Вместе с ними исчезли и черная корова, и серый конь. Но самое удивительное заключалось в том, что исчез амбар. На месте амбара зияла черная прогалина.Когда и как Федосей успел разобрать и вывезти амбар, так и осталось загадкой. Ни с кем не попрощался, никому ничего не сказал, и куда уехал — тоже никто не знал.Дом Астаховых кончился. 50 — На дворе август, — напомнила Вера Васильевна.Слава и сам знал, что на дворе август.— Ты куда собираешься?А вот этого Слава не знал. На дворе август, а из укомпарта ничего. Слов на ветер Шабунин не бросает, но… Забыл? Дел у него невпроворот, что ему Ознобишин! А напомнить о себе не позволяло самолюбие.Почта стояла на пересечении дорог, от церкви к реке, от волисполкома к Народному дому, посетители редко заходили в Успенское почтовое отделение. Почтмейстерша копалась в огороде, Петя помогал Филиппычу на хуторе, в доме царила тишина, и ничто не мешало разговорам Веры Васильевны со Славой.О чем она говорила с сыном? О будущем? Каким-то оно будет?Одно лето, а как неодинаково шло оно, это лето, даже для одной семьи. Петя весь в круговороте полевых работ, трудится с охотою, особенно после того, как хозяином хутора стал Филиппыч, держится с Петей, как с ровней, да еще обещал осенью, после обмолота, расплатиться полной мерой, по совести, и Петя старается, на один мамин заработок зиму не проживешь, в чем-то Петя старше Славы, на собственном опыте узнал цену тяжелого крестьянского труда. Вера Васильевна тоже готовится к зиме, никаких программ из Наркомпроса не присылают, а Зернов требует от нее «программу занятий», книжек надо достать для чтения в классе, помещичьи библиотеки разошлись по рукам, истреблены по невежеству, но кое-где книги сохранились, и с помощью учеников Вера Васильевна находит в избах томики Малерба, Мольера, Монтескье, хотя один бог ведает, для чего нужен ей Монтескье. Надо подумать и о том, во что одеваться и чем питаться, кое-что перешить, а кое-что и купить, хотя покупательские способности Веры Васильевны весьма ограниченны, надо достать бочку, чтоб наквасить капусты, сварить банку-другую варенья, да мало ли чего еще надо, что поминутно вспоминается и что невозможно запомнить. Покинув астаховский дом, Вера Васильевна повеселела, жить хоть и труднее, но теперь ей уже не приходится смотреть на жизнь из-под чьей-то руки, приходится надеяться лишь на самоё себя, и от этого больше в себе уверенности. Что касается Славы…Чудное у него лето, из одной колеи выбился, а в другую не попал. Он привык работать для общества, а этим летом приходится работать только на себя.Вернулся из Малоархангельска и сразу почувствовал себя не в своей тарелке, от него отвыкли в Успенском, Ознобишин в Успенском теперь хоть и не чужой, но и не свой.А Данилочкин твердит одно:— Учись, учись.В Успенское приехал инструктор укомпарта Кислицын, Слава встречался с ним в Малоархангельске. Пожилой и неразговорчивый Кислицын до того, как перейти на партийную работу, служил землемером, в укомпарте занимался вопросами сельского хозяйства.Как-то вечером, вернувшись домой, Слава увидел Кислицына с почтмейстершей на скамейке у входа на почту.— Ба, кого я вижу! — воскликнул Кислицын. — Товарищу Ознобишину привет!— Вы ко мне?— Нет, нет, приехал по поводу уборочной кампании, а сюда попутно зашел, узнать, как работает почта.Судя по истомленному виду почтмейстерши, Кислицын замучил ее расспросами.— А как ты поживаешь, товарищ Ознобишин? — поинтересовался Кислицын и похлопал ладонью по скамейке, приглашая Славу сесть.Разговорчивостью Кислицын не отличался, а тут вдруг засыпал Славу вопросами: как живет, как относится к нему волкомпарт, не загружают ли поручениями, готовится ли в университет…Вера Васильевна позвала пить чай, Кислицын отказался:— Благодарствуйте, пора в исполком, и так задержался, вижу, товарищ Ознобишин идет, ну как не поговорить…Слава, однако, в случайность встречи не поверил.— А вам ничего не говорили обо мне в укоме? — спросил Слава. — Относительно путевки там или еще чего?— Чего не слышал, того не слышал. Просто думаю, что тебе сейчас самое святое дело — учиться.Кислицын зашагал к волисполкому, а Слава остался сидеть на скамеечке.