И вдруг:— Стой!К Павлу Федоровичу:— Где ваш работник?Федосей почтительно выступает вперед.— Тащи сюда плуг!— Это зачем же? — осведомляется Павел Федорович. — При заговорах, конечно, помогает, когда ищут клад, обязательно надо опахать место, где копают, — опахивать будете?Но Быстров, к удивлению Митьки, не спорит:— Вот именно!Федосей приволок плуг.— Лошадей!— Лошадей, извините, нет на хуторе…Хотел добавить: «Может, сами впряжетесь?» — но побоялся.Но Быстров даже не взглянул на Астахова.— Филипп Макарович, двух лошадей немедленно!Впрягли лошадей…Быстров подумал, подумал, и вдруг его осенило…— А ну вспахивай огород, весь участок, громи буржуазию, да поглубже, поглубже лемехом…Павел Федорович кинулся к Робеспьеру:— Ведь конопель!— Паши!— За что губить конопляник?— Губи!Павел Федорович побелел, в лице ни кровинки.— Ну, господа-товарищи… — Он поворотился к Никитину: — Дмитрий Фомич, да что же это?— Неразумно, — поддержал Дмитрий Фомич. — Степан Кузьмич!Тот только отмахнулся.— Я знаю, что делаю.Федосей повел плуг. Быстров позволил ему провести первую борозду, потом, как бы в запале, кинулся, оттолкнул, сам повел плуг, гикнул на лошадей, навалился на раму…— Самоуправство! — закричал Павел Федорович. — За что оставляете без масла?!Подрезанная лемехом конопля падала… Никто не одобрял Быстрова. Все, кто здесь находился, знали цену конопле.Самоуправство, однако, продолжалось недолго, лемех скрежетнул, напоролся на что-то.— Лопату!Без особого труда Степан Кузьмич откопал бочку.— Получайте!Взглянул было на Павла Федоровича, но тот уже по тропке шел к дому.— Вот вам и нефть! — весело сказал Степан Кузьмич. — Я думаю, они тут рядком лежат, не будут же Астаховы весь огород уродовать…Бочка нашлась, энтузиазма прибавилось…А к вечеру в исполкоме снаряжали подводу в Дросково за механиком. 51 Как-то Быстров остановил Славу — впоследствии тот не мог вспомнить, когда это произошло, утром или вечером, помнил только, что произошло где-то возле исполкома — остановил и спросил:— А не пора ли тебе вступить в партию?Мальчик растерялся, он не осмеливался об этом думать.— Собственно, ты прошел испытательный срок, — задумчиво проговорил Быстров, — а, кроме того, нам удобнее руководить комсомолом, если ты будешь коммунистом…Произошло это в начале июня, это-то он запомнил, судьба его решена.— Я не знаю… — ответил он.На самом деле он знал, что так оно и должно быть. Чувства чувствами, но дисциплина книг во многом определяла поведение мальчика.— Я хочу, чтобы ты отнесся к этому делу со всей серьезностью, — сказал Быстров. — Отвлекись немного от суеты, прочти-ка вот эти две книжечки, по-настоящему прочти… — Он небрежно вытянул из кармана брюк помятые брошюрки и подал Славе. — И черкани потом несколько слов…Внешне книжечки выглядели невзрачно, но это были: «Программа РКП (большевиков)» и «Коммунистический манифест».Славушка погрузился в их изучение. Многого он не понимал, многое не открывалось ему еще во всей своей сложности, но он изучал эти книжки так, как юный музыкант впервые постигает тайны контрапункта. Внутренним чутьем постигал он поэзию «Манифеста».Несколько дней не расставался с брошюрками, пил с ними чай, обедал, ложился спать. Вера Васильевна заглянула как-то через плечо сына — опять какие-то политические брошюры, он теперь постоянно занимался политикой.Наконец он решил, что готов.Подстерег Степана Кузьмича возле исполкома.— Вот!— Что?Славушка подал листок из тетради. «Прошу принять меня…»Быстров небрежно сунул заявление в карман, чем-то он был занят, в этот момент ему было не до мальчика.Славушка разочарованно поплелся домой.У Веры Васильевны сидела гостья. Ольга Павловна Шеина приезжала к Зернову хлопотать о новых партах, зашла к Ознобишиным. Вера Васильевна поила гостью чаем. Ей хотелось ее угостить, даже подала остатки варенья, сваренные на меду вишни, которое подавалось только по самым торжественным поводам.Вера Васильевна мельком взглянула на сына:— Тебе налить?— Пожалуйста…Он и за чаем не отрывал глаз от «Манифеста».— Что ты какой-то странный? — спросила Вера Васильевна, обратив на него внимание.Он поднял голову.— Я вступаю в партию, — сказал он.— Что-о?!Дрогнувшая рука Веры Васильевны расплескала чай.