Куд
а всё это, русское, делось? Немцы, как я сказал, сохранили. Может быть, хозяин
у кафе не пришлось даже лазить по антикварным магазинам, и он просто поко
пался в деревенском бабушки и деда?
В первом зале Ц массивная стойка с арсеналом выпивки и набором питейных
принадлежностей все мрачно сверкало, как сверкает инструмент в камере п
ыточных дел мастера. Здесь сидели обычные тихие, одинокие немцы. Каждый у
ткнулся в свою газету, в своё пиво, в свою тарелку с солеными орешками или
свиными почками с капустой. Тут царствовал бармен с доброжелательным ли
цом крупной лепки. Его, видимо, предупредили и даже, может быть, описали мо
ю внешность: величественным жестом он указал мне на дверь слева. Она выве
ла меня во второй зал. Зал был свободен, посветлей и декорирован повеселе
е. Деревянные, пропитанные временем столы были сдвинуты вместе и напомин
али взлетную полосу, ожидающую неизвестного прилета. По бокам её, вдоль в
сей длины, стояли лавки.
Я был первым, самое время подумать в одиночестве над некоторыми темными
местами лекции. Всё ли, добытое историей, в том числе историей литературы,
стоит выливать на головы просто интересующихся литературными сплетням
и профанов? Но пауза оказалась слишком короткой. Подумать, как следует, мн
е, естественно, не дали.
Первым на лекцию пожаловал всем, в том числе и мне, известный Людвиг Легге
, председатель Нового литературного общества Марбурга. Именно ему местн
ая публика и обязана таким поразительно широким охватом знакомств с мир
овыми литературными знаменитостями, в том числе русскими. По своему обык
новению, он был в шляпе, которую, правда, сразу же снял, как только увидел ме
ня в зале. Господин Легге несколько фатоват. Из нагрудного кармашка его п
иджака всегда полувысунут платочек расцветкой под галстук, сколько бы г
алстуков на протяжении недели хозяин ни менял. Его шляпа такой же индиви
дуально мифологизированный предмет туалета, как черный шарф на плечах д
иректора петербургского Эрмитажа господина Пиотровского и как белый
Ц на плечах знаменитого русского кинорежиссера и актера Никиты Михалк
ова. Их шарфы, носимые и зимой и летом, ни от какого ненастья не спасают, так
же как шляпа господина Легге совсем не для защиты его продолговатой голо
вы. Она просто вечная ее принадлежность. Может быть, он даже спит в ней.
Мы немножко с господином Легге поговорили о литературе. Но тут появилась
жена господина председателя. Эта суховатая энергичная дама занимается
тоже очень важным делом. Ежегодно, уже лет двенадцать, она выпускает по не
сколько настенных перекидных календарей Ц мужские, женские, молодежны
е, детские. Календари Ц с видами города. Здесь она пользуется не только фо
тографиями, но и картинами местных художников. Она подарила мне календар
ь на следующий, 2005-й год и высказала предположение: а не сделать ли ей выста
вку обложек к этим календарям. Где-нибудь, скажем, в Москве, если конечно м
инистерство даст деньги. Будет ли эта замечательная галерея видов Марбу
рга, что способствует росту туризма. Последняя мысль принадлежала уже мн
е. Госпожа Легге была этим польщена после чего выбрала себе место за стол
ом, но подальше от своего светского мужа, достала блокнот и ручку и пригот
овилась записывать обходительного русского профессора.
Потом в зале возникли сразу две еврейские семьи, эмигранты, наши соотече
ственники. Соотечественники ведь не бывают бывшими? Они пришли чуть рань
ше, чтобы познакомиться со мною и, может быть, узнать некоторые литератур
ные новости. Вообще-то, они регулярно смотрят российское телевидение и, в
частности, программу НТВ. Я им сказал, что тоже узнаю все новости из переда
ч канала НТВ и статей «Литературной газеты». Но при слове «Литгазета» во
зникла пауза, и о новостях жизни принялся расспрашивать их я. В обеих семь
ях папы, мамы и почти взрослые дети. Дети устроены, в университете, обучени
е в Германии бесплатное, учись не хочу. Один папа химик, доктор наук, здесь
тоже устроился неплохо, кажется даже по научной части, другой папа вроде
бы преуспел в сфере коммерции. Здесь хорошо, но по России ужасно скучают, т
ам вольно, там воздух каких-то иных переживаний. Хорошо, что город устраив
ает подобные культурные мероприятия. Слово «духовность» произнесено н
е было. Мне показалось, обе семьи все же рассчитывали в Германии на нечто б
ольшее… Расселись, заказали себе какую-то еду. Манком для них, наверное, с
тала фамилия Пастернак. Я вспомнил только недавно промусоленную истори
ю про Когена и папу Пастернака. История никогда не говорит «конец», «баст
а», она всегда продолжается.
