаешь жалобу своего секретаря? Муж никогда не навещает тебя? Совсем?
— Иногда. По вечерам, — ответила она, покраснев.
— И ночью? — продолжала Бона.
— Изредка... и ночью, — призналась та, чуть ли не в слезах.
— Боже мой! Королева еще так молода, так робка! — вздохнул Марсупин. — Боится сказать. Едва решается взглянуть на короля Августа.
— Чрезмерно робка, — произнесла Бона. — И весьма неловка: уже не раз падала, ушибалась. Как твоя рука, моя дорогая?
Елизавета взглянула на свое забинтованное плечо.
— Ничего, — еле слышно вымолвила она. — Совсем не болит.
— Но пугает, — уже явно насмехалась королева. — То плечо поранено, то рука, то нога...
— Ваше величество, - с жаром вступился за Елизавету Марсупин. — Царапины и синяки на детских ножках не отпугивают матерей. Полагаю, что дочь римского короля и племянница императора вправе рассчитывать на доброту и внимание королевской семьи.
— А известна ли вам причина чрезмерной робости вашей госпожи? — строго спросила Бона.
— Но я совсем здорова! На самом деле здорова! — вставила отчаявшаяся Елизавета.
— Эта вспышка гнева делает тебе честь, милочка! Опровергает легенду о болезненной робости, недостойной королевы. Сами видите, — обратилась она к Марсупину, — для обид и жалоб нет оснований.
— Почему ваше королевское величество так неохотно принимает меня в замке? Почему в этом городе обо мне сочиняют оскорбительные песенки? Какие-то пасквили...
Бона не дала ему закончить.
— Пасквили? Ну так что же? Презрительное молчание — лучшее оружие против пасквилянтов и насмешников.
— Но я не могу молчать! Король Фердинанд...
— Довольно! — воскликнула она. — Вы находитесь в замке польского, а не римского короля. И подчиняетесь нашим законам и обычаям, иначе...
— Что ждет меня в противном случае?
— Я буду вынуждена считать вас агентом, присланным сюда вашим господином для того, чтоб сеять смуту.
— Ваше королевское величество, вы оскорбляете и обижаете меня, — возмутился он. — Если бы вы поступали так, как подобает доброй королеве-матери, король Фердинанд мог бы и не присылать сюда меня для...
Титул, некстати названный Марсупином, окончательно вывел Бону из себя.
— Довольно! Не желаю и слышать о короле Фердинанде. А ваша чрезмерная дерзость мне противна, — вскричала она. — Можете написать своему господину в очередном доносе, что вызвали полное отвращение у королевы Боны и, покуда не придут известия о здоровье моей дочери Изабеллы, он не получит никаких сведений о здоровье его дочери Елизаветы.
— Однако же, ваше величество... — испугался Марсупин.
— Прощайте! —прервала она его. — Аудиенция окончена.
Марсупин стал медленно пятиться назад к двери. Елизавета, стоявшая подле Боны, хотела было сделать шаг в его сторону, но тут же отказалась от своего намерения. Только губы ее скривились, как перед плачем.
Было уже поздно, когда на Вавеле завершился великолепный концерт придворной капеллы. Гости вставали, расхаживали, оживленно беседуя, сделалось шумно, многолюдно и весело. Кто-то, шутя, заметил, что нынешний год бьш на редкость урожайным, имея в виду не только свадьбу молодого короля, но и недавно вышедший труд Коперника "Об обращениях небесных сфер", сочинение Фрича Мод-жевского "О наказании за человекоубийство" и, наконец, поэму Миколая Рея "Короткий разговор между Паном, Войтом и Плебаном", написанную не по-латыни, а по-польски. Тотчас же послышались возражения, что поэма пана Рея весьма язвительна, а Коперник свое произведение получил из типографии уже на ложе смерти и даже порадоваться ему не смог.
Молодой король, всегда интересовавшийся новостями, привстал с трона, чтобы спуститься вниз, к гостям, когда к нему наклонилась Елизавета.
— Ваше величество, если б вы могли меня выслушать... — смиренно попросила она.
— Не сейчас. Мне нужно поговорить с Моджевским. Он ушел и, подойдя к Фричу, сказал:
— Слышал я, что молодой Лаский намерен продать приобретенное им после смерти Эразма Роттердамского знаменитое его книжное собрание, только бы оно попало в хорошие руки. Это верно?
