Но попутно, каким-то параллел
ьным сознанием, я реставрировал давний эпизод. Какой же всё-таки я сукин с
ын! Мстительный самоуверенный мальчик решил похвастаться…
Это был конец июля, оперный театр уходил в отпуск. Саломея пела чуть ли не
последний в сезоне спектакль, а через неделю мы вдвоем улетали в Стокгол
ьм, где она должна была петь Вагнера. Я ужё защитил докторскую диссертаци
ю, и только что получил звание профессора. Всё вокруг было кругло, жизнь ул
ыбалась. Ничто не предвещало нездоровья Саломеи, и у нас не было собаки. В
Москве никто еще не ставил стальных дверей в квартирах, а машины, хотя изр
едка их и угоняли, не стояли на противоугонной сигнализации. Я никогда не
ездил на «Волге». Мы не Ростропович с Вишневской Ц у нас с Саломеей были в
еселенькие «Жигули» красного цвета и пятой модели. Не очень дорого, но по
тем временам прилично. А как свободно было на московских улицах! Из дома д
о театра мы долетали за тридцать минут. Лишь иногда перед арбатским тунн
елем, возле здания министерства обороны, приходилось ждать, потому что п
о Кутузовскому с Рублевки или из Кремля ехали правительственные машины
с эскортом. Но не так часто это случалось, и задержка нами почти планирова
лась. Ездят и ездят, можем и подождать.
Я отвозил Саломею в театр всегда за полтора-два часа до начала спектакля.
И вот именно в тот день, подъехав к светофору, напротив памятника Гоголю
Ц почти безликому, а не тому, который сидит по другую сторону площади, во
дворе дома графа Толстого, где умер писатель, совершив перед этим акт ван
дализма: сжег в камине рукопись второго тома «Мёртвых душ», Ц мы поняли,
что несколько минут простоим. Вот тут я и посмотрел вбок, направо. На камен
ном заборе министерства обороны, у меня под носом, висела афиша. Ну, мало л
и афиш в Москве? Но сердце забилось: это был театр, в котором работала Сера
фима, вот на афише и ее фамилия. Театр гастролировал в Москве, в помещении
Малого, уже, видимо, отправившегося в отпуск или на гастроли, и сегодня Сер
афима играла в пьесе Островского.
Я рассмотрел афишу уже возле театра. Я благополучно довез Саломею до Бол
ьшого, сказал, что приеду к последнему акту, послушаю финал, покричу браво
, а потом можем поужинать в ВТО, в ресторан Всероссийского театрального о
бщества на Пушкинской площади. ВТО тогда еще не сгорело, и ресторан работ
ал на первом этаже.
Публика теснилась возле входа. Бронзовый Островский сторожил, сидя в кре
сле, вход в Малый театр. Не так-то москвичи любили провинциальных гастрол
еров, если они не из Ленинграда (Товстоногов) или Тбилиси (Стуруа). На други
е спектакли шла, в основном, публика приезжая, которой любопытно было ско
рее посмотреть знаменитое здание.
Что меня так тянуло на этот спектакль? В голове, конечно, уже прокатывалас
ь мысль Ц в антракте зайти за кулисы. Вот он я, видишь, видите, дорогая Сера
фима Григорьевна… сейчас Германовна, Ц что за метаморфоза с этим отчес
твом? Ц недаром вы кормили-поили ненасытного «чекалку», покупали ему за
ударную работу организма костюмы и ботинки, носки и майки, расширяли его
кругозор и даже раз, под видом сына хорошей приятельницы, свозили мальчо
нку на юг, в Сочи. Ваши усилия оказались не зряшными. Вот я каков!..
Островский был, каким его привыкли играть на периферийной сцене: актеры
комиковали, говорили «народными» голосами. Серафима, естественно, выдел
ялась, как выделялась всегда. Есть у некоторых актрис магия, способная по
вести за собой партнеров, увлечь и заворожить зал, где бы и с кем бы они ни и
грали, какой бы текст ни проговаривали. Это даже не талант Ц это дар. Так п
росто, с такими возможностями московскую сцену не бросают. Почему она эт
о сделала?
В моем возрасте, всю жизнь протолкавшись возле кулис, уж я-то знал, как поп
асть за них, что сказать на входе, как сориентироваться в театральных кор
идорах! Закулисье Малого театра, как, впрочем, и Большого, это свой замечат
ельный мир, не менее интересный, чем устье Амазонки. Тускло поблескивающ
ие таблички на дверях гримуборных с именами великих актеров и актрис Ц
Ермоловой, Щепкина, Пашенной, Царева, Гоголевой Ц у постороннего посети
теля эти имена вызовут священный трепет. Непростые были дамы и кавалеры,
многое позволяли себе и на сцене, и в жизни. Не хочу сказать ничего плохого
о перечисленных святителях театра, но попадались среди их коллег и сабл
езубые тигры, и динозавры, и рыбки-пираньи, обгладывающие свои жертвы до к
осточек. Занятный и трагический мир.
