Темно, и непонятно, откуда высвечивается таинственное голубое сияние. Вода в речке прыгает по камням, играет камешками. Щелкают камешки друг о друга. Плещет вода. Бежит река…Речку зовут Озерна, стоит на реке Успенское, в этом-то Успенском на Озерне и стряхивает с себя юный коммунист Славушка Ознобишин прах мещанской романтики. 12 Возле сторожки прыгали кролики, то копошились в траве, то ныряли под крыльцо; трое мальчиков-погодков, одинаково курносых и одинаково босых, смотрели на них не отрываясь, серебристо-серые зверьки отсвечивали небесной голубизной.— Погрызут они… — глубокомысленно заметил один из мальчиков, но так и не договорил…— Интересно, что с ними делать?— Исть, — объяснил другой.— Не исть, а есть, — поправил третий.— Ну, исть, — согласился первый. — Все одно.— Их кошки здорово жруть, — пояснил второй.— С голодухи и люди сожрут, не то что кошки, — сказал третий.— А я чегой-то брезгаю, — возразил второй…Кролики равнодушно посматривали на мальчиков блестящими красными глазками, им невдомек, что их скоро сожрут.Из волисполкома выбежал Славушка, в руке у него бумажка. Все утро приходится бегать. Не успел Дмитрий Фомич разослать по деревням повестки, как приблизилось тринадцатое число. Степан Кузьмич велел собираться в школе. Конечно, не во второй ступени — туда Иван Фомич не пустит, обороняет свой помещичий дом, как крепость, пойдет даже на ссору, — а в первой ступени. Но и в первую ступень не пускают. Евгений Денисович согласился сперва, а потом на попятный: «Вы там разнесете все». Приходится бегать между исполкомом и школой, от Быстрова к Звереву, пока Быстров не написал: «Предлагаю не чинить препятствий коммунистическому движению молодежи и выдать ключ». Перед таким предписанием Евгений Денисович не устоит. Славушка пробежал мимо мальчиков, махнул на бегу рукой и вдруг сообразил, задержался.— Вы куда?— На конхеренцию.— Не конхеренция, а конференция.— Ну, конхференцию.— А чего здесь?— На кролей смотрим…Тут мировое коммунистическое движение, а они на кролей…Славушка беспомощно оглянулся. Вдалеке у своей избы переминается Колька Орехов. Славушка помахал рукой — давай, давай!Колька не спеша подошел.— Чего?— Что ж не идешь?— Мать лается, грит, все одно никуда не пущу, позапишут вас и угонят на войну.Великолепно бы записаться и уйти на войну, но, увы, не так-то это легко.— Какая там война! Не валяй дурака…Со стороны Поповки подходит Саплин.Впервые он появился в исполкоме два дня назад, подошел прямо к председателю, но тот направил к Ознобишину: «Он у нас организатор по молодежи».Саплину лет шестнадцать, а то и все семнадцать, у него от черных, как у индейца, прямых волос черноватый отсвет на лице.— Чего это молодежь собирают в воскресенье?— Хотим создать союз молодых коммунистов.— Для чего?— Как для чего? Революция продолжается. Бороться. Помогать. Отстаивать…Саплин подумал, прежде чем спросить дальше:— Чего отстаивать?— Интересы молодежи. Свои интересы.— А кому помогать?— Взрослым. Не всем, конечно, а большевикам.— А как бороться?— Ну, это по-разному. В зависимости от условий. — Славушка решил сам порасспросить незнакомца: — Ты откуда?— Мы-то? Из Критова.— А ты чей?— Ничей. Саплины мы. Я один, с матерью. То у одних живу, то у других. В батраках.Славушка чуть не подпрыгнул от восторга. Батрак! Как раз то, что нужно. Вот она, диктатура пролетариата в деревне, сама сюда пришла, чтоб взять власть в свои руки.— Плохо? — Сердце Славушки преисполнено сочувствия к угнетенному брату. — Очень они тебя эксплуатируют?— Чего? — Саплин гордо взглянул на собеседника. — Так я им и дался! Теперь по закону: отработал — заплати, а нет, зажимаешь, так сразу в сельсовет…Он совсем не выглядит ни обиженным, ни несчастным, этот Саплин.— А как тебя зовут? — Славушка решил познакомиться с ним поближе.— Да так… Неважно.Почему-то он не хотел себя назвать.— То есть как так неважно? Все равно внесем в списки!— Поп посмеялся, Кирюхой назвал. Не очень-то. Правда?— Что ты! Объединимся, создадим организацию, выберем комитет…— Какой комитет?— Молодежи.— А для чего?— Я же говорил: помогать, отстаивать…Саплин наморщил лоб, прищурился, в голове его не прекращалась какая-то работа мысли.— На окладе, значит, там будут?