Славушка еще раз сходил к исполкому. Дмитрий Фомич сидел на передней подводе. Он опять не заметил мальчика. Обоз с бумагами тронулся и исчез под горой.Но и для Славушки нашел Павел Федорович дело.— Не съездишь с Федосеем? Хочу послать с яблоками…На этот раз Славушке предназначалась роль представителя торгового дома Астаховых, утром Павел Федорович караулил, чтоб Надежда не украла молоко, а теперь направлял Славушку с Федосеем, чтоб тот не прикарманил выручку.— Смылись твои опекуны, теперь у тебя развязаны руки. Поедешь?А почему бы и не поехать?… Веселей, чем сидеть дома.— Поеду.Но тут «тук-тук, тук-тук…». Стучит-постукивает култышка дяди Гриши. Он без спроса входит на чистую половину, без спроса открывает дверь в залу.— Тебе чего? — недовольно спросил Павел Федорович, после эвакуации исполкома Григорий мог прийти лишь от самого себя, можно перед ним не заискивать.Григорий пошевелил губами:— Пест, пест…Приложил палец к губам, подмигнул, показал куда-то себе за ухо.— Чего? — хмуро переспросил Павел Федорович.— Мне бы Вячеслав… Николаича! — с усмешкой произнес Григорий. — Кролики.— Чего кролики?— Разбежались. Не поймать при одной ноге. Помочи прошу у Вячеслав Николаича…Славушка встрепенулся.— Пойдем, дядя Гриша.Выскочил опрометью, Григорий поскрипывал сзади деревянной ногой.— Да погоди ты, Вячеслав… Славка!— Ну?— Степан Кузьмич приказал втихую позвать, в комитет партии созывает.Славушка ворвался в помещение волкомпарта.Там находились все комсомольцы, что жили в Успенском, и, конечно, откуда его только черти принесли, всюду успевающий Саплин.Быстров вошел вслед за Славушкой, стал у стола, невеселыми глазами посмотрел на комсомольцев.— Товарищи! — сказал он. — Нам приходится временно оставить Успенское. Временно оставить нашу волость без Советской власти. Неизвестно, как скоро придут деникинцы, но вы должны быть готовы. Первое ваше испытание…В голубых глазах Быстрова отчаяние.— Мы ушли… — Он поправился: — Уходим. А вы остаетесь. Будете вести себя разумно, деникинцы не обратят на вас внимания. Если случайно услышат о ком-нибудь, что он комсомолец, ответ прост: записывали всех, записали и меня. Но вы коммунисты. Вы стали коммунистами раньше, чем стали взрослыми. Жить надо тихо, но не идти на службу к врагу. Если что понадобится, вам дадут знать. Мы хотим вас сохранить, и вы обязаны подчиниться. У коммунистов еще большая дорога. А теперь — по домам… — Он подходит к каждому и каждому пожимает руку. — Расходитесь. По одному.— Задержитесь, — говорит Славушке Степан Кузьмич, подходит к двери, закрывает плотнее. — Слушай внимательно. — Глаза все такие же, голубые и печальные, но глядит он в твои глаза и, кажется, читает все твои мысли. — Никуда мы не уходим, будем по логам да задворьям скрываться. Тебе — ждать. Все примечай и на ус мотай. Поручения будут, а пока что через день за реку, часов около пяти, на опушке, повыше усадьбы Введенского.— А меня Пал Федорыч по деревням посылает, — пожаловался мальчик.— Зачем?— Яблоками торговать.— Отлично, — похвалил Быстров. — Поезжай, прощупай настроение, приглядись, кого куда клонит… Веди себя умненько, ни с кем не ссорься, не спорь. Ваш дом обязательно под постой какому-нибудь начальству отведут… Смекнул? Беги!Теперь Славушке не скоро придется здесь побывать. Стены, выбеленные серой известью, грубка о четырех углах, скамейки… Что хорошего? А грустно…Возле дома телега, накрытая выцветшим белесым рядном, с впряженным в нее Орленком, старым мерином, на котором нельзя уже ни пахать, ни гулять, можно только не спеша тащиться по деревням.Федосей сидел на приступке, вытянув ноги по земле.— Пришел? — незлобиво спросил он, моргая своими собачьими глазками. — Пал-то Федорыч бесится, стал быть, не доверяет мне одновча.Павел Федорович ждал Славушку, яблок в лавке гора, яблоко легкое, яровое, даром сгниет.— Яблоки набирай чохом, просом или рожью — мера за меру, на яйца — гарнец десяток.Орленок тронул с места иноходью, Федосей на облучке за кучера, Славушка барином на возу.Семичастная. Народу на улице нет. Но Федосей откидывает рядно и… поет. Тоненьким сдавленным фальцетом: Ой, полным-полна моя коробушка,Есть и ситцы и парча.