— Слава, это же невозможно… — Она не могла скрыть волнения. — Вы извините меня, — извинилась она перед Ольгой Павловной. — Но это слишком серьезно…Некоторое время все трое молчали. Ольга Павловна помешивала ложечкой варенье, Слава смотрел в книгу, а Вера Васильевна на сына…И все-таки она не выдержала:— Нет, нет, — быстро заговорила она. — Я не хочу, чтобы ты занимался политикой, это не профессия для интеллигентного человека… — В той среде, в которой она выросла, ей приходилось встречать политиков, среди них были такие, которые достигли чуть ли не министерских постов, и такие, которых посылали на каторгу. Ей не нравились ни те, ни другие. Своему сыну она не хотела такой судьбы. Она достаточно повидала людей, ушедших в политику, бесчестные становились подлыми, честные — несчастными… — Я запрещаю тебе вступать в партию. Я поговорю со Степаном Кузьмичом, это он тебя совращает. Честность и политика несовместимы…Она не смотрела на сына. Смотрела куда-то в глубь себя.— Что же ты мне скажешь? — боязливо спросила Вера Васильевна. — Ну что, что?— А вот что! — Он вдруг поднялся и побежал прочь из комнаты.Вера Васильевна растерянно обернулась к гостье:— Ольга Павловна, извините…— Ничего, ничего, — негромко и задорно ответила та, поднося к губам чашку. — Мужчина! Когда корабль моего брата шел ко дну, не было силы, которая бы заставила его сойти с капитанского мостика.— Нет силы… Разве легко, когда кто-нибудь из твоих близких идет ко дну?Судьба старшего сына вызывает у Веры Васильевны вечные опасения. Не то что она меньше любит Петю, но Петя яснее, проще. Гораздо положительнее Славушки. Он всегда держался и будет держаться дома. А Славушка все куда-то рвется, к чему-то стремится…Она посмотрела в окно. Позвать? Нет, не догнать, не воротить…За окном пылил летний дождичек, он не омрачал день, даже веселил, даже поднимал настроение.«Вот бы сейчас по грибы», — подумал Славушка… Но это не Подмосковье — поля, поля, начало бесконечных степных пространств, никаких здесь ни грибов, ни лесов… И вообще ему не до грибов. Надо быть посерьезнее, он идет на партийное собрание, партийное…Необычное оставляет нас равнодушными, а заурядное изумляет! Произойди посреди Успенского извержение вулкана, Славушка меньше удивился бы…Славушку остановил в сенях Павел Федорович:— Слыхал, собираешься в партию?И этот туда же. Ему-то какое дело? Он мне никто, никто и пусть не учит предусмотрительности, все равно ничего не повернуть…— Да, — сказал Славушка. — Что дальше?— Молодец! — неожиданно произнес Павел Федорович. — Так и надо, парень ты дальновидный, оказывается…Оказывается, он одобряет!— Иди, иди, не задерживаю, — продолжал Павел Федорович. — Наперед извиняюсь, не понимал тебя, смотришь в корень…Точно оплевал. Слава богу, посыпал дождь, веселый, легкий, солнечный, как бы обмыл после этих слов. И вот он сидит в волкомоле и слушает отчет Данилочкина о работе волземотдела.Но все это мимо, мимо, о сельхозинвентаре, о выпасах, о предупреждении эпизоотии, стыдно, но мимо, сейчас будут спрашивать его, что он скажет?Степан Кузьмич обычен, неужели не понимает, не чувствует…— В текущих делах два заявления: Перьковой Анны Ивановны, критовской учительницы, и Славушки… Ознобишина Вячеслава… — Быстров улыбается… — Николаевича… — Сует руку за пазуху. — Да где же они? — Ищет и не находит. — Куда же запропастились? Ну, вы мне поверите, заявления были…— Без заявлений нельзя, — твердо говорит Семин.— Но ведь были… Да и Ознобишин здесь лично присутствует!Семин нехотя соглашается:— Его еще можно обсудить…— А кто рекомендует?— Еремеев и я…Данилочкин почесывает затылок. Чудной мужик, с большой хитрецой и в то же время правдолюбец. С ним было так: напился как-то в Журавце на чьей-то свадьбе, а потом явился на заседание волкома и говорит: «Прошу вынести партийное взыскание, недостойно вел…»— Надо докладывать? — спрашивает Быстров.— Чего там! — Данилочкин машет рукой. — Знаем как облупленного. Впрочем, у меня вопрос. Товарищ Ознобишин, ответьте: живете вы в буржуазном окружении, Астаховы нам не друзья, как надо с ними поступить?— Заставить строить коммунистическое общество.