Такого больного упаковывают в стационар. Больше всего я боюсь
подобной травмы у Саломеи и всегда, когда она хочет встать на табуретку, ч
тобы достать из кухонного шкафчика кастрюлю или какую-нибудь банку, бра
нюсь: «Попроси, я тебе достану. А если упадешь?» Поэтому внимательно слежу
за тем, что она принимает. Но как противно столовой ложкой с пищей глотать
заполняющий рот и гортань порошок, здесь Саломее всегда хочется пропуст
ить очередь. Вот поэтому карбонат кальция в таблетках Ц неизменное зада
ние для всех наших знакомых и моих аспирантов, выезжающих за рубеж.
Довольно быстро я поднимаюсь наверх. Здесь бы смотреть и смотреть русско
му любопытному глазу на внутреннее состояние, сосредоточенность нельз
я разменивать на пустое визионерство. Хорошо бы задержаться возле огром
ного антикварного магазина: я сам собираю недорогой фарфор с фигурками л
итературных героев. Хорошо бы покопаться в литографиях и плакатах, выста
вленных в другой витрине, и выбрать что-нибудь для дачной мансарды. Я почт
и бегом прохожу мимо одежды, обуви, парфюмерии, женского белья, сувениров
и даже книг. На мгновение замираю возле бара, в котором, как я знаю, вечером
толпится молодежь. Не там ли? Но этого установить невозможно. В качестве и
сточника новой цепи ассоциаций я уже заранее выбрал кафе «Фетер», но оно
выше. Я не могу удержаться и останавливаюсь только возле магазина с обор
удованием для кухни. Это моя слабость. Но наши слабости часто проистекаю
т из необходимости.
Для друзей, сослуживцев, знакомых я придумал изысканную легенду Ц какой
я кулинар, хороший хозяин и на все руки мастер. Я всем внушил, что когда я ре
жу морковку и тушу на плите мясо, я сосредоточиваюсь и размышляю над вопр
осами истории литературы. Когда покупаю моющие средства и калгон для сти
ральной машины, когда хожу по рынку и отбираю овощи и мясо, Ц я изучаю жиз
нь. Когда веду на даче электропроводку и сажаю на зиму на огороде чеснок, к
огда еду в питомник за рассадой помидоров, когда делаю грядки, Ц это лишь
физические упражнения, держу себя в тонусе. Когда глажу белье и тряпкой о
бтираю корешки книг, Ц думаю о возвышенном, в этот момент в голову приход
ят мои лучшие мысли.
Я обманываю всех, когда говорю, что дома за письменным столом писать не мо
гу, а моя стихия Ц положив листок на подоконник в кухне и приглядывая за к
астрюлей с молоком, которое вот-вот должно закипеть, или на ходу, на листо
чках блокнота в метро, стоя в очереди в аптеке, сочинять свои статьи, и даж
е этот роман я напишу, ожидая поезд на вокзале. Я ненавижу всё это междудел
ье, испытывая стресс от того, что одно надо немедленно прекратить и тут же
начать другое. С каким наслаждением я строил бы из себя большого писател
я или крупного ученого, чтобы жена стучала в дверь моего кабинета, прежде
чем подать стакан чаю с молоком или на блюдечке протертое яблоко. Но кто-т
о должен творить, а кто-то обслуживать жизнь и создавать условия.
Как обычно у нас было? Саломея в гостиной разучивает партию или занимает
ся с аккомпаниатором, ее надо везти на примерку или на репетицию. Вечером
она идет на приём в венгерское посольство, потому что летом будет петь в Б
удапеште, а идти одной неудобно. В день спектакля ей надо съесть что-нибуд
ь легкое, а после спектакля поплотнее. И не дай Бог в день спектакля её раз
будить: ты уходи в институт на свои лекции, когда хочешь, главное, не стукн
и чашкой о блюдце на кухне, не скрипни дверью, хоть вылетай в форточку. А те
м временем белье должно быть постирано, выглажено и разложено по шкафам,
цветы, которые вчера прислали из театра, подрезаны, пыль вытерта, чашки вы
мыты, торт Ц в холодильнике, на случай если заглянет кто-нибудь из коллег
, в комнатах порядок и уют. Пропущу ад, который всегда нагоняют в дом помощ
ницы, поклонницы, домработницы, лучше, по возможности, все делать самому. И
ли я не умею всё организовать?