Время шло, а Слава все не мог решить, кем ему стать — дипломатом или адвокатом, или же, как советовал, Шабунин, идти во врачи.Не оставляла его в покое и Вера Васильевна:— Слава, иди пить чай!— Ах, мамочка…Придвигала кружку с молоком.— Ты же звала пить чай?— Молоко полезнее.Слава подчинялся, пил молоко, топтался возле вешалки, потом решительно надевал куртку, ночью бывало прохладно, особенно если они с Марусей проводили ночь на берегу Озерны.Вера Васильевна обязательно спрашивала:— Ты к Марусе?— А куда ж еще, — неизменно отвечал Слава.— Ах, Слава, — вздыхала Вера Васильевна, — тебе надо готовиться. Попрыгунья СтрекозаЛето красное пропела;Оглянуться не успела,Как зима катит в глаза. — Считаешь меня стрекозой?— Я беспокоюсь о тебе.— А ты не беспокойся.— Надо думать о своем будущем.— О моем будущем позаботится укомпарт.— Тебя там забыли…Мама права, соглашался про себя Слава, и шел к Марусе.Она его хоть и ждала, но не сидела без дела, когда он приходил, она или доила корову, или вместе с отцом готовила резку для скота, или прибирала в сенях, но приближение Славы угадывала, выбегала навстречу, звала в избу, ставила перед ним крынку с молоком.— Попей парного.Слава отказывался, Маруся обижалась:— Гребуешь?В угоду Марусе он снова пил молоко.Потом уходили через конопляник в поле, сидели где-нибудь на меже или спускались к реке, искали место потемнее, прятались в тени ракиты, плеск реки заглушал голоса, и все равно старались говорить шепотом.Слава несмело целовал Марусю в щеку, в шею, целовал руку, руку она отдергивала, потом сама целовала в губы, у Славы кружилась голова, но Маруся вдруг отстранялась, — только что они гадали, долетят ли когда-нибудь до Луны люди, — и строго спрашивала:— К экзаменам готовишься?— Готовлюсь, — сердито отвечал Слава.— Ты уж постарайся, — повторяла Маруся. — Не то провалишься…Славе становилось скучно, он сам отодвигался от Маруси — она будет поить его молоком и заставлять учиться.Становилось прохладно, они снова прижимались друг к другу, на мгновение тьма становилась непроницаемой, и вдруг черное небо делалось серым, по воде ползли беловатые клочья тумана, начинала посвистывать невидимая птица, и Маруся серьезно говорила:— Пора, скоро корову выгонять, а ты поспи и садись заниматься, на дворе август…Маруся повторяла Веру Васильевну.Слава шел домой, сперва вдоль Озерны, потом поверху, — туман рассеивался, все в природе обретало истинный цвет, голубело небо, зеленела трава, сияла киноварью крыша волисполкома.Вот и почта, временный его дом, дверь в контору заперта двумя болтами, не выломать никому, почтмейстерша блюдет порядок, зато оконные рамы распахнуты, залезай и забирай хоть всю корреспонденцию.Слава влез в окно и тихо прошел на жилую половину.В комнате тишина. Петя посапывал на коечке у стены, пришел на ночь домой, и мама тоже как будто спала.Слава осторожно сел за стол, спать не хотелось, придвинул учебники — надо наверстывать время, потраченное на прогулки при луне, — эх вы, синусы-косинусы…Но мама, оказывается, не спала.— Выпей молока, — вполголоса сказала Вера Васильевна. — Поспи и берись за учебники.«О, господи…» — мысленно простонал Слава.— Хорошо, — ответил он матери. — Я не хочу молока, я не хочу спать, ты же видишь, я занимаюсь.Через полчаса он все-таки лег, не слышал, ни как встала Вера Васильевна, ни как уходил на хутор Петя.Его разбудило постукивание каких-то деревяшек…Слава прислушался. Постукивал кто-то в конторе. Голосов не слышно, Анна Васильевна копалась в огороде. Слава выглянул за дверь. Григорий.— Где почтмейстерша? — спросил он. — Да не ищи, не ищи ее, я за тобой, Дмитрий Фомич послал…— Случилось что?— Бумага пришла для тебя…Слава стремглав побежал в исполком через капустное поле.Дмитрий Фомич со значительным видом вручил Славе пакет:— Вячеславу Николаевичу Ознобишину из укомпарта!Нет, не забыли его, Афанасий Петрович хозяин своему слову!Путевка. Направление в Московский государственный университет.И записка:«…задержали путевку в губкоме. Собирайся! Опоздание на несколько дней не имеет значения, место забронировано, ты послан по партийной разверстке. Факультет соответствует особенностям твоего характера. Вспомни наш разговор: политика — коварная профессия… С ком. приветом…»«Последний привет от Шабунина, — думает Слава. — Теперь он окончательно отпускает меня от себя».