— Врагов? — ужасается Еремин. — Тебе, парень, еще воспитываться…— А он прав, — отвечает Быстров вместо Ознобишина. — Одними чистыми ручками ничего не построишь…— Подождите, Степан Кузьмич, — останавливает Быстрова Данилочкин. — Пусть товарищ Ознобишин сам пояснит, как он это понимает в отношении гражданина Астахова?— А так, — говорит Слава. — Дросковский механик не захотел в Успенском остаться. Вот и заставить самого Павла Федоровича работать на мельнице…— Идея! — вскрикивает Данилочкин. — Об этом подумаем…Степан Кузьмич задает неожиданный вопрос:— А как мама, одобряет тебя?— Нет, — честно признается Славушка, — говорит, что политикой… заниматься… опасно…— Еще бы не опасно! — восклицает Данилочкин.— Но вы-то сами готовы к опасностям? — спрашивает Семин. — Коммунист должен быть готов…— А он готов! — вмешивается Еремеев. — Пошел против деникинцев?!— Об этом можно не говорить, это доказано, — подтверждает Быстров. — Меня что смущает, не будет ли у него дома неприятностей.Слава гордо вскидывает голову:— Кажется, я самостоятельный человек…— Подойдем к вопросу с другой стороны, — говорит Данилочкин. — Не грозят ли вам неприятности со стороны гражданина Астахова, открыто бросаете ему перчатку, не ровен час, он может вас и того…— А он наоборот, — простодушно успокаивает его Слава, — он даже одобряет.— Что одобряет?— То, что я в партию…— Постой, постой… Как одобряет? Ему-то какая корысть?— Свой коммунист в доме, — объясняет Данилочкин.— Может, воздержимся? — предлагает Семин.— Воздержимся? — переспрашивает Быстров. — Вот если бы он нам этого не сказал, следовало бы воздержаться, а он перед нами как на духу. Расчет Астахова понятен — коммунист в доме, замолвит при случае словечко, и опасения Василия Тихоновича понятны. Но… — Быстров приглушает голос, — хочу вам доверить один секрет, только прошу, чтобы никому! Нефть-то мы нашли с помощью Ознобишина. Свой коммунист и помог.Против Славушки не голосует никто, но происходят две удивительные вещи — его принимают без кандидатского стажа и сразу же выбирают делегатом на уездную партийную конференцию.Предложение принять без кандидатского стажа не вызывает возражений, он оправдал доверие партийной организации, но по поводу избрания на уездную конференцию Семин возражает решительно:— Только приняли — и представлять организацию?— А когда его в политотдел посылали, ты не возражал, что он будет нас представлять? Уездная конференция — школа. Он возглавляет у нас комсомол…На конференцию Быстров проталкивает Славушку с трудом, но очень уж хочется привезти в Малоархангельск самого молодого коммуниста во всем уезде, вот, мол, смотрите, какие орлята растут у нас в волости! 52 Предрассветный холодок забрался за ворот. Славушка поежился и шагнул к бедарке.Быстров не отпустил вожжей, Маруська тотчас бы помчалась без следа, без пути, куда глаза глядят, лишь бы вперед, все вперед, подобно своему хозяину…Славушка забрался в бедарку, Быстров сунул ему вожжи:— Подержи минуточку.Маруська стояла как вкопанная, как чугунная лошадка каслинского литья, но чуть вожжи натянул Славушка, заперебирала, заперебирала ногами, принялась рыть землю передними ногами, какая-то жилка заиграла на крупе, задрожала под кожей. Быстров спрыгнул на землю, потрепал Марусю по крупу.— Ах ты, чертушка…Вера Васильевна выбежала на галерею, протянула узелок.— Тут хлеб, яйца…Протянула узелок сыну, а ему неудобно.— Степан Кузьмич, я вас очень прошу…— Не беспокойтесь…Опустился рядом с мальчиком, перехватил вожжи, прищелкнул языком, Маруська круто повернулась и понеслась.Мимо сонных изб, за околицу, через Поповку…Вся поездка как струна, точно протянули прямую линию от Успенского до Малоархангельска: пыль на дороге, придорожные ветлы, поля в тени, спуски, подъемы, и опять подъемы и спуски, а Маруся как вихрь, и Быстров как вихрь, и все сильней и сильней голубеет небо.Дорогу промчались часа за три, Маруся — орловских кровей, лишь под самым Малоархангельском легкая изморось выступила на ее вороных боках, в Малоархангельск внеслась как птица и замерла перед знакомым домом, где всегда гостевал Быстров.Утро вступило в свои права, молчали псы в подворотнях, лениво тянулись к выгону коровы, то тут, то там шли от колодцев женщины с ведрами, и все вокруг обволакивал запах горящего торфа, до того сладкий и пряный, что у Славушки закружилась голова.