Я спрашиваю — чего? — уже громко воскликнула она в отчаянии.
Глебович долго отмалчивался, наконец сказал:
— Ждал, когда он насытится.
— Насытится! — передразнила Бона. — Коли он так опутан Радзивиллами, это дело уже не альковное, а государственное. Того и гляди Миколай Черный подымет против нас литовских вельмож. Все, над чем я столько лет, не покладая рук, трудилась, того и гляди растопчет этот норовистый жеребчик. Санта Мадонна! Одурачат его литовские господа — и те, которых я приструнила, и те, которые мной обласканы были.
— А больше всего те, у которых вы земли жалованные отобрали, — подхватил Глебович.
— Милостивый воевода!
— Государыня, совесть моя чиста, — защищался Глебович. — Я даже могу напомнить, что был против того, чтобы Литву отдавали молодому государю. Говорил, что это лучшее средство...
— Помню. Лучшее средство избавиться от меня, польской королевы. Вы так говорили, да? А теперь? Теперь вы не спешите осудить Августа? Не правда ли?
— Я осуждаю его. Слишком быстро снял траур после смерти жены.
— Только этого не хватало! Бог ты мой! Раньше времени?! Что скажет об этом римский король и прочие дворы? Снял? Так просто, не считаясь...
Воевода не мог удержаться от иронического замечания:
— Ведь вы этого хотели, ваше величество, — он желает править. И все решает один. Никого не подпускает!
— В Литве. Глебович вздохнул.
— Пока только там...
— Недаром в жилах его кровь рода Сфорца, — первый раз вступил в разговор осторожный Вольский.
— И вы против меня? — разгневалась Бона. — О Мадонна! В самые тяжкие минуты здесь, в замке, я не нахожу настоящей поддержки, а писем от Августа все нет. И к тому же мне так не хватает... Алифио. Проклятие! Я проклинаю те минуты, когда сам король послал Августа с женой в Литву! Во всем виновна Елизавета. Сигизмунд хотел... чтобы она была от меня подальше. Чтобы я не могла обидеть эту хворую австриячку. Ей-ей! Это даже смешно. Вырвал его из моих объятий, может быть, чересчур цепких, и толкнул в объятия другой. Нашей подданной. К тому же, говорят, она распутна. Ведь так? Правда? — обратилась она к Глебовичу.
— Правда, нет ли, не знаю. Но так говорят, что верно, то верно.
— Ну что же? Я подам на вас жалобу, почтеннейший воевода. — Бона расходилась все больше и больше. —Жалобу королю. За недосмотр, за обман монаршей фамилии, за невыполнение миссии. За... за... О боже! Не могу больше! Задыхаюсь! — Она рванула ожерелье и швырнула на пол. — Ваши милости, вы свободны.
Вельможи, озабоченные, растерянные, выходили из покоев, а она кричала им вслед:
— А сваты все равно поедут на запад! Во Францию! Сенаторы могут объявить об этом всему миру! — Хрипя и давясь от злости, она добавила уже тише.
Она, наверное, кричала бы еще громче, если бы знала, что в ту же ночь Лясота отведет короля подземным ходом в Радзивилловы палаты. Лясота, подкравшись, отворил низкие дверцы, внимательно огляделся по сторонам, наконец шепнул:
— Прошу вас, государь!
— Останься, покарауль здесь, — приказал король и вошел в палаты.
В ближайшем же покое его встретила приближенная Барбары Богна и повела за собой. Но, к удивлению Августа, Барбара не выбежала навстречу. Она сидела в самом большом покое, красивая, но испуганная и грустная.
— Где я? — спросил король, входя. — Это не ваши покои... И вы после стольких дней разлуки не встречаете меня? Не бежите навстречу?
— Я так скучала... — призналась она.
— А я? Думал: лучше смерть. Но тогда отчего вы встречаете меня... так холодно.
— Я не думала... Не надеялась... Потому... — прошептала она.
Обняв ее, он спросил:
— Вы боитесь? Чего же? Бог мой! Чего вам бояться, когда я с вами?
— Мой брат, Черный, меня корит, грозится. Говорит, позорю Радзивиллов...
— Ну, в нем-то я уверен. Он предан мне душою и телом.
— Но и Рыжий просил вас, государь, по ночам сюда не ходить. Не хотят бесчестья...
Король помрачнел, нахмурился.
— Скажи на милость, какие чувствительные. А кто еще при жизни Елизаветы меня на охоту заманивал? Уж не Рыжий ли? А кто в Рудник скую пущу, в охотничий замок вас каждую ночь ко мне привозил? Уж не Черный ли? Тогда любовь наша ему не мешала.
— Но, господин мой, злые языки...
