Но на чьей стороне истина, оценить по справедливости очень трудно...
Прощальный вечер с танцами в Виленском замке удался на славу. Молодежь плясала при свете факелов. В первой паре танцевал юный король с Дианой ди Кордона. Оба они, несмотря на разницу в возрасте, были прекрасны, у обоих красовались одинаковые белые цветы: у нее — вплетенные в волосы, у него — за поясом.
— Бирюза на шее, огонь в глазах... Она даже не таится, — шепнула Марина, склонившись над Боной.
— Ди Кордона... Знаменитый испанский род. Чем дольше о ней думаю, тем спокойнее становлюсь.
— Почему? Синьора Диана — истинный вулкан.
— Может, это и хорошо? Отвлечет Августа от опасных прожектов гетмана, который намерен сделать из него воителя. Это последняя любовь Дианы, а таковая столь же исключительна, как и первая.
— А ежели ради нее он не пожелает вступить в брак? — спросила камеристка.
— Вступить в брак? Он слишком молод для этого.
— При дворе все чаще говорят, что ему предназначена Елизавета Австрийская...
— Не при моей жизни. Дочь Габсбурга на Вавеле?
— Я осмелилась только повторить... — шепнула Марина.
— Довольно! Ты делаешься несносной. Надоедлива, как Станьчик. Не соглашусь ни на какую невесту, кроме французской королевны. И свадьба не раньше, чем лет через десять. А пока пусть танцует. Пусть веселится! Постой, подожди. Кто, кроме тебя, догадывается об истине?
— Анна. Разумеется, Анна. Ревнует к ней.
— Ты с ума сошла?! Ведь она была при рождении Августа.
— А Диана нет? Мы же вместе приехали на Вавель.
— Стало быть, ты думаешь, что Анна... Боже! Ей, наверно, лет тридцать. И она никогда не говорила о замужестве. Это странно, и впрямь странно...
— Кто знает, не держит ли ее при дворе и кое-что иное, — добавила ехидно Марина.
— Что же?
— Не знаю, ничего не знаю... Но слышала, что покойный канцлер шидловецкий брал дукаты от Габсбургов. А дочка Зарембы небось бедна как церковная крыса...
— Бредни! — возмутилась Бона. — Ее недавно умерший отец был каштеляном.
— Простите, госпожа, но ведь я предупреждала: не знаю, ей-богу, ничего не знаю...
Она ушла, а королева в свою очередь стала присматриваться теперь и к Анне, танцевавшей с Остоей. Она выглядела молодо, привлекательно, могла давно выйти замуж. Какова же причина, заставлявшая ее быть столь добродетельной и оставаться в девичестве? А может... Может, Марина завидует этой польке за то, что ее приблизили ко двору? Хуже то, что Анна знает... Если ее, королеву, обвинят в том, что она потворствует разврату совсем еще юного сына, станут сравнивать Августа с чешским Людвиком, она может утверждать, что ни о чем не знала и никогда не допустила бы такого. Но Анна знает. Как это нехорошо, как это скверно...
Двор вернулся в Краков осенью, и тотчас же начались приготовления к свадебным торжествам. Первым попросил королеву об аудиенции маршал Кмита и был благосклонно ею принят.
— Я знаю, что вы пожелали меня видеть. Он склонился в низком поклоне.
— Я безмерно счастлив, что всемилостивая государыня, прибыв на свадьбу, снова находится среди нас, в Кракове, — произнес он.
Бона расхохоталась.
— И вы не могли сказать этого при всех? Или же мне принять эти слова как выражение тайно питаемых вами чувств?
— Наияснейшая госпожа, вы шутите... слишком жестоко. Тогда она спросила с оттенком нежности в голосе:
— Неужто?
— Уже столько лет... С давних пор... Еще в Неполоми-цах... — взволнованно стал говорить Кмита.
— Довольно!.. — прервала она его. — Поговорим о чем-нибудь ином. С чем еще вы пожаловали ко мне?
— Государыня! С горечью и сожалением вынужден заметить, чинится мне великая обида. Уже долгое время дожидаюсь я должности краковского старосты. Это звание надлежит мне и по возрасту, и в признание заслуг моих, перечислять которые не стану. А меж тем король откладывает назначение, подыскивает иного старосту. Неужто владелец замка в Висниче для Кракова недостаточно хорош?
— Вы знаете короля, — спокойно ответила Бона, — он не любит, чтобы его торопили. Но попытаюсь узнать и дать вам надлежащий ответ. Тогда и продолжим нашу беседу.