Пожалей, моя зазнобушка,Молодецкого плеча! Только что никого не было, а девок уже видимо-невидимо, кто с рожью, кто с пшеном, а кто и с яичками, всем хочется погрызть яблочков. «Стой, мил-лай!… Гарнец — десяток. Известно чего, яиц. Курячьих, курячьих…» Откуда-то из-за изб высыпали ребятишки. Почем наливные? Завтра сгниют, а сегодня сжуют. Федосей расхваливает товар, а его не надо хвалить. Яблочки так себе, слабое яровое яблочко, да еще вперемежку с падалицей. Славушка знай себе орудует гарнцем. Ссыпает зерно, накладывает яблоки. Вот тебе и задание по изучению настроений. Торговля с возу! Эй вы, купчики-голубчики… Тпру! 18 Быстров со Славушкой в исполкоме. До чего же здесь пусто! Все поразъехались, поразбежались. Кто по обязанности, а кто и по трусости.Никитину страсть как не хотелось уезжать, а потащился с документами к Туле, бумага не золото, не ограбят, но оделся попроще, если где задержат: «Мобилизовали, вот и везем».Еремеев прощается с какой-нибудь девкой, а у самого ушки на макушке, все слышит — где, что, откуда. Девка, сама того не ведая, докладывает обо всем, что деется по деревне…Константин Быстров — его почему-то считают двоюродным братом Степана Кузьмича, хотя они только однофамильцы, — тихий мужичок, по должности завсобесом, где угрозой, где уговором отнимает у мужиков коней, суля по возвращении из эвакуации золотые горы: «Вернемся, прирежем тебе сверх нормы, богом клянусь, три, нет, четыре десятины земли».Зернов сидит дома, надеется, что его забыли… Но Степан Кузьмич никого не забудет. Даже Зернова. Хоть и не любит его. Но во имя революции приемлет и Зернова и Никитина.И лишь немногим из тех, кто остается, он доверяет так, как Ознобишину. Это его глаза и уши. Зайчонок, как поглядишь! Но от зайца в нем только быстрота… Покажи, маленький, на что ты способен!Сумерки. Быстров и Славушка в большой пустой комнате. Мальчик и Революционер.Степан Кузьмич поставил ногу на стул, обнял колено, голос приглушил, точно сказку рассказывает.— На Озерне, повыше омута, над поповским перекатом, вверх, в березняк, за кустами… Умеешь по-перепелиному? Пиить-пить-пить! Пиить-пить-пить! — Он втягивает губы и певуче нащелкивает тонкий перепелиный клич: — Пиить-пить-пить! Пиить-пить-пить!Славушка повторяет, но у него не получается.Отвлекает их тарахтенье тарантаса.— Есть кто?Высокий небритый сероватый человек в потертой солдатской шинели и черной суконной шапке-ушанке, подбитой заячьим мехом.Быстров соскочил со стола.— Афанасий Петрович? Здравствуйте, товарищ Шабунин!— Здравствуй, Степан Кузьмич… — Приезжий взглядом обвел комнату. — А где же остальные?— Нормально, по огородам, за околицей.— А это кто?Шабунин оценивающими глазами смотрит на Славу.— Руководитель местной молодежи.Шабунин слегка улыбается.— Не мал?— Мал, да дорог, — серьезно отвечает Быстров.— Цыпленок, — с сомнением, как кажется Славушке, произносит Шабунин и задумчиво добавляет: — Что ж, посмотрим, цыплят считают по осени…— А у нас как раз осень, — говорит Быстров. — Волкомпарт доверяет ему.— Ну если волкомпарт…— А к нам каким образом?— Поделили уезд и разъехались, хотим знать, что оставляем и что найдем.В комнате темнеет. На стенах белеют пятна. Портреты вождей Быстров эвакуировал вместе с бумагами исполкома.Славушке ужасно не хочется, чтоб его прогнали.Шабунин опускается на диван, пружины сразу продавились.— Докладывайте обстановку.— Документы отправлены под Тулу с секретарем исполкома. Учителя предупреждены, занятий не начинать. Население тоже. В случае, кто подастся к деникинцам, ответит по всей строгости…Шабунин нетерпеливо перебил:— Ну а сами, сами? Коммунисты эвакуировались?— Не проявившие себя оставлены по домам.— А проявившие?— Сформировали отрядик.— Что будете делать?— То здесь, то там. Советская власть не кончилась…Шабунин пытливо смотрел за окно. Вдалеке кто-то кричал. Визгливо, жалобно. То ли кто кого бьет, то ли жалеет.— Уверены, что Советская власть не кончилась?— Уверен.— И я уверен.Славушка слушал завороженно. Вот какие они — коммунисты: ни тени сомнения!