Для русского, советского замеса, человека подобный магазин Ц это целое
приключение. Я сам лично хорошо знаю, как в прошлое, советское время, в Фин
ляндии, с крошечными командировочными деньгами, я долго ходил по бесконе
чным залам магазина «Штокман», выбирая из длинного списка у себя в блокн
оте помеченные вещицы. Ах, ах, купите мне лифчик, там это копейки. Ах, ах, куп
ите мне дрель, у них это сущая мелочь! Мы тогда редко выезжали, а быт и жизнь
, как Молох, требовали «к случаю» одежды, книг, которые еще надо было, риску
я, провозить через пограничников и таможню. Актрисе нужно было какое-ниб
удь платье, блузку, выходные туфли или косметику для сцены и жизни. Не забу
ду, как возвращаясь из той же Финляндии, взял в дорогу подаренный професс
ором-славистом томик тогда запрещенного Солженицына. Всю дорогу читал,
вокруг ходила, щелкая зубами, стюардесса. На таможне мне устроили демонс
тративный шмон. Но соблазнительный томик я предусмотрительно оставил в
самолете. В этом смысле жизнь упростилась, в Москве, наверное, есть всё, де
ло лишь в цене.
На этот раз я захожу в «Вульворт», чтобы купить для Саломеи высокий и проч
ный термос, с которым она будет ездить на свои процедуры. Когда же занимат
ься поиском в Москве? В её, через день, каторге с машинами «скорой помощи»,
операционными, аппаратами, распухшими, вдрызг исколотыми венами на рука
х и видом через прозрачные трубки токов собственной и чужой крови Ц ест
ь одна особенность: она сможет без вреда для себя съесть яблоко или бутер
брод с икрой или соленой рыбой, лишь когда лежит под напряжения действую
щего и работающего вместо её собственных почек аппарата. «Чего тебе, Сал
омея, привезти?» Ц «Удобный термос». Значит, такой, что не разобьется, слу
чайно выскользнув из руки, когда другая неподвижно прикована к креслу тр
убками, по которым текут растворы.
Описания здесь не будет. Уже привыкли: «Вульворт» как «Вульворт», ряды не
дорогих вещей, необходимых в жизни и быту, без роскоши, нужных для людей не
богатых, скорее даже бедных. Я прихватываю еще зимние светлокоричневые с
апожки 38-го размера. К легкой дубленке. Всегда она носила 35-й, но дело к стар
ости, здесь надо, когда «скорая помощь» гудит под окном, быстро, просто сун
уть ноги в сапожки, нагнуться, подтянуть молнию, взять сумку, в которой дру
гой, для лежания в специальном кресле, костюм, термос Ц будет новый! Ц ко
робка с бутербродами, коробочка с лекарствами, еще одна сумочка с деньга
ми на всякий случай, с ключами и всякой мелочью Ц и вперед, в холодную, про
мозглую машину, чтобы через всю Москву в больницу, в диализный центр. И это
мы называем жизнью?
В «Вульворте» хорошо предаваться собственным, советским, воспоминания
м. Это сладко. Но романист появился здесь еще и потому, что ему нужно кое-чт
о высказать о своем герое.
Сколько же мы перетерпели из-за этого ширпотреба! Помню рассказ Саломеи,
европейской, мировой певицы, о том, как она, когда пела в опере одной из афр
иканских стран, через горничную продала две или три бутылки шампанского
, чтобы привезти мне карбюратор для автомашины. Так мы платили не за чувст
во безопасности и уверенности в завтрашнем дне, свойственное социализм
у, а за глупость руководящей элиты. Подобные детали уже перестают быть пи
щей для романиста, потому что они так странно спаяны с той эпохой, что треб
уют для выявления художественной выразительности слишком большого поя
снения и очень подробных описаний общей атмосферы.
Много чего подобного промелькнуло у меня здесь в памяти. В частности, как
после какого-то спектакля, летом, я уговаривал Саломею пройтись пешком п
о улице Горького, вверх. Это были молодые годы. Она отказывалась, отнекива
лась, предлагала троллейбус, а вечер был так обворожительно хорош. Причи
ну я узнал позже: она втиснула ногу в модную, от перекупщицы, туфлю 34-го с по
ловиной размера и практически не могла идти. Зато сапожки, которые я на эт
от раз купил с запасом, вряд ли нынче окажутся малы. И тем не менее я верчу л
адно скроенный и сшитый сапожок, вспоминая Саломею еще молодой, босой, на
даче, какие там, даже в мороз, теплые сапожки! Мы и трусики зимой носили тог
да исключительно из шелковой паутинки. Если бы можно было этот сапожок е
ще на ком-то примерить. Ах, вот, оказывается, в чем дело! Вот что загнало оче
нь немолодого мужчину в академически недорогой «Вульворт»!