— Государыня, вы готовы мне помочь?..
— Да. О да! Краковский староста — это защитник замкового града. А на Вавеле живут два дракона. Оборона будет поистине нелегка. И их, и замка... Разве не так, ваше преосвященство? — добавила она, увидев входящего примаса Кшицкого.
— Говорю "да", потому что вижу ваше величество веселой. Впервые с того дня, как объявлено бракосочетание королевны Ядвиги.
— Садитесь, прошу вас... Должна признать, что нашла Краков сильно изменившимся. Я не чувствую себя здесь столь уверенно, как прежде. Отовсюду слышу о внесенной якобы мною в Литве сумятице. Будто королева не должна ни управлять страной, ни вмешиваться в заграничные альянсы.
— Трудно найти льстецов по убеждениям, — заметил при мае. — Но платных...
— Да, да. Это я знаю. Но на сей раз речь идет о чем-то большем, нежели подкупленные сторонники, особенно теперь, когда мы столь близко породнились с курфюрстом, мне надобно иметь верных сторонников при дворе.
— На меня, как и на примаса, вы можете полагаться полностью, ваше величество, - заверил ее Кмита.
Я сумею оценить это. Однако я на нашу беседу пригласила и епископа из Пшемысля...
— Гамрата?
— Да. Он много лет провел в Италии. Обучался там искус ству правления. С некоторых пор разумно и достойно управ ляет королевскими угодьями в Мазовии. Приняв сан Краковского епископа, он вместе с нами составил бы сильную партию, которая нам столь необходима.
— Вы полностью доверяете ему, ваше величество? — спросил Кшицкий.
— Как себе самой. Герцогу Альбрехту не удалось его подкупить в споре о прусско-мазовецкой границе. Помимо того, он покровительствует гуманистам, известен как большой ценитель книг и различных искусств.
— Одним словом — само совершенство, — пошутил по ста рой привычке поэт и священнослужитель.
— Епископ пшемысльский Гамрат, — доложил слуга
— А вот и он сам! Мы говорили тут о вас, почтеннейший епископ. И можем сразу же приступить к существу дела. Но, возможно, у вас есть какие-нибудь вопросы?
— Да. Первое: на ком, собственно, вы, ваше королевское величество, намерены опираться в своем правлении?
— В свое время нашего Августа возвели на трон магнаты...
— Вот именно. Много лет назад. Ныне, государыня, вы в ссоре с Тарновским и не перестаете судиться с литвинами. Я слышал, что Радзивиллы...
— Знаю. Но они незаконно владели многими королевскими землями в Подлясье. Это правда, обвиняла их я, но судил — сам король.
— Несмотря на это... Значит, не они. У вас, ваше величество, были одни цели со шляхтой: отнять земли у магнатов. Но сейчас и самой шляхте не по вкусу все эти обмеры, выкорчевка леса, дерзость крестьян.
— Крестьяне называют госпожу нашу "доброй государыней", - запротестовал Кмита.
— Это вы о простонародье? Оно не в счет... - вздохнул Гамрат.
— Стало быть, - заметила королева, - после стольких лет усилий и трудов мне не на кого опереться?
— Ну, отчего же... Есть еще шляхта, требующая совершенствования Речи Посполитой. Есть также Фрич...
— Он давно выступает за исполнение законов,-вставил Кмита, - за введение справедливых кар за убийство. Я говорил с ним, но...
— Но и он, как все, за назначение на высшие должности только... скажем прямо - только по повелению короля. Вы это хотели сказать? — смело спросил Гамрат.
— Любопытно, — вмешалась Бона, — что только по повелению короля... А вот сейчас как раз вакантен епископский престол в Кракове. И у меня было намерение... Я думала...
Она смотрела на Гамрата, но отозвался Кшицкий.
— Мы собрались здесь, дабы вести речь о сильной партии при дворе. Ни о чем ином.
— Разумеется, — тотчас же ретировалась она, не будучи уверена в приязни Кшицкого к Гамрату. - Давайте поговорим!
Им казалось, что все происходит втайне, но у двери, плотно прижавшись к ней, подслушивал Паппакода. Проходивший мимо Станьчик спросил:
— Постучать... или лучше забренчать бубенцами?
— Тсс... - шепнул Паппакода. — Вечно вы являетесь некстати...
— Такова привилегия шутов. Скажите, что это? - показал он на свой нос.
-Нос.
— Поглядите внимательнее, — настаивал шут.
