— Как бы примас не упрекнул нас в нарушении законов, ведь династические права на польскую корону унесла с собой в могилу королева Ядвига. Потомство Ягеллы не может быть навязано народу силой. Вельможи первыми поднимут крик! А примасу Ласкому так хотелось ограничить влияние магнатов. Но сейчас, даже если б он не захотел признать их правоты, вынужден будет считаться...
— О боже! Пусть перестанет считаться, а начнет действовать! Мы снискали расположение литвинов. Попробуем теперь убедить или захватить врасплох польских вельмож. Пусть примас Лаский позволит им совершить ошибку. Поступить вопреки правам и обычаям. Они сделают свое, споткнутся и — что ж, таков порядок вещей — уйдут. Увы, за ошибки Приходится платить.
— Опасаюсь, они будут упрекать вас, государыня, в незнании местных обычаев. И... скажем, в отсутствии чувства меры, — настаивал Алифио.
— Ох! Умеренность хороша лишь на словах...
— Допустим. А как быть со шляхтичами, которые требуют реформ? Им обещан пересмотр прав.
— С этим они подождут. Позднее получат много больше. После возведения Августа на оба трона.
— Кем? Вельможами?
— Ради бога! Разумеется, не этой... мелкотой.
Однако скрыть приготовления к коронации королевской чете не удалось. Правление Сигизмунда со времени появления Боны столь отличалось от того, к чему привыкла Пслыпа, что стало неизбежным предметом разговоров, обсуждений, сплетен. Магнаты оборонялись теперь и от напора шляхты, выступавшей с требованиями реформ Речи Посполитой и ограничения власти сената, и от явных притязаний королевы. Эта искусная ученица Макиавелли и Каллимаха открыто стремилась к укреплению королевской власти, к диктату собственной воли.
Поэтому все были встревожены, хотя на этот раз королева на какое-то время стала менее энергична, менее деятельна, нежели это было ей свойственно. Причиной ее озабоченности была неожиданная, тяжелая болезнь епископа Мендзылеско-го. Он был преданным, очень ловким дипломатом, именно его действия в Литве и способствовали возведению Сигизмунда Августа на великокняжеский престол. Во время приготовлений к коронации он был бы так полезен! Бона повелела доставить к ложу больного лучших медиков, ежедневно справлялась о его здоровье. Но Мендзылеский, которого навестил также примас Лаский и уверял, что никто не в состоянии заменить его ни при особе примаса, ни в качестве советника королевы, выслушивал и принимал эти несколько запоздалые доказательства признательности со снисходительной улыбкой. Его сердце, измученное чрезмерными трудами, сейчас — как ему казалось, слишком рано — отказывало в послушании. Но что значат слова "слишком рано"? Ровным счетом ничего. У него была долгая, богатая жизнь, он стремился к преобразованию Речи Посполитой, завоевал уважение в Короне и в Литве. Единственное, в чем он мог бы себя упрекнуть, — это в преждевременном возведении на великокняжеский престол юного королевича. Сплетни доходили до его ложа и сейчас, всякий раз вызывая тупую боль в сердце. Два короля в Польше? Этому он должен был бы противиться, посоветовать примасу не давать согласия на такую коронацию. И кто знает, не святой ли Вавжинец, его покровитель, уложил епископа в постель именно сейчас, избавив от недовольства, а быть может, и ненависти королевы Боны? Быть может, святой покровитель хотел избавить его от неравной борьбы? Епископ чувствовал приближение смерти, но предпочитал видеть ее триумф, нежели лицезреть у своего ложа ликующую королеву... Служить ей верно он мог лишь с собственной совестью, не иначе?..
Смерть епископа Мендзылеского, на пышных похоронах которого присутствовал сам примас, пробудила надежды в лагере противников Боны, и на короткое время молва о ее честолюбивых замыслах поутихла. Однако осенью того же года, когда Август стал великим князем Литвы, сам король обговаривал вопрос об его избрании на трон Польши с под-канцлером Томицким, после чего вызвал в замок на Вавеле своих вернейших союзников: канцлера Шидловецкого и гетмана Тарновского. Оба они сидели в одном из замковых залов в ожидании аудиенции, пытаясь разгадать, что же им доведется услышать.
— Неужто выборы будут теперь, на ближайшем сейме в Петрокове? — размышлял Тарновский. — Это было бы вопреки всем ожиданиям. Да о них не было б и речи, если б на торжества в Вильну приехал герцог Альбрехт Прусский.