Серафиме на время гастролей определили уборную тогда еще здравствующе
й главы шефской армейской комиссии ВТО народной артистки СССР Е.Н.Гоголе
вой. Над медной табличкой с ее выгравированным именем была прикреплена н
а двух старомодных металлических кнопках бумажка Ц народная же артист
ка СССР Валдаева Серафима, еще Григорьевна. Мелькнула мыслишка: актриса,
конечно, она прекрасная, но корзина цветов, водруженная на сцену в первом
же антракте, пожалуй, слишком велика, чтобы быть преподнесенной рядовыми
поклонниками. Видимо, слухи о ее замужестве с «генсеком» какой-то союзно
й республики Ц совершенно ясно какой, той, откуда прибыл на гастроли теа
тр, Ц вполне реальны. А какие слухи не подтверждались?
О, если бы перевести в деньги все цветы, что падают во время и после спекта
клей на сцену! Являются ли эти цветы, с их подчеркнутой публичностью, толь
ко данью таланту, наградой за непередаваемые театральные переживания, и
ли еще и фактором, демонстрирующим превосходство одного актера над друг
им? Одного заваливают розами, а другой, стоя на поклоне и считая чужие буке
ты, чувствует себя обделенным. Человеку искусства, по русской модели, над
о не только знать, что ему хорошо, но и что лучше, чем соседу. Здесь все они, «
деятели искусства и литературы», мазаны одним миром.
Как ревнив был, например, Пастернак к успехам других, даже не писателей, ка
к не мог в зрелом возрасте перенести, если в центре внимания где-нибудь в
компании был кто-то другой, а не он. Как демонстративно, с аффектированной
перепиской, чтобы остались следы в истории и в томах писем, рвал старые др
ужбу. Вот был заядлый пиарщик, что там Глеб Павловский! Занятные по этому п
оводу воспоминания написал знаменитый советский актер Василий Ливанов
, сын великого мхатовского артиста Бориса Ливанова, личного друга Пастер
нака. А вот под конец жизни разошлись. Эти воспоминания апологетам моего
героя, пожалуй, лучше не читать. Так, размышляя об истории отношений Пасте
рнака с Ольгой Ивинской, автор задается вопросом: действительно ли недол
го полыхает любовь поэта или, как в сказке, чтобы возродить дух поэзии, тре
петание собственных нервов, ему надо было попить живой кровушки?
Странные они люди, эти творцы. Наш дружочек Ломоносов тоже разудалым был
рубакой.
Бурно стучать в дверь гримуборной я не стал. Как я теперь понимаю, чтобы ос
таваться для себя порядочным человеком, кое-какие свои мысли не следует
слишком отчетливо формулировать, достаточно определенного чувствован
ия, Ц тогда в наличии был определенный мстительный подтекст. Попользов
ались моей молодостью? Так и думали, что всю жизнь останусь голубоглазым
мальчиком на содержании, а потом выйду в тираж, сопьюсь Ц эдакий русский
гумос? Нет, дорогая, я и сам по себе что-то значил. И сейчас мы это продемонс
трируем.
Перед дверью я на минуту остановился. Не следует думать, что в жизни я был
расчетливым сухарем. Сердчишко-то билось, в душе что-то рокотало. Надо бы
ло привести в порядок собственные чувства, обрести уверенность, голос не
должен дрожать, напор, сила, обаяние. Мне было уже под сорок. Сколько же тог
да Серафиме? Мужчина больше, чем женщина, боится расстаться со своей моло
достью. Одернул костюм, потрогал узел галстука. Его стоило подтянуть: гал
стук должен свисать чуть ниже пряжки брючного ремня. Рубашка была свежая
, брюки выглажены, ботинки начищены. На всякий случай потер носок ботинка,
чуть согнув ногу в колене, о брючину, потом так же Ц другой ботинок. Ухоже
нный мужчина Ц это мужчина с блестящими ботинками. Распрямил, чуть выта
щив из рукавов, манжеты. Послюнявил палец, провел по одной брови, потом по
другой. Все тип-топ. Толстой бы сказал: комильфо. Глубоко вздохнул, свел ло
патки, распрямил спину, усилием мускулов подобрал живот: актеры называют
это «встать в корсет». Так собирают они мышцы, стоя у кулисы, перед тем как
шагнуть на сцену. И отчетливо и громко постучал в дверь.