Вот откуда у меня такая страсть к кухонным агрегатам, к электропечкам, ко
фейным и посудомоечным машинам, к электрическим блинницам, фритюринцам,
к лукоЦ и сырорезкам, к миксерам, грилям, печам «свч», к пароваркам, ножам
и шумовкам из нержавеющей стали, к сковородкам с непригорающим тефлонов
ым покрытием, к соковыжималкам, к стеклянной огнеупорной и «небьющейся»
посуде, ко всему, что легко чистится, моется, удобно и легко складируется,
а главное, экономит мое время. Боже мой, какое это счастье Ц свободное, пр
аздное время. Насколько прав блестящий экономист Маркс, затоптанный нын
е (ему приписали еще и политическое исследование), утверждая, что свободн
ое время Ц основное богатство человека. Только отсюда возникает искусс
тво. И, что еще важнее, Ц сама жизнь, даже, если хотите, ее страдания.
Ну что же, внимательно разглядим тесно заставленную витрину с бытовыми п
риборами и разными хозяйственными приспособлениями. На несколько мину
т отложим в сторону проблемы двух знаменитых русских поэтов. Купить, мож
ет быть, ничего не удастся, но почему бы не пожить в прелестном мире фантаз
ии собственного и бытового совершенства? Как всё блестит, манит и перели
вается! Какую обещает вкусную, нарядную и почти беззаботную жизнь. Какие
приспособления для резки чеснока и какие тёрки для сыра! А почему нет спе
циального дозатора для кормления моей собаки Розы? Почему еще не изобрел
и автомата для протирки книжных полок, и чтобы он, кроме книг, обтирал и чи
стил от пыли каждую безделушку, разные вазы, чаши и чашечки, подаренные бл
агодарными поклонниками или растроганным жюри на вокальных конкурсах,
японские и таиландские куклы, венки лавровые и те, где каждый листик выпо
лнен из металла и прикреплен пружинкой? А почему отсутствует прибор, кот
орый чистит от жира газовую плиту и стерилизует мусорное ведро, вынимая
старый, с мусором, пакет и вставляя из кассеты новый? Определенно руки у пр
офессора, если принюхаться, пахнут кухонным жиром и тем почти неуловимым
для классификации приторным до тошноты ароматом, который остается посл
е мытья посуды. Но почему, профессор, нужно всегда вспоминать только о пло
хом?
Насладился видом сверкающей витрины? Умилился? Увидел свою жизнь в ином
измерении? Удовлетворись этим, насыть свой взор этими прекрасными Ц рез
ультат изощренного ума ленивого человечества Ц предметами и успокойс
я: твоя жизнь до самой смерти, одинокой и печальной, не изменится. Пороха у
тебя не хватит, чтобы ее изменить. А какая бездна людей на этом свете живет
вообще без внутреннего удовлетворения и без любви! Угомонись. Будь счас
тлив даже испытаниями и теми счастливыми минутами, что уже были дарованы
тебе Богом.
Это особенность предлекционного времени. Только идиот может думать, что
хороший преподаватель двадцать лет читает по истлевшим конспектам и за
писям. Как надо не любить и не уважать себя, чтобы даже одну фразу повторит
ь так же, как ты ее сформулировал и произнес в прошлом году. Ну что же, иногд
а понимаешь, что больше можно и не читать, не искать ничего нового до смерт
и, до последней лекции, на ближайшие пять-семь, десять лет хватит и нарабо
танного, но инстинкт жизни и, пожалуй, уважение к себе заставляют искать и
находить новые обороты, идеи или хотя бы их озвучивать. Остановиться Ц з
начит погибнуть, твердо дать себе понять, что впереди пусто, надежд больш
е никаких. Потом эта страсть к интеллектуальному и духовному движению пр
евращается в автоматизм. В предлекционное время отодвигаешь в сторону д
аже желание пожалеть себя и себе же посочувствовать.
Подлая жалость разъедает тебя постоянно. Ну, почему же другие, даже в боле
е почтенном возрасте, весело и красиво живут, пьют пиво, когда хотят, уезжа
ют, когда хотят, в отпуск и командировки, бросают одних жен, потом других, б
росают престарелых родителей и не занимаются детьми-наркоманами. А ты н
е можешь бросить и, главное, забыть Ц чтобы ничего в тебе не шелохнулось,
не возникло никаких в душе неудобств Ц старую, когда-то знаменитую бабу
и зажить с новой, молодой и развратной, пожить ради себя? Слабак, размазня,
несовременный человек. Или сознаешь, что кормишься, интеллектуал и учёны
й, от ее духовных щедрот? Вот время Ц бабы стали сильнее и умнее мужчин. А м
ожет быть, это просто единственное, за что ты в этом холодном и жестоком ми
ре смог зацепиться, слабый, рефлектирующий человек?