— На каком окладе?— Работать же кто-то будет?Вопрос об окладе меньше всего тревожил Славушку, он о таких вопросах не думал, а Саплин все переводил на практические рельсы.— Я бы пошел, — сказал он, опять о чем-то подумав. — В комитет. Только мне без оклада нельзя, на свое хозяйство мы с маткой не проживем. А на оклад пошел бы. Надоело в батраках. Ты грамотный? — неожиданно спросил он Славушку.Грамотный! Славушка даже пожалел Саплина: он перечитал миллион книг!— Разумеется, грамотный, — сказал Славушка. — Как бы иначе я мог…— А я не шибко, — признался Саплин. — Вот председателем могу быть. А тебя бы в секретари.Славушка растерялся.— Кому и что — решат выборы, в воскресенье приходи пораньше, скажу о тебе Быстрову.Позже, вечером, он рассказал Быстрову о батраке из Критова.— Смотри сам, — небрежно ответил Степан Кузьмич. — Подбери в комитет парней пять. Потверже и посмышленей.Сейчас Саплин прямым путем шагал к власти. Сегодня он в сапогах, сапоги велики, рыжие, трепаные, старые-престарые, но все-таки сапоги. Славушка готов поручиться, что всю дорогу Саплин шел босиком и вырядился только перед Поповкой.Саплин всех обошел, со всеми поздоровался за руку.— Состоится?— Обязательно.Саплин кивнул на кроликов.— Чьи?— Григория.Григорий — сторож волисполкома, бобыль, с деревянной ногой-култышкой.Саплин сверкнул глазами.— Отобрать бы!Славушке показалось — Саплин мысленно пересчитывает кроликов.Он и на ребят кивнул, как на кроликов.— Это всего народу-то?— Что ты! Собираемся в школе. Из Журавца подойдут, отсюда кой-кто…Саплин с хитрецой посмотрел на Славушку.— Не боишься?— Кого?— Мало ли! Переменится власть…— А мы для того и собираемся, чтоб не переменилась…Ребят у школы, как на большой перемене, всех возрастов, и женихи, и приготовишки, в сельсоветах разно поняли приказ волисполкома, из одних деревень прислали великовозрастных юнцов, из других — ребятишек. Попробуй поговори с ними на одном языке. Да и с одним человеком нельзя разговаривать одинаково. Вот, например, Евгений Денисович. Славушка принес записку Быстрова. Письменное предписание. Но от себя Славушка смягчил приказ:— Степан Кузьмич сказал, что сам придет проводить собрание…— Ну, это совсем другое дело, — процедил Евгений Денисович и выдал ключ. — Только смотри… смотрите… — поправился он. — Потом подмести и не курить…Наконец-то они в классе!— Садитесь! — выкрикивает Славушка то самое слово, с какого начинаются занятия. — Товарищи!Участники конференции рассаживаются за партами, как на уроке.Славушка садится за учительский столик. Рядом бесцеремонно усаживается Саплин. Славушка скосил глаза: кто его приглашал? Надо, однако, начинать.Славушка копирует собрание, свидетелем которого был на днях в исполкоме.— Товарищи, нам надо выбрать президиум… — Все молчат. — Товарищи, какие кандидаты… — Все молчат. — Трех человек, возражений нет? — Молчат. — По одному от трех сел — Успенского, Корсунского я Критова… — Молчат. — Называйте… — Молчат. «Ну и черт с вами, — думает Славушка, — не хотите, сам себя назову…» Больше он никого не знает, все здесь впервые. — Ну от Успенского, допустим, я. От Критова… — Саплин единственный из Критова, кого знает Славушка. — От Критова, скажем, товарищ Саплин. Он Корсунского… Кто здесь от Корсунского? Встаньте! — Встают как на уроке. Четверо. Двое совсем дети, у третьего очень уж растерянный вид, а четвертый ладный парень, хоть сейчас на фронт. — Как твоя фамилия?— Сосняков.— И от Корсунского — Сосняков. Кто не согласен, прошу поднять руки…Сосняков без тени смущения выходит из-за парты, и только тут Славушка замечает, что Сосняков слегка волочит правую ногу. Славушка жалеет, что предложил его кандидатуру, если придется идти в бой, он не сможет, но ничего не поделаешь…— А кого председателем? — неуверенно спрашивает Славушка.— Тебя, тебя, — великодушно говорит Саплин. — Кого еще!— Итак, товарищи, — уже более твердым, председательским голосом объявляет Славушка, — собрание коммунистической молодежи Успенской волости считаю открытым.— А почему коммунистической? — неожиданно перебивает Сосняков. — Почему так сразу коммунистической?— А какой же? — говорит Славушка. — Какой же, если не коммунистической?