— К черту! —воскликнул он. — Я столько слышал о вас от недоброжелателей и завистников — и всем не верю.
— Но чему-то верите? — спросила она огорченно. Король обнял ее еще крепче.
— Любимая моя! Меня воспитал италийский двор, научили прекрасные синьорины. Если бы я сказал, что люблю стыдливый румянец и невинность, это была бы неправда. Я никогда не соблазнял добродетельных наивных девиц.
— Но, государь мой...
— Не слушайте братьев. Они плохие советчики. Не читали ни Ариосто, ни Аретино. А меня очаровала ваша смелость, жар объятий, и то, что в любви вы забываете обо всем... Не отворачивайтесь, не опускайте глаз, вспомните лучше, что нас связывает. Незабываемые ночи...
-Ода...
— Безоглядная, шальная любовь... -Да.
— И при этом нежность, верность до гроба...
— О да, да, господин мой...
— Так что нам сплетни?! Обиды Радзивиллов? Завтра я отправлю ему арабского скакуна, которого он хвалил. Сразу утихомирится.
— Кто знает?
— О боже! Неужто не по душе вам, что я, забью про обеты, поддался соблазну и пришел. Какая жаркая нынче ночь. Ведь это уже первое августа, день моего рождения! Государственный праздник. А мы в разлуке, словно на нас наложили покаяние. Я в Нижнем замке, вы — здесь.
— Они предпочли бы видеть меня там...
— Где же?
— В великокняжеском замке.
— Вот как?
— Я не о себе, о братьях говорю, — с жаром продолжала она. — Мне, рабыне вашей, везде хорошо, даже в лесу, только бы быть с вами. Рядом. Но братья...
— Быть может... Мы еще об этом поговорим. Завтра... на неделе. А сейчас я прошу вас, улыбнитесь, не хмурьте лоб... Неужто в столь торжественный день вы не выпьете за мое здоровье?
— Как вам будет угодно, господин мой! Я раба ваша... Всегда...
Она обвила руками его шею, губы их слились в поцелуе. Но в то же мгновенье за стеной послышался топот, раздались крики.
— Стойте! О боже! Ни шагу дальше! — взывал Лясота.
— Пусти, а не то... Бери его! Хватай! — слышались чьи-то голоса.
— Это засада! — кричал Лясота.
Неожиданно дверь с грохотом открылась и на пороге появились оба Радзивилла и Лясота. Но Рыжий оттолкнул его и захлопнул перед придворным короля дверь. На мгновенье наступила тишина. Наконец Август сказал:
— Что это? Насилие над королевским слугою?! В моем присутствии? Неслыханно!
Рыжий склонился в низком поклоне.
— Светлейший государь, мы, рабы ваши, смиренно вам кланяемся и счастливы видеть вас в этих стенах. Но только о том, что в доме нашем столь знатный гость, мы и ведать не ведали. Зашли к сестре сказать ей спокойной ночи. Это ведь не возбраняется?
Не найдясь с ответом, король обратился к Черному, в преданность которого верил.
— И вы, маршал, с братом заодно?
Но Черный и не подумал осудить Рыжего за дерзость.
— Ваше величество! Признаться, и я весьма удивлен... Совсем недавно вы поклялись, что не будете тайком наведываться к сестре нашей, Гаштольдовой вдове.
— И был верен слову, — поспешно сказал король.
— Всего одно воскресенье, — с насмешкой заметил Рыжий.
— Дай мне сказать! — прервал его двоюродный брат. — Вы, ваше величество, не станете отрицать, что пришли сюда вопреки уговору и клятвам. Мы просим ответить: зачем вы пришли? Как собираетесь возместить нанесенное сестре и всему роду нашему оскорбление, о котором в Литве уже давно ходят толки?
— Я пришел тайно, но вы тайное делаете явным, — рассердился Август.
— Долго ли терпеть нам бесчестье?
— Наговоры людские? — бросил Рыжий.
— А что вы можете знать? — презрительно сказал король. — Быть может, мой сегодняшний приход — великая для вас честь, да и прибыль принесет вам немалую? И даже славу?
— Дай-то бог! — прошептал после раздумья Черный, но Рыжего уговорить не удалось.
— Мы уже слышали обещания. Сыты по горло. А теперь довольно — время пришло спросить Барбару: как долго можно с бесчестьем мириться? Или вовсе в грехах погрязнуть хочет?
— Нет, — прошептала она. — Только я... О боже! Боже...
— Слово сказано. Если эта ночная встреча обернется для нас не позором, а славой, коль скоро вы и впрямь любите сестру нашу, просим нижайше господина нашего и повелителя...
— Просим следовать за нами, — грубо перебил его Рыжий.
Сигизмунд Август грозно нахмурил брови.
— Я? За вами? Куда же?