Вспоминаю: когда больного, страдающего бессонницей Пастернака вместе с
Бабелем «досылом» отправили в Париж на Конгресс в защиту мира Ц между п
рочим, взошедшего на трибуну поэта зал приветствовал стоя, Ц там были и п
осещения магазинов в сопровождении Марины Цветаевой. К этому времени ру
сские, выезжая за рубеж, перестали покупать сувениры. Но он и галстука себ
е не купил Ц всё Зиночке!
Этот поход в «Вульворт» понадобился для того, чтобы в романе ли, в лекции л
и завязать один необходимый узелок: еще одну женщину в судьбе поэта. Не уд
алось завязать на ступеньках вокзала, так значит стянем узелок в располо
женном рядом магазине. Каждой из этих женщин поэтом был подарен цикл сти
хов, вошедших в историю литературы. Не слабо! Значит, за вожделением, за се
ксуальным началом таилось нечто такое невыразимо-крупно-духовное, чего
обойти никак нельзя. Есть, правда, еще одна женщина, последняя в судьбе по
эта, но сумею ли я подойти, чтобы ничего и никого не осуждая, к рассказу о не
й?
Однако пора закончить наш «вульвортский» эпизод. Заканчивается он в тра
ги-комическом плане. В Ленинграде, через который Пастернак возвращался
из Парижа, его остановила таможня: подозрение вызвал чемодан, целиком за
битый женскими вещами.
Но сначала, по хронологии эпизод с примерками в парижском магазине. Опус
тим сложные отношения, существовавшие между Пастернаком и Цветаевой, Ц
от влюбленности в поэтессу до ее ревности Пастернака к Рильке, где она «о
тжимала» поэтов от личного письменного даже общения Ц только через нее
. Поэт всегда, и в жизни и в творчестве, пользуется подручными средствами.
В магазинах он всё время намеревался померить какие-то наряды, которые п
рисмотрел для Зинаиды Николаевны, на сопровождавшую его в «дамский мир»
Цветаеву, и тут же осекался. Сохранилась реплика, к которой можно относит
ься и по-фрейдистски и по-бытовому, рассматривая ее как живую оговорку: «
Но у Зиночки такой бюст!..» Уместен ли тут восклицательный знак?
Я выхожу из «Вульворта», в пластиковом пакете термос и бежевые сапожки. «
Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Если человеческое
не было чуждо великим поэтам, чего, собственно, стесняться мне? Пастернак
говорил, что поэтическая натура должна любить повседневный быт и что в э
том быту всегда можно найти поэтическую прелесть. Согласимся с этим. У ме
ня же выбор товара, разглядывание его, оплата в кассу Ц всё почти на автом
ате, «работает» лишь одной частью сознания, другая узлом держит имена че
тырех женщин. Особая логика, чтобы донести образы до студента и читателя,
Ц спрямить путь к их познанию. Каждой из них поэт посвятил книгу, Иде Высо
цкой мы обязаны замечательными стихами о Марбурге. Эти богини стоят надо
мною, не заплетя рук и не обнявшись, как балерины в романтических балетах
Фокина. Что же это за город, в котором столько случилось во имя русской поэ
зии?
По улице в одну сторону, от вокзала к центру, бегут машины. Сытая, чистая Ге
рмания, вежливая, самодостаточная провинция. Возле трехэтажного почтам
та, пересекая по мосту еще одну протоку Лана, машины заворачивают налево,
к старому университету, к замку, к центру.
Мысленно вернемся опять к вокзалу. Опять поменяем время. 1923-й, семья Пастер
нака Ц отец, мать, сестры Ц уже два года как покинула Россию. Я думаю, что э
то связано с особенностями менталитета, характером профессии родителе
й: живописец и музыкантша Ц интернациональный, понятный повсюду язык. А
что делать по-настоящему русскому поэту за рубежом? Можно сослаться на и
ные примеры: от Бунина до Адамовича и Ходасевича и до только что мелькнув
шей в парижском магазине Цветаевой. Но здесь мы имеем дело со временем ст
ановления русского поэта. Можно не просто предполагать Ц это очевидно
Ц потаенную, очень тесную связь, крепче, чем у семьи, с Россией, он русский
по духу. Может быть, кому-то из «патриотов» это не понравится?