А улица всё ползет по скале вверх. Собственно, впереди осталось два объек
та: сама ратуша с неизменным петухом на крыше и Георгием Победоносцем у ф
онтана на рыночной площади, да дом, где жил знаменитый Вольф. Знаменитый к
ак ученый или знаменитый как учитель и наставник Ломоносова? «Учитель, в
оспитай ученика…» По знаменитому ученику в пыли столетий потом разыщут
и тебя.
Улица в этот дневной час не слишком уж полна народа. Часикам к девяти-деся
ти здесь пройдут стада молодежи в тяжелых, звонко ступающих бутсах и с рю
кзачками за спиной. Зажгутся окошечки ресторанчиков, кафе и баров, и за ст
еклом станет видно, что все столики заняты: кружка пива, две больших тарел
ки с едой Ц Германия традиционно страна больших порций. Иногда в неприм
етном переулке откроется дверь, и сразу темноту разрезает столб света с
несколькими тактами громкой музыки Ц это в полуподвале, где раньше хран
или картофель и турнепс, теперь бар с дискотекой. Так молодежь проводит с
вои вечера. Когда она читает книжки?
Во времена Пастернака и Ломоносова студенчество развлекалось по-друго
му. Тогда всё было немножко по-другому. Во-первых, студентов было вдвое ме
ньше, а во-вторых, еще не буйствовала электроника. Побуйствовал ли в подоб
ных подвальчиках российский подданный из Холмогоров? Генкель свидетел
ьствует, что да, было дело: «Он уже и прежде в разных местах вел себя неприл
ично… участвовал в разных драках в винном погребке, братался со здешними
молокососами-школярами…» Ничего не скроешь от истории! Она, как отставн
ой кгбешник, следит за каждым своим знаменитым персонажем.
Повспоминаем и пофантазируем теперь на этом крошечном пятачке. Деталь н
асчет братания любопытна, но требует пояснения. Кому пояснять? Интересно
ли это будет «местным товарищам»? Когда мы учились, нам все было интересн
о. Нынешние приходят в аудитории будто им ничего не известно кроме репер
туара десятка роковых групп. Может быть, все, как всегда? Вот из коллективн
ого портрета немецкого студенчества ХVIII века. «Воздерживаться от всякой
чистоты и производить всяческие скандалы». «У наших студентов, Ц пишет
их, а не наш современник Силезии, Ц вместо книг ссоры, вместо записок кин
жалы, вместо ученых диспутов кровавые драки, вместо аудиторий трактиры и
кабаки». Городские обыватели, естественно, при такой постановке дела, на
ходились в постоянном страхе. Веселые ватаги врывались в церкви во время
свадеб и похорон, разбивали купеческие лавки, били окна в синагогах и дом
ах. Лихое студенческое дуэлянтство было в ходу еще в ХIХ столетии, об этом
известно даже по биографии главного коммуниста века Карла Маркса. Как, и
нтересно, в двадцать первом веке сформируется характер поведения сегод
няшнего русского студенчества? Чего там о нем напишут?
А «пенализм» в ХУШ веке! Да это же наша родная дедовщина! Что такое « пенал
» Ц коробка для перьев Ц объяснять не надо. Первокурсник, которые аккур
атно посещает лекции, усердно их записывает, свое перышко аккуратно скла
дывает в пенал. Бурши старших курсов, «шористы» (scheren Ц стричь) держали мало
леток в повиновении целый год, заставляя сдавать за себя экзамены, разво
зить пьяных по домам, чистить сапоги. Можно представить себе как в этом сл
учае вел себя обладавший недюжинной физической силой Ломоносов. Занятн
ая могла получиться картинка. Телевидение в сериале это бы сняло так: сна
чала вылетает из окна стол, потом тот сапог, который нужно было чистить, по
том сам «шорист», у которого возникла подобная претензия, потом появляет
ся в окне вполне русское лицо, физиономия. Речь звучит тоже по-русски. Сло
в немного. В ХХ веке эта сугубо русская терминология стала интернационал
ьной. Но выйдем из области фантазирования и вернемся к профессорскому ст
илю изложения.
Фраза Генкеля о провинностях Ломоносова заканчивается так: «…поддержи
вал подозрительную переписку с какою-то марбургской девушкой, словом, в
ел себя непристойно». Можно, конечно, вообразить, что именно из той «подоз
рительной» переписке возникли слова: «Я деву в солнце зрю стоящу…» Но, ка
жется, фраза была написана позже. Дева, естественно, Лизхен, известно кто.