— В домовую церковь, — пояснил Рыжий.
— В церковь? — повторил король. — Вот как? Насилие над королевской особой?
Барбара, испуганная, дрожащая, прильнула к нему.
— Вашей милости себя вверяю, господин мой. Клянусь! Поверьте... я ни о чем, ни о чем не знала!
Он посмотрел на нее внимательно, словно желая прочесть ее мысли, наконец сказал:
— Я вам верю. Но время наших общих молитв еще не наступило. Да у меня и нет охоты молиться.
Однако братья не унимались. Черный, не желая уступить Рыжему в лихости и уверенный в том, что царственная птица уже попалась в сети, сказал с нарочитым смирением:
— Ваше величество, коль скоро встреча эта не бесчестье, а честь для нас великая, униженно просим и просить не перестанем. Дайте клятву слуге божьему перед алтарем. Сегодня же.
— Ах так? Все готово? Вы следили за мной? Плели интриги? — возмутился Август.
— Помилуйте, ваше величество!—лицемерно возразил Рыжий. — Вы ведь дали королевское слово сестры нашей больше не навещать. Откуда нам было знать, что именно сегодня вы нарушите обещание?
— В сей, столь торжественный для вас день... — добавил Черный.
— Довольно! — крикнул король и обратился к Барбаре: — Я готов исполнить тайное желание ваше. Не их, а ваше. И по доброй воле своей, а не по принуждению дам нынче обет. А силой никому еще от меня ничего добиться не удалось. И не удастся.
— Да, государь мой, — сказала она, покорно припав к его ногам.
— Ну, а теперь... В часовню ведите... По доброй воле своей дам клятву...
— Перед лицом слуги божьего, - напомнил Рыжий, но король глянул на него с таким презрением, что он тотчас же отступил .
Чьи-то, невидимые до той поры, руки тем временем открыли тайные дверцы в стене, ведущие прямо в домовую часовню. Она была ярко освещена, а в глубине, на ступеньках алтаря, стоял на коленях ксёндз. Король глянул на обоих братьев с насмешкой.
— Как вижу, путь недалек.
— Все для пущего удобства вашего королевского величества, — галантно отметил Черный.
— Но венчание не здесь будет, — возразил Август. — Хоть и тайное, но у меня в замке и при свидетелях, которых выберу я сам.
— Нынче же ночью? — не отступался Рыжий.
— Нет. Завтра, послезавтра...
— Ну что же, подождем до завтра, — согласился Черный.
Август в бешенстве отвернулся от него, но Барбаре руку подал и, глядя на нее, улыбнулся. В ответ лицо ее тоже озарилось улыбкой. И так, с улыбкой на устах, Август вошел со своей возлюбленной в часовню.
Молодой испуганный священник при виде их поднялся и тотчас же снова опустился на ступеньки перед алтарем. Но король не преклонил колени, а, наоборот, заставил подняться Барбару. Теперь они стояли рядом, прямые, стройные и очень красивые, а за ними свидетели — перепуганные, потерявшие свою прежнюю уверенность Радзивиллы. Священник, сложив ладони, сказал вполголоса:
— Помолимся...
— Я пришел сюда не для молитвы, — возразил король. Ксёндз побледнел и, поднявшись с колен, стал объяснять
королю:
— Это дом божий.
— И перед богом я, по собственной воле, никем и ничем не принуждаемый, хочу поклясться, что люблю и почитаю эту женщину и никому ее в обиду не дам.
— Государь! Ты ведь обещал... — начал было Рыжий.
— Я сказал все, что хотел. И что хотел, обещал, — ответил молодой король. — Оставляю вас под опекой братьев ваших, дорогая, — обратился он к Барбаре. — Встретимся очень скоро . В замке.
Сказав это, король вышел. И хотя Барбара осталась у алтаря одна, братья ни тот, ни другой не осмелились подойти к ней.
Но вот наступили зимние снежные дни, и во главе праздничного торжественного поезда на санях вдвоем с Барбарой ехал сам король в нарядной собольей шапке. О тайной его свадьбе ни в самом городе, ни в округе никто еще словом не обмолвился, хотя в замке люди потихоньку перешептывались. Барбара с королем сидели в санях, тесно прижавшись друг к другу, равнодушные к пересудам и потому не избежавшие их.
Лесная поляна была в белом убранстве, даже самые маленькие веточки опушил иней, а на верхушках елей лежали настоящие снежные шапки. Въезжая под такой белый навес, жена боярина Горностая спросила сопровождавшего ее Лясоту:
— Никто нас здесь не слышит, а я никому не скажу. Правда ли, что Гаштольдову вдову можно уже величать "ваше величество"?
— Врут люди, ей-ей, врут!