— Вижу. Обыкновений нос!
— Ну, нет! Орган обоняния. Верное средство! Потянешь раз и сразу учуешь, откуда идет чад —из покоев королевы. Дымится драконья пасть.
— Смотрите, как бы вас первого не слопал дракон, — предостерег казначей.
— А зачем я ему? — продолжал насмехаться Станьчик. — Ни скоморохи, ни карлики ему не нужны. Сперва он сожрал грозных великанов, теперь черед крикливой братии с гербами. Скорее вам следует бояться.
— Я верно служу королеве.
— Подслушивая у двери? — Шут состроил уморительную рожу.
— А как узнать иначе, о чем там шушукаются? — буркнул итальянец.
— Надо слушать шутов, — с деланной серьезностью ответил Станьчик. — И тех, что служат, и тех, кто готовы все высмеять из любви к искусству. А таких в Польше — уйма! Разве вы не знаете, у нас каждый каждого, всех и вся лечить готов? Если не зельем — так шуткой и смехом. Просто так, без всякой корысти. Вам не грех бы поучиться этому у поляков.
— И что же? Больные исцеляются?
— Исцеляются сами врачеватели. Ибо смех очищает душу от яда. Оттого я всегда и здоров, здоров, здоров! — рассмеялся Станьчик, подпрыгивая и звеня погремушкой.
— Чтоб тебе пусто было! — пробормотал, глядя ему вслед, Паппакода.
На следующий день королева, едва войдя в покои Сигизмунда, сказала:
— Правду ли говорит маршал Вольский, что вы не хотите сделать Кмиту старостой?
— Да. Власть в руках у него будет большая... Это опасно. А к тому же старостой давно желает стать Тарновский.
Она удивилась.
— Великий гетман коронный? А его вы не опасаетесь? Доверить ему две столь важные должности? Вы хотите, чтобы при вас он возвысился сверх всякой меры?
— Какой такой меры? — спросил король. — Нет у меня таких опасений. Я ему доверяю.
— О да! — воскликнула Бона. - Есть даже такие, кто слышал, как он похвалялся, что, ежели к его должности добавить еще и право на исполнение судебных приговоров, его власть в Кракове будет равна вашей. А то и больше.
— Вы верите в эти россказни? — спросил король, уже внимательнее прислушиваясь к ее словам.
— Не очень. Однако же странно, что никто и никогда не говорил подобного о... Кмите.
— Тарновского задеть легко. Он даже грозил отречься от должности гетмана, — заколебался Сигизмунд.
— Знаю. Когда не получил великую печать коронную. Не удались его попытки стать канцлером, так теперь он решил стать старостой.
— Вы так его не любите? — спросил король, вглядываясь в нее с любопытством.
— Я не верю ему. Он высокомерен, властолюбив. И расположен к Габсбургам.
— А вам противится... — добавил он. — Но выбирать надобно, что лучше?..
— Пожалуй, скорее, что хуже? — не успокаивалась Бона.
— То ли Кмита, воевода и староста краковский, то ли великий гетман коронный, занимающий должность старосты? — размышлял вслух король.
— Гетман лет на десять моложе, — вздохнула Бона, — и дольше будет пожизненным господином подвавельского града.
— Не очень-то приятно это слышать... — пробормотал король. — К тому же великий гетман коронный...
— Выигрывает все сраженья... — подчеркнула она с деланным равнодушием, даже несколько удивленно.
Король взглянул на нее и вдруг нахмурился.
— Не все, — возразил Он. — На этот раз он проиграет.
— Проиграет?
— Да, со мною, — заявил он, и голос его обрел твердость.
— Я очень рада, — кротко произнесла королева, с трудом пытаясь скрыть чувство гордости за одержанную победу.
— Проиграет потому, — заключил Сигизмунд, — что воевода, если б даже и очень хотел, не сможет вознестись столь высоко, как гетман, и потому не будет столь опасен.
— Бедный Кмита, — вырвался у нее легкий вздох. — Он не знает и никогда не узнает, почему на сей раз выиграл.
Неделю спустя перед королем, восседавшим на высоком кресле в зале аудиенций, стояли друг против друга два противника: Тарновский и Кмита.
— Я готов выслушать вас со всем вниманием. Говорят, вы обвиняете друг друга. В чем же дело, хочу я знать? От вас самих, а не от других.
— Всемилостивый государь... — произнесли они одновременно и умолкли.
— Пусть начнет тот, кто старше... — сказал Сигизмунд.