Шабунин сжал губы, покачал головой, точно что-то сказал самому себе, и лишь потом обратился к Быстрову:— Должен сказать, что положение весьма катастрофическое… — Сердито посмотрел на Славушку, точно тот во всем виноват, и пригрозил ему: — А ты слушай, да помалкивай, партия языкастых не терпит.Его учили помалкивать, но лишь много позже он узнал, что не болтать языком и жить молча не одинаковые вещи.— Малоархангельск мы сдадим. Сдадим Новосиль. И Орел, вероятно, сдадим. Фронт откатится к Туле. Но Тулу не сдадим. Это не предположение. Так сказал Ленин. Они рвутся к Москве, но мы отбросим их и погоним и, чем меньше перегибов с крестьянами, тем скорее погоним… — Встал. — Мне еще в Покровское.Быстров тряхнул головой, льняная прядь наползла на глаза, рукою взъерошил волосы.— Разрешите обратиться… К уездному комитету партии.— Обращайся. — Шабунин поморщился. — Знаю, что скажешь, и наперед говорю: отказ.— Много коммунистов ушло в армию?— Послали кой-кого. Но кой-кого придержали. Тыл — фронт. Требуется разумное равновесие.— Архив отправлен, исполком эвакуирован, к появлению врага все подготовлено. Разрешите на фронт? — Голос Быстрова сорвался. — Афанасий Петрович, я очень прошу!— Нет, нет, — сухо обрезал тот. — Мы не можем оголять тыл. В армию всем хочется, а отодвинется фронт, кто здесь будет?Он молча протянул Быстрову руку, потом Славушке.Втроем вышли на крыльцо. На козлах тарантаса дремал парень в брезентовом плаще.— Селиванов!Парень встрепенулся, задергал вожжами.— Давай в Покровское.На речке кто-то бил вальком, полоскали белье.— Все нормально, — негромко сказал Шабунин и, сидя в тарантасе, озабоченно спросил: — А в своих людях, Степан Кузьмич, вы в них уверены?Вместо ответа Быстров сунул в рот два пальца и свистнул, и тотчас издалека послышался такой же свист.— Отлично, действуйте, — сказал Шабунин. — И запомните: от имени уездного комитета я запрещаю вам даже думать о том, чтобы покинуть волость… — Он легонько хлопнул кучера по спине. — Поехали.— Кто это? — спросил Славушка.Тарантас затарахтел.— Самый умный коммунист во всем уезде, — похвастался Быстров. — Председатель уездного совнархоза.Свистнул еще раз, появился Григорий с лошадью, Быстров перехватил у него поводья, вскочил в седло, наклонился к мальчику.— Иди, не надо, чтобы тебя здесь видели.Теперь, когда война приблизилась вплотную, подчиняться следовало беспрекословно.— А ну, как кричат перепела? — окликнул Быстров мальчика, когда тот почти растворился во мраке. — Ну-ка!Славушка подумал, что это очень неконспиративно, но подчинился опять.— Пиить-пить-пить! — ответил он одним длинным и двумя короткими звуками: — Пиить-пить-пить!И задохнулся от предвкушения опасности. 19 Удивительный день, солнечный, прохладный, безлюдный. Небо голубое, лишь кое-где сквозистые перистые облачка. Легкий ветерок приносит дыхание отцветающих лип, а если вслушаться, то и жужжание какой-нибудь запоздалой пчелы, еще собирающей нектар для своего улья.Пахнет старым устоявшимся деревом и пылью, благородной пылью на полках книжных шкафов.В библиотеке тишина. Андриевский пишет. Славушка в громадном кресле павловских времен, вплотную придвинутом к окну. На коленях у мальчика книги. Он поглощен поисками пьесы. Какой-нибудь необыкновенной пьесы. Мольер, Херасков, Луначарский. А за спиной Андриевский. И все пишет. Что он пишет? Письма родственникам в Санкт-Петербург, как неизменно называет он Петроград?… А может быть, заговорщицкие письма? Любить Советскую власть ему не за что…Синее небо. Сладкие запахи. Зеленые тени. Тургеневский день. День из какого-нибудь романа. Из «Руднева» или «Базарова». Впрочем, Базарова не существует. «Отцы и дети». Отцов и детей тоже не существует. Андриевские не отцы, и Ознобишины им не дети.— Что это вы тут пишете?Негромко, спокойно и неожиданно. Славушка поднимает голову. Откуда он взялся? Быстров в дверях библиотеки. Похлопывает хлыстиком по запыленным сапогам. Все думают, что он уехал, а он не уехал. Появляется то тут, то там, даже вот в Народный дом завернул.Небрежный взгляд на Славушку.— А, и ты здесь…И снова любезно, спокойно и негромко Андриевскому:— Что пишете?Андриевский встал, стоит.— Письма.— Интересно…Быстров протягивает руку, и… Андриевский подает ему свою писанину.— Мечтаете вернуться в Петроград?