Гуляние Ц ее страсть, здесь
она звереет, изо всех сил тянет за поводок к лифту, а потом за поводок же к в
ыходной двери из дома. Однажды, когда Саломея, еще до своих операций, выход
ила из дома и даже пыталась гулять с собакой, она (собака) так стремительно
вытащила ее, Саломею, из лифта, что та ударилась головой о почтовый ящик, у
становленный внизу на лестничной площадке, да ударилась так сильно, что
возникла в пол-лица гематома, и врачи подозревали сотрясение мозга.
Я одеваю на собаку ошейник и стараюсь не громыхать металличес-кой дверь
ю Ц в Москве у всех железные двери от воров, от жизни, от судьбы Ц выхожу к
лифту. Вырвавшись наконец на улицу и, как всегда, чуть ли не свалив меня с н
ог в подъезде, Роза блаженно устраивается на газоне возле подъезда. Ее те
ло обмякает от удовольствия, а глазки при этом лукаво поглядывают на мен
я.
Художник Дега, в своих портретах лошадей и балерин умел очень выразитель
но эстетизировать момент преодоления ими физиологичес-ких усилий. Я не
вижу мир так аналитично и резко. Мне кажется, что в любом, даже отчаянном с
остоянии, женщины грациозны, если вписать их волшебную грацию в обстояте
льства. Не менее грациозной мне видится в этот момент удовлетворения сво
ей первой нужды и собака Роза. Бедненькая Ц она терпит двенадцать часов
подряд: первый раз я гуляю с ней в семь часов утра, а во второй в семь часов в
ечера.
Мы путешествуем вокруг домов нашего московского микрорайона. Собаке на
до дать выгуляться. Целый день ей приходится находиться в сравнительно н
ебольшой, около восьмидесяти метров, квартире. Роза суетливо перебегает
на поводке с одной стороны дороги на другую. Она обнюхивает каждую кочку
и останавливается возле любой оградки, исследует каждую отдушину, ступе
ньку, колеса стоящих во дворе с ночи машин. Более добродушного и любознат
ельного су-щества я не знаю. Собственно, кроме пищи и любви хозяев ей ниче
го не надо. Но если хозяин один и не в духе, она готова потерпеть. Она склады
вает ушки топориком и садится на пороге в кухню, в её «зоне». Она будет жда
ть справедливости, будет ждать хозяйку. Са-ломея просто не может есть одн
а, как бы она ни была голодна, всегда почти половину со своей тарелки отдае
т собаке. В этом случае собака всегда сидит у её стула и выхватив из её рук
очеред-ной кусок, на лету проглотив, опять смотрит коричневыми, все пони-
мающими голодными глазами. Меня возмущает, что Саломея дает собаке еду п
рямо из рук, позволяет облизывать ей ладони, чуть ли не разреша-ет ей выхв
атывать куски прямо из тарелки. Меня это беспокоит, я понимаю, что собака э
то собака, наша очаровательная собака Ц зверина, обожа-ющая помойки и об
нюхивающая все встреченные ей на пути мусорные баки. Саломее к ее смерте
льной болезни еще не хватает какой-нибудь собачьей инфекции. Но я терплю,
я всё терплю, иначе у меня подни-мается гнев на эту скучную и размеренную
жизнь, мне захочется пос-лать всё к черту, заорать, хлопнуть дверью, разве
у меня нет права на нормальную здоровую жизнь, но я терплю Ц сколько Сало
мее осталось?
Иногда я конечно думаю, что я, который держит всё в себе, могу умереть рань
ше и оставить Саломею со всеми её недугами и смертельными болезнями хоро
нить меня, самой заботиться о даче, собаке, машине и квартире Ц заботитьс
я о себе, и сколько мне самому-то осталось. Но я уже привык, что справляюсь с
о всем, смогу переломить все обстоятельства, я вообще последнее время жи
ву не задумываясь над тем, кто раньше, я просто живу, полага-ясь на Бога, на
Его волю и готов принять из Его руки любую кару. Но кара уже есть, суд верши
тся Ц у нас с Саломеей нет детей.
