— ...Ничего своего у меня нет,— говорил он и оглядывался в президиум, на Ильича, словно тот мог подтвердить сказанное.— После двадцати лет батрачества на всяких там кулаков да попов и после призыва я прибыл в Петроград. Я беспартийный. Конечно, я не мятежной души. Но, хотя и так, я должен несколько слов присовокупить... История пришла к нам. Все в природе движется: и звезды, и планеты, и Солнце; ученые это хорошо знают, что если нет движения, то нет жизни. А даже неученые понимают, что стоячая вода гниет, а если вода течет, она очищается. И вот мы шли вперед, хотя и пришлось принести в жертву много жизней. Иначе, однако, не получилось бы того, что сейчас на этом съезде: сел и разговариваешь, как товарищ. Раньше говорили: это черная кровь, а это голубая, это обезьяны, это серый русский мужик, это медведь сиволапый...
Он замолк, постоял, его большие шершавые кулаки теснее прижались к груди. Ему хлопали, и он прислушивался к аплодисментам с удивлением. Потом продолжал:
— ..:Вот в этом и есть большая разница, на которую я не успел здесь показать. Я только немного поделился впечатлением. Мы не играем в темную...
В этот момент я посмотрел на Ильича, он слушал с напряженным и радостным вниманием и на эти слова делегата несколько раз качнул головой и прошептал: «Так, так...»
— ...и мы, деревенские, сиволапые мужики, здесь всё узнали, нам всё здесь разъяснили, как обстоят дела... Товарищи, революция требует жертв, жертв наших братьев, нашей крови. Ничего не поделаешь: если огонь горит, то в костер надо подкладывать. Так и у нас: огонь революции горит, нужны жертвы для того, чтобы мы соединились в единый интернационал, где нет ни белокожих, ни чернокожих, ни серокожих,— все, как один. И вот мы должны в костре интернационала поддерживать пламя, а чем — нашим честным трудом. Вот как обстоит дело...
Яхневича провожали дружными аплодисментами, и Ленин смотрел ему в спину светящимся взглядом, как бы говорящим: «Народ! Он все понимает, народ...»
А я смотрел на Ильича, и в сердце моем ширилась и росла радость: вот он какой, Ильич!..
Что же сказать в заключение рассказа о тревожных днях моей юности? Вандышев погиб через три месяца после описанных мною событии. Он был делегатом X съезда партии и в числе трехсот коммунистов прямо со съезда уехал на подавление кронштадтского мятежа, был ранен при штурме и умер на льду Финского залива. Когда я думаю о нем, я всегда вспоминаю прекрасные строчки Багрицкого, словно они написаны именно о Вандышеве:
Нас водила молодость в сабельный поход, Нас бросала молодость на кронштадтский лед.
Счастье всей моей жизни и состоит в том, что на жизненном пути я встретил многих таких, как Вандышев, умевших забывать о себе ради великого дела, которому отдавали все силы своего сердца и саму жизнь...
Тот год стал переломным годом и в моей жизни. Я поступил на рабфак, потом в институт, позже туда же поступила и Оля. Похоронив старика Жестякова, мы с ней работали на строительстве многих ГЭС. Мы строили Рыбинскую и Цимлянскую, бурили первые скважины в Жигулевском створе, где сейчас вращаются турбины гидростанции имени Ленина, лили «большой бетон» на Усть-Каменогорской, перекрывали бешеную Ангару.
И каждый раз на пуске новой ГЭС я вспоминал и вспоминаю полуосвещенный зал Большого театра и светящуюся красными и синими лампочками первую карту электрификации России. Как давно это было! Сколько за эти годы построено! Галактики электрических солнц заливают теплом и светом тысячеверстные пространства когда-то темных и заброшенных углов нашей земли, «каторжную» Сибирь, далекий Дальний Восток, Север, и в каждом из электрических солнц живет и бьется бессмертное сердце Ильича.
1955—1964 гг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47