Вслед за этим в замок на Вавеле прибыли
посланцы великого магистра — договориться, на каких условиях Гогенцоллерн должен стать вассалом Короны. После отказа от титула великого магистра и роспуска Ордена крестоносцев прусский герцог Альбрехт должен был дать присягу на верность и признать свою вассальную зависимость. Тем самым он сохранял за собой земли, за которые шла борьба, и великопольская шляхта встречала весть об идущих переговорах со смешанными чувствами. С одной стороны, она предпочла бы получить все Поморье целиком, без всяких договоров с Альбрехтом, с другой — не слишком-то мечтала о новой войне и новых податях. Королева рассуждала примерно так же, не пыталась больше вступать в борьбу, тем более что Шидловецкий и Томицкий поддерживали веру монарха в то, что, согласившись на прекращение войн и секуляризацию Ордена, он поступил правильно. Бона ждала, что папа возмутится, а быть может, даже проклянет Гогенцоллерна<, но ничего подобного не случилось. Святой отец, казалось, не заметил того, что произошло.
В одной из комнат при дворе королевы придворные дамы вышивали ленный штандарт для герцога, как вдруг отворилась дверь — на пороге появился Станьчик с пергаментным свитком в руке. Протягивая пергамент Беатриче, Анне и Диане, он кричал:
— Вот доказательство, у меня в руках! Не все мыслят так, как Шидловецкий, Томицкий или Кшицкий, нынче воротившийся из Рима. У меня здесь лакомство, да только горькое как пилюля, а вирши больше на строки трактата похожи. Слушайте! Слушайте! Новые стихи Станислава Го-зия.
Он принялся декламировать во весь голос, как это делают герольды на рынке. Строки, завершавшие стихотворение, прочитал с особым пафосом:
Вместо того, чтоб покончить с врагом,
Одолев его в тяжком сраженье,
Он ему вдруг предпочел оказать снисхожденье.
Анна первой нарушила молчание.
— Покончить с Альбрехтом? Но как это сделать? — спросила она.
— Вот те и на! — насмехался Станьчик. — Этого никто не знает. Но почему бы не попрекнуть? Не пожаловаться — хоть выбора и нет? Вот хотя бы и этот стяг, который герцог Гогенцоллерн получит в день присяги. Вышиваете королевскую корону на шее у орла и букву. И это все? А где же превосходство королевства над герцогством Прусским? Где изменения в оперенье птицы? Перья у него остались черными, он чернехонек, как и был! Право же, и младенцу ясно: в нашем королевстве нужно быть не человеком, а птицей, птицей, птицей!
Он оттолкнул стяг, упавший на колени застывшим в неподвижности женщинам, и выбежал, размахивая руками, словно бы это были распростертые для полета крылья. Молча обменявшись взглядами, они снова принялись за вышивание, и только Марина нагнулась, подняла с пола свиток и поспешно вышла.
— Понесла королеве, — сказала Беатриче.
— Но она не отпустит нас, — вздохнула Анна. — Мы должны вышить этого черного орла, хоть и неведомо нам, какой из поэтов больше угодил королеве: Кшицкий или Гозий?
Как бы ни старались поэты, как бы ни сердилась королева, в солнечный апрельский день 1525 года на возвышение перед троном, на котором восседал король Сигизмунд, поднялся герцог Альбрехт Прусский из рода маркграфов Бранденбургских. Он, еще недавно носивший белый плащ с черным крестом, великий магистр Ордена, на этот раз был в богатых рыцарских доспехах, поверх которых набросил на плечи горностаевую накидку. Он, еще год назад сражавшийся за берег Балтики, преклонил колени перед своим победителем, признав себя вассалом, и, положив правую руку на страницы Евангелия, взял в левую руку стяг из белого шелка, протянутый ему королем. Черный орел — прусский герб — не изменил своего цвета, как того желала королева. Остался черным. Но, отдавая почести королю на краковском Рынке в присутствии толпы зевак и в окружении обступивших его кольцом двух тысяч закованных в железные доспехи прусских рыцарей, Альбрехт признал свою зависимость от Речи Посполитой и поклялся, что "будет верным, покорным и послушным польскому королю, его потомкам и польской короне". Он, совсем еще недавно монах, ходивший в бой против короля и нередко возвращавшийся с победою, в этот день получил из рук Сигизмунда рьщарский пояс и ударом королевского меча был посвящен в рыцари.