Разговор пришлось заканчивать, потому что в зал, как пташка, впорхнула Ба
рбара. Понятие «пташка» относится к ней только в разрезе брызжущего из н
ее оптимизма. Барбара совсем не худенькая девочка, но невероятно мила, об
аятельна и редкой доброжелательности. Я знаю ее давно и очень люблю. Мы вс
тречаемся каждый год в Москве, через нее идет медицинская поставка лекар
ств для Саломеи. Делает она это в высшей степени аккуратно. Мы оба в курсе
всех событий в наших семьях. У нее сейчас не очень счастливые дни, она толь
ко что перенесла тяжелую операцию на бедре, я ей очень сочувствую. На слов
ах «Как здоровье Саломеи Нестеровны?» мы целуемся совсем по-родственном
у. Я спрашиваю у Барбары, где Вили. Это ее постоянный и многолетний спутник
. Я не лезу в их дела, но более преданного ей человека не знаю. Вили тоже руси
ст и преподает в школе. Русским он овладел прекрасно, в нюансах и самых сло
жных идиомах. Иногда я задумываюсь над тем, почему эти великолепно образ
ованные и блестяще владеющие профессией люди не сделали большой карьер
ы. Это происходит тогда, когда люди заняты делом, на доказательства и горл
опанство, я-де лучший, времени не остается. «Вили скоро приедет, Ц отвеча
ет Барбара, Ц у них в школе сегодня педсовет».
Через единственное окно, глядящее на площадь, в узкий довольно зал донос
ится пение железного петуха и хлопанье его крыльев, куранты бьют шесть и
входит мэр, бургомистр господин Мёллер. Непривычное поначалу словечко «
мэр» начинает поддаваться русскому уху. Следуют ритульные рукопожатия.
Мы с бургомистром знакомы по Москве, где он представлял Марбург на Днях н
емецкой культуры, а я Ц Ломоносова, марбургского студента. Я говорю ему, к
акое большое впечатление произвела на меня ратуша с ее залами и прекрасн
ой живописью середины прошлого века. Мэр приглашает еще раз посетить его
резиденцию: у него в кабинете висит замечательный портрет гессенского л
андграфа. Барбара так искусно переводит, что мы не ощущаем трудностей в о
бщении.
От имени ратуши мэр ставит всем присутствующим по кружке пива. Появляетс
я бармен. В присутствии мэра и всех знатных господ его величественности
поубавилось. Два кельнера в белых до земли фартуках вносят и расставляют
пиво. Как раз тут в дверях возникает Вили, приветственно машет мне рукой.
Барбара льнет к уху мэра, очевидно объясняя эту мизансцену. Я отхлебываю
из кружки, набираю в легкие воздуха. Поехали!
В чтении лекции, как в актерской игре, может что-то не заладиться. Актер мо
жет на зубок знать роль, а спектакли отличаются один от другого, еле проже
ванный Ц от живого и стремительного. В литературе сюжет это лишь необхо
димая предпосылка, главное, чего стоит сам автор, в каких кудрях он закруч
ивает свой текст. Лекция может не пойти, тогда спасают общие места, загото
вленные дома шутки, цитаты, конспекты, привычка вязать слова, банальщина.
Аудитория ощущает это без малейшего сочувствия к лектору, как зрители в
римском Колизее наблюдает за гибелью еще вчера любимого героя. Предчувс
твие плохой или хорошей игры возникает заранее. В чем дело: плохая погода,
бытовой фон, скверно работающий кишечник, бессонная ночь или плохо орган
изованная, «тупая» аудитория. Кто знает? Иногда ощущение неудачи можно п
ереломить. Иногда с самого начала чувствуешь подъем, диспозиция выверен
а, «запасной полк» в засаде, гвардия с развернутыми знаменами построена,
пушки бьют по расположению противника. В атаку!