Мы с Розой обходим по периметру наш квартал. Семь часов, все дворники уже н
а своих местах. У нас с Саломеей и Розой отличный сталинский дом, построен
ный так давно, что когда в него въезжали, мои, уже давно ушедшие от нас роди
тели, этот дом сто-ял крайним на московской окраине. Я еще помню, как с двум
я пересадками, сначала на трескучем автобусе, потом без пересадки от Кие
вского вокзала мы с продуктами Ц никаких магазинов в округе, конечно, не
было, мы ездили на метро Ц это была последняя станция на линии, а сейчас э
то почти центр города, один из самых лучших и престиж-ных районов. Раньше
в нашем доме, при его заселении, в отдельных, иногда и коммунальных кварти
рах жила разная мелкослуживая шушера, выселенная по реконструкции из це
нтра: педагоги, уборщицы, типографские рабочие, третьесортные актеры, ин
женеры, ничем не заре-комендовавшие себя журналисты; но со временем все э
ти квартиры расселили, семьям, которые разрастались, дали отдельные квар
тиры на новых окраинах, а дом постепенно заселила та часть населения, не с
кажу народа, которая в обществе называется номенклатурой. По утрам в сов
етское время у каждого подъезда выстраивалась кавалькада черных и блес
тящих, как воронье, номенклатурных «Волг». Советские времена, конечно, ми
нули, часть прежних жильцов, оборотистых и предприимчивых, переехала кон
ечно в новые загородные, похожие друг на друга своей незатейливой красно
го кирпича архитектурой, коттеджи, но дом и не опустел и не был покинут сво
ими новопородистыми жильцами, он по-прежнему престижный и хороший, а пос
ле обвала евроремонтов, с перепланировкой и заменой всего оборудования,
от двер-ных звонков и чугунных ванн, до пришедших к ним на смену ванн гидр
о-массажных, престижных и дорогих машин у подъездов стало даже больше, че
м раньше «Волг». Не только дымок свежего богатства завился над крышами д
ома, но услышал я и свежий и нахрапистый посвист новой административной
элиты. А где элита, там самым волшебным об-разом жизнь начинает отличатьс
я от жизни обычной. В нашем доме ни-когда не случалось такого, чтобы не выв
озился мусор, чтобы не при-ходил по вызову электромонтер или слесарь, что
бы не мелись лестничные клетки и чтобы раз в неделю не мылся весь подъезд.
Всегда в нашем доме были и исключительные трудолюбивые дворники. К девят
и часам утра, когда к подъездам подходили караваны ауди представительск
ого класса, иногда и с мигалками и, как правило, сопровождающие их вседоро
жники с сытой и вежливой охраной, двор в любое время года был уже чист от с
нега ли, от осенней листвы или от летнего веселого и небрежного мусора и п
ыли, а летом еще и полит из шлан-га. Но мы с Розалиндой гулять выходим рано у
тром.
Мы знаем всех дворников, и, пожалуй, знаем все их истории. Это у нас начальн
ик ДЭЗа на свою нищенскую зарплату покупает для своего расторможенного
и неунывающего сына дорогой двухместный БМВ Ц полугоночный автомобил
ь. Дворники у нас нищи. Они живут в подвале, в многосемейном служебном обще
житии, они понаехали из нищих центральных областей России и работают, со
бственно, за московскую ре-гистрацию и крошечную зарплату, которой не хв
атает на пищу. Все они мечтают зацепиться за Москву, чтобы потом Ц «работ
ать на себя».
Конечно, не пристало в романе всё фиксировать, как журналисту, и описыват
ь с дотошностью бульварного писаки. Лев Толстой предлагал как можно боль
ше пропускать, но несправедливость так бьет по глазу и нервам, так многое
хочется хотя бы «застолбить», чтобы будущее потом разобралось, что невол
ьно в роман писателя вклинивается сам ход его собственной бытовой жизни
. А читатель потом возмущается «несущественными подробностями» и пропу
скает такие страницы.
Вот, к примеру, Саша, приехавший как беженец из Узбекистана, но зарегистри
рованный где-то в Саратовской области, мечтает поступить в милицию Ц пр
ивыкнув к московской несправедливости, он теперь на всякий случай сам хо
чет её вершить, Ц но для этого надо иметь хотя бы подмосковную прописку,
и вот Саша копит деньги, чтобы кому-то дать взятку, на паях со многими таки
ми же бедолагами, как он, купить где-нибудь на окраине области дом и након
ец-то получить право бесчинствовать в милиции и законе, как закон и милиц
ия долгие годы бесчинствовали над ним. Это Саша, а есть еще Володя, Алеша, П
етр Саввич, инженер-металлург по образованию, который кроме того, что раб
отает дворником, еще грузит ящики с помидорами и кули с картошкой в овощн
ой палатке и моет полы в центре по продаже автомобилей. У него семья в Морд
овии, и он пересылает в Саранск деньги. Есть еще Мария Петровна. У нее тоже
свой, не легкий, участок во дворе, но она еще чистит снег и обметает метело
чкой по просьбе некоторых жильцов их автомобили зимой от снега, осенью о
т листьев и моет три подъезда. А еще мы с Розой знаем Ахмета из Казани, двух
девушек из Молдавии и украинку Наталью, которая собирает деньги на опера
цию, чтобы ей зашили заячью губу и после этого она мечтает уйти в «самосто
ятельные» проститутки. Иначе как по-другому накопишь деньги на образова
ние. Наталья хотела бы стать у себя на родине судьей!