Низкий, прокуренный, знакомый каждым придыханием, голос Серафимы. Голос
был, как смола, и я сразу стал комариком. Мне почему-то сразу привиделись в
олшебные кусочки янтаря с впаянными в них навеки насекомыми. Бежала муха
или муравей по сосновому стволу, и вытекла сверху капелька смолы, и вот он
и встретились…
Серафима в быту всегда говорила, как и положено примадонне, с элементом в
ульгарного, но пленительного хамства:
Ц Ну, кто там еще? Входите!
Комарик в капле смолы встал на пороге. Она подалась навстречу. Мгновенно
узнала.
Ц Тебя-то мы уже давно ждали. Ц Она не подала руки, снова повернулась к з
еркалу. Сразу показала мне: я свой. Голые лампы пылали. Ц Ну, молодец, молод
ец, что проведал. Сейчас мы поглядим на тебя, воспитанничек, дружок.
Я разглядывал её, потом перевел взгляд на молодого человека, сидевшего в
дальнем углу на узком, почти декоративном диванчике. Чужого присутствия
я не предусмотрел. Румяный черноволосый парень. Таких теперь берут в ОМО
Н. И одет он был как для работы среди штатских, переряженный спецназовец: ч
ерный костюм, белая рубашка, галстук, ботинки на коже. Сидел, широко расста
вив колени, и ел грушу. Я обратил внимание, что на левой руке у него болталс
я золотой браслет. Это уже не форменное, в его возрасте мне тоже был подаре
н браслет, правда, из меди Ц тогда это было и модно, и, как говорили, помогал
о от всех болезней. Охранник, порученец, шофер, приставленный сановным му
жем, или..?
Ц Хорош, хорош, молод, ладен, жена тебя хорошо содержит, профессором стал,
знаю, знаю. Ц Серафима сидела без тяжелого то ли халата, то ли капора, в кот
ором была на сцене. Парик и грим только подчеркивали ее моложавость: под н
акидкой угадывалось ничуть не постаревшее тело. Я тоже следил, как мог, за
ней, амплуа основных героинь она мужественно оставила лет десять назад,
но своих «старух», оказывается, носит, как награду. Вот это характер, вот э
то дар!
Ц Ну, рассказывай, рассказывай, Ц говорила она своим тяжелым голосом и
знала, что пока говорит, никто не осмелится даже словечка вставить. Ц Рас
сказывай, как учился, как защитил диссертацию. Ц При этом она не смотрела
в мою сторону, а пристально и сосредоточенно всматривалась в отражение
своего лица в зеркале, держа наготове большую театральную пуховку с пудр
ой. Но я знал, что в ее демонстративный обзор попадаю и я Ц молодой челове
к сорока лет в чистых ботинках и с испуганными глазами. Ц Детей у вас, зна
чит, нет? У меня тоже нет, что делать, значит, такая судьба, надо примириться
. Жена твоя поет хорошо, я ее слушала, когда она приезжала в Алма-Ату. Жалко,
что ты не приехал, повидались бы. Я бы вас отвезла к себе на дачу, покормила
мантами. Среднеазиатские пельмени, не зыбыл? Накормили бы, чекалка?Ц Сер
афима вдруг оторвалась от собственного лица и скосила глаза в зеркале на
молодого человека. Он уже доел грушу и аккуратно отирал пальцы носовым п
латком, выглядел он не слишком довольным. Меня в этот момент резануло: чек
алкой Ц диким Ц диким, голодным шакалом в свое время она называла и меня.
Ц А ты, кстати, чего сиднем сидишь? Ц повернулась Серафима вместе с тяже
лым стулом к амбалу. Ц Ну-ка, марш, принеси винца, эту встречу надо спрысну
ть.
Когда мальчик встал и пошел, под ним, кажется, начали прогибаться половиц
ы. Это ведь всё было еще до реконструкции Малого театра. На меня он даже не
взглянул. Откусок от груши, когда паренек проходил мимо меня, он пульнул в
урну, и вышел. Похоже, он что-то обо мне раньше слышал и теперь молодой геро
нтофил заревновал. Для меня появился момент хоть что-то без свидетеля мо
лвить. Я приготовил самую естественную и обаятельную из своих улыбок.
Ц А вы, Серафима Григорьевна, всех, как меня в свое время, чекалками зовет
е? В пьесе Вампилова…
Ц Читала, читала я Вампилова. Хочешь мне напомнить, как там одна профура
всех своих любовников одним именем Ц Аликами Ц называла?.. Тенденция вр
емени и особенность характера. Ц Она не приняла моей язвительности. Все
гда, на сцене и в жизни, она брала инициативу в свои руки. Ц Ты дальше, сыно
к, рассказывай, рассказывай…
В этот момент прозвенел первый звонок, я решил, что преступная для шофера
чаша минует меня, но тут же в дверях появился угрюмый омоновец с подносом,
на котором стояло два бокала красного, как рубин, вина. Она опять меня пере
играла, она хозяйка, она драматург этой сцены, она всем навязала свою волю.