— Много на себя берешь, — ворчливо констатирует Сосняков. — Мы это еще обсудим.— Вот именно, обсудим, — упрямо говорит Славушка. — А теперь ближе к делу. Повестка дня: задачи молодежи и текущий момент.Он окидывает свою аудиторию испытующим взором и вот уже расхаживает перед аудиторией, выступает совсем как Иван Фомич перед учениками.Бросается, как в воду:— Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма…Но тут кто-то взбегает по ступенькам крыльца, — кому еще мы понадобились? — дверь распахивается, и входит Быстров.— Здравствуйте, товарищи. Ну как? — спрашивает он. — Обсуждаете? Позвольте приветствовать вас от имени волисполкома и волостного комитета эркапебе…Все хлопают весело и непринужденно, не по приказу, а от души. Что за власть над душами у Быстрова!— Товарищ Ознобишин, попрошу слова…Товарищ Ознобишин предоставляет слово, и один из тысячи Степанов Кузьмичей пересказывает ребятам доклад Ленина на съезде партии, которому не минуло еще двух месяцев. Поднимает детей к вершинам политической мысли, хотя и сам еще не достиг ее высоты… Строение Красной Армии. Рабочее управление промышленностью. Продовольственный вопрос. Образование комитетов бедноты. Гражданская война с кулаками…Кружит вокруг да около. Все, что перечисляет он, это, конечно, главное, но и неглавное. Никак ему не удается ухватить стержневую ленинскую мысль, которая надолго, очень надолго определит стратегию Коммунистической партии.Месяцем позже прочтет ленинскую речь Славушка и тоже не поймет, поймет позже…"…я оглядывался на прошлое только с точки зрения того, что понадобится завтра или послезавтра для нашей политики. Главный урок — быть чрезвычайно осторожным в нашем отношении к среднему крестьянству и к мелкой буржуазии. Этого требует опыт прошлого, это пережито на примере Бреста. От нас потребуется частая перемена линии поведения, что для поверхностного наблюдателя может показаться странным и непонятным. «Как это, — скажет он, — вчера мы давали обещания мелкой буржуазии, а сегодня Дзержинский объявляет, что левые эсеры и меньшевики будут поставлены к стене. Какое противоречие!…» Да, противоречие. Но противоречиво поведение самой мелкобуржуазной демократии, которая не знает, где ей сесть, пробует усесться между двух стульев, перескакивает с одного на другой и падает то направо, то налево. Мы переменили по отношению к ней свою тактику, и всякий раз, когда она поворачивается к нам, мы говорим ей: «Милости просим». Мы нисколько не хотим экспроприировать среднее крестьянство, мы вовсе не желаем употреблять насилие по отношению к мелкобуржуазной демократии. Мы ей говорим: «Вы несерьезный враг. Наш враг — буржуазия. Но если вы выступаете вместе с ней, тогда мы принуждены применить и к вам меры пролетарской диктатуры».Поймет позже, а сейчас мальчик всматривается в Быстрова и слушает, слушает…Странное у Степана Кузьмича лицо. Иногда оно кажется высеченным из камня, иногда расплывчато, как туман, глаза то голубые, то железные, его можно любить или ненавидеть, но безразлично относиться к нему нельзя. Такова, вероятно, и революция. К ней нельзя безразлично…— А теперь рассказывайте, — заканчивает Быстров. — Что думаете делать. Вот хоть ты! — Пальцем тычет в паренька, который согласно кивал ему во время выступления. — Вернешься вот ты с этого собрания, с чего начнешь?Паренек поднимается, должно быть, он ровесник Славушке, хоть и повыше ростом, и пошире в плечах, но детскости в нем больше, чем в товарище Ознобишине.— Мы насчет карандашей. Бумаги для рисования и карандашей. Простые есть, а рисовальных нет…— Откуда ты?— Из Козловки.— Варвары Павловны наказ? — догадывается Степан Кузьмич и объясняет, чтоб поняли другие: — Такая уж там учительница, обучает искусствам. Баронесса! — Но не насмешливо, даже ласково. Испытующе смотрит на паренька: — А хлеба у вас в Козловке много припрятано?Испуганные глаза убегают.— Я же говорил: хлеб и кулаки. Кто понял?— А вы приезжайте к нам в Критово, — дерзко вдруг говорит Саплин. — Покажем.— Как твоя фамилия?— Саплин.— Ах, это ты и есть Саплин? Слышал! Что ж, приедем.— Побоитесь, — еще более дерзко говорит Саплин.— Не тебя ли? — Быстров усмехается. — Далеко пойдешь!