Королева на Рынке не была и наблюдала за торжеством из окон каменного дома Спытека. Зрелище не доставляло ей радости, но, когда люди, собравшиеся на площади и на крышах домов, видя, как Альбрехт поднимается с колен с флагом вассала в руках, разразились громкими восторжен-
ными возгласами, когда загудел отлитый из трофейных пушек колокол и зазвучали фанфары, почувствовала себя свидетельницей вступившего в их края мира. Надолго ли? Этого она не знала. Боялась, что Альбрехт будет с годами все сильнее, в то время как Сигизмунд... В последнее время он отяжелел, охотно прислушивался к словам наперсников Карла и Гогенцоллернов, а когда она начинала спорить, предпочитал отмалчиваться. Но на Рынке все мощнее звучал радостный голос толпы, и на мгновенье и ее душу наполнила радость, что она, Бона Сфорца, — королева Польши, жена доблестного победителя Ягеллона.
В тот же вечер в замке был дан роскошный пир, после которого молодежь затеяла танцы, а король с королевой и сидевший рядом с ними Альбрехт развлекались, глядя на это зрелище.
Марина неожиданно подошла к королеве и прошептала:
— Ваша придворная Лещинская не хочет танцевать тарантеллу...
— Не хочет? Регспё? — спросила Бона с деланным спокойствием, не повернув головы.
— Отец и жених подстрекают ее, говорят, мол, польской дворянке танцевать эти танцы не пристало.
— Скажите на милость! — рассердилась Бона. — Я в Неаполе могла танцевать перед всем двором, а какая-то там Лещинская не желает...
— Больной сказалась. Легла в постель...
— Больной? Вот как?! Продержать неделю на каше и поить горькой микстурой. Вместо нее пусть спляшут Диана с Фаустиной, — приказала Бона.
— Тарантеллу?
— Да. Неаполитанскую. Вели подать им тамбурины. Большой зал в замке горел огнями, сверкал от блеска
драгоценностей, которые надели на себя в этот день вельможи и их жены, яркие наряды танцующих радовали глаз. Альбрехт, обратившись к Боне, стал хвалить столь отменно танцевавшую молодежь и отличную капеллу — итальянских певцов и музыкантов.
— Мы хотели достойно встретить вас, герцог, и оказать вам надлежащие почести, — улыбнулась она, радуясь ощущению своей красоты и великолепию праздника, который блеском своим должен был ослепить бывшего магистра. — Мы надеялись также в этот столь торжественный день исполнить все ваши желания.
— Все? — тотчас же подхватил он.
— Я полагала, что все. Но если это не так, я рада выслушать вас.
— Наверное, вам, ваше величество, известно, что у меня есть братья. Теперь, став светскими князьями, они мечтают о продолжении рода Гогенцоллернов.
У королевы дрогнули губы, однако, стараясь быть спокойной, она сказала:
— Я не знала этого. Но продолжайте же, продолжайте.
— Старшему брату моему Вильгельму по вкусу мазовецкая княжна.
— Вот как? Сестра Януша? Анна?
— Да. Анна Мазовецкая.
— Говорят, она очень добра, но еще более некрасива, — отвечала Бона, не сводя взгляда с танцующих.
— Портрета ее я не видел, но брат мой посетил недавно варшавский двор и уверяет...
— Ваш брат? Уже посетил? Ну, что же... Понимаю...
— Не согласитесь ли вы, ваше величество, улучив удобный момент, поговорить с королем о моем прожекте?
— О да! — воскликнула она, пожалуй, чересчур громко, как бы стараясь перекричать музыку. — В этом можете не сомневаться. Я все разузнаю... Сегодня же вечером...
Поздно ночью, в праздничном платье, сверкавшем золотом и драгоценностями, Бона влетела в покои короля и, стуча по столу кулаком, объявила ему о марьяжных прожектах старшего Гогенцоллерна.
— Ваш триумф?! — кричала она. — Ваш покорный вассал?! Низкий человек! Едва преклонил колени, а уже хватает за руку, кричит — дай! Сегодня — Мазовию, а завтра, кто знает, может, и Литву? Мое Пинское княжество?
— Помилуйте! — урезонивал ее король. — Это не он, а вы кричите на весь замок, вот уже полчаса.
— И буду кричать, пока не иссякнут силы! Довольно! Не позволю! Слышите? Не позволю! Вильгельм, брат этого крестоносца, станет мужем польской княжны из рода Пястов? Не бывать этому! Он чужой, враг!
— Вы забываете, что оба они — сыновья родной моей сестры Зофьи.
— О! Тогда скажите ? - спросила она гневно . — Регспё отдали дочь Ягеллонов за Гогенцоллерна? Моя мать искала для меня достойных союзов, а польская королевна может довольствоваться бранденбургским курфюрстом? И вот — любуйтесь, получили родственничков: Альбрехта и Вильгельма. Готовы отхватить всю Мазовию, видите ли, это приданое их матери. Я кожей своей чувствую, что вы их должник. А может, нет? Рассчитались с сестрой сполна? Вам нечего сказать?