— Но он не приехал, - отвечал канцлер Шидловецкий, — посколько его приглашают только в случае важных и торжественных акций в Короне. Его не пригласят и на сейм Петро-ковский, это будет сейм обычный, не элекционный.
— Он заявит протест, — буркнул канцлер.
В этот момент дверь отворилась и вошел Кмита.
— Кто заявит протест? — спросил он.
— Каждый честный человек, — уклончиво ответил Шидловецкий.
А Тарновский добавил раздраженно:
— Вы ведь знали, пан маршал, что здесь что-то готовится?! Знали и скрывали это. Вам выгоднее было молчать, нежели предостеречь сенаторов.
— Господь с вами! Что за наветы? Знать ничего не знаю и ведать не ведаю! — отвечал Кмита.
— Ложь! — гаркнул Тарновский.
— Что?! Да это уже клевета, пан гетман! — вспылил Кмита.
— Стыд и позор! — перешел в атаку Тарновский. — Будучи сенатором... не уведомить никого из нас. Даже меня, своего родственника.
— Щебжешин!.. — процедил Кмита сквозь зубы всего одно только слово.
— Речь идет не о семейных спорах, — отмахнулся с негодованием гетман, — а о благе всей Речи Посполитой! О навязывании нам без согласия сената, обманом, нового повелителя! О нарушении законов!
— Законов? — с издевкой спросил Кмита. — И это говорите вы? А мой Щебжешин?
— Да полно вам... - пытался утихомирить вельмож Шидловецкий.
— Сколько бы мне ни пришлось судиться, Щебжешин останется у меня, я выиграю и этот процесс, и последующие! Не уступлю! Слышишь?! До конца дней моих! — кипятился гетман.
— Это моя вотчина, моей матери!
— Сестры, — поправил Тарновский, но его дальний родственник стоял на своем:
— Матери!
— Ради бога, потише! Не сейчас! — просил канцлер.
— И еще за одно ты заплатишь Леливитам: за измену роду, — буркнул уже тише Тарновский.
— Лучше это, чем измена королеве,— ответствовал Кмита.
— А, так вот в чем дело?! Высоко метишь. Слишком высоко. И проиграешь! Помни: того, кто не с нами, мы раздавим. Как жалкого червя.
— Почему же так?! Оттого, что король всегда на стороне сенаторов?! Впрочем, то ли будет на ближайшем сейме?
— Значит, знаешь?
— Ничего не знаю, — ретировался Кмита. — Это вы ни на шаг не отходите от короля, а не я. Но ежели думаете, что король будет противиться воле супруги, то на сей раз ошибаетесь. После смерти Мендзылеского он сам стал помогать ей. И полностью на ее стороне.
— Но этот обычный сейм не правомочен провести элек-цию! Это беззаконие! — упорствовал Тарновский.
Кмита приостановился в дверях.
— А Щебжешин? — спросил он и вышел.
— Изобью! Ей-ей, изобью! — метался в исступлении гетман.
— Ваша милость, успокойтесь! Надлежит поговорить с королем, — советовал канцлер. — Может, его удастся отговорить: коронация будет не сейчас, а через несколько лет, когда его величество совсем одряхлеет.
— Вот то-то! Обещания наследования, а не выборы короля, — согласился Тарновский. — Иначе... Это было бы неслыханно! Заговор против сенаторов. Италийский дракон вскорости сожрет всех нас!
Шидловецкий нахмурил брови.
— Кто бы подумал, что в Петрокове вскоре может произойти государственный переворот? Интересно, что скажут на это Габсбурги? Герцог Альбрехт?
Однако никто из них не успел ни воспротивиться, ни высказать упреков, потому что Сигизмунд обязал обоих вельмож сохранить в тайне его намерения, а послы и сенаторы,
съехавшиеся на обычный сейм, никак не ожидали, что он превратится в элекционный сейм. И когда подканцлер Томиц-кий произнес речь, предложив возвести на трон польский.великого князя Литовского, никто не осмелился возразить. Поспешно, при всеобщем согласии, королем был избран девятилетний Август Ягеллон.