Что-то похожее я почувствовал на пятнадцатой или двадцатой минуте. Снач
ала общая штудия о значении вершин в литературе. Картина словесности в г
осударстве, которое ищет контактов с Западом, в том числе и культурных, и п
робует в литературе формы и сюжеты, разработанные в условиях иной жизни,
иных политических возможностей. Язык, привыкший к другим темпам и другой
работе, сопротивляется, одновременно начиная использовать новый матер
иал и новые конструкции. Литературное пространство вибрирует, как повер
хность земли перед землетрясением. Обращаюсь к старому диалектическом
у постулату о переходе количества в качество.
При слове «диалектика» кто-то из моих слушателей напрягся. Не надо волно
ваться, друзья, я говорю о диалектике вообще, которая, как древнегреческо
е изобретение, а не дитя колыбели четвертой главы «Краткого курса истори
и ВКП(б)», не отменена. Говорю о Ломоносове как вершинном явлении. Будто оп
ытный альпинист перечисляю одиннадцатитысячники: Ломоносов, Державин,
Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Маяковский, Есенин, Твардовский… Чувст
вую, вернее вижу, как начинает нервничать доктор химических наук: в этот, в
высшей степени престижный, ряд вставить его, как я предполагаю, любимцев
Ц Мандельштама, Пастернака, Бродского Ц нелегко. Насупился.
Но его взгляд на меня подействовал. От того, видно, начинаю топтаться вокр
уг жен писателей, вспоминаю Софью Андреевну (Толстой), Любовь Дмитриевну (
Блок) и Надежду Яковлевну (Мандельштам) Ц самую великую из всех перечисл
енных. Хотя все много значили в судьбе своих мужей, но Надежда Яковлевна
Ц это подлинно моя, и давняя, мысль Ц величайшая: она подняла творчество
мужа практически из небытия. К счастью, тут все меня понимают, Барбара одо
брительно кивает головой. Значит, я действую в рамках политкорректности
. Еврейская молодежь навострила ушки. Все повышают свой культурный урове
нь, слушают, впитывают родную духовность.
Десяток русскоговорящих студентов, которые появились в зале вместе с Ба
рбарой, забыв о своем пиве, что-то аккуратнейшим образом записывают. Я воо
душевляюсь и говорю о любви, которая настигла двух крупнейших русских по
этов в этом городе. Доктора химических наук моя формулировка вполне устр
аивает, он, как прежде Барбара, удовлетворенно покачивает головой, галча
та приосаниваются. Впереди Ида Высоцкая, волшебница, Сарра, Эсфирь, Юдифь!
«Тот удар Ц исток всего…» Тут же я допускаю тактическую ошибку, которая
на моих слушателей может произвести неблагоприятное впечатление: Ломо
носова всю жизнь сопровождала одна тихая и домовитая жена-немка, с котор
ой он прожил, вроде бы не отвлекаясь; Пастернаку особенно близки были три
женщины. Перечисляю. Для вдохновения ему нужно было больше. Может, попроб
овать обкатать на публике и этот тезис? И еще история почти под конец жизн
и с другой волшебницей Ц Ольгой Ивинской. Последняя любовь поэта, пожал
уй, попробую… А сам почти на полном автомате начинаю воображаемую прогул
ку по городу: университет, вокзал, дом Вольфа. И в этот момент понимаю: всё в
порядке, лекция покатилась, кто-то управляет делом и ведет меня. Если у ле
кторов бывает воодушевление, то оно пришло.
Я уже просто в ударе, читаю стихи, размахиваю руками, не забываю и о пиве. И в
от, когда моя речь достигает лирического апогея, когда, округляя тему, я на
чинаю читать позднее стихотворение из «Доктора Живаго»: «Как обещало, не
обманывая, проникло солнце утром рано…», Ц именно в этот момент распахн
улась дверь… Бог из машины не спал… Возникла совершенно искусственная, м
елодраматическая, абсолютно киношная мизансцена. Причем из плохого фил
ьма. Дверь распахнулась, все на мгновение напряглись, обернулись, я замол
чал на полуслове… В дверном проеме стояла роскошная, вся в никеле и хроме,
сверкающая как античная колесница, до изумления дорогущая инвалидная к
оляска. Это особенность советских людей: всегда думать о цене, все перево
дить для них, идеалистов в привычное, в экономический ряд.