Опять хочется нарисовать картину: луг возле города, зеленая трава и бегу
щая навстречу нашему герою против солнца девушка, белокурая, плотненька
я, неизменный тугой корсаж подпирает высокую грудь. Но это уже опять совр
еменное кино, хотя, несомненно, что-то подобное случалось в жизни.
Самое сложное в подобных умствованиях Ц увидеть наших героев молодыми,
еще не осыпанными звоном классических цитат: худощавый, прихрамывающий
еврейский парень, трагически не умеющий распорядиться своей влюбленно
стью, и другой Ц высокий, русый, краснощекий, похожий на каменщика, а не на
ученого, лапающий где-то на лестнице хозяйкину дочь. И тем не менее, и тем н
е менее… Штаны-то, наверное, у них у обоих трещали от молодой невостребова
нной силы, но любили они по-другому, нежели мы. Теперь-то мы крутим свои мел
кие романы, читая их стихи и воображая себе их чувства. Герои чужих чувств
. Но так было всегда, вернее, как только изобрели литературу. У них, повторя
ю, все по-другому. Можно только поражаться широте и космической объемнос
ти их чувствований.
Зачем по собственному желанию Ломоносов посещает уроки фехтования? Кул
аков ему мало? Здесь опять, у входа в какой-нибудь современный молодежный
бар, можно было бы наворотить занятную киношную мизансцену: горящие свеч
и, глиняные пивные кружки, забияки в париках, искры от клинков. Это, конечн
о, восемнадцатый век, но в исполнении Дюма-отца. Лучше, еще раз, задать себе
вопрос: зачем? Что касается Ломоносова, то в его характере стукнуть этим с
амым кулаком, нежели пускать в ход такой тонкий прибор, как шпага. А не вид
ел ли он себя уже тогда, в Марбурге, в кругу академиков, среди сиятельных в
ельмож? Как же тут без шпаги? Лично мне, пожалуй, легче представить, как пос
ле поездки в Петергоф, испытав бюрократический ужас, дома, в Петербурге а
кадемик срывает камзол, стягивает парик, скидывает башмаки и, поставив б
осые ступни на прохладные половицы, шевелит сопревшими пальцами. «Кузне
чик, дорогой…»
Зачем студент, отправившийся изучать металлургию, физику и горное дело,
берется за переводы художественной литературы и конспектирует литерат
уроведческие статьи знаменитого поэта, поборника классицизма Иоганна
Готшеда, в прошлом ученика Вольфа? Зачем старательно выписывает оттуда,
начиная с древнегреческого оригинала, переводы оды Анакреона «К лире» н
а латинском, английском, французском, итальянском и немецком языках? Для
какой карьеры? Не для того же, чтобы блеснуть в студенческом обществе. А за
чем тогда же берется за собственный перевод и что в этом переводе от праа
втора, а что вызвано чувствами самого переводчика, с постоянством идиота
твердящего одно слово, которое для непонятливых я выделяю курсивом?
Хвалить хочу Атрид,
Хочу о Кадме петь:
А гуслей тон моих
Звенит одну любовь .
(Обратите внимание: сермяжные «гусли» предваряют не очень внятную для пр
остолюдных россиян академическую «лиру».)
Стянул на новый лад
Недавно струны все,
Запел Алцидов труд,
Но лиры звон моей
Поёт одну любовь .
Прощайте ж нынь, вожди!
Понеже лиры тон
Звенит одну любовь .
Не в любви ли выковываются самые дерзкие научные и лирические проекты?
А зачем другой юный придурок, уже чувствуя в себе подземный гул большой п
оэзии, продолжает изучать скучное до уморы неокантианство Когена и заби
вает комнату книгами из университетской библиотеки? Впрочем, как мы знае
м, талантливый человек талантлив во всём. Не за еврейскую же сокровенную
близость маститый профессор вдруг почти сразу влюбляется в нового студ
ента и приглашает его на традиционный Ц для любимцев Ц воскресный обед
. Не в тот ли день, вернувшись после «отставки» из неудачной поездки в Берл
ин, Пастернак Ц тогда еще юный студент с карими оленьими глазами и тольк
о сын академика живописи Ц сказал себе: «Прощай, философия…» У гениев вс
ё состоит из парных и многозначительных поступков.