— Входи, — отрывисто бросил Быстров.Хозяйка выбежала навстречу, дебелая, грудастая, пшеничная, торопливо схватила Марусю под уздцы.— Идите, идите, — роняла она, — выхажу, напаю… — Быстров доверял ей Марусю.Вошли в дом, очутились в зарослях фикусов.Низкий потолок, тусклые оконца, блеклые снимки по стенам.— Не теряй времени, ранехонько еще, часочка три соснуть в самый раз!Быстров бросил на кушеточку, на засаленный ситчик одеяло в букетиках.— Спи!Сел на венскую никелированную кровать, маузер под подушку, утонул в пуховике, тут же уснул.Лег и Славушка… На засаленный ситчик в букетиках. Но разве мог он заснуть? Множество вопросов мешалось в его голове: передел земли, томительно терзающий мужицкие души, судьба батрачат, батраков повзрослее поубивали на войне, проклятые дезертиры, прячущиеся у богатых отцов, помещичьи библиотеки, сваленные в общественных амбарах, школы, церкви, бог еще знает что, и проблема света — керосин, потому что без керосина ни туда и ни сюда…Боролся с дремотой, на все ждал ответа, наступал день… Нет, он не мог заснуть!Ленин тоже, возможно, не спал в эту ночь. У него забот побольше. Война с Польшей. Нашей конницей взят Житомир. Война с Врангелем. Чуть успокоились, а враг высаживает десант и берет Мелитополь. Голод. Рабочие приносят неслыханные жертвы. А на Украине кормят пшеницей свиней. Тут не до сентиментальности, нужно выдержать и устоять…Что делает он там сейчас, в Кремле? Спит? Спит на невзрачной походной коечке? Нет, не может быть… Думает? Пишет? Или идет по кремлевской мостовой в лучах восходящего солнца? Невысокий, ладно сбитый, с рыжеватой мужицкой бородкой, с задорно закинутой назад головой, посматривая на мир всевидящими глазами.Нет, не может он спать в такое утро, когда тысячи мальчиков по всей стране добывают керосин для читален, конвоируют дезертиров и реквизируют спрятанный хлеб!Славушка взглянул на Быстрова. Тот все спал… Как можно!Он стал мысленно внушать: «Проснись, проснись, опоздаем…» И Быстров проснулся. Но затем не было уже места никаким мыслям. Степан Кузьмич сам заторопился.В укоме Слава ожидал встретить множество людей, оживление, суету, горячку, а вместо этого тишина, пустота, лишь один-единственный человек в черном ватнике дремлет на деревянном диване в пустынном коридоре.— Ты пока регистрируйся, а я поищу Шабунина… — И Степан Кузьмич исчез, бросив Славу на произвол судьбы.На облупленной двери, крашенной в рыжий цвет, косо приколот кнопкой листок, и по нему синим карандашом: «Мандатная комиссия».— Можно?В тесной каморке, за громадным, занимавшим всю комнату ветхим письменным столом мрачный дяденька, обросший седой щетиной.Он смотрел на мальчика так, словно давно его ждал.Слава подал мандат. Тот быстро написал на большом листе фамилию, имя и отчество.У него громадные заскорузлые рабочие руки и вокруг ногтей ободок несмываемой грязи.Затем задал несколько вопросов — о родителях, о происхождении, о пребывании в стане инакомыслящих…Должно быть, ему нравились детские ответы Славы, потому, что он все чаще и чаще улыбался.— Стаж? — спросил он.Стажа не было.— Один день… — Он запнулся. — Меня только вчера приняли в партию.Регистратор вскинул на мальчика глаза.— Один день? — переспросил он и задумался. — Как же быть?… Один месяц, — решил он. — Напишем один месяц.И вручил Славе розовую карточку.Ни люстр, ни колонн, даже никакой торжественности: в деревянном доме какого-то не шибко богатого купца, потому что шибко богатые купцы в Малоархангельске не проживали, устроен партийный клуб, пользовались им для собраний, вырубили на втором этаже перегородки, соединили четыре или пять комнат в узкую длинную залу, тут-то и заседает конференция.Быстров из президиума подавал Славе знаки — кивком, глазами, рукой. Славушка срывался с места и шел выступать. В ту пору «повестки дня» включали множество вопросов: международное положение, текущий момент, продовольственный, военный, земельный, работа с женщинами, с молодежью, профсоюзы, и мало ли что приходило на ум тысячам партийных деятелей во всех уголках России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81