— Родной город. «Годной гогод».Письма возвращаются царственным жестом — мол, все в порядке.— Не советую.— Я вас не понимаю.Быстров садится, и Андриевский тоже вынужден сесть.— Проезжал мимо, нарочно завернул предупредить…— Я весь внимание.— Вы газеты читаете?— Иногда.— О положении на фронте осведомлены?— Приблизительно. «Пгибгизитегно».Грассирует точно гвардейский офицер. Но играть на сцене предпочитает обездоленных героев Островского: Митю Коршунова, Тихона Кабанова, Григория Незнамова, мы, мол, без вины виноватые.— Н-да, положение того… — Быстров задумчиво смотрит на Андриевского, а Славушка посматривает на Быстрова. — Может случиться, Деникин докатится и до нас…— Когда?— Не торопитесь, может, и не докатится. А если докатится, ненадолго. На всякий случай я и хочу предупредить…Андриевский бросает на собеседника любопытный взгляд.— Меня?— Не вздумайте уехать ни в Петроград, ни вообще. Вы останетесь здесь, будете охранять этот дом. Беречь народное имущество. Со стороны деникинцев вам опасаться нечего, но в отношении Советской власти вести себя лояльно. Понятно?— "Пгостите"… Простите, я не вполне понимаю… — Андриевский, кажется, действительно не понимает Быстрова. — Если придет Деникин, вы хотите связать мне руки?— Вот именно.— Превратить в сторожа народного имущества?С каким сарказмом это сказано: «нагодного имущества»!— Вот именно.— Ну, знаете ли… Слишком многого вы хотите.— Я хочу сохранить этот дом.— А вы не думаете, что этот дом возвратят владельцам?— Не успеют!— Но я-то предпочту Петербург.— Тогда поплатятся все Пенечкины, откроем Народный дом в Кукуевке.— Но если это вне моих сил…Тут Быстров обращает внимание на Славушку.— Слышал наш разговор? Мы поручим охрану…Андриевский смотрит на Славушку уничтожающим взглядом.— Ему?— Не ему одному, молодежи…Все-таки Быстров излишне доверчив. Неужели Степан Кузьмич не замечает иронии Андриевского? Не столько к самому Быстрову, сколько ко всему тому, что символизирует собою Быстров.— Вы знаете, что отличает большевиков от всех политических партий? То, что они вмешивают политику во все области человеческой жизни, никого не хотят оставить вне политики. — Андриевский прислонился спиной к книжному шкафу, книги — это его тыл. — Взрослые ответственны за свои поступки, да и то не все. Но для чего вы позволяете играть в политику детям?— Чтобы политикой не могли заниматься некоторые взрослые!Он поворачивается к собеседнику спиной, теперь он обращается к Славушке, хотя слова его предназначены Андриевскому.— Слышал? Продолжайте посещать Нардом. Пользуйтесь библиотекой. Устраивайте спектакли. Виктор Владимирович даст тебе вторые ключи…— И не подумаю, — произносит за его спиной Андриевский.— Даст, а не то у него будет бледный вид, как у того Карапета, — продолжает Быстров. — Ты будешь здесь представителем молодежи, и если… — Секунду медлит, раздумывает, как назвать Андриевского — господином или товарищем. — Если товарищ Андриевский позволит себе какую-нибудь провокацию, ты осведомишь меня. Ну а если по вине товарища Андриевского с твоей головы упадет хоть один волос, меч революции обрушится не только на него, но и на всех Пенечкиных…— Нет, это уж слишком! — говорит за его спиной Андриевский.— Понял? — спрашивает Быстров мальчика. — Нет никаких оснований прерывать работу культурных учреждений, и пусть все, кого клонит то вправо, то влево, помнят — у нас хватит сил поставить их…Он не договаривает, но слушатели его понимают.— Проводи меня, — говорит Быстров и добавляет, специально для Андриевского: — Ключи!— Нет, — говорит Андриевский за его спиной.— Пошли, — повторяет Быстров. — Вечером еду в Тулу.Славушка понимает, что никуда он не едет…Спустились с крыльца, свернули в аллею, сирень давно отцвела, рыжие кисти пошли в семена.— Степан Кузьмич!… — кричит позади Андриевский.Славушка останавливается.— Идем, идем, — говорит Быстров.— Слава! Сла-ва-а-а!… Товарищ Ознобишин!— Иди, — говорит Быстров.— Да постойте же…Славушка слышит, как сзади их нагоняет Андриевский.Добежал, идет сзади, запыхался.— Степан Кузьмич…Быстров шагает как шагал.— Возьмите…— Возьми, — говорит Быстров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81