В будущую лекцию во что бы то ни стало надо поместить пассаж об их письмах
.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
подобной травмы у Саломеи и всегда, когда она хочет встать на табуретку, ч
тобы достать из кухонного шкафчика кастрюлю или какую-нибудь банку, бра
нюсь: «Попроси, я тебе достану. А если упадешь?» Поэтому внимательно слежу
за тем, что она принимает. Но как противно столовой ложкой с пищей глотать
заполняющий рот и гортань порошок, здесь Саломее всегда хочется пропуст
ить очередь. Вот поэтому карбонат кальция в таблетках Ц неизменное зада
ние для всех наших знакомых и моих аспирантов, выезжающих за рубеж.
Довольно быстро я поднимаюсь наверх. Здесь бы смотреть и смотреть русско
му любопытному глазу на внутреннее состояние, сосредоточенность нельз
я разменивать на пустое визионерство. Хорошо бы задержаться возле огром
ного антикварного магазина: я сам собираю недорогой фарфор с фигурками л
итературных героев. Хорошо бы покопаться в литографиях и плакатах, выста
вленных в другой витрине, и выбрать что-нибудь для дачной мансарды. Я почт
и бегом прохожу мимо одежды, обуви, парфюмерии, женского белья, сувениров
и даже книг. На мгновение замираю возле бара, в котором, как я знаю, вечером
толпится молодежь. Не там ли? Но этого установить невозможно. В качестве и
сточника новой цепи ассоциаций я уже заранее выбрал кафе «Фетер», но оно
выше. Я не могу удержаться и останавливаюсь только возле магазина с обор
удованием для кухни. Это моя слабость. Но наши слабости часто проистекаю
т из необходимости.
Для друзей, сослуживцев, знакомых я придумал изысканную легенду Ц какой
я кулинар, хороший хозяин и на все руки мастер. Я всем внушил, что когда я ре
жу морковку и тушу на плите мясо, я сосредоточиваюсь и размышляю над вопр
осами истории литературы. Когда покупаю моющие средства и калгон для сти
ральной машины, когда хожу по рынку и отбираю овощи и мясо, Ц я изучаю жиз
нь. Когда веду на даче электропроводку и сажаю на зиму на огороде чеснок, к
огда еду в питомник за рассадой помидоров, когда делаю грядки, Ц это лишь
физические упражнения, держу себя в тонусе. Когда глажу белье и тряпкой о
бтираю корешки книг, Ц думаю о возвышенном, в этот момент в голову приход
ят мои лучшие мысли.
Я обманываю всех, когда говорю, что дома за письменным столом писать не мо
гу, а моя стихия Ц положив листок на подоконник в кухне и приглядывая за к
астрюлей с молоком, которое вот-вот должно закипеть, или на ходу, на листо
чках блокнота в метро, стоя в очереди в аптеке, сочинять свои статьи, и даж
е этот роман я напишу, ожидая поезд на вокзале. Я ненавижу всё это междудел
ье, испытывая стресс от того, что одно надо немедленно прекратить и тут же
начать другое. С каким наслаждением я строил бы из себя большого писател
я или крупного ученого, чтобы жена стучала в дверь моего кабинета, прежде
чем подать стакан чаю с молоком или на блюдечке протертое яблоко. Но кто-т
о должен творить, а кто-то обслуживать жизнь и создавать условия.
Как обычно у нас было? Саломея в гостиной разучивает партию или занимает
ся с аккомпаниатором, ее надо везти на примерку или на репетицию. Вечером
она идет на приём в венгерское посольство, потому что летом будет петь в Б
удапеште, а идти одной неудобно. В день спектакля ей надо съесть что-нибуд
ь легкое, а после спектакля поплотнее. И не дай Бог в день спектакля её раз
будить: ты уходи в институт на свои лекции, когда хочешь, главное, не стукн
и чашкой о блюдце на кухне, не скрипни дверью, хоть вылетай в форточку. А те
м временем белье должно быть постирано, выглажено и разложено по шкафам,
цветы, которые вчера прислали из театра, подрезаны, пыль вытерта, чашки вы
мыты, торт Ц в холодильнике, на случай если заглянет кто-нибудь из коллег
, в комнатах порядок и уют. Пропущу ад, который всегда нагоняют в дом помощ
ницы, поклонницы, домработницы, лучше, по возможности, все делать самому. И
ли я не умею всё организовать?