— В Короне нет должности старше, нежели великий гетман...
— Я не закончил, — прервал его король, — пусть начнет старший по возрасту.
Вельможи некоторое время с ненавистью глядели друг
на друга. Наконец Тарновский пригладил волосы на голове и произнес:
— Мне, слава богу, еще нет и пятидесяти. Да и седины в волосах тоже нет.
— Тогда слушаю вас, ваша милость, - обратился король к воеводе.
— Преимущество мое поистине странного свойства, — начал Кмита. - Но и оно благо. Я прожил более полувека, государь, и повидал многое. Но такой спеси, такого властолюбия, как у пана гетмана, видеть мне не доводилось. Ему мало того, что он первый в Польше стал великим гетманом коронным. Краковом владеть вознамерился, о безопасности королевского замка печется. Такого никогда не было. Слыханное ли это дело? Вопреки всему хочет получить власть в Кракове, не верит мне, краковскому воеводе? А я ведь пала-тин, под моим управлением все воеводство!
— Но не град, — буркнул Тарновский.
— Всемилостивый государь! Воеводы некогда повелевали шляхтой на поле битвы, а у старосты было право только меча и суда. Пристало ли гетману мирить враждующие стороны, собирать для вашего величества подати? Но ежели так, может, в будущей войне малопольскую шляхту на поле сражения поведу... я? Краковский воевода?
— Разве затем, чтобы проиграть? — уколол его гетман. — Всемилостивый государь! Только ваше присутствие заставляет меня сдержать рвущиеся с уст слова. Одно скажу: бывает иногда, что важные должности освобождаются. И по сей день не занята должность канцлера, а Хоеньский всего лишь под-канцлер. Но негоже досточтимому мужу просить заступничества у женщины, добиваться у королевы должности, которую волен предоставить лишь король.
— А ты, ваша милость, докажи, что я просил и добивался! — закричал в ярости Кмита.
— Довольно спорить, - остановил его король. - Вам обоим ведомо, что шляхта, в согласии с правом, недобрым оком взирает на одну руку, две должности держащую. А шляхтою пренебрегать нам негоже, ведь она, наемное войско отвергая, идет на бой, посполитое рушение составляя. Почтеннейший гетман! Вы, а не краковский воевода поведете шляхту против турок или валахов. И подумайте тогда, что скажут вам, коли вы, будучи старостой, покинете Краков? Оставите град без опеки? Не найдутся ли такие, кто воскликнет: "Возвращайся, староста, на свое место, да и нас домой отпусти"? И что же тогда? Прикажете отдать полки польному гетману? Которому и так должно оберегать границы, находясь с войском в поле?
— Польному гетману? Отдать полки? — бросил оскорбленный Тарновский.
— Нет? Тогда не лучше ли, чтобы во время войны опеку над градом и самим замком исполнял краковский воевода?
— Но тогда он тоже будет занимать две должности!
— Не столь отличные, а скорее даже близкие. И споров не будет никаких, ибо воевода Кмита не захочет взирать свысока на самого себя — краковского старосту. Подумаю еще и решение приму сам. Но, высоко уважая оба столпа нашего трона, советую: прекратите бесконечные раздоры, помиритесь.
— Не бывать этому! — взорвался Кмита.
— Не бывать! — повторил как эхо гетман.
— Королевская привилегия — не просить, а приказывать, — сказал Сигизмунд. — Но на сей раз всего лишь советую. Вражда разрушает, а вам со мною сообща строить надобно. Это все, что я хотел сказать.
Свадебный кортеж королевской дочери Ядвиги не был столь великолепен, как некогда принцессы из Бари, но королевну не слишком огорчило отсутствие обещанной ей сотни рысаков, везущих сундуки с ее приданым. Видимо, она и в самом деле влюбилась в Иоахима, а быть может, решила, что двадцатидвухлетней девушке негоже дольше оставаться в ожидании мужа. Король в этот день был бесконечно рад, что обеспечил наконец будущее своей первородной дочери, и, забыв даже о беспокоившей его подагре, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, просидел почти до утра на роскошном свадебном пиру. Он ни на минуту не оставлял королеву одну. Быть может, опасался словесной стычки своей "сердитой Юноны" с кем-либо из Гогенцоллернов, всей троицей прибывших на свадьбу, в их числе был и Вильгельм - давний соискатель руки Анны Мазовецкой. На этот раз он приехал сюда уже после назначения его рижским епископом и впервые показался королеве Боне вполне достойным собеседником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Прощальный вечер с танцами в Виленском замке удался на славу. Молодежь плясала при свете факелов. В первой паре танцевал юный король с Дианой ди Кордона. Оба они, несмотря на разницу в возрасте, были прекрасны, у обоих красовались одинаковые белые цветы: у нее — вплетенные в волосы, у него — за поясом.