Но на этом мое описание спектакля, который давала Серафима Ц ну, а кому же
еще было сидеть в коляске? Ц не может быть закончено. В строгом, по подбор
одок закрытом платье, как на портрете Генриэтты Гиршман работы В.Серова
в Третьяковке, нитка жемчуга по вороту, голубые волосы, браслеты на каждо
й руке… Попахивало сценой из западной мелодрамы с молодящейся старухой-
миллионершей в главной роли. А может, это просто розыгрыш с театральным р
еквизитом и коллегой-актером? О коляске здесь сказано не напрасно: за кол
яской, придерживая обеими руками спинку, стоял не менее сказочный и роск
ошный служитель: серые усы, серая куртка, серые перчатки, белая рубашка, ма
нжеты, галстук-бабочка.
Безо всякого внешнего удивления я посмотрел в глаза этой удивительной ж
енщины: да, это была Серафима. Когда люди встречаются глазами Ц это не озн
ачает, что кто-то из них вспоминает очертание бровей и век другого: это в м
озгу, в сознании встречаются две воли и распознают друг друга.
«Немая сцена» Ц так бы написал в моем случае Гоголь. В «Ревизоре» он таку
ю сцену вырисовал до деталей. Но он был гений, а гений может со своими гени
альными длиннотами пренебречь вниманием публики. Мои амбиции скромнее
Ц только точность. Современная живопись становится смешной, когда она п
одъемный кран пишет приёмами, которыми старый мастер живописал безделу
шки на туалетном столике красавицы. Наше сознание, как тесный музейный з
апасник, заставлено телевизионными образами. Серафиму на коляске в двер
ях я обрисовал, а остальное Ц головы, повернутые в её сторону. Но немая сц
ена, как хорошо знал Серафима и знал я, не могла тянуться вечно: её эффект
Ц неожиданность и краткость, а дальше Ц или закрывать занавес, или резк
о переходить к другой сцене. Практически мы с Серафимой были друг против
друга на концах длинной взлетной полосы (головы по краям не в счет), значит
, по законам театра, кто-то из нас должен был закончить эту сцену и перейти
к новой.
Мастерство, как известно, не теряется и с возрастом. Раздался низкий, утро
бный, прокуренный, драгоценный, как старое вино, голос Серафимы:
Ц Простите, друзья, я опоздала к началу. К счастью, в университете объявл
ение о лекции снабжено маленьким плакатиком, что вы переехали сюда. Здес
ь очень мило.
Теперь, когда ситуация, как на картине Репина «Не ждали» отчасти разряди
лась, нужно было и мне, перед тем как продолжить лекцию, что-то сказать. Люд
и моего склада в быту не очень находчивы.
Ц Это мой старый друг, Серафима Григорьевна…
Ц Германовна, Ц поправила меня Серафима. Я начал судорожно соображать,
и некоторые догадки, как звездочки, замелькали в сознании. Как выяснилос
ь позже, под ними были основания. Но надо было продолжать:
Ц В моей стране Серафима… Германовна была очень известной актрисой.
Одно из двух просвещенных чад ученого химика (а интеллигентному юноше из
еврейской семьи положено всё знать) вдруг выплеснуло восторг:
Ц Я вас видел в кино!
Папа-химик и мама, жена химика, подтвердили:
Ц И мы!
Барбара прильнула к уху мэра и что-то горячо ему зашептала. Мэр понимающе
закивал. А кто не любит важнейшее из искусств!
Кто её в кино у нас на родине только не видел! К этому времени я повзрослел,
снова поступил в университет, и у меня начался роман с Саломеей. А потом он
а внезапно уехала из Москвы, вышла внезапно замуж, кажется, за какого-то п
артийного босса в одной из южных провинциальных столиц, может быть, даже
в Ташкенте. В кино она уже довольно много снималась в кино и до и после Куш
ки. Но теперь я следил за ней по экрану. Боже мой, последний раз я видел её вс
его лет пятнадцать назад! Да, да, вспомнил!
Ничего так не бывает нелепо, как воспоминание о молодой любви старых люд
ей. Как же при утреннем разговоре я забыл об этой встрече! Она дает мне рев
анш! Поэтому Ц эта коляска стоимостью в целый «мерседес», жемчуг на шее, т
акой скромный, такой с виду вульгарно крупный, что кажется искусственным
, а наверняка жемчужинки прежде красовались на какой-нибудь королевской
(может, угольной или нефтяной) шейке, и этот холуй сзади, с пластроном, в баб
очке и с оттопыривающей левый бок явно не пустой кобурой. Да, это реванш! З
ачем? Сдаюсь!
Я продолжал читать лекцию по накатанному пути, пытаясь вернуть себе сост
ояние полета. Серафима слушала с непередаваемым светским любопытством,
будто леди Уиндермир Ц доклад дворецкого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29