Ц Бери, профессор, выпьем за встречу.
Тут я немножко растерялся: я за рулем, Серафима должна идти на сцену. Я-то, п
равда, еще неизвестно как доеду до дома, а вот то, что она, как всегда, под ап
лодисменты сыграет и в конце ее засыпят цветами, Ц я знал. Я выпил. Усмеше
чка пропорхнула по хорошо очерченным губам вынужденного официанта. Он п
ринял у меня пустой бокал, как точку на письме поставил мой бокал на подно
с, который держал в левой руке, а правой демонстративно Ц Пожалуйста! Ц
открыл передо мной дверь. Что там забродило в его бронированном черепе? Н
о Серафима продолжала держать ситуацию в руках. Ей никогда не нужно было
напрягать голос, чтобы ее услышали в самых дальних рядах зала или где-ниб
удь в четвертом ярусе:
Ц Чекалка!
Мы оба, я и бронированный омоновец, как по команде, обернулись.
Ц Ты! Ц Она пальцем отчетливо, как полководец в нужный пункт на штабной
карте, ткнула в мою сторону. Ц В зал, на свое место. Даст Бог, Ц голос чуть п
отеплел, Ц даст Бог, еще свидимся.
Ц Ты! Ц Теперь уже в сторону набычившегося мальца. Ц Сидишь здесь, приг
лядываешь за порядком и ждешь Сулеймана Абдуловича. Ц Все, ребята.
Она потянулась за висевшим на стуле капором. Лицо ее вдруг как бы ушло, из
зеркала глядела уже не Серафима, а знакомый по первому акту пьесы персон
аж: мать, приведшая в богатый дом своего сына. Над тем, кто же такой Сулейма
н Абдулович, я сосредоточиваться не стал…
Ни одну лекцию я еще так не читал, раздваивая, даже растраивая свое сознан
ие. Веселенький слалом, когда читаешь про одно, вспоминаешь другое и еще п
рикидываешь, Ц не следует ли кое-что опустить в присутствии нового слуш
ателя. Этот слушатель, вернее, слушательница, вела себя образцово: внимат
ельно слушала, терпела идиотические вопросы, которые принялись задават
ь в конце лекции, истосковавшиеся по духовности русские любители литера
туры. Мэр господин Мёллер, удивился, он этого не знал: оказывается, Московс
кий университет носит имя Ломоносова. Кто-то из моих бывших соотечестве
нников высказал пожелание, чтобы Марбургский университет и Московский
начали дружить. Тогда старая моя приятельница Барбара Кархофф уточнила:
Ц Университеты давно уже дружат. Ц Она несколько замялась, и потупилас
ь, потому что сама была лауреатом золотой Ломоносовской медали и ей, види
мо, захотелось, чтобы об этом узнали присутствующие. Никто об этом, естест
венно, не знал, даже мэр, а когда я объявил, все дружно похлопали.
Но жена доктора-химика, которая в силу природной наблюдательности всего
знала слишком много, сообщила еще одну новость. Она во чтобы то ни стало з
ахотела бы, чтобы все были в курсе того, что сын декана филфака МГУ госпожи
Ремневой недавно проходил стажировку в Марбургском университете.
Ц Он занимался химией и физикой, как Ломоносов? Ц пожелал уточнить бург
омистр. Ц Или филологией, как его матушка?
Боже мой, какую замечательную физиономию организовала здесь хорошо инф
ормированная жена доктора-химика! Ответ был написан на её лице и подтвер
жден приподнятыми плечами, укутанными в замечательную синтетическую к
офточку акварельных тонов:
Ц Кажется, мальчик занимался еще и музыкой, а вот играл ли на барабане, я н
е знаю.