Король ответил неохотно, с трудом:
— Что ж?.. Скажу: у супруги моей весьма чувствительная кожа.
— Ага! Стало быть, я все-таки угадала! — торжествовала она. — Вы по сей день должник? И после этого хотите иметь влияние на прусского герцога?! Племянничек... Сыночек родной сестры. Да он, может быть, смеется над нами! Он, он... - Бона вдруг осеклась. - Ох, мне не по себе...
— Может быть, вы снова?.. — спросил король, понизив голос.
— Снова в тягости?.. Это вы хотите сказать? Санта Мадонна! Дел невпроворот, с землями разобраться надобно, с хозяйством, а я непрерывно... жду? Ничего подобного! Просто меня тошнит от марципанов.
Некоторое время король недоверчиво смотрел на супругу, потом вздохнул:
— Жаль! Герцог Альбрехт был бы весьма огорчен... Она прервала его снова:
— Узнав, что мы ждем еще одного наследника? Вы полагаете, он был бы огорчен? Разгневан? Кто знает? Быть может... — Она вдруг рассмеялась беззаботно и весело. — Подумайте только — весь день у него был бы испорчен! Воображаю, с какой миной он смотрел бы на то, как мне становится дурно, кружится голова...
Она вдруг пошатнулась и упала в объятья Сигизмунда.
— Вам в самом деле плохо, быть может, и впрямь?.. Вы?.. — спрашивал он озабоченно.
Бона выпрямилась, высвобождаясь из его объятий.
— Виной всему марципаны, — сказала она спокойно. — Это была репетиция. И очень успешная. Не так ли? Любопытно, что скажет на это герцог? А вы? Почему молчите?
— Думаю о том, как вы догадались, что я должник Альбрехта?
— Ах, вот вы о чем?! Просто он мне показался слишком дерзким, наглым. Стала расспрашивать, и наконец нашелся человек, который мне объяснил...
— Могу я узнать — кто?
. Это одна из моих тайн. Другая — источник, из которого я почерпну дукаты, дабы заплатить остаток долга.
— Вы полагаете, дело это неотложное?
— О да! Я не хочу, чтобы Анна вышла за брата Альбрехта. Не подпущу к Мазовии. Она будет наша, целиком наша! Я проверяла. В этом княжестве великое множество больших и малых городов. А на берегах Вислы — Варшава, большая, людная.
— Вы хотите, чтобы она была ваша?
— Да, и не постою за ценой.
— Для Ядвиги?
— Пока — для Ядвиги. Я с ней уже об этом говорила. А потом с ее помощью — для Августа, для династии.
— А может, скорее... для Короны?
— Для Короны? — Бона была неприятно удивлена.
— Это старинные пястовские владения, — объяснял король.
— Но тогда... Ох, не знаю! Ничего не знаю. Устала. Хочу только одного — отдохнуть. Шрозаге...
Не прощаясь, она пошла к дверям. В ее бессильно повисших руках, в склоненной голове было столько истинной или притворной усталости. Король, прищурившись, минуту глядел ей вслед. Если бы она обернулась, то поняла бы, что он тоже принял решение и не уступит.
Когда итальянские мастера во главе с маэстро Береччи занимались реставрацией замка, Бона невольно обратила внимание на буйную зелень одичавших, как ей казалось, здешних садов. В отдаленной части сада она велела посадить виноградную лозу, но та не принялась, засохла, и тогда здешний садовник с великим недоверием побросал во вскопанные разрыхленные грядки семена каких-то итальянских овощей, привезенные королеве из Бари вместе с письмами.
Было ясное солнечное апрельское утро, когда Бона, успевшая уже отдохнуть от нежеланного для нее гостя, Альбрехта, прогуливалась вместе с Мариной по парку. Ветки стоявших в цвету плодовых деревьев казались совсем белыми, раньше обычного расцвела сирень. И вдруг тишину, в которой отчетливо слышалось гуденье пчел, нарушили детские голоса и громкий смех. По зеленой траве бежала королевна Ядвига с Изабеллой и Августом, а вслед за детьми Диана ди Кордона и Беатриче. Еще мгновенье — и девушки поравнялись с детьми, подняли на руки младшую королевну и королевича. Теперь, с детьми на руках, они еще пуще припустились бежать по изумрудной траве. Громко кричали королевич с королевной — ноги их болтались в воздухе, весело и громко смеялась Ядвига. Все они направлялись в дальнюю часть сада, где за невысокой живой изгородью стояла королева, отдающая распоряжения садовнику. Увидев детей, королева обернулась и, подняв руку вверх, сказала:
— Вавта! Вазха! Я вам говорила, что сюда ходить нельзя. Нельзя тревожить эти грядки.