Вот откуда у меня такая страсть к кухонным агрегатам, к электропечкам, ко
фейным и посудомоечным машинам, к электрическим блинницам, фритюринцам,
к лукоЦ и сырорезкам, к миксерам, грилям, печам «свч», к пароваркам, ножам
и шумовкам из нержавеющей стали, к сковородкам с непригорающим тефлонов
ым покрытием, к соковыжималкам, к стеклянной огнеупорной и «небьющейся»
посуде, ко всему, что легко чистится, моется, удобно и легко складируется,
а главное, экономит мое время. Боже мой, какое это счастье Ц свободное, пр
аздное время. Насколько прав блестящий экономист Маркс, затоптанный нын
е (ему приписали еще и политическое исследование), утверждая, что свободн
ое время Ц основное богатство человека. Только отсюда возникает искусс
тво. И, что еще важнее, Ц сама жизнь, даже, если хотите, ее страдания.
Ну что же, внимательно разглядим тесно заставленную витрину с бытовыми п
риборами и разными хозяйственными приспособлениями. На несколько мину
т отложим в сторону проблемы двух знаменитых русских поэтов. Купить, мож
ет быть, ничего не удастся, но почему бы не пожить в прелестном мире фантаз
ии собственного и бытового совершенства? Как всё блестит, манит и перели
вается! Какую обещает вкусную, нарядную и почти беззаботную жизнь. Какие
приспособления для резки чеснока и какие тёрки для сыра! А почему нет спе
циального дозатора для кормления моей собаки Розы? Почему еще не изобрел
и автомата для протирки книжных полок, и чтобы он, кроме книг, обтирал и чи
стил от пыли каждую безделушку, разные вазы, чаши и чашечки, подаренные бл
агодарными поклонниками или растроганным жюри на вокальных конкурсах,
японские и таиландские куклы, венки лавровые и те, где каждый листик выпо
лнен из металла и прикреплен пружинкой? А почему отсутствует прибор, кот
орый чистит от жира газовую плиту и стерилизует мусорное ведро, вынимая
старый, с мусором, пакет и вставляя из кассеты новый? Определенно руки у пр
офессора, если принюхаться, пахнут кухонным жиром и тем почти неуловимым
для классификации приторным до тошноты ароматом, который остается посл
е мытья посуды. Но почему, профессор, нужно всегда вспоминать только о пло
хом?
Насладился видом сверкающей витрины? Умилился? Увидел свою жизнь в ином
измерении? Удовлетворись этим, насыть свой взор этими прекрасными Ц рез
ультат изощренного ума ленивого человечества Ц предметами и успокойс
я: твоя жизнь до самой смерти, одинокой и печальной, не изменится. Пороха у
тебя не хватит, чтобы ее изменить. А какая бездна людей на этом свете живет
вообще без внутреннего удовлетворения и без любви! Угомонись. Будь счас
тлив даже испытаниями и теми счастливыми минутами, что уже были дарованы
тебе Богом.
Это особенность предлекционного времени. Только идиот может думать, что
хороший преподаватель двадцать лет читает по истлевшим конспектам и за
писям. Как надо не любить и не уважать себя, чтобы даже одну фразу повторит
ь так же, как ты ее сформулировал и произнес в прошлом году. Ну что же, иногд
а понимаешь, что больше можно и не читать, не искать ничего нового до смерт
и, до последней лекции, на ближайшие пять-семь, десять лет хватит и нарабо
танного, но инстинкт жизни и, пожалуй, уважение к себе заставляют искать и
находить новые обороты, идеи или хотя бы их озвучивать. Остановиться Ц з
начит погибнуть, твердо дать себе понять, что впереди пусто, надежд больш
е никаких. Потом эта страсть к интеллектуальному и духовному движению пр
евращается в автоматизм. В предлекционное время отодвигаешь в сторону д
аже желание пожалеть себя и себе же посочувствовать.
Подлая жалость разъедает тебя постоянно. Ну, почему же другие, даже в боле
е почтенном возрасте, весело и красиво живут, пьют пиво, когда хотят, уезжа
ют, когда хотят, в отпуск и командировки, бросают одних жен, потом других, б
росают престарелых родителей и не занимаются детьми-наркоманами. А ты н
е можешь бросить и, главное, забыть Ц чтобы ничего в тебе не шелохнулось,
не возникло никаких в душе неудобств Ц старую, когда-то знаменитую бабу
и зажить с новой, молодой и развратной, пожить ради себя? Слабак, размазня,
несовременный человек. Или сознаешь, что кормишься, интеллектуал и учёны
й, от ее духовных щедрот? Вот время Ц бабы стали сильнее и умнее мужчин. А м
ожет быть, это просто единственное, за что ты в этом холодном и жестоком ми
ре смог зацепиться, слабый, рефлектирующий человек?