Были еще и другие вопросы, свидетельствующие о том, что мои слушатели зна
ли предмет. «Были ли у Ломоносова потомки?» Ответ: « Были. Да, единственная
дочь Ломоносова оказалась замужем за одним из представителей старинне
йшего аристократического рода в России». Вопросы по Пастернаку касалис
ь его последней привязанности Ольге Ивинской. Я, конечно, всё могу прости
ть великому человеку, но у меня и свой взгляд и на эту женщину, и на те обяза
тельства, которые возникают у мужчины, когда он более десятка лет прожил
с женщиной, обстирывавшей и обглаживавшей его, создавшей систему, при ко
торой он мог комфортно жить и работать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
ьным сознанием, я реставрировал давний эпизод. Какой же всё-таки я сукин с
ын! Мстительный самоуверенный мальчик решил похвастаться…
Это был конец июля, оперный театр уходил в отпуск. Саломея пела чуть ли не
последний в сезоне спектакль, а через неделю мы вдвоем улетали в Стокгол
ьм, где она должна была петь Вагнера. Я ужё защитил докторскую диссертаци
ю, и только что получил звание профессора. Всё вокруг было кругло, жизнь ул
ыбалась. Ничто не предвещало нездоровья Саломеи, и у нас не было собаки. В
Москве никто еще не ставил стальных дверей в квартирах, а машины, хотя изр
едка их и угоняли, не стояли на противоугонной сигнализации. Я никогда не
ездил на «Волге». Мы не Ростропович с Вишневской Ц у нас с Саломеей были в
еселенькие «Жигули» красного цвета и пятой модели. Не очень дорого, но по
тем временам прилично. А как свободно было на московских улицах! Из дома д
о театра мы долетали за тридцать минут. Лишь иногда перед арбатским тунн
елем, возле здания министерства обороны, приходилось ждать, потому что п
о Кутузовскому с Рублевки или из Кремля ехали правительственные машины
с эскортом. Но не так часто это случалось, и задержка нами почти планирова
лась. Ездят и ездят, можем и подождать.
Я отвозил Саломею в театр всегда за полтора-два часа до начала спектакля.
И вот именно в тот день, подъехав к светофору, напротив памятника Гоголю
Ц почти безликому, а не тому, который сидит по другую сторону площади, во
дворе дома графа Толстого, где умер писатель, совершив перед этим акт ван
дализма: сжег в камине рукопись второго тома «Мёртвых душ», Ц мы поняли,
что несколько минут простоим. Вот тут я и посмотрел вбок, направо. На камен
ном заборе министерства обороны, у меня под носом, висела афиша. Ну, мало л
и афиш в Москве? Но сердце забилось: это был театр, в котором работала Сера
фима, вот на афише и ее фамилия. Театр гастролировал в Москве, в помещении
Малого, уже, видимо, отправившегося в отпуск или на гастроли, и сегодня Сер
афима играла в пьесе Островского.
Я рассмотрел афишу уже возле театра. Я благополучно довез Саломею до Бол
ьшого, сказал, что приеду к последнему акту, послушаю финал, покричу браво
, а потом можем поужинать в ВТО, в ресторан Всероссийского театрального о
бщества на Пушкинской площади. ВТО тогда еще не сгорело, и ресторан работ
ал на первом этаже.
Публика теснилась возле входа. Бронзовый Островский сторожил, сидя в кре
сле, вход в Малый театр. Не так-то москвичи любили провинциальных гастрол
еров, если они не из Ленинграда (Товстоногов) или Тбилиси (Стуруа). На други
е спектакли шла, в основном, публика приезжая, которой любопытно было ско
рее посмотреть знаменитое здание.
Что меня так тянуло на этот спектакль? В голове, конечно, уже прокатывалас
ь мысль Ц в антракте зайти за кулисы. Вот он я, видишь, видите, дорогая Сера
фима Григорьевна… сейчас Германовна, Ц что за метаморфоза с этим отчес
твом? Ц недаром вы кормили-поили ненасытного «чекалку», покупали ему за
ударную работу организма костюмы и ботинки, носки и майки, расширяли его
кругозор и даже раз, под видом сына хорошей приятельницы, свозили мальчо
нку на юг, в Сочи. Ваши усилия оказались не зряшными. Вот я каков!..
Островский был, каким его привыкли играть на периферийной сцене: актеры
комиковали, говорили «народными» голосами. Серафима, естественно, выдел
ялась, как выделялась всегда. Есть у некоторых актрис магия, способная по
вести за собой партнеров, увлечь и заворожить зал, где бы и с кем бы они ни и
грали, какой бы текст ни проговаривали. Это даже не талант Ц это дар. Так п
росто, с такими возможностями московскую сцену не бросают. Почему она эт
о сделала?
В моем возрасте, всю жизнь протолкавшись возле кулис, уж я-то знал, как поп
асть за них, что сказать на входе, как сориентироваться в театральных кор
идорах! Закулисье Малого театра, как, впрочем, и Большого, это свой замечат
ельный мир, не менее интересный, чем устье Амазонки. Тускло поблескивающ
ие таблички на дверях гримуборных с именами великих актеров и актрис Ц
Ермоловой, Щепкина, Пашенной, Царева, Гоголевой Ц у постороннего посети
теля эти имена вызовут священный трепет. Непростые были дамы и кавалеры,
многое позволяли себе и на сцене, и в жизни. Не хочу сказать ничего плохого
о перечисленных святителях театра, но попадались среди их коллег и сабл
езубые тигры, и динозавры, и рыбки-пираньи, обгладывающие свои жертвы до к
осточек. Занятный и трагический мир.
