— Е а11ога? Церковь налагает запреты, но она же дает и поблажки. А если не подойдет Ядвига, у нас есть еще Изабелла и Зофья. Зачем, в конце концов, у меня столько дочерей?
Кшицкий ей не перечил.
— Примерно в таком роде я имел беседу с Яношем Запо-лией, — сказал он. — Немало способствовал нашим успехам и каштелян Одровонж из Спровы, тот, что прислан был в Буду вскоре после меня. Не знаю, чем было вызвано желание государя испытать этого юношу, но, памятуя о словах его величества, я не спускал с молодца глаз.
Бона улыбнулась, но ни слова не сказала о каштеляне.
— Что касается Яноша Заполни, то расскажите его величеству о наших намерениях. Будет лучше, если это сделаете вы.
— Выполню незамедлительно, — отвечал Кшицкий, довольный тем, что все лавры за хитроумие достанутся ему одному.
Анна провожала его до дверей, и, уходя, он уже не мог слышать шепота Боны:
— Воительница, пожалуй так...
Конец рокового 1526 года не сулил никаких перемен к лучшему, о чем королева намеревалась сказать супругу, только что воротившемуся из нового путешествия в Мазовию. В залу как раз внесли цветные, подобранные одно к одному серебряные блюда, и Бона хотела было уже заговорить, но в эту минуту вбежал Станьчик и, оглядев накрытый стол, ядовито сказал:
— Накормить да напоить путника — святое дело. Но итальянские кухмистеры как сговорились. Вместо того, чтобы господину нашему дичь или мясо к столу подать, макароны италийские, несут траву пучками.
— Пошел прочь! — приказала Бона и добавила: — Польская кухня жирна и чрезмерно обильна. Бедна овощами. Вот я и подумала...
Сигизмунд вздохнул.
— Кто знает, надо ли женщинам так много думать? — сказал он.
— И столько знать, не так ли? — отозвалась она. — Ни один из придворных советников ваших не осмелился бы отравить вам радость возвращения дурным известием. И это теперь, после столь долгих препирательств с Анной Мазовецкой.
— Зато женщина... Какую же новость приберегла для меня разгневанная Юнона?
— Санта Мадонна! Не дивитесь моему гневу. Как я слышала, объединение Мазовии с Короной дело решенное?
-Бесповоротно. Зато, полагаю, в замыслах ваших — выдать Анну Мазовецкую замуж за Одровонжа есть свой резон. Будучи послом в Венгрии, он оказался весьма проворен. Можно послать его в Мазовию, пусть попробует покорить княжну. Я не слишком в это верю, хотя недавно она говорила, что опасается чужестранцев. Вернемся, однако, к вашей новости.
— Из моих волынских и полесских поместий сообщают, что на нас движется чума. Нет от нее спасения. — Бона вздохнула. — Города и деревни опустошает... На улицах горят костры — жгут платья покойников, их постели. Того и гляди начнут грабить лавки.
— Ну что же... Для нас это не новость. И прежде чем чума доберется до Кракова, двор выедет в Неполомице.
— Вы поедете с нами?
— Не сейчас. У меня тоже скверные новости. Еретики бунтуют гданьских мещан.
— Значит, сбывается? Герцог Альбрехт, приверженец Лютера, от слов перешел к делу?
— Сие мне неведомо, но надобно поехать да взглянуть. Я питаю надежду, что к будущей осени и чума отступит, и ваш гнев утихнет. Надеюсь, я тогда получу приглашение на одну из любимых охот польской Юноны.
— В Неполомицкой пуще? Как бы мне этого хотелось! Убить злого бурого медведя.
— О боже!—рассмеялся король. — По первости надо еще сыскать его в здешних лесах. Это ведь не Литва, а Мало-полыпа.
— Оставьте это мне! — упрашивала она. — Когда я чувствую в вас опору, я знаю, что могу многое. Могу все.
— А одна, без меня? — спросил он словно бы в шутку, но внимательно глядя на Бону.
— Одна? — удивилась она. — Что может супруга короля? И к тому же польского? Решительно ничего! Поверьте мне Чума так быстро добралась до Кракова, что все, кто мог, удирали из города. Кареты одна за другой покидали замок, Бона с ужасом глядела на то, как по узким улочкам снуют перепуганные люди. Одни забивали наглухо окна, стелили перед дверьми тряпки, смоченные жидкостью, очищающей воздух от заразы, другие ставили мелом кресты на домах, в которых чума успела найти себе прибежище. Возницы в черных масках погоняли лошадей, впряженных в повозки, на которых лежали штабелями покойники, их находили на проезжей части или же у ворот. Грабители среди бела дня выносили из опустевших домов и лавок свою добычу. К городским воротам тянулись вереницей ваганты и фокусники, унося свой жалкий скарб, а также громко кричавших обезьянок и говорящих попугаев. Вещая о бедствии, тревожно и часто били колокола.