Мы с Розой медленно идем вдоль дома сначала внутри двора, а потом через во
рота выходим на улицу и обходим весь дом, занимающий целый квартал по пер
иметру. По дороге мы здороваемся со всеми дворниками, работающими на сво
их участках, а иногда останавливаемся, чтобы поболтать. Зимой в это время
еще глубокая темень, но в доме уже загорелись многие окна. Летом в утренне
й прогулке есть свои радости, все балконы и окна открыты, колышутся, как жи
вые, занавески и через них из темноты выступают ломтики другой жизни: кус
очек какого-нибудь буфета, золото багета старинной рамы или книжные пол
ки, которые постепенно выходят из моды.
Зимой, через подсвеченные утром окна видятся иные обстоятельства. Явств
ен размах чужой жизни и иного быта. Настольная лампа, выбирающая из темно
ты комнатный цветок, зеленеющий аквариум с просыпающимися рыбками, лохм
атый игрушеч-ный медведь, прокоротавший ночь на подоконнике. Быт теплый
и многозначительный, потому что, как правило, он укрупнен и осмыслен детс
ким присутствием. Это мир, в котором жизнь идет легко и естественно, не от
ожидания потрясений и катаклизмом, а от утра к ночи, от понедельника к пят
нице и от одного дня рождения до другого. Я так тоскую по тому естественно
му и без особых затей миру, который пестовал мое детство. Но где всё это? Ку
да растворилось? Я живу от одного потрясения до другого и каждый день жду
очеред-ное несчастье.
Последний раз Саломея не смогла открыть дверь бригаде «скорой помощи». О
ни позвонили снизу, от подъезда, каким-то образом она дотянулась до домоф
она, но в этот момент что-то случилось. Какая порвалась жизненная нить? По
чему так резко и внезапно оставили ее силы? Она не смогла повернуть кругл
ую ручку, чтобы добраться до второй, металлической, двери. Она слышала гол
оса людей и соседей, но совладать с нехитрой механикой не смогла. Она полз
ала на локтях по квартире, смахнула телефон и слышала, как с другой сторон
ы до защелки добирается электросверло бригады МЧС. Оставить ее дома «ско
рая» не могла Ц это была бы смерть, потому что, как и любое несчастье, и бол
езнь и приступы также внезапна: кто же предполагал, что так подведет орга
низм, работу которого ты обычно не замечаешь Ц кто из нас прислушиваетс
я, как работают почки, печень, сердце или селезенка? А как работает желудок
и кишечник? Какие бушуют грозные вулканы и отравленные химические проце
ссы в каждом человеческом теле? Кому надо это знать и кому дано? Несчастье
начинается тогда, когда для того, чтобы человеческое тело и волшебный ег
о венец Ц разум Ц существовали, надо три раза в неделю ложиться на четыр
ехчасовое пе-реливание и очищение крови. И конца этому нет, и человек знае
т, что не отпустит его для агонии даже смерть, ты умрешь с иголками в вене и
прозрачными трубками, протянутыми от тебя к аппарату. И это знает Саломе
я. Как она живет с этим знанием?