— Бирюза на шее, огонь в глазах... Она даже не таится, — шепнула Марина, склонившись над Боной.
— Ди Кордона... Знаменитый испанский род. Чем дольше о ней думаю, тем спокойнее становлюсь.
— Почему? Синьора Диана — истинный вулкан.
— Может, это и хорошо? Отвлечет Августа от опасных прожектов гетмана, который намерен сделать из него воителя. Это последняя любовь Дианы, а таковая столь же исключительна, как и первая.
— А ежели ради нее он не пожелает вступить в брак? — спросила камеристка.
— Вступить в брак? Он слишком молод для этого.
— При дворе все чаще говорят, что ему предназначена Елизавета Австрийская...
— Не при моей жизни. Дочь Габсбурга на Вавеле?
— Я осмелилась только повторить... — шепнула Марина.
— Довольно! Ты делаешься несносной. Надоедлива, как Станьчик. Не соглашусь ни на какую невесту, кроме французской королевны. И свадьба не раньше, чем лет через десять. А пока пусть танцует. Пусть веселится! Постой, подожди. Кто, кроме тебя, догадывается об истине?
— Анна. Разумеется, Анна. Ревнует к ней.
— Ты с ума сошла?! Ведь она была при рождении Августа.
— А Диана нет? Мы же вместе приехали на Вавель.
— Стало быть, ты думаешь, что Анна... Боже! Ей, наверно, лет тридцать. И она никогда не говорила о замужестве. Это странно, и впрямь странно...
— Кто знает, не держит ли ее при дворе и кое-что иное, — добавила ехидно Марина.
— Что же?
— Не знаю, ничего не знаю... Но слышала, что покойный канцлер шидловецкий брал дукаты от Габсбургов. А дочка Зарембы небось бедна как церковная крыса...
— Бредни! — возмутилась Бона. — Ее недавно умерший отец был каштеляном.
— Простите, госпожа, но ведь я предупреждала: не знаю, ей-богу, ничего не знаю...
Она ушла, а королева в свою очередь стала присматриваться теперь и к Анне, танцевавшей с Остоей. Она выглядела молодо, привлекательно, могла давно выйти замуж. Какова же причина, заставлявшая ее быть столь добродетельной и оставаться в девичестве? А может... Может, Марина завидует этой польке за то, что ее приблизили ко двору? Хуже то, что Анна знает... Если ее, королеву, обвинят в том, что она потворствует разврату совсем еще юного сына, станут сравнивать Августа с чешским Людвиком, она может утверждать, что ни о чем не знала и никогда не допустила бы такого. Но Анна знает. Как это нехорошо, как это скверно...
Двор вернулся в Краков осенью, и тотчас же начались приготовления к свадебным торжествам. Первым попросил королеву об аудиенции маршал Кмита и был благосклонно ею принят.
— Я знаю, что вы пожелали меня видеть. Он склонился в низком поклоне.
— Я безмерно счастлив, что всемилостивая государыня, прибыв на свадьбу, снова находится среди нас, в Кракове, — произнес он.
Бона расхохоталась.
— И вы не могли сказать этого при всех? Или же мне принять эти слова как выражение тайно питаемых вами чувств?
— Наияснейшая госпожа, вы шутите... слишком жестоко. Тогда она спросила с оттенком нежности в голосе:
— Неужто?
— Уже столько лет... С давних пор... Еще в Неполоми-цах... — взволнованно стал говорить Кмита.
— Довольно!.. — прервала она его. — Поговорим о чем-нибудь ином. С чем еще вы пожаловали ко мне?
— Государыня! С горечью и сожалением вынужден заметить, чинится мне великая обида. Уже долгое время дожидаюсь я должности краковского старосты. Это звание надлежит мне и по возрасту, и в признание заслуг моих, перечислять которые не стану. А меж тем король откладывает назначение, подыскивает иного старосту. Неужто владелец замка в Висниче для Кракова недостаточно хорош?
— Вы знаете короля, — спокойно ответила Бона, — он не любит, чтобы его торопили. Но попытаюсь узнать и дать вам надлежащий ответ. Тогда и продолжим нашу беседу.