— Вызывают на работу? — поинтересовался Дмитрий Фомич.— Посылают учиться…Слава побежал к Вере Васильевне.— Мама, еду в Москву!— А куда?— На медицинский!— Ты рад?— Не знаю.— А я рада. Такая хорошая профессия…Начались сборы. А какие сборы? Выстирать и погладить две рубашки, начистить сапоги да лепешек на дорогу напечь?Слава заторопился к Марусе.— Уезжаю!Маруся вздрогнула.— О-ох!…И больше ничего.Долго сидели молча. Сказать надо было много, а слов не находилось. Марусе не хотелось оставаться одной, а Слава рвался уже в другой мир.Вечером об отъезде брата узнал Петя.— Опять бросаешь нас с мамой? — пошутил он. — Смотри не пропади…Всю ночь Слава проговорил с матерью. Он возвращался в знакомую Москву и в то же время в Москву, которой не знал, где еще нужно отыскать свое место.Московский университет. Сколько поколений Ознобишиных вышли из-под его сводов! Как-то встретит он Славу? Где остановиться? Вера Васильевна давно не писала деду, и дед не писал дочери. Жив ли он? Идти за помощью к Арсеньевым не хотелось, да и не пойдет он к ним. Николай Сергеевич Ознобишин не одобрил бы сына, если бы он прибегнул к протекции. А как быть самой Вере Васильевне? Пете тоже надо учиться. Вера Васильевна начала припоминать. Нашелся родственник в Петровской академии. Илья Анатольевич. Профессор. Надо зайти к нему, посоветоваться. Да и самой Вере Васильевне мало смысла оставаться в деревне. Зернов часто дает понять, что иностранные языки крестьянским детям ни к чему, умели бы пахать да косить, французский язык — это язык русских аристократов. Да и невозможно вечно находиться в зависимости от Анны Васильевны. Пусть Слава сходит в школу, где преподавала Вера Васильевна. Частная гимназия Хвостовой. Теперь она, вероятно, тоже называется школой второй ступени. Если ее возьмут обратно, Вера Васильевна вернулась бы…Порешили на том, что Слава едет к деду, в общежитие проситься не будет, а на будущее лето Вера Васильевна и Петя тоже переберутся в Москву.Утром надо было идти искать лошадь. Просить Данилочкина? Гужевая повинность отменена, своих лошадей исполком не имеет, только затруднять просьбами. Марью Софроновну просить бесполезно. У Филиппыча обмолот, неудобно…Слава вспомнил о Денисовых и поймал себя на мысли о том, что в разговорах о Москве Вера Васильевна и сам Слава обошлись в будущей жизни без Маруси.Неловко стало Славе в душе…Днем зашел к Марусе.— У кого бы нанять лошадь?— Подожди…Она нашла во дворе отца, поговорила, вернулась.— Я сама отвезу тебя.— Ты не обернешься за один день.— Переночую на станции.— Может, захватим Петю?— Нет, я одна. Одна хочу проводить тебя.Вторую половину дня Слава ходил по знакомым и прощался.Ничто не изменилось в исполкоме за пять лет, Данилочкин сидит за письменным столом Быстрова, на том же обтянутом черной кожей диване, разве что кожа еще больше пообтрепалась и стерлась, по-прежнему сидит за своим дамским столиком Дмитрий Фомич.Но душа у волисполкома другая, нет уже сквозняков, окна закрыты, все спокойно, уравновешенно, прочно.— Улетаешь? — спрашивает Дмитрий Фомич. — Ушел Иван Фомич, улетаешь ты…— Не тревожься за мать, — утешает Славу Данилочкин. — Поддержим…На заре к почте подъезжает Маруся. Гнедая денисовская кобылка запряжена в легкие дрожки, Маруся в материнском плисовом жакете, для Славы на случай дождя брезентовый плащ.Вера Васильевна видит в окне Марусю.— Уже!Долгие проводы — лишние слезы. Мама ничего не говорит. Держит себя в руках. Будит младшего сына.— Петя, Слава уезжает!Петя вскакивает, он привык рано вставать.Слава обнимает мать, брата, выходит из дома, секунду колеблется и, хотя мама смотрит в окно, целует Марусю в щеку.Она вопросительно взглядывает на Славу:— Поехали?Мягким движением отдает вожжи Славе и уступает место перед собой.Ничего не сказано, они даже не думают об этом, но в этом движении исконный уклад деревенской жизни, женщина уступает мужчине первое место: ты хозяин, ты и вези.Не успевает Слава сесть, как лошадка срывается с места, а он еще подергивает вожжами: скорее, скорее — это он тоже не осознает, спешит оставить Успенское.