— Да ведь они вместе, всегда вместе, рядышком! Лясота, улыбнувшись, придвинулся ближе.
— Да ведь и мы вместе. А ежели супруг ваш, пан Горностай, спросит, не обвенчались ли мы тайно, скажу, что это ложь.
— Все шутите, ваша милость...
— А вы, сударыня, всякие сплетни повторяете! — заметил Лясота и, ударив рукой по заснеженной ветке, осыпал свою спутницу белым пухом. — Это все сплетни, сплетни, сплетни! — повторил он со смехом.
Вечером, после ужина, в том же покое, где братья совсем еще недавно уличали сестру, "нечаянно" застав ее с "полюбовником", состоялся совет, на котором присутствовали король, оба Радзивилла и Барбара. На этот раз на столе, накрытом полотняной оранжевой скатертью, стояли вазы с фруктами, цукатами, миндалем и пирожными, в хрустальных бокалах золотилось вино.
— Полгода прошло с той поры, как дозволено мне было в этих стенах за одним столом сидеть с вами, господин мой, — сказала Барбара, подняв бокал с вином. — Выпьем за здоровье ваше!
— Как и вы, не могу я дождаться той минуты, когда союз наш из тайного станет явным, - улыбнулся ей король.
— Слышал я от Глебовича, — вмешался в разговор Черный, — будто сватов к Альбрехту Прусскому засылают.
— Что с того?
— А гонец из Кракова разглагольствует повсюду, что старый король тяжко болен, — добавил Рыжий.
— Что с того? — снова повторил Август.
— Ничего! В самом деле — ничего, - согласился Мико-лай Черный. — За благополучие вашего королевского величества!
— Разговоров всяких много, — жаловался Рыжий. - А когда люди правду узнают, тотчас бунт поднимут! Как во время "петушиной войны"!
— Если бы эти мысли пришли в вашу голову полгода назад, — ехидно заметил король.
— Потише, брат, — остановил Черный. — Само собой, о ближайшем сейме и подумать страшно. Опять все крикуны будут разрывать на себе одежды, осуждая короля за неповиновение. Поэтому уже сейчас своих людей искать нужно.
Рыжий рассмеялся, словно услышал забавную шутку.
— Здесь, на Литве? Кого? Горностаев? Глебовичей? А, да что говорить! Все против нас будут. Хотя бы из зависти.
— Не здесь! В Короне. Поеду вербовать союзников. Быть может, с Тарновского начать? Он старую королеву ненавидит смертельно.
Сигизмунд Август на минуту задумался.
— Мне он пожелал "ее примеру не следовать". Что он хотел этим сказать, не знаю. Но против королевы и Кмиты поднять его не трудно. А вот от его величества поддержки не жди!
— Ого! — фыркнул Рыжий. — Того и гляди наш великий
князь Литовский против польского короля выступит. Явив всем нам пример доблести.
— И своекорыстия, — вздохнул Август.
— Светлейший князь, вы наш повелитель. Забудьте о Короне! — поддержал брата Черный. — Лишь бы Литва пошла за вами! А потом, может, сил хватит, чтобы самим, без поддержки Кракова...
Сигизмунд Август с гневом посмотрел на него.
— Поссорить Литву с Короной! Нет! Ни один из Ягелло-нов никогда не пойдет на это. Нужно заручиться поддержкой сенаторов и шляхты. Особливо на Вавеле, хотя и врагов там тьма. И среди них самый опасный — Кмита.
— Он один! Прочие... Триумвирата при королеве больше нет. Гамрат и Алифио в могиле, а преданный ей Гурка — хоть он и познанскии каштелян, да все равно мелковат, нет в нем того полета, — рассуждал Миколай Черный.
— Не следует забывать и о том, что каштеляном его сделала королева, — отвечал Август. — Он, как и те, прежние, будет служить ей верой и правдой. Великопольская шляхта не слишком-то меня жалует. А Гурка к тому же еще и упрям...
— Посмотрим, что можно сделать... Канцлер Мацеёвский наш, а это уже много.
— Что ж! Вы, ваша милость, сначала поедете к Тарновскому, а потом в Вену, послом.
— Я? — удивился Черный. — К королю Фердинанду? С посланием?
— Нет, без посланий. Отвезете ему свадебное приданое покойной королевы Елизаветы.
— Как же это? Отдать им серебро? Драгоценности? — наперебой возмущались оба Радзивилла.
— Я верну все, что принадлежало ей, кроме сумм в золоте. Их по договору возвращать не надобно. Но все прочее... Теперь, когда придется отстаивать наш союз с Барбарой, Габсбургов сердить не следует.
— О... Мудрая мысль. И к тому же я первый в нашем роду поеду послом, да еще в Вену!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63