— И мне нельзя? — удивился великий князь.
— Саго тю! И тебе тоже! Эти южные травки не любят крика.
Август внимательно глянул на мать и спросил:
— А вы, ваше величество, тут не кричите?
— Я? Нет... — Она обернулась к своим придворным. — Право же, у вас нет разума. Того и гляди потопчете грядки... Неужто вам на лужайках приволья мало?
— Я хотела сказать, — вставила словечко Ядвига, — что маршал Вольский не уверен, удастся ли отпраздновать свадьбу Беатриче в замке.
— Не уверен? Вольский? Ведь я ему приказала! — воскликнула Бона гневно.
Королевич, приложив палец к губам, отважился ее предостеречь.
— Тсс...
Сердясь все больше и больше, Бона вышла из-за изгороди.
— Свадебные торжества послезавтра в замке! А потом турнир — во дворе.
Беатриче кинулась целовать ей руку.
— Что он себе позволяет, этот Вольский?
— Говорит, совсем недавно были торжества — присяга на верность, — объясняла Ядвига, — и посему...
— А если я хочу придать блеск этой присяге и отпраздновать свадьбу моей камеристки с польским дворянином?
Королева ждала нового потока благодарностей, но Ядвига, помолчав немного, недовольно произнесла:
— Такое торжество, столь расточительное... Бона взглянула на хмурое лицо падчерицы.
— Не будь завистливой, пиа сага, — ласково сказала она. — Когда король надумает выдать тебя замуж, я, хотя ты мне и не родная дочь, устрою свадьбу не беднее, чем была когда-то у меня. Танцы, турниры, торжественные шествия... Восемьдесят лошадей под белыми балдахинами и двадцать мулов везли сундуки с моим приданым.
— И столько же поедет со мной в Мазовию? В Варшаву? — спрашивала Ядвига.
— Королевна из рода Ягеллонов достойна и сотни скакунов. О боже! — вдруг спохватилась Бона. — У меня еще столько дел! Бегите! Трава такая зеленая, пышная...
Она поглядела вслед убегающим детям, словно бы досадуя, что они помешали ей любоваться цветущими деревьями. Направляясь вместе с Мариной к замку, Бона говорила скорее себе, нежели ей:
— Празднество, а потом свадьба и турнир. Ах, все здесь трудно, трудно, трудно...
Марина молча глядела, как, повторяя слово "трудно", госпожа ее каждый раз обламывала ветки росших возле дорожки кустов сирени...
Прямо из сада, но уже без Марины Бона вошла в покои короля.
— Дочь ваша, —начала она безо всякого вступления,— все чаще спрашивает про свое приданое, про будущего мужа. Князь Януш впрямь не подведет? Он и в самом деле просит ее руки?
Сигизмунд уклонился от ответа.
— Из Мазовии недобрые вести, — вздохнул он.
— Какие же?
— Мазовецкий князь не знает меры на пирах и попойках. Развратен, многогрешен. К тому же... Частенько прихварывает.
— Дворцовые сплетни! Поклеп! — возмутилась королева. — Просто нашим врагам не угодно, чтобы узы этой земли с Ягеллонами окрепли.
— Вам везде враги чудятся, — заметил король с неудовольствием. — Но, впрочем, я внимательно слушаю! Кому бы это было... неугодно?
— Неужто вы не знаете? Герцог Альбрехт уже давно о Мазовии помышляет. Будучи крестоносцем, он обирал и грабил ее как мог. А теперь, став, при вашем попустительстве, светским герцогом, он сам может жениться на сестре Яну-ша Анне Мазовецкой. Он или его брат...
— Это только ваши домыслы и страхи...
— Санта Мадонна! Об этом он говорил мне на балу. И если он попросит вашего согласия на этот брак...
— Отложим дело. Будем тянуть с ответом...
— Как всегда, — заметила она ядовито. —Пусть Януш живет как можно дольше, но Мазовия после его смерти должна отойти к Ядвиге, Августу, Ягеллонам. Сколько ныне по-настоящему великих властителей? Трое. Император Карл, Генрих в Англии, Валуа — во Франции. Они могущественны, у них постоянное войско и много золота. Не хотите стать четвертым? О! Мочь и не хотеть? Не верю! И потому желаю вместе с вами, за вас. Вы должны иметь власть более могущественную, чем та, что у вас сегодня, полную казну и наемное войско.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63