И только в Кракове, как и предвидел Сигизмунд, шляхта опомнилась от свершившегося, бросилась искать заступничества у примаса Лаского. Тот признал, что такая коронация, то есть при жизни короля, не предусматривается статутом прав, не соответствует закону и обычаям, но на этом утверждении и остановился. А когда на двадцатое февраля была назначена коронация юного властелина, архиепископ Гнезненский, и он же примас Польши, сам согласился короновать малолетнего Августа.
Торжество намечалось необыкновенно пышным. На него пожаловали герцог Альбрехт Прусский с супругой, более двадцати воевод и каштелянов, влиятельные вельможи из Литвы, многочисленная шляхта.
На тронах, установленных недалеко от алтаря, сидела королевская чета, юный князь в белой далматике с разрезом на груди и на спине приблизился к алтарю. Бона точно сквозь туман видела торжественность собственной коронации и теперь не спускала глаз с темноволосого и темноглазого мальчика, который с большой серьезностью участвовал в исстари установленном ритуале. Однако же, к удивлению королевы, совсем иным был и сам обряд и слова, сказанные юным коронованным властелином и примасом. Слушала она очень внимательно, стараясь запомнить, что должен был пообещать молодой король и насколько обретаемая им нынче власть больше полученной ею двенадцать лет назад, когда она точно так же стояла, преклонив колени перед тем же алтарем.
Королевская присяга была иной, ибо примас задал Августу два вопроса: "Хочешь ли ты, сын мой, сохранить веру католическую и служить добру и справедливости?", — на что мальчик громко и отчетливо ответил: "Хочу". Это же слово Август повторил в ответ на вопрос: хочет ли он оберегать данное ему от бога королевство, управлять им по справедливости и становиться на его защиту? Потом примас обернулся к стоящей в соборе толпе и спросил громким голосом: "Хотите ли вы быть подданными королю, яко своему властелину, укреплять его королевство и быть послушными его велениям?"
Она ожидала услышать "да", но весь храм огласили трое- кратно повторенные возгласы:
— Мы рады! Рады! Рады!
Только после этого громкого изъявления всеобщего согласия участвующие в богослужении епископы надели митры и сели на скамьи, а примас, все еще стоя перед юным королем, промолвил:
— Присягни!
После присяги и благословения со сводов грянула троекратная "аллилуйя", и оба епископа подали примасу золотую чашу, покрытую шелковым платком. Служки несли над чашей балдахин. Архиепископ Лаский совершил помазание головы, груди, спины и плеч Августа, провозгласив:
— Совершаю миропомазание тебя королем во имя отца и сына и святого духа. Мир тебе.
Так же, как и в те годы, хор радовался, что "помазали его Садок-священник и Нафан-пророк, в царя в Гионе", вслед за этим примас набросил окаймленную золотом пурпурную мантию на плечи короля, возгласив при этом:
— Прими палаш, означающий четыре стороны света, покорные воле божьей, — и вложил ему в правую руку обнаженный меч.
Ей меча не давали, поэтому она как завороженная смотрела на сына. Между тем он повернулся к своим верноподданным и не без некоторого усилия, держа меч в руках, обратился с ним на все четыре стороны света, после чего оперся на него левой рукой. К нему подошел мечник, взял меч и, вложив его в ножны, подал примасу, тот благословил оружие, провозгласив:
— Благослови, боже, этот меч, чтобы служил он во имя защиты церкви и отчизны, вдов, сирот и всех служащих богу против напасти вражеской...
Сразу же после этого при помощи епископов примас опоясал Августа мечом, надел на его палец перстень - символ королевского сана, наконец, глядя на корону, вознесенную над головой мальчика епископами, произнес следующие слова:
— Прими корону королевства — славу и могущество твоего царствования.
Затем коронованному Августу вложили в правую руку скипетр с наставлением:
— Прими сей скипетр — знак могущества и справедливости, дабы возлюбил ты истину и возненавидел неправедность.
Как только в левую руку король принял золотую державу с крестом, от алтаря донеслись слова последнего благословения.
Бона с гордостью взирала, как епископы при пении хора провожают ее сына-помазанника к трону и садятся по обеим его сторонам. Она снова услышала волнующее " Те Бейт", и при медном гласе королевского колокола всю святыню сотрясали ликующие возгласы:
— Виват король! Виват!