А улица всё ползет по скале вверх. Собственно, впереди осталось два объек
та: сама ратуша с неизменным петухом на крыше и Георгием Победоносцем у ф
онтана на рыночной площади, да дом, где жил знаменитый Вольф. Знаменитый к
ак ученый или знаменитый как учитель и наставник Ломоносова? «Учитель, в
оспитай ученика…» По знаменитому ученику в пыли столетий потом разыщут
и тебя.
Улица в этот дневной час не слишком уж полна народа. Часикам к девяти-деся
ти здесь пройдут стада молодежи в тяжелых, звонко ступающих бутсах и с рю
кзачками за спиной. Зажгутся окошечки ресторанчиков, кафе и баров, и за ст
еклом станет видно, что все столики заняты: кружка пива, две больших тарел
ки с едой Ц Германия традиционно страна больших порций. Иногда в неприм
етном переулке откроется дверь, и сразу темноту разрезает столб света с
несколькими тактами громкой музыки Ц это в полуподвале, где раньше хран
или картофель и турнепс, теперь бар с дискотекой. Так молодежь проводит с
вои вечера. Когда она читает книжки?
Во времена Пастернака и Ломоносова студенчество развлекалось по-друго
му. Тогда всё было немножко по-другому. Во-первых, студентов было вдвое ме
ньше, а во-вторых, еще не буйствовала электроника. Побуйствовал ли в подоб
ных подвальчиках российский подданный из Холмогоров? Генкель свидетел
ьствует, что да, было дело: «Он уже и прежде в разных местах вел себя неприл
ично… участвовал в разных драках в винном погребке, братался со здешними
молокососами-школярами…» Ничего не скроешь от истории! Она, как отставн
ой кгбешник, следит за каждым своим знаменитым персонажем.
Повспоминаем и пофантазируем теперь на этом крошечном пятачке. Деталь н
асчет братания любопытна, но требует пояснения. Кому пояснять? Интересно
ли это будет «местным товарищам»? Когда мы учились, нам все было интересн
о. Нынешние приходят в аудитории будто им ничего не известно кроме репер
туара десятка роковых групп. Может быть, все, как всегда? Вот из коллективн
ого портрета немецкого студенчества ХVIII века. «Воздерживаться от всякой
чистоты и производить всяческие скандалы». «У наших студентов, Ц пишет
их, а не наш современник Силезии, Ц вместо книг ссоры, вместо записок кин
жалы, вместо ученых диспутов кровавые драки, вместо аудиторий трактиры и
кабаки». Городские обыватели, естественно, при такой постановке дела, на
ходились в постоянном страхе. Веселые ватаги врывались в церкви во время
свадеб и похорон, разбивали купеческие лавки, били окна в синагогах и дом
ах. Лихое студенческое дуэлянтство было в ходу еще в ХIХ столетии, об этом
известно даже по биографии главного коммуниста века Карла Маркса. Как, и
нтересно, в двадцать первом веке сформируется характер поведения сегод
няшнего русского студенчества? Чего там о нем напишут?
А «пенализм» в ХУШ веке! Да это же наша родная дедовщина! Что такое « пенал
» Ц коробка для перьев Ц объяснять не надо. Первокурсник, которые аккур
атно посещает лекции, усердно их записывает, свое перышко аккуратно скла
дывает в пенал. Бурши старших курсов, «шористы» (scheren Ц стричь) держали мало
леток в повиновении целый год, заставляя сдавать за себя экзамены, разво
зить пьяных по домам, чистить сапоги. Можно представить себе как в этом сл
учае вел себя обладавший недюжинной физической силой Ломоносов. Занятн
ая могла получиться картинка. Телевидение в сериале это бы сняло так: сна
чала вылетает из окна стол, потом тот сапог, который нужно было чистить, по
том сам «шорист», у которого возникла подобная претензия, потом появляет
ся в окне вполне русское лицо, физиономия. Речь звучит тоже по-русски. Сло
в немного. В ХХ веке эта сугубо русская терминология стала интернационал
ьной. Но выйдем из области фантазирования и вернемся к профессорскому ст
илю изложения.
Фраза Генкеля о провинностях Ломоносова заканчивается так: «…поддержи
вал подозрительную переписку с какою-то марбургской девушкой, словом, в
ел себя непристойно». Можно, конечно, вообразить, что именно из той «подоз
рительной» переписке возникли слова: «Я деву в солнце зрю стоящу…» Но, ка
жется, фраза была написана позже. Дева, естественно, Лизхен, известно кто.