Серафиме на время гастролей определили уборную тогда еще здравствующе
й главы шефской армейской комиссии ВТО народной артистки СССР Е.Н.Гоголе
вой. Над медной табличкой с ее выгравированным именем была прикреплена н
а двух старомодных металлических кнопках бумажка Ц народная же артист
ка СССР Валдаева Серафима, еще Григорьевна. Мелькнула мыслишка: актриса,
конечно, она прекрасная, но корзина цветов, водруженная на сцену в первом
же антракте, пожалуй, слишком велика, чтобы быть преподнесенной рядовыми
поклонниками. Видимо, слухи о ее замужестве с «генсеком» какой-то союзно
й республики Ц совершенно ясно какой, той, откуда прибыл на гастроли теа
тр, Ц вполне реальны. А какие слухи не подтверждались?
О, если бы перевести в деньги все цветы, что падают во время и после спекта
клей на сцену! Являются ли эти цветы, с их подчеркнутой публичностью, толь
ко данью таланту, наградой за непередаваемые театральные переживания, и
ли еще и фактором, демонстрирующим превосходство одного актера над друг
им? Одного заваливают розами, а другой, стоя на поклоне и считая чужие буке
ты, чувствует себя обделенным. Человеку искусства, по русской модели, над
о не только знать, что ему хорошо, но и что лучше, чем соседу. Здесь все они, «
деятели искусства и литературы», мазаны одним миром.
Как ревнив был, например, Пастернак к успехам других, даже не писателей, ка
к не мог в зрелом возрасте перенести, если в центре внимания где-нибудь в
компании был кто-то другой, а не он. Как демонстративно, с аффектированной
перепиской, чтобы остались следы в истории и в томах писем, рвал старые др
ужбу. Вот был заядлый пиарщик, что там Глеб Павловский! Занятные по этому п
оводу воспоминания написал знаменитый советский актер Василий Ливанов
, сын великого мхатовского артиста Бориса Ливанова, личного друга Пастер
нака. А вот под конец жизни разошлись. Эти воспоминания апологетам моего
героя, пожалуй, лучше не читать. Так, размышляя об истории отношений Пасте
рнака с Ольгой Ивинской, автор задается вопросом: действительно ли недол
го полыхает любовь поэта или, как в сказке, чтобы возродить дух поэзии, тре
петание собственных нервов, ему надо было попить живой кровушки?
Странные они люди, эти творцы. Наш дружочек Ломоносов тоже разудалым был
рубакой.
Бурно стучать в дверь гримуборной я не стал. Как я теперь понимаю, чтобы ос
таваться для себя порядочным человеком, кое-какие свои мысли не следует
слишком отчетливо формулировать, достаточно определенного чувствован
ия, Ц тогда в наличии был определенный мстительный подтекст. Попользов
ались моей молодостью? Так и думали, что всю жизнь останусь голубоглазым
мальчиком на содержании, а потом выйду в тираж, сопьюсь Ц эдакий русский
гумос? Нет, дорогая, я и сам по себе что-то значил. И сейчас мы это продемонс
трируем.
Перед дверью я на минуту остановился. Не следует думать, что в жизни я был
расчетливым сухарем. Сердчишко-то билось, в душе что-то рокотало. Надо бы
ло привести в порядок собственные чувства, обрести уверенность, голос не
должен дрожать, напор, сила, обаяние. Мне было уже под сорок. Сколько же тог
да Серафиме? Мужчина больше, чем женщина, боится расстаться со своей моло
достью. Одернул костюм, потрогал узел галстука. Его стоило подтянуть: гал
стук должен свисать чуть ниже пряжки брючного ремня. Рубашка была свежая
, брюки выглажены, ботинки начищены. На всякий случай потер носок ботинка,
чуть согнув ногу в колене, о брючину, потом так же Ц другой ботинок. Ухоже
нный мужчина Ц это мужчина с блестящими ботинками. Распрямил, чуть выта
щив из рукавов, манжеты. Послюнявил палец, провел по одной брови, потом по
другой. Все тип-топ. Толстой бы сказал: комильфо. Глубоко вздохнул, свел ло
патки, распрямил спину, усилием мускулов подобрал живот: актеры называют
это «встать в корсет». Так собирают они мышцы, стоя у кулисы, перед тем как
шагнуть на сцену. И отчетливо и громко постучал в дверь.