— Да, я как раз еду в Базель. И заранее предвкушаю радость от того, что коснусь страниц этих книг. Быть может, что-то удалось бы привезти и к нам?
— Я охотно куплю их. Помни об этом! — наставлял его Август.
Он огляделся вокруг и поднялся ко все еще сидевшей на троне матери.
— Ваше величество, вы не согласились бы меня принять...
— О да. Приходи... Завтра.
— Вечером?
— Нет, позднее. Около полуночи. Между тем старый король говорил Боне:
— Елизавета ожила, стала веселее, здоровее.
— О да, — согласилась она. — Она как весенний цветок. Раздражение и негодование Боны явилось причиной того,
что важные дела на Вавеле в последнее время смешались с незначительными. Катрин Хёльцелин поэтому имела все основания для того, чтобы донести Марсупину о притеснениях, чинимых Елизавет старой королевой.
— Повторите как можно точнее, я как раз об этом пишу рапорт, — попросил Марсупин.
— Даже повторять стыдно. Молодой королеве захотелось вчера, перед концертом, пармезанского сыра. Вот такая прихоть! Она так редко о чем-нибудъ просит! Я послала за пармезаном к эконому, тот немедленно его выдал. Казалось бы, дело с концом. Но нет! Кто-то сообщил об этом старой королеве, и что было... Та раскричалась, бросила наземь бокал, начала целое следсгвие. И в конце концов запретила эконому что-либо выдавать без ее ведома и согласия. Это был выпад против нашей госпожи! У нас нет ни своей кухни, ни своего эконома. Положение нашего двора становится просто невыносимым!
— Но право, это какие-то детские жалобы! — старался смягчить услышанное Марсупин.
Так сказал и господин Бонер, который был тогда в замке. Он велел передать молодой королеве, что пришлет ей столько пармезана, сколько она пожелает.
— Слова, слова! — усмехнулся Марсупин.
— Нет. Сегодня же его слуга принес целый круг пармезана, огромный — наверно, фунтов с тридцать!
— Слуга Бонера? Назло королеве? Любопытно. Это и впрямь любопытно...
— Но молодая королева становится все печальнее. До нее дошли вести, что Август намеревается вскоре покинуть Краков...
— Король уезжает из Кракова? — удивился Марсупин. — Боже мой! Что за край? Подумать только: важные дела в сейме, реформа казначейства, судьба Изабеллы под ударом и... пармезан, пармезан, пармезан...
Он пожал плечами и склонился над рапортом, выводя слова очередного донесения королю Фердинанду. Однако, когда в этот же день он отправился в замок, чтобы наконец поговорить с глазу на глаз с молодой королевой, во дворе дорогу ему перебежал Станьчик.
Потряхивая погремушкой перед носом, он тараторил:
— Большой колокол звонит во славу короля. А в честь сырного человечка гремят погремушка и бубенцы! Совсем крохотные, ему под стать!
— Пошел прочь! — огрызнулся Марсупин.
— Я бы рад с вами поговорить, посоветовать, но не смею. Нет на то согласия римского короля. Остается лишь трезвонить и трезвонить. И все же советую: в рапортах в Вену пишите не о пармезане, а о скорейшей выплате приданого. Тогда и вам жить будет легче в Кракове. А может, и на Вавеле. Слово чести!
Марсупин, который не собирался вступать в разговор со Станьчиком, остановился как вкопанный. Потом спросил:
— Да ты откуда все знаешь?! Приданое, говоришь?
— Ну да, сырный ты человек! Ну да! Бубенцы мои так и трезвонят: Приданое! Приданое! Стыд и срам! Племянница императора без приданого! Бесприданница! Бесприданница!
И он последовал за Марсупином, старавшимся удрать от шута, словно от злой, настырной собачонки.
сем не такой, какого ждала Бона: святой отец позволил молодой чете, находящейся в столь близком родстве, соединиться брачными узами — по причине уже данного ими друг другу обета верности.
— Говорят, что этот год счастливый, — взорвалась Бона, читая папский документ, —но для меня и для династии он прескверный. Что может быть горше болезненной, бесплодной супруги? Я буду ее лечить, но боюсь, что она передаст свой изъян детям, ежели они явятся на свет. Нет! Пожалуй, лучше не допускать близости между ней и Августом... К тому же есть и другой предлог. Вена до сих пор не выплатила приданого и, видно, ждет, что мы учиним с подкинутой нам больной принцессой. Вы перехватываете рапорты Марсу-пина, — обратилась она к Паппакоде. — О чем же он пишет?