Саплин порывается сказать еще что-то, Славушка перебивает его на полуслове:— Степан Кузьмич, послушайте лучше Соснякова. Он чего-то против.— Против чего?— Против коммунизма.— Покажи, покажи мне его, где этот смельчак прячется?— А он не прячется, он перед вами.Сосняков кривит губы, пожимает плечами, идет к карте, где сидел вначале, роется в своей торбе, вытягивает тетрадь в синей обложке и возвращается к столу.— Ты что — хромой?Если он против коммунизма, можно его не щадить.— Не хромее вас! Я не против коммунизма. Только неправильно называть всех подряд коммунистической молодежью. Не согласны мы…Саплин не усидел, вмешался:— Ты от себя говори, а не от всех.— А я не от себя говорю.Тут и Ознобишин не удержался:— А от кого же?— От бедняков Корсунского и Рагозина. — Сосняков с неприязнью взглянул на Славушку. — А вот от кого ты… — Не договорил, раскрутил тетрадку. — Нельзя всех стричь под одну гребенку. Вот этот, например… — Указал на своего односельчанина, того самого растерянного парня, который показался Славушке Иванушкой-дурачком. — Толька Жильцов. Его отец каждое лето по три работника держит. Какой ему коммунизм?! Разослали бумажку, прислать представителей… Вот сельсовет и прислал: меня от бедняков, а его от кулаков. Объединять молодежь надо по классовому признаку… — Он опять с подозрением взглянул на Ознобишина. — Сам-то ты от кого? Уж больно чистенький…— От волкомпарта, вот от кого, — вмешался Быстров. — Выполняет поручение волкомпарта.— Вот я вам сейчас и зачту, — продолжал Сосняков, раскрыв тетрадь, не обращая внимания на Быстрова. — Я составил список. У нас в Корсунском и Рагозине двести восемьдесят три хозяйства. Шестьдесят восемь бедняцких, безлошадных, тридцать семь кулацких, которые держат батраков, а остальные и туда и сюда. Так кому же идти в коммунизм? И тем, кто без лошадей, и тем, у кого батраки? Как бы те, с конями, не обогнали безлошадных!Быстров сам из Рагозина, что-то не примечал там Соснякова, должно быть, мал был, крутился под ногами, а вот вырос и дело говорит, вот кого в командиры, но и Ознобишина жаль, один позлей, другой поначитанней, этот только вынырнул, а Славушка — находка Быстрова, поставили парня на пост и пусть стоит, но и Сосняковым нельзя пренебречь.— Что же ты предлагаешь?— Выбрать по деревням комитеты бедноты из молодежи.— Загнул! Мы скоро все комбеды ликвидируем. Укрепим Советскую власть и ликвидируем…Сосняков, кажется, и Быстрова взял под подозрение, но на молодежных комбедах не настаивал, только добавил, что к учителям тоже следует присмотреться, не все идут в ногу, есть такие, что шаг вперед, а два в сторону.«В чем-то Сосняков прав, — думал Быстров, — тону я в повседневных делах, те же комбеды, тяжбы из-за земли, продразверстка, дезертиры, ребята здесь тоже на первый взгляд симпатичные, а ведь подастся кто-нибудь в дезертиры…»Высказывались и о карандашах, и о дезертирах, и Быстров даже Иванушку-дурачка вызвал на разговор.— Ты Жильцова Василия Созонтыча сын? Много вам земли нарезали в этом году? Работников-то собираетесь брать?— Сколько всем, столько и нам. Ныне работники знаете почем? Папаня теперь на мне ездит…Резолюцию составляли сообща, перечислили все задачи Советской власти, выполнить — и наступит коммунизм.— Теперь записывай, — подсказал Быстров. — Желающих вступить в Союз коммунистической молодежи.Славушка повторил с подъемом:— Кто желает вступить в Союз коммунистической молодежи?Тут-то и осечка, смельчаков не шибко много, да еще Сосняков с пристрастием допрашивал каждого: кто твой отец, сколько коров да лошадей и какой у семьи достаток…Записалось всего восемь человек, даже до десятка не дотянули.Славушка еще раз пересчитал фамилии, вздохнул, — надеялся, что от охотников отбою не будет, — и посмотрел на Быстрова: что дальше?— По домам, — сказал тот. — Отпускай всех по домам, а кто записался, пусть останется. Лиха беда начало. Москва тоже не сразу построилась. Год-два — все придут к нам…Сказал, надо выбрать комитет.Выбрали Ознобишина, Соснякова, Саплина, Терешкина, великовозрастного парня, тоже ученика Успенской школы, и Елфимова из Семичастной — деревни, расположенной в полуверсте от Успенского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81