Низкий, прокуренный, знакомый каждым придыханием, голос Серафимы. Голос
был, как смола, и я сразу стал комариком. Мне почему-то сразу привиделись в
олшебные кусочки янтаря с впаянными в них навеки насекомыми. Бежала муха
или муравей по сосновому стволу, и вытекла сверху капелька смолы, и вот он
и встретились…
Серафима в быту всегда говорила, как и положено примадонне, с элементом в
ульгарного, но пленительного хамства:
Ц Ну, кто там еще? Входите!
Комарик в капле смолы встал на пороге. Она подалась навстречу. Мгновенно
узнала.
Ц Тебя-то мы уже давно ждали. Ц Она не подала руки, снова повернулась к з
еркалу. Сразу показала мне: я свой. Голые лампы пылали. Ц Ну, молодец, молод
ец, что проведал. Сейчас мы поглядим на тебя, воспитанничек, дружок.
Я разглядывал её, потом перевел взгляд на молодого человека, сидевшего в
дальнем углу на узком, почти декоративном диванчике. Чужого присутствия
я не предусмотрел. Румяный черноволосый парень. Таких теперь берут в ОМО
Н. И одет он был как для работы среди штатских, переряженный спецназовец: ч
ерный костюм, белая рубашка, галстук, ботинки на коже. Сидел, широко расста
вив колени, и ел грушу. Я обратил внимание, что на левой руке у него болталс
я золотой браслет. Это уже не форменное, в его возрасте мне тоже был подаре
н браслет, правда, из меди Ц тогда это было и модно, и, как говорили, помогал
о от всех болезней. Охранник, порученец, шофер, приставленный сановным му
жем, или..?
Ц Хорош, хорош, молод, ладен, жена тебя хорошо содержит, профессором стал,
знаю, знаю. Ц Серафима сидела без тяжелого то ли халата, то ли капора, в кот
ором была на сцене. Парик и грим только подчеркивали ее моложавость: под н
акидкой угадывалось ничуть не постаревшее тело. Я тоже следил, как мог, за
ней, амплуа основных героинь она мужественно оставила лет десять назад,
но своих «старух», оказывается, носит, как награду. Вот это характер, вот э
то дар!
Ц Ну, рассказывай, рассказывай, Ц говорила она своим тяжелым голосом и
знала, что пока говорит, никто не осмелится даже словечка вставить. Ц Рас
сказывай, как учился, как защитил диссертацию. Ц При этом она не смотрела
в мою сторону, а пристально и сосредоточенно всматривалась в отражение
своего лица в зеркале, держа наготове большую театральную пуховку с пудр
ой. Но я знал, что в ее демонстративный обзор попадаю и я Ц молодой челове
к сорока лет в чистых ботинках и с испуганными глазами. Ц Детей у вас, зна
чит, нет? У меня тоже нет, что делать, значит, такая судьба, надо примириться
. Жена твоя поет хорошо, я ее слушала, когда она приезжала в Алма-Ату. Жалко,
что ты не приехал, повидались бы. Я бы вас отвезла к себе на дачу, покормила
мантами. Среднеазиатские пельмени, не зыбыл? Накормили бы, чекалка?Ц Сер
афима вдруг оторвалась от собственного лица и скосила глаза в зеркале на
молодого человека. Он уже доел грушу и аккуратно отирал пальцы носовым п
латком, выглядел он не слишком довольным. Меня в этот момент резануло: чек
алкой Ц диким Ц диким, голодным шакалом в свое время она называла и меня.
Ц А ты, кстати, чего сиднем сидишь? Ц повернулась Серафима вместе с тяже
лым стулом к амбалу. Ц Ну-ка, марш, принеси винца, эту встречу надо спрысну
ть.
Когда мальчик встал и пошел, под ним, кажется, начали прогибаться половиц
ы. Это ведь всё было еще до реконструкции Малого театра. На меня он даже не
взглянул. Откусок от груши, когда паренек проходил мимо меня, он пульнул в
урну, и вышел. Похоже, он что-то обо мне раньше слышал и теперь молодой геро
нтофил заревновал. Для меня появился момент хоть что-то без свидетеля мо
лвить. Я приготовил самую естественную и обаятельную из своих улыбок.
Ц А вы, Серафима Григорьевна, всех, как меня в свое время, чекалками зовет
е? В пьесе Вампилова…
Ц Читала, читала я Вампилова. Хочешь мне напомнить, как там одна профура
всех своих любовников одним именем Ц Аликами Ц называла?.. Тенденция вр
емени и особенность характера. Ц Она не приняла моей язвительности. Все
гда, на сцене и в жизни, она брала инициативу в свои руки. Ц Ты дальше, сыно
к, рассказывай, рассказывай…
В этот момент прозвенел первый звонок, я решил, что преступная для шофера
чаша минует меня, но тут же в дверях появился угрюмый омоновец с подносом,
на котором стояло два бокала красного, как рубин, вина. Она опять меня пере
играла, она хозяйка, она драматург этой сцены, она всем навязала свою волю.
