Саплин!— Я так и думал, что ты еще не ушел.С чего это он решил, что Слава не ушел? Ему ведь ничего не известно о чарах старинного фортепиано.Саплин сваливается с коня, как тюк с добром.— Чего тебе?— Мы ведь как братья…Что он там бормочет о братстве? Неужели совершил какой-нибудь проступок, в котором не осмелился признаться при всех? Он неистов в своей революционности, но революция для него не столько цель, сколько средство.— Понимаешь? Завтра воскресенье. Для авторитета. Я верну, по-братски…Саплин просит на воскресенье рубашку, желто-зеленую шелковую рубашку, которая очень возвысит его в Критове.— Среди хрестьян, — говорит Саплин.«Среди девок», — думает Слава, однако стаскивает с себя рубашку, Саплину рубашка нужнее — братство, так уж пусть действительно братство.Взамен Саплин снимает куртку из грубого домотканого сукна, хотя