Какая-то нищенка подкралась к груде тряпья и вытащила оттуда едва тронутое огнем вышитое золотом одеяло и слегка обгоревшую простыню. За ней погнался человек в капюшоне, с трещоткой в руках, но ее не испугал ни зловещий стук, ни пронзительный крик стража порядка. Нищенка побежала и через минуту скрылась в толпе. А толпа, направляясь к воротам, глядела на поднимавшийся над городом дым, вознося к небу слова мольбы: "Спаси нас от чумы, от заразы, а дома наши от огня! Спаси, спаси нас, боже..."
Королевские кареты и повозки с трудом прокладывали себе дорогу, направляясь в Неполомице. У дороги в канавах, корчась в предсмертных муках, лежали люди. На краю поля умирал старик. Под ним лежало чуть обгоревшее красное одеяло, вытащенное жадной рукой из огня...
Перед крыльцом Неполомицкого замка, на просторной лесной поляне резвились королевские дети. Бона стояла рядом. Но когда она увидела выходившего из дома озабоченного маршала Вольского, смех на ее губах замер.
— Санта Мадонна! — воскликнула она, идя ему навстречу. — Неужто опять что-то стряслось? Только не говорите, что в Неполомицах чума...
— Весть иная, но, увы, не менее тяжкая. Король Заполия, столь недавно взошедший на престол...
— Говорите... Ему не дает покоя Вена?
— Хуже. Разбит наголову войсками Габсбургов под Токаем. С небольшим отрядом рыцарей едва ушел с поля боя.
— Фердинанд... Это ужасно! Ударил по венграм, зная, что на границах наших, опустошенных татарами, свирепствует чума.
— Он обратился к венграм с воззванием — признать его законным государем.
— Войны! Вечные войны. Это невыносимо! Король опять далеко, на Поморье...
— Оттуда прибыл гонец.
— И вы говорите об этом только теперь? РегсЬё? Что велел передать король?
— Еретиков удалось усмирить. Король скоро вернется.
— Наконец-то! Наконец-то! Сгая1е а Ою! А привезли медведя?
— Медведя? — удивился Вольский.
— Медведя из литовской чащи. В клетке.
— Это сейчас... важно? — спросил он в изумлении.
— Все мои приказания всегда важны. Всегда, даже во времена военных неудач.
Но ловить медведя оказалось некогда, пришлось немедля
отражать набеги татар, подошедших к самому Пинску. На этот раз гетман Острожский одержал блистательную победу под Олыианицей и с триумфом въехал в Краков, ведя за собой несколько сотен пленных и отнятый у неприятеля ясырь. Крепкие морозы словно каленым железом выжгли чуму, и королевская чета присутствовала на торжественном богослужении, разделяя вместе с уцелевшими горожанами их радость. В замке теперь было шумно и тем оживленнее, чем больше рыцарей и дворян собиралось вокруг Тарновского, получившего наконец, после смерти Фирлея, столь долгожданную гетманскую булаву.
В этой суматохе, многолюдье и вечных пирах посланцы из Чехии почти незамеченными являлись в покои королевы. Господин их сообщал из Аудерса, что взошедшему в месяце феврале на венгерский престол Яношу Заполни после неудачной битвы пришлось спасаться бегством от Фердинанда, объявившего себя в конце февраля также и королем Чехии, и что борьба двух легальных правителей обещала быть долгой и тяжкой. У Заполни было немало сторонников и в Праге, а Кмита ради Боны готов был помочь ему и людьми, но Янош Заполия, видя перевес сил на стороне противника, предпочел отказаться от притязаний на Чехию, дабы сохранить права на свой венгерский престол. Тем самым он хотел пресечь попытки Фердинанда завладеть и венгерской короной, чего можно было ожидать уже через несколько месяцев после победы Габсбурга под Токаем. Так оно и в самом деле случилось в начале декабря, после чего гонцы больше уже не пробирались тайком в покои Алифио, а в королевскую канцелярию снова вернулся королевский секретарь и владелец замка в Аудерсе.
— Как вы полагаете, не уговорят ли Габсбурги папу поднять нас на войну с полумесяцем? — как-то спросила Бона короля.
— О такой войне мечтает Тарновский, но ни он, ни папа не заставят нас драться с мусульманами, — отвечал он.