Наконец дозор закончен, мы с Розой возвращаемся домой. В подъезде, на толь
ко что вымытом полу, Роза оставляет следы от своих мощ-ных лап. Она шагает
не спеша, принюхиваясь к новым запахам. В ка-бине лифта Роза садится. Она в
полне взрослая собака, но садится, как щенок, не прямо, а поджимая под себя
правую заднюю лапу. Шелковые черные ушки ее печально свешиваются. Она ож
ивляется и начинает тянуть за поводок лишь когда я открываю дверь. Но соб
аку, как и человека, надо воспитывать всегда. Закрыв на два оборота дверь,
я сразу же сажаю Розу, хоть она рвется на кухню. С неохотой она садится и с у
коризной следит, как я снимаю куртку и надеваю тапочки. Ей бы конечно сраз
у лететь на кухню, где возле кухонного стола, в углу, стоят ее миски. Но, если
по-года мокрая и на улице грязно Ц пожалуйте в ванну. Я провожу рукою по б
рюху Розы, рука мокрая и вся в эмульсии грязи. Сидеть! Иду по коридору, зажи
гаю в ванной комнате свет, открываю дверь и становлюсь на всякий случай т
аким образом, что перекрываю проход в кухню. Если бы собаку научить стрях
иваться перед тем, как она заходит грязная в подъезд! Теперь я командую Ро
зе: вперед. Она с места галопом в три прыжка влетает в ванну, на мгновение м
едлит, а потом каким-то немыслимым кульбитом, чуть лапами отталкиваясь о
т бортика ванны, запрыгивает внутрь. Она стоит, опираясь на все че-тыре ла
пы, как боевой конь на плацу, пока я регулирую душ на гибком шланге и подач
у теплой воды. Грязь сливается с ее шерсти, и чер-ные потоки ползут к темно
му жерлу. Постепенно на перламутровой поверхности ванны вода светлеет. Т
ряпку, которой я вытираю собаке брюхо, Ц за раковину, Роза вся дрожит от о
жидания. Наконец, еще один прыжок Ц уже из ванны и мы в кухне.
Саломея постоянно перекармливает Розу. Когда она сама ест, то Роза сидит
рядом с нею, умильно глядит и всё время глотает кусочки, которые ей перепа
дают. Я не уверен, что из целой тарелки пельменей Саломее достается полов
ина. Как правило, пельмень в рот одной, а следующий Ц в пасть другой. Если о
т многого немножко Ц это не разбой, а дележка. Именно поэтому утром я стар
аюсь дать Розе поменьше. А для этого надо действовать тихо и по-возможнос
ти не разбудить Саломею, чтобы она не встала раньше, чем положено.
Холодильник нельзя держать открытым больше, чем пару десятков секунд Ц
он начинать дико пищать, и его клекот, как у орла, способен разбудить всех
на свете. Я достаю кастрюлю с вареным телячьим сердцем Ц это самое дешев
ое для собаки мясо, отрезаю кусок. Конечно, собака мясоед, но за годы жизни
с человеком она приспособилась и к человеческой пище: ест хлеб, перевари
вает макароны, в смеси с мясом пот-ребляет кашу. Розе уже много лет, а собач
ий век короток. По совету ветеринара, которая каждый год приезжает делат
ь Розалинде прививки, мы уже давно не кормим собаку сырым мясом, а обязате
льно его варим и не разводим кашу бульоном. Бабушки ведь тоже стараются н
е есть жареного мяса, не пить бульона. Я режу вываренное мясо на куски, доб
авляю пшенной каши, потом для «скуса» добавляю горсть сухого корма. Я ста
влю миску с собачьим питанием на пол. Отталкивая мою руку, Роза, подняв на
загривке шерсть, как бы загораживая своей персоной от всего мира миску, г
лотает куски. Так экскаватор вырывает грунт под фундамент. Ну, слава Богу,
теперь можно позаботиться и о себе.
Для чего мы живем? Чтобы наслаждаться? Чтобы продлить человеческий род, ч
тобы ежедневно мучиться, в конце концов, чтобы терзать себя надеждой? А мо
жет быть, мы живем, чтобы стремиться? Но к чему и куда?
Я живу в страхе своего будущего одиночества и будущих болезней, немощи, о
ткровенного бандитизма современной медицины, перед которой если ты не б
огат, значит беззащитен, я живу в атмосфере тревоги за Саломею и собаку. С
возрастом чужая плоть и чужое дыхание становятся дороже своих собствен
ных. Я успокаиваю себя, что мертвые сраму не имут, но каждый раз комок подк
атывает к горлу, когда представляю себе грязного старика умирающего в пы
льной, заставленной мертвыми вещами квартире. По привычному божескому з
акону, когда женщины живут дольше мужчин, я должен был бы умереть раньше. Н
у и что неприспособленность к быту и безалаберность Саломеи? Как-нибудь
затолкнули бы меня в деревянный ящик, в лучшем случае поставили бы плиту
из деше-вого гранита, закрывающую нишу с урной в крематории Ц так дешевл
е и проще, а разменяв квартиру и продав дачу и машину, Саломея бы как-нибуд
ь дотянула. Но в этот расчет вмешалась страшная бо-лезнь Саломеи. И что те
перь, если бездна позовет её первой? Что станет со мною? Как закончится моя
жизнь? Мне стыдно за того беспомощного старика, который потребует внима
ния от посторонних людей. Счастлив, кто умирает на ходу, на бегу, в очереди
за хлебом или в сберкассе, расписываясь в ведомости на получение пенсии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29