Ц Бери, профессор, выпьем за встречу.
Тут я немножко растерялся: я за рулем, Серафима должна идти на сцену. Я-то, п
равда, еще неизвестно как доеду до дома, а вот то, что она, как всегда, под ап
лодисменты сыграет и в конце ее засыпят цветами, Ц я знал. Я выпил. Усмеше
чка пропорхнула по хорошо очерченным губам вынужденного официанта. Он п
ринял у меня пустой бокал, как точку на письме поставил мой бокал на подно
с, который держал в левой руке, а правой демонстративно Ц Пожалуйста! Ц
открыл передо мной дверь. Что там забродило в его бронированном черепе? Н
о Серафима продолжала держать ситуацию в руках. Ей никогда не нужно было
напрягать голос, чтобы ее услышали в самых дальних рядах зала или где-ниб
удь в четвертом ярусе:
Ц Чекалка!
Мы оба, я и бронированный омоновец, как по команде, обернулись.
Ц Ты! Ц Она пальцем отчетливо, как полководец в нужный пункт на штабной
карте, ткнула в мою сторону. Ц В зал, на свое место. Даст Бог, Ц голос чуть п
отеплел, Ц даст Бог, еще свидимся.
Ц Ты! Ц Теперь уже в сторону набычившегося мальца. Ц Сидишь здесь, приг
лядываешь за порядком и ждешь Сулеймана Абдуловича. Ц Все, ребята.
Она потянулась за висевшим на стуле капором. Лицо ее вдруг как бы ушло, из
зеркала глядела уже не Серафима, а знакомый по первому акту пьесы персон
аж: мать, приведшая в богатый дом своего сына. Над тем, кто же такой Сулейма
н Абдулович, я сосредоточиваться не стал…
Ни одну лекцию я еще так не читал, раздваивая, даже растраивая свое сознан
ие. Веселенький слалом, когда читаешь про одно, вспоминаешь другое и еще п
рикидываешь, Ц не следует ли кое-что опустить в присутствии нового слуш
ателя. Этот слушатель, вернее, слушательница, вела себя образцово: внимат
ельно слушала, терпела идиотические вопросы, которые принялись задават
ь в конце лекции, истосковавшиеся по духовности русские любители литера
туры. Мэр господин Мёллер, удивился, он этого не знал: оказывается, Московс
кий университет носит имя Ломоносова. Кто-то из моих бывших соотечестве
нников высказал пожелание, чтобы Марбургский университет и Московский
начали дружить. Тогда старая моя приятельница Барбара Кархофф уточнила:
Ц Университеты давно уже дружат. Ц Она несколько замялась, и потупилас
ь, потому что сама была лауреатом золотой Ломоносовской медали и ей, види
мо, захотелось, чтобы об этом узнали присутствующие. Никто об этом, естест
венно, не знал, даже мэр, а когда я объявил, все дружно похлопали.
Но жена доктора-химика, которая в силу природной наблюдательности всего
знала слишком много, сообщила еще одну новость. Она во чтобы то ни стало з
ахотела бы, чтобы все были в курсе того, что сын декана филфака МГУ госпожи
Ремневой недавно проходил стажировку в Марбургском университете.
Ц Он занимался химией и физикой, как Ломоносов? Ц пожелал уточнить бург
омистр. Ц Или филологией, как его матушка?
Боже мой, какую замечательную физиономию организовала здесь хорошо инф
ормированная жена доктора-химика! Ответ был написан на её лице и подтвер
жден приподнятыми плечами, укутанными в замечательную синтетическую к
офточку акварельных тонов:
Ц Кажется, мальчик занимался еще и музыкой, а вот играл ли на барабане, я н
е знаю.
Были еще и другие вопросы, свидетельствующие о том, что мои слушатели зна
ли предмет. «Были ли у Ломоносова потомки?» Ответ: « Были. Да, единственная
дочь Ломоносова оказалась замужем за одним из представителей старинне
йшего аристократического рода в России». Вопросы по Пастернаку касалис
ь его последней привязанности Ольге Ивинской. Я, конечно, всё могу прости
ть великому человеку, но у меня и свой взгляд и на эту женщину, и на те обяза
тельства, которые возникают у мужчины, когда он более десятка лет прожил
с женщиной, обстирывавшей и обглаживавшей его, создавшей систему, при ко
торой он мог комфортно жить и работать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29