— Наконец-то мы пришли к согласию! Мысли и чаянья у нас сходные. Его уже нет, и вопреки советам гетмана лучше уж жить с султаном в мире. Ну а Шидловецкий? Может, и он в сговоре с Габсбургами?
Вместо того, чтобы высмеять подобные опасения, король нахмурил брови.
— Должен признать, вы угадали: шидловецкий предан Габсбургам. После победы Фердинанда под Токаем он от своего имени послал ему письмо с поздравлением и словами восхищения.
— Польский канцлер? — негодовала Бона. — Ах, если бы
это только было в моей власти, я бы отобрала у него и королевскую канцелярию, и звание краковского каштеляна.
— С тем чтобы передать это кому?
— Ну, скажем, Кмите.
— Кмите? — удивился король. — Он слишком дерзок, самоуверен.
— Коль скоро Тарновский стал гетманом, пусть Кмита получит большую королевскую печать, — настаивала Бона.
— Ненависть держит эту пару в одной упряжке и губит их, как других — любовь.
— Тогда, быть может, стоит передать ее Бонеру? Я вижу на вашем лице недовольство. Тогда Гамрату? Он ловкий политик.
У короля снова вытянулось лицо.
— Нет, Гамрат слишком молод. Никто из них не обладает канцлерским умом.
— И, наверное, потому никто из них не берет у Габсбургов дукатов, — сказала она, уже не скрывая гнева. — Впрочем! Поговорим об охоте. Из Литвы привезли к нам в клетке злого медведя, пора ехать в Неполомице. Я велела вынести клетку к берегу Вислы, чтобы тотчас же, как только откроют дверцы, он мог бы устремиться в лес. В помощь охотникам выйдут и три сотни мужиков с копьями.
— Вы достойны восхищения! — воскликнул король, улыбаясь. — Если бы это вы устремились на выручку чехам и венграм! Кто знает? Быть может, тогда ни под Токаем, ни под Могачем не было бы роковых развязок...
Перед выездом на большую охоту королева допытывалась у Паппакоды, правда ли, что Шидловецкий каждый год получает у Вены круглую сумму, но ее вездесущий казначей на этот раз молчал. То ли и впрямь не знал ни о чем, то ли притворялся, что не знает. Тогда она обратилась с тем же вопросом к Алифио и уже дня через два-три получила ответ: канцлер не только брал у Габсбургов золото, но недавно получил от императора Карла из Испании записи рассказа Кортеса о завоевании им Мексики и портрет покорителя этой части Нового Света.
— Вам написал об этом Дантышек? — спросила Бона. — Но почему же он ни словечком не обмолвился об этом... нам?
— Я полагаю, — после недолгого замешательства отвечал Алифио, — что всю правду о Шидловецком король узнал из этого источника. Но вам, светлейшая госпожа, он не решился об этом сообщить, дабы советник его не показался вам смешным. Ведь Дантышек доложил королю еще и о том, что Шидловецкий просил императора прислать ему в дар хотя бы одного... живого индейца.
— Живого индейца? — изумилась Бона. — Вместо карлика? Как заморское чудо?
— Да, госпожа, — подтвердил Алифио.
Они поглядели друг на друга и вдруг громко расхохотались. Смеялись весело и беззаботно, как в те далекие времена, когда в садах Бари кидали друг другу мяч — изрекла наконец Бона, а канцлер, почтительно глядя на королеву, подтвердил:
— Гораций. Ода тридцать седьмая. Парафраз.
Бона кивнула с улыбкой. Они всегда понимали друг друга с полуслова...
На охоту в Неполомицах съехалось немало гостей, прибыл весь двор. Осеннее солнце освещало веселую кавалькаду всадников на конях разной масти, выехавших с поляны перед замком, королева гарцевала на своей белой лошади. В голубом платье с отделкой из соболей и в собольей шапочке она привлекала взоры всех наездников. За поясом у нее был стилет с золотой рукояткой, а следом за нею ехал оруженосец, держа наготове заряженный аркебуз — дар Франциска Валуа. У одних охотников в руках были ружья, у других поблескивали на поясе богато украшенные охотничьи ножи, стремянные и ловчие держали наготове копья. Король ехал в экипаже, рядом с ним, размахивая трещоткой, скакал всадник — это был Станьчик.
— Не боишься, сударь, с трещоткой в руках выходить на такого зверя? — спросил Станьчика догнавший его Моравец.
— Боюсь ли я? — отвечал Станьчик. — А чего мне бояться9 Италийский дракон пострашнее литовского медведя! Но мне и он нипочем.