— Государыня, вы готовы мне помочь?..
— Да. О да! Краковский староста — это защитник замкового града. А на Вавеле живут два дракона. Оборона будет поистине нелегка. И их, и замка... Разве не так, ваше преосвященство? — добавила она, увидев входящего примаса Кшицкого.
— Говорю "да", потому что вижу ваше величество веселой. Впервые с того дня, как объявлено бракосочетание королевны Ядвиги.
— Садитесь, прошу вас... Должна признать, что нашла Краков сильно изменившимся. Я не чувствую себя здесь столь уверенно, как прежде. Отовсюду слышу о внесенной якобы мною в Литве сумятице. Будто королева не должна ни управлять страной, ни вмешиваться в заграничные альянсы.
— Трудно найти льстецов по убеждениям, — заметил при мае. — Но платных...
— Да, да. Это я знаю. Но на сей раз речь идет о чем-то большем, нежели подкупленные сторонники, особенно теперь, когда мы столь близко породнились с курфюрстом, мне надобно иметь верных сторонников при дворе.
— На меня, как и на примаса, вы можете полагаться полностью, ваше величество, - заверил ее Кмита.
Я сумею оценить это. Однако я на нашу беседу пригласила и епископа из Пшемысля...
— Гамрата?
— Да. Он много лет провел в Италии. Обучался там искус ству правления. С некоторых пор разумно и достойно управ ляет королевскими угодьями в Мазовии. Приняв сан Краковского епископа, он вместе с нами составил бы сильную партию, которая нам столь необходима.
— Вы полностью доверяете ему, ваше величество? — спросил Кшицкий.
— Как себе самой. Герцогу Альбрехту не удалось его подкупить в споре о прусско-мазовецкой границе. Помимо того, он покровительствует гуманистам, известен как большой ценитель книг и различных искусств.
— Одним словом — само совершенство, — пошутил по ста рой привычке поэт и священнослужитель.
— Епископ пшемысльский Гамрат, — доложил слуга
— А вот и он сам! Мы говорили тут о вас, почтеннейший епископ. И можем сразу же приступить к существу дела. Но, возможно, у вас есть какие-нибудь вопросы?
— Да. Первое: на ком, собственно, вы, ваше королевское величество, намерены опираться в своем правлении?
— В свое время нашего Августа возвели на трон магнаты...
— Вот именно. Много лет назад. Ныне, государыня, вы в ссоре с Тарновским и не перестаете судиться с литвинами. Я слышал, что Радзивиллы...
— Знаю. Но они незаконно владели многими королевскими землями в Подлясье. Это правда, обвиняла их я, но судил — сам король.
— Несмотря на это... Значит, не они. У вас, ваше величество, были одни цели со шляхтой: отнять земли у магнатов. Но сейчас и самой шляхте не по вкусу все эти обмеры, выкорчевка леса, дерзость крестьян.
— Крестьяне называют госпожу нашу "доброй государыней", - запротестовал Кмита.
— Это вы о простонародье? Оно не в счет... - вздохнул Гамрат.
— Стало быть, - заметила королева, - после стольких лет усилий и трудов мне не на кого опереться?
— Ну, отчего же... Есть еще шляхта, требующая совершенствования Речи Посполитой. Есть также Фрич...
— Он давно выступает за исполнение законов,-вставил Кмита, - за введение справедливых кар за убийство. Я говорил с ним, но...
— Но и он, как все, за назначение на высшие должности только... скажем прямо - только по повелению короля. Вы это хотели сказать? — смело спросил Гамрат.
— Любопытно, — вмешалась Бона, — что только по повелению короля... А вот сейчас как раз вакантен епископский престол в Кракове. И у меня было намерение... Я думала...
Она смотрела на Гамрата, но отозвался Кшицкий.
— Мы собрались здесь, дабы вести речь о сильной партии при дворе. Ни о чем ином.
— Разумеется, — тотчас же ретировалась она, не будучи уверена в приязни Кшицкого к Гамрату. - Давайте поговорим!
Им казалось, что все происходит втайне, но у двери, плотно прижавшись к ней, подслушивал Паппакода. Проходивший мимо Станьчик спросил:
— Постучать... или лучше забренчать бубенцами?
— Тсс... - шепнул Паппакода. — Вечно вы являетесь некстати...
— Такова привилегия шутов. Скажите, что это? - показал он на свой нос.
-Нос.
— Поглядите внимательнее, — настаивал шут.
— Вижу. Обыкновений нос!