И тут же, пока я в растерянности стою перед «Вульвортом» с пакетом и своим
и раздумьями, приходит мысль: главное, ничего не цитировать, только миним
ально. И в романе, и в лекции, особенно на чужом языке, цитата выглядит неле
по, а в переводе убого. Пока я только про себя пропускаю эти великие строки
признания в любви к русскому народу. Они будут написаны много позже, посл
е войны, когда поэт счастливо живет в своем Переделкино: «Я под Москвою эт
у зиму…» По этим стихам он совершенно и без остатка русский. « … здесь были
бабы, слобожане, ремесленники… «. Какая мощь понимания русского духа. «В н
их не было следов холопства…» Обратим внимание, сталинское время, подмос
ковная электричка. «И трудности и неудобства они несли, как господа…» Эт
о так сказать общественный темперамент и умозрительная, хотя и любовь. Н
о что поделаешь, если вся его юность Ц это любовь к еврейским молодым жен
щинам своего круга. Здесь какие-то вопросы генетики, комбинации крови, вл
ияющие на эстетику?
Пастернак в 1922 году навещает за границей своих родителей. В это время из Ро
ссии выехать уже не так легко. Было ли что-то на уме у поэта перед отъездом?
Не существовало ли тайного плана не возвращаться и, как сейчас говорят, в
оссоединиться с семьей? По крайней мере, с собою он взял шесть мешков книг
, без которых не мог обойтись. Известно также, что перед отъездом поэта при
нимал всесильный председатель реввоенсовета Троцкий. Но здесь разгово
р не очень получился, взаимной симпатии не возникло. Вожди, видимо, любили
Пастернака, скорее всего они чувствовали его духовную неразрывность с р
еволюцией. Троцкий принимал, Бухарин, делавший на Первом, учредительном,
съезде писателей доклад о поэзии, посвятил ему значительную часть высту
пления и, похоже, вопреки мнению Сталина, посчитавшего «лучшим, талантли
вейшим поэтом нашей советской эпохи» Маяковского, этот титул, строптиве
ц, отдает Пастернаку. Сталин, по слухам, когда за зиму 1937-го из Переделкино в
зяли 25 человек писателей и арестовали соседа Пастернака, Пильняка, у кото
рого он иногда по необходимости квартировал, так отреагировал на предло
жение ретивых доброхотов от Лубянки: «Не трогайте его, он небожитель».
Чуть отвлекусь Ц для себя, конечно, не для печати, на Сталина. Существуют,
кажется, личные письма поэта к вождю. А какой писатель или поэт не старалс
я быть к власти поближе. Даже великий Мольер «бряцал» на честолюбивых чу
вствах Людовика XIV. Когда советские писатели написали Сталину соболезну
ющее коллективное письмо по поводу трагической гибели Аллилуевой, Паст
ернак его не подписал. Он написал свое личное письмо. И второй раз отметил
ся. Когда Сталин внес историческую беспрекословную коррективу по повод
у Маяковского Ц «лучшего и талантливейшего», Пастернак тоже лично напи
сал: второй я, второй, вы правы, товарищ Сталин. Добраться бы до этих писем в
сталинском архиве.
В эту свою новую поездку в Германию Пастернак взял молодую жену Евгению
Лурье. Почему этой милой молодой женщине вдруг не понравился Марбург? Он
а явно не видела мир глазами своего мужа. Может быть, она и не вполне поним
ала, за кого выходила замуж. Сокол виден по полету, ранние планирования Па
стернака она, видимо, не восприняла как увертюру к долгой и мощной творче
ской жизни. Имя его к моменту их женитьбы уже было на слуху, а она вдруг пре
дложила своему жениху взять ее фамилию, стать Борисом Лурье.
Маленький Марбург показался ей пыльным и убогим. Куры, огороды в черте го
рода, сочные, в росе, кочаны капусты. Замок наверху как нечто чужое, абстра
ктное. Она не видела, верно, как быт прорастает историей. В ее сознании не в
озник и образ другого молодого русского путешественника-студента, и над
замком не повис гром пушек Хотина. Эта история ее не взволновала. Она была
обаятельной, милой молодой художницей. Развернутая походка, прямая спин
а, она немножко занималась балетом, это была мода времени, а в Москве распл
одилась тьма студий, которые вели ставшие безработными балерины.