Капустное поле, церковь, погост…Многое он здесь оставляет! Здесь в школе возле церкви впервые увидел Степана Кузьмича, здесь неустрашимый Быстров спас дерзкую бабенку от озверевших мужиков, здесь хоронили Ивана Фомича, здесь, на ступеньках школы, они, первые комсомольцы, мечтали о необыкновенном будущем…Простите меня!Побежали орловские золотые поля…Далеко, в голубой бездне, курчавые облака. Барашки. То несутся, то замедляют бег. Сизые, лиловатые, белые. Собьются в отару, закроют солнце и опять разбегутся. Тучки небесные, вечные странники!Степью лазурною, цепью жемчужноюМчитесь вы… — Не нужно стихов, — говорит Маруся, — своих слов, что ли, у тебя нет?А ведь такие хорошие стихи, думает Слава. Но Маруся почему-то не в настроении. Впрочем, понятно почему. Но зачем растравлять себе душу?Кобылка бежит с завидной лихостью. Сыта, ладна, ухожена. Бежит себе, только пыль из-под копыт. По обочинам зеленая травка ковриками скатывается в канавы.Не так-то уж она гладка, полевая дорога, не так легка, как кажется…Бежит себе кобылка, бежит, легко у Славы на сердце, мысли спешат все дальше и дальше, он уже видит московские улицы…Ничего он не видит!Чертово дерево, откуда оно только взялось? Черное, искореженное, сожженное молнией.Слава не заметил, как шарахнулась лошаденка, как занесло дрожки, и заднее колесо увязло в канаве.— Стой!А кобылка сама остановилась.Маруся засмеялась:— Цел?Соскочили с дрожек, Слава злится, а Маруся смеется:— Колесо-то цело?Слава склонился к колесу.— Посторонись…Маруся ухватилась за дрожки и вытолкнула на дорогу.Он кинулся на помощь.— Да все уж…— Не заметил даже, как случилось, — виновато пробормотал Слава. — Откуда только эта коряга взялась…Нет, не годится он ей в мужья!— Оно так всегда, — ласково отозвалась Маруся. — Чуть замечтался…Слава сердится и на себя, и на лошадь, и на дерево… И на Марусю. Скорее бы отъехать от злополучного места!— Поехали?— Поехали…Как произносят они это слово? Слава с раздражением, Маруся снисходительно, она не переживает промах Славы, ну, зазевался и зазевался, не велика беда, даже не заметила, как уязвлено мужское самолюбие Славы.— Дай-ка лучше мне!Выхватила вожжи из рук жениха, да так решительно, что и не возразишь!Теперь Маруся впереди, теперь она правит, ей и в голову не приходит, как опасно иногда женщине отнять у мужчины вожжи.Сидят на дрожках, как на лавочке, бочком, свесив ноги, пылятся Славины начищенные сапоги и Марусины ботиночки со шнурками.Слава рассматривает Марусю. Красива она? Может, и не так красива… Целомудренна! Хороша внутренней красотой. Но и с лица неплоха. Умный лоб, правильный нос, нежный румянец, губы как спелая малина…«Ах, Маруся… Ты так и будешь меня везти, а мне всю жизнь глядеть из-за твоей спины? Шабунин отпустил меня на вольную волю, а теперь ты начнешь заменять Шабунина? Я хочу жить своим умом. Почему меня постоянно должен кто-то опекать? Быстров, Шабунин, Иван Фомич… Даже от мамы я ни в чем не хочу зависеть…»Волны времени относят назад Орел, Малоархангельск, Успенское… А оно сопровождает его сейчас, потому что Успенское и Маруся неотделимы. Сможет ли он выполнить свои обязательства?…Странные это мысли. Неверные и тревожные. «Ты еще ничто», — мысленно говорит он себе…Маруся вдруг оборачивается к нему.— Знаешь, мне почему-то кажется, что видимся мы с тобой в последний раз.— Зачем ты так?Почему Марусе приходят в голову такие странные мысли?Минуют деревню за деревней, кобылка весело отталкивается от мягкой дороги, невеста решила прокатить жениха как по воздуху.— Гнедуха!…И дорога назад, и ометы назад, и ветлы назад, крутится нескончаемая лента дороги, уносит с золотых орловских полей.— Не вернешься ты, — говорит Маруся.— Зачем ты так?Она упорно о чем-то думает.Уезжает Слава от своего счастья, понимает и не может не ехать.Облака растаяли, вечная над ними синь, в полях светлый день.— Не любишь ты меня, — говорит Маруся.— Зачем ты так?Он любит ее. Может быть, даже больше мамы.А кобылка перебирает, перебирает ногами, и, глядишь, Змиевка перед глазами.Серый элеватор давно уже маячил на горизонте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81