— Ну, нет! Орган обоняния. Верное средство! Потянешь раз и сразу учуешь, откуда идет чад —из покоев королевы. Дымится драконья пасть.
— Смотрите, как бы вас первого не слопал дракон, — предостерег казначей.
— А зачем я ему? — продолжал насмехаться Станьчик. — Ни скоморохи, ни карлики ему не нужны. Сперва он сожрал грозных великанов, теперь черед крикливой братии с гербами. Скорее вам следует бояться.
— Я верно служу королеве.
— Подслушивая у двери? — Шут состроил уморительную рожу.
— А как узнать иначе, о чем там шушукаются? — буркнул итальянец.
— Надо слушать шутов, — с деланной серьезностью ответил Станьчик. — И тех, что служат, и тех, кто готовы все высмеять из любви к искусству. А таких в Польше — уйма! Разве вы не знаете, у нас каждый каждого, всех и вся лечить готов? Если не зельем — так шуткой и смехом. Просто так, без всякой корысти. Вам не грех бы поучиться этому у поляков.
— И что же? Больные исцеляются?
— Исцеляются сами врачеватели. Ибо смех очищает душу от яда. Оттого я всегда и здоров, здоров, здоров! — рассмеялся Станьчик, подпрыгивая и звеня погремушкой.
— Чтоб тебе пусто было! — пробормотал, глядя ему вслед, Паппакода.
На следующий день королева, едва войдя в покои Сигизмунда, сказала:
— Правду ли говорит маршал Вольский, что вы не хотите сделать Кмиту старостой?
— Да. Власть в руках у него будет большая... Это опасно. А к тому же старостой давно желает стать Тарновский.
Она удивилась.
— Великий гетман коронный? А его вы не опасаетесь? Доверить ему две столь важные должности? Вы хотите, чтобы при вас он возвысился сверх всякой меры?
— Какой такой меры? — спросил король. — Нет у меня таких опасений. Я ему доверяю.
— О да! — воскликнула Бона. - Есть даже такие, кто слышал, как он похвалялся, что, ежели к его должности добавить еще и право на исполнение судебных приговоров, его власть в Кракове будет равна вашей. А то и больше.
— Вы верите в эти россказни? — спросил король, уже внимательнее прислушиваясь к ее словам.
— Не очень. Однако же странно, что никто и никогда не говорил подобного о... Кмите.
— Тарновского задеть легко. Он даже грозил отречься от должности гетмана, — заколебался Сигизмунд.
— Знаю. Когда не получил великую печать коронную. Не удались его попытки стать канцлером, так теперь он решил стать старостой.
— Вы так его не любите? — спросил король, вглядываясь в нее с любопытством.
— Я не верю ему. Он высокомерен, властолюбив. И расположен к Габсбургам.
— А вам противится... — добавил он. — Но выбирать надобно, что лучше?..
— Пожалуй, скорее, что хуже? — не успокаивалась Бона.
— То ли Кмита, воевода и староста краковский, то ли великий гетман коронный, занимающий должность старосты? — размышлял вслух король.
— Гетман лет на десять моложе, — вздохнула Бона, — и дольше будет пожизненным господином подвавельского града.
— Не очень-то приятно это слышать... — пробормотал король. — К тому же великий гетман коронный...
— Выигрывает все сраженья... — подчеркнула она с деланным равнодушием, даже несколько удивленно.
Король взглянул на нее и вдруг нахмурился.
— Не все, — возразил Он. — На этот раз он проиграет.
— Проиграет?
— Да, со мною, — заявил он, и голос его обрел твердость.
— Я очень рада, — кротко произнесла королева, с трудом пытаясь скрыть чувство гордости за одержанную победу.
— Проиграет потому, — заключил Сигизмунд, — что воевода, если б даже и очень хотел, не сможет вознестись столь высоко, как гетман, и потому не будет столь опасен.
— Бедный Кмита, — вырвался у нее легкий вздох. — Он не знает и никогда не узнает, почему на сей раз выиграл.
Неделю спустя перед королем, восседавшим на высоком кресле в зале аудиенций, стояли друг против друга два противника: Тарновский и Кмита.
— Я готов выслушать вас со всем вниманием. Говорят, вы обвиняете друг друга. В чем же дело, хочу я знать? От вас самих, а не от других.
— Всемилостивый государь... — произнесли они одновременно и умолкли.
— Пусть начнет тот, кто старше... — сказал Сигизмунд.
— В Короне нет должности старше, нежели великий гетман...