Я абсолютно реально вижу, как она сходит по ступенькам вокзала и оглядыв
ается по сторонам. И чего Боря такой восторженный! Что он разглядел в этой
немецкой архаике! У нее на прямой пробор гладкая прическа под шляпкой, чу
ть замедленные жесты. Она иначе видит окружающее, роза, конечно, пахнет ро
зой, захолустье захолустьем, но роза хороша в воде, с аккуратно подрезанн
ым черенком. Она готова менять в вазе воду, а муж вдруг внезапно вступил в
свое прошлое. Его «Марбург» разрыва с Идой Высоцкой, был уже написан, пере
растал в классику. Он путешествовал по своему стихотворению. Здесь он ст
ал поэтом, фраза «Прощай, молодость, прощай философия, прощай Германия!» п
ромыслена и произнесена тоже здесь.
Он потащил жену по памятным ему местам: «шатался по городу и репетировал
» свою юность. Показал «свою» комнату в домике фрау Орт, познакомил с базе
довой вдовой и похожей на нее дочкой, но фурор в этом домике произвел орех
овый торт, отправленный на обратном пути к вокзалу из соседнего кафе.
Как бы хотелось для лекции, да и для романа, разглядеть кафе, где прислужив
ал кельнер, который дал молодому человеку несколько советов. Эти советы
потом были запечатлены в ранней прозе Пастернака. Советовать молодым сл
ушателям читать эту прозу мы не будем, переводы, как правило, сжирают поэт
ов.
Вряд ли Пастернак, когда вёз от вокзала и обратно молодую жену по той же ул
ице Ц движение в городе тогда было двустороннее, Ц заходил в гостиницу,
где произошел столь важный в его жизни разговор. Но что он дважды не отвод
ил от гостиницы взгляда, пока она была в сфере обзора, не вызывает у меня с
омнений.
Вообще-то хронология влюбленностей немножко нарушена привлечением в с
видетели вокзальных ступеней: сначала была Ольга, потом Ида, а потом Евге
ния. Поэтому, как в кино, сделаем стоп-кадр. Молодая женщина с несколько со
нноЦ мечтательным лицом и неясно очерченной вежливой улыбкой и молодо
й мужчина, что-то показывающий ей из достопримечательностей. Теперь раз
делим изображение, современные методы это позволяют, омолодим мужчину н
а десять лет, на нем уже сюртук его отца, академика живописи, пошива I89I года (
то есть чуть ли не совпадает с годом его собственного рождения) и прогони
м пленку обратно: юноша, совсем мальчик, худой, нескладный, костлявый, торо
пится к вокзалу, на поезд! Эдакая мультипликация.
Я продолжаю стоять с пакетом в руках у «Вульворта». Это почти на переходе
через улицу. Напротив бывшая гостиница «Zum Ritter» (К рыцарю), где останавливали
сь сестры Высоцкие, Ида! Не отрываясь, смотрю на этот дом. За светофором мо
жно и не следить. В Марбурге уже давно работает школа, где обучают слепых.
Все светофоры снабжены специальной трелью, у каждого Ц она своя, незряч
ий всегда сможет сориентироваться в городе по мелодии. Пока мелодия, озн
ачающая зеленый свет на светофоре, не звучит. Самое время подумать о женс
ком могуществе, о женском очаровании. Пастернак с юности был его пленник
ом. Описать почти невозможно, что нравится нам в изысканности движений, в
поворотах шеи, в голосе и общей картине женского портрета. Трудно сказат
ь, что и как нас зачаровывает и потом держит до невозможности дышать. Если
есть в мире тайны, то это основная.
Но у Пастернака, как мне кажется, была одна особенность. Он не тот брутальн
ый самец, который, закрыв глаза, идет на сигнал женской плоти. Образы его л
юбимых состоят из деталей женского колдовства. Он, любуясь, рассматривае
т их по очереди. Его любовь Ц не любовь с первого взгляда и через дорогу, н
е образ любимой в окне замка. Ему необходимо тихое общение, разговоры, мед
ленное внедрение в женскую душу и сопряжение своего духовного мира с мир
ом избранницы. Здесь он с молодости стар, как весь девятнадцатый век. Одни
м словом, он влюбляется в женщин, которых близко и впритык видят его карие
, блестящие, малоподвижные как телескоп, глаза. (Как заметила Цветаева: пох
ож на араба и одновременно на его лошадь.) Он всегда любит женщин своего кр
уга, и каких он встречает в своем кругу. Вот почему, наверное, первая его лю
бовь Ц двоюродная сестра Ольга Фрейденберг. Какая, кстати, осталась уни
кальная переписка, начатая почти влюбленными молодыми людьми и продолж
авшаяся пятьдесят лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29