Моравец поспешно обогнал шута, присоединившись к охотникам. Раздались возгласы, затрубили рога, громко завыли псы, откуда-то издалека послышался громкий ответный лай; это означало, что копейщики уже погнали вылезшего из клетки медведя в глубь леса, навстречу мчавшейся кавалькаде. Кмита, ехавший рядом с Боной, слушал ее рассказ о том, что крестьяне с вилами цепочкой расставлены вдоль берега, чтобы отрезать зверю путь обратно. Он глядел с восхищением на ее улыбающееся лицо, на черные блестящие глаза, оттененные белокурыми волосами и светлым собольим мехом.
— А король? — спросил он.
— Король в полной безопасности. Велел разбить на поляне под дубом шатры для почтенных сановников и ждет там конца охоты, ждет убитого медведя. Первого в Неполомицах.
Она радовалась, как дитя, осуществлению своего замысла, а когда наконец остановилась под ветвистым деревом, Кмита остался рядом с нею. Вслед за ними спешил и оруженосец со знаменитым аркебузом. Тут же неподалеку был и Алифио, и вскоре кони, возбужденные громкими возгласами загонщиков и собачьим лаем, стали пританцовывать на месте. Кмита подъехал к Боне вплотную, их разгоряченные лошади касались друг друга боками, и, наклонив голову, сказал:
— Недаром утверждают, дела в Польском королевстве напоминают шахматную партию. Король стоит на месте, а королева в неустанном движении.
— Вам не нравится это? — спросила она не без кокетства.
— Ваша царственная рука столь крепко держит бразды, что конь ее три поля на шахматной доске одолеет. Но медведь — зверь опасный. Разве что этот был в неволе с рожденья и привез его из Литвы ваш медвежатник.
— Нет! Нет! - рассердилась она. — Это дикий зверь из леса и, говорят, силен на удивленье.
— Слышал я, — сказал, подъезжая ближе, Алифио, — польское присловье: "Идешь на медведя — готовь ложе".
— Как? Готовь ложе? — повторила она.
— На этот раз его только затем и выпустят из клетки, чтобы он погиб от копья королевы, — уверял Кмита.
— У меня копья нет. Буду стрелять из французского аркебуза. Как теперь принято. Вы слышите?
— Да. Того гляди он сюда пожалует!
Далекий лай псов неожиданно послышался где-то совсем рядом, со всех сторон слышны были крики: "Медведь! Медведь!" Через всю поляну, прямо к дереву, под которым белая кобылица Боны беспокойно вскидывала голову, мчался на своем коне Моравец и махал рукой.
— Медведь дик и злобен! — закричал он, приблизившись. — Собак разорвал не меньше сотни. Прет на охотников без оглядки.
— Близко он?
— Близко. Я спешил предостеречь. Пана Ожаровского вместе с лошадью опрокинул. У Тарло ружье из рук вырвал и, если бы люди с копьями не подоспели, задрал бы его. Собаки зверя догнали и давай хватать за ноги. Но он всех стряхнул и пошел.
— Куда?
Моравец оглянулся назад, на лес.
— Сюда идет! — крикнул он. — Прямо на нас.
— Санта Мадонна!
И она увидела, как из-за деревьев показался медведь. Вслед за ним, поотстав, бежали с громким лаем собаки и мужики с вилами. Сбоку, стараясь преградить дорогу зверю, мчались несколько всадников.
Бона как завороженная смотрела на коричневого лохматого зверя, на храпевших коней, подгоняемых вперед, чтобы оградить ее от разъяренного зверя, на опустевшую поляну, хозяином которой был он, дикий медведь, пойманный по ее приказанию в литовских лесах. Бона хотела было крикнуть, чтобы слуга подал ей аркебуз, чего он, должно быть, не сделал с перепугу, но не могла прошептать ни слова. Она сильнее натянула поводья, и в тот же миг лошадь встала на дыбы, а потом, заржав, отступила назад, под дерево. Бона еще слышала голос Кмиты, говорившего, что он здесь, с ней, что нужно выбраться из опутавших ее ветвей и мчать, мчать во весь опор к королевскому шатру. Но тут испуганная лошадь закружилась на месте, ветка сбила с головы королевы шапочку, лошадь снова встала на дыбы и, скинув всадницу, рванулась вперед.
Падая, Бона почувствовала, как резкая боль пронзила грудь, живот, бедра. Она потеряла сознание. Понемногу приходя в себя, она открыла глаза и услышала голос Кмиты:
— Ваше величество! О боже! Вам плохо?
— Нет, — пыталась она собраться с мыслями. — Нет, ничего.
— Что ушибли — руки, ноги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63