— Я не закончил, — прервал его король, — пусть начнет старший по возрасту.
Вельможи некоторое время с ненавистью глядели друг
на друга. Наконец Тарновский пригладил волосы на голове и произнес:
— Мне, слава богу, еще нет и пятидесяти. Да и седины в волосах тоже нет.
— Тогда слушаю вас, ваша милость, - обратился король к воеводе.
— Преимущество мое поистине странного свойства, — начал Кмита. - Но и оно благо. Я прожил более полувека, государь, и повидал многое. Но такой спеси, такого властолюбия, как у пана гетмана, видеть мне не доводилось. Ему мало того, что он первый в Польше стал великим гетманом коронным. Краковом владеть вознамерился, о безопасности королевского замка печется. Такого никогда не было. Слыханное ли это дело? Вопреки всему хочет получить власть в Кракове, не верит мне, краковскому воеводе? А я ведь пала-тин, под моим управлением все воеводство!
— Но не град, — буркнул Тарновский.
— Всемилостивый государь! Воеводы некогда повелевали шляхтой на поле битвы, а у старосты было право только меча и суда. Пристало ли гетману мирить враждующие стороны, собирать для вашего величества подати? Но ежели так, может, в будущей войне малопольскую шляхту на поле сражения поведу... я? Краковский воевода?
— Разве затем, чтобы проиграть? — уколол его гетман. — Всемилостивый государь! Только ваше присутствие заставляет меня сдержать рвущиеся с уст слова. Одно скажу: бывает иногда, что важные должности освобождаются. И по сей день не занята должность канцлера, а Хоеньский всего лишь под-канцлер. Но негоже досточтимому мужу просить заступничества у женщины, добиваться у королевы должности, которую волен предоставить лишь король.
— А ты, ваша милость, докажи, что я просил и добивался! — закричал в ярости Кмита.
— Довольно спорить, - остановил его король. - Вам обоим ведомо, что шляхта, в согласии с правом, недобрым оком взирает на одну руку, две должности держащую. А шляхтою пренебрегать нам негоже, ведь она, наемное войско отвергая, идет на бой, посполитое рушение составляя. Почтеннейший гетман! Вы, а не краковский воевода поведете шляхту против турок или валахов. И подумайте тогда, что скажут вам, коли вы, будучи старостой, покинете Краков? Оставите град без опеки? Не найдутся ли такие, кто воскликнет: "Возвращайся, староста, на свое место, да и нас домой отпусти"? И что же тогда? Прикажете отдать полки польному гетману? Которому и так должно оберегать границы, находясь с войском в поле?
— Польному гетману? Отдать полки? — бросил оскорбленный Тарновский.
— Нет? Тогда не лучше ли, чтобы во время войны опеку над градом и самим замком исполнял краковский воевода?
— Но тогда он тоже будет занимать две должности!
— Не столь отличные, а скорее даже близкие. И споров не будет никаких, ибо воевода Кмита не захочет взирать свысока на самого себя — краковского старосту. Подумаю еще и решение приму сам. Но, высоко уважая оба столпа нашего трона, советую: прекратите бесконечные раздоры, помиритесь.
— Не бывать этому! — взорвался Кмита.
— Не бывать! — повторил как эхо гетман.
— Королевская привилегия — не просить, а приказывать, — сказал Сигизмунд. — Но на сей раз всего лишь советую. Вражда разрушает, а вам со мною сообща строить надобно. Это все, что я хотел сказать.
Свадебный кортеж королевской дочери Ядвиги не был столь великолепен, как некогда принцессы из Бари, но королевну не слишком огорчило отсутствие обещанной ей сотни рысаков, везущих сундуки с ее приданым. Видимо, она и в самом деле влюбилась в Иоахима, а быть может, решила, что двадцатидвухлетней девушке негоже дольше оставаться в ожидании мужа. Король в этот день был бесконечно рад, что обеспечил наконец будущее своей первородной дочери, и, забыв даже о беспокоившей его подагре, несмотря на свои шестьдесят восемь лет, просидел почти до утра на роскошном свадебном пиру. Он ни на минуту не оставлял королеву одну. Быть может, опасался словесной стычки своей "сердитой Юноны" с кем-либо из Гогенцоллернов, всей троицей прибывших на свадьбу, в их числе был и Вильгельм - давний соискатель руки Анны Мазовецкой. На этот раз он приехал сюда уже после назначения его рижским епископом и впервые показался королеве Боне вполне достойным собеседником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63