Она должна была признать, что это пышное, великолепное торжество было совсем не похоже на то, что осталось у нее в памяти. Никто не подавал королеве меча, не накидывал мантии на плечи, от алтаря к трону ее провожали не епископы, а светские вельможи. И тогда, много лет тому назад, никто не кричал, как сейчас: "Мы рады! Рады! Рады!", словно бы шляхта и магнаты заранее знали, что уже через десять лет правления на троне они вовсе не будут ей рады. Она должна узнать у маршала Вольского, почему не было ее миропомазания? Почему не потребовали от нее присяги на верность?
Между тем колокольный звон не утихал, толпа ликовала, Бона улыбалась, глядя, как радуется и улыбается Сигизмунд. На сей раз оба они согласно настояли на своем: дали королевству Обоих Народов законного наследника, коронованного властелина, и могли быть уверены, что после них, без каких-либо споров и борьбы, господином и королем на Вавеле будет не кто иной, как Сигизмунд Август, их первородный сын, Ягеллон.
Уже под конец коронационного пиршества, когда в общем гуле не слышно было слов соседа, гетман Тарновский, совершенно трезвый, говорил Шидловецкому:
— Да она насмехается над нами! Провела, как простаков. Италийский дракон снова торжествует.
— При дворе Габсбургов переполох, — признал канцлер. — И герцог Альбрехт не скрывает разочарования. Как это так? Август уже коронованный король?
— А главные виновники кто? Кмита и Мендзылеский! Примас Лаский тоже хорош. Сам осуждал, но ни словечка против не вымолвил и в конце концов в присутствии милостью божьей царствующего еще Сигизмунда Старого миропомазал и короновал десятилетнего отрока.
— Как вы сказали... как? Старого? Впервые слышу. Даже как-то странно. Сигизмунд Старый... А впрочем, верно, старый. Мой ровесник.
— Я не хотел обидеть... - смутился Тарновский.
— Не время для учтивых слов. Значит, Старый. Однако наш противник, примас Лаский, еще старше. По крайней мере лет на десять.
— Вы полагаете?..
— Полагаю, еще не все потеряно, хотя на сей раз виктория на стороне италийского дракона. Еще не начались заседания коронационного сейма. А на нем король и опекун королевича должны поручиться, что по достижении зрелых лет Август подтвердит все прежние шляхетские права.
— Поручителей должно быть не менее двух?
— Не обязательно. Но если б их было двое, вторым мог бы быть.... герцог Альбрехт Прусский. Ленник, сенатор, ближайший родственник избранника, а может, и будущий регент?
— Он приехал на коронацию, — заметил гетман, — но не скрывает обиды. Будучи ленником, он имел право на ближайшее место возле короля. Меж тем для него неожиданность и выборы в Петрокове, и коронация отрока.
— Ежели будет поручителем, может сыграть при юном властелине такую же роль, как и его брат Георг при Людви-ке. Роль воспитателя. Наставника. Советника...
— Это взбесит Бону и обрадует скорее Гогенцоллернов, нежели шляхту.
— Полагаю также, — продолжал, подумав немного, Шид-ловецкий, — что коронационный сейм мог бы принять и новые соглашения. И именно теперь, сразу же. Послы так возмущены, что наверняка проголосуют за все, что им ни подсунут, лишь бы насолить королеве.
— Соглашения, говорите, а какие, к примеру?
— О запрете нарушения прав. На будущее. Царица-мать небесная! — сокрушался канцлер. — Выборы при живом государе! Но чтоб в первый и последний раз! Такое повториться не может. Отныне элекционный сейм — только после смерти монарха.
— Вы мыслите, это успокоит сенаторов? И послов? — усомнился Тарновский.
— Стоит, однако, выразить неудовольствие самоуправством королевы. Ну, а если она родит еще одного сына? Вырастит, а потом также возведет на трон?
— Так же, как и Августа? — удивился гетман.
— А почему бы и нет? И тогда ее правлению не будет конца. Нет, нет! Выборы только после смерти государя, — завершил свои выводы уже совсем тихо канцлер, хотя никто его и не подслушивал.
— Такое соглашение было бы бальзамом на раны, — заметил Тарновский.
— Кровоточащие, милостивый гетман. И весьма...
Но, поскольку снова послышались виваты, он также поднял свой бокал.
Однако же и сама королева была чем-то раздосадована и
сразу же после концерта и танцев, завершивших торжество коронации, велела просить в свою залу Сигизмунда Августа. Он вошел в сопровождении маршала Вольского и канцлера королевы Алифио, в пурпурной мантии, с короной на голове, похожий на маленького божка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63