Опять хочется нарисовать картину: луг возле города, зеленая трава и бегу
щая навстречу нашему герою против солнца девушка, белокурая, плотненька
я, неизменный тугой корсаж подпирает высокую грудь. Но это уже опять совр
еменное кино, хотя, несомненно, что-то подобное случалось в жизни.
Самое сложное в подобных умствованиях Ц увидеть наших героев молодыми,
еще не осыпанными звоном классических цитат: худощавый, прихрамывающий
еврейский парень, трагически не умеющий распорядиться своей влюбленно
стью, и другой Ц высокий, русый, краснощекий, похожий на каменщика, а не на
ученого, лапающий где-то на лестнице хозяйкину дочь. И тем не менее, и тем н
е менее… Штаны-то, наверное, у них у обоих трещали от молодой невостребова
нной силы, но любили они по-другому, нежели мы. Теперь-то мы крутим свои мел
кие романы, читая их стихи и воображая себе их чувства. Герои чужих чувств
. Но так было всегда, вернее, как только изобрели литературу. У них, повторя
ю, все по-другому. Можно только поражаться широте и космической объемнос
ти их чувствований.
Зачем по собственному желанию Ломоносов посещает уроки фехтования? Кул
аков ему мало? Здесь опять, у входа в какой-нибудь современный молодежный
бар, можно было бы наворотить занятную киношную мизансцену: горящие свеч
и, глиняные пивные кружки, забияки в париках, искры от клинков. Это, конечн
о, восемнадцатый век, но в исполнении Дюма-отца. Лучше, еще раз, задать себе
вопрос: зачем? Что касается Ломоносова, то в его характере стукнуть этим с
амым кулаком, нежели пускать в ход такой тонкий прибор, как шпага. А не вид
ел ли он себя уже тогда, в Марбурге, в кругу академиков, среди сиятельных в
ельмож? Как же тут без шпаги? Лично мне, пожалуй, легче представить, как пос
ле поездки в Петергоф, испытав бюрократический ужас, дома, в Петербурге а
кадемик срывает камзол, стягивает парик, скидывает башмаки и, поставив б
осые ступни на прохладные половицы, шевелит сопревшими пальцами. «Кузне
чик, дорогой…»
Зачем студент, отправившийся изучать металлургию, физику и горное дело,
берется за переводы художественной литературы и конспектирует литерат
уроведческие статьи знаменитого поэта, поборника классицизма Иоганна
Готшеда, в прошлом ученика Вольфа? Зачем старательно выписывает оттуда,
начиная с древнегреческого оригинала, переводы оды Анакреона «К лире» н
а латинском, английском, французском, итальянском и немецком языках? Для
какой карьеры? Не для того же, чтобы блеснуть в студенческом обществе. А за
чем тогда же берется за собственный перевод и что в этом переводе от праа
втора, а что вызвано чувствами самого переводчика, с постоянством идиота
твердящего одно слово, которое для непонятливых я выделяю курсивом?
Хвалить хочу Атрид,
Хочу о Кадме петь:
А гуслей тон моих
Звенит одну любовь .
(Обратите внимание: сермяжные «гусли» предваряют не очень внятную для пр
остолюдных россиян академическую «лиру».)
Стянул на новый лад
Недавно струны все,
Запел Алцидов труд,
Но лиры звон моей
Поёт одну любовь .
Прощайте ж нынь, вожди!
Понеже лиры тон
Звенит одну любовь .
Не в любви ли выковываются самые дерзкие научные и лирические проекты?
А зачем другой юный придурок, уже чувствуя в себе подземный гул большой п
оэзии, продолжает изучать скучное до уморы неокантианство Когена и заби
вает комнату книгами из университетской библиотеки? Впрочем, как мы знае
м, талантливый человек талантлив во всём. Не за еврейскую же сокровенную
близость маститый профессор вдруг почти сразу влюбляется в нового студ
ента и приглашает его на традиционный Ц для любимцев Ц воскресный обед
. Не в тот ли день, вернувшись после «отставки» из неудачной поездки в Берл
ин, Пастернак Ц тогда еще юный студент с карими оленьими глазами и тольк
о сын академика живописи Ц сказал себе: «Прощай, философия…» У гениев вс
ё состоит из парных и многозначительных поступков.
В будущую лекцию во что бы то ни стало надо поместить пассаж об их письмах
.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29