— О сплетнях, о пармезане, об одиночестве Елизаветы.
— И по-прежнему ни слова о деньгах? — продолжала она.
— Похоже на то, что они только собирают надлежащую сумму.
— Боже! Дочь Габсбургов — нищенка. У нее ничего, ничего нет!.. Ладно, отсчитаешь казначею молодого короля из моих денег пятнадцать тысяч дукатов.
— Не понимаю, ваше величество. Для чего? — спросил он.
— Хочу подарить Августу несколько обитых пурпуром экипажей. А также дам ему дукатов — пусть он, великий князь Литовский, строит на востоке приграничные крепости и ставит часовню на могиле Витовта. Я прибыла сюда, не в пример Елизавете, с приданым. У тебя ко мне есть какие-нибудь дела, бумаги?
— Да. Синьор Карминьяно просил прочесть вашему величеству посвященное вам стихотворение.
— Сейчас? Впрочем, прочти. Что же пишет наш италийский дворянин? Лесть всегда ко времени. Читай громко.
Бона внимательно слушала, как он скандировал: радуйтесь, глядя на дивную королеву, С монаршей душою и сердцем отважным, Которая вражеской силе достойный отпор уготовит. А коли ведомо станет, что мир ненадежен, Пушки велит зарядить..."
— "И сердцем отважным", — повторила Бона. — Совсем неплохо. Пошли ему золотой перстень. Не за лесть. А за то, что напомнил о важном деле. Вели подскарбию срочно выслать поболе ядер и пороху гетманам на границу. На восточной — снова неспокойно. А также выдай задаток италийскому ваятелю.
— Ваятелю? — удивился Паппакода. — За что же?
— За возведение часовни на могиле великого князя Витовта. И проследи, чтоб на доске была надпись, что памятник сей повелела соорудить Бона Сфорца, королева Польши.
— На это уйдет много дукатов, — предостерег Паппакода.
— Ну и что? Нельзя скупиться, когда хочешь привлечь на свою сторону союзников и проложить дорогу Августу в Литву...
— В Литву? — с изумлением переспросил Паппакода.
— Еще не время говорить об этом во весь голос, но сделаешь, как я приказала. На сегодня все.
Вечером того же дня, когда к ней должен был наведаться Август, она уже не сомневалась, что исчерпала все возможные средства, дабы избавиться от Елизаветы. Сейчас, когда по воле папы на расторжение брака надежда угасла, следовало разлучить Августа с дочерью Габсбурга.
Едва Август вошел в ее покои, она стала жаловаться на интриги Фердинанда.
— Марсупин шлет донос за доносом. Вена тревожится, а ты? Снова домогаешься возвращения Дианы? Но ведь твоя жена намного моложе...
— Что с того9 Если б вы ее узрели во время приступа... Посиневшая, безжизненная... Нет, нет! С тех пор как мне стало известно, сколь серьезен ее недуг, не могу преодолеть отвращения...
— Дорогой мой! Никому лучше меня не уразуметь, что ты чувствуешь...
— Так отчего же? Отчего я должен оставаться здесь, прикованный к нелюбимой супруге? Всегда один, а Диана там, на Сицилии...
— Она не должна возвращаться, — прервала его Бона. — Подумай только, какой крик поднял бы Марсупин, сколько слез пролила бы Елизавета. Да мы утонули бы в них, как в море.
— Однако же так далее продолжаться не может! Мне душно! Я задыхаюсь!
— Здесь — да. Но где-то еще? Я не могу сейчас покинуть короля, он болен и немощен, силы его тают... Поэтому езжай вместо меня в Литву! Там есть преданные нам люди, особливо Глебович. Работой не будешь обременен, только приглядывай за возведением замков... Крепости там весьма уязвимы, не готовы к отпору. А земли на востоке обширные — лакомый кусок для неприятеля. Ты меня слушаешь?
— Да. А она? Она останется здесь?
— Ну конечно же! Здоровье у нее хрупкое, ноги изранены. Она нуждается в отеческой опеке. Я поговорю об этом с его величеством.
— Уехать! О, если б я мог покинуть Вавель... Но нет, нет! Великий князь Литовский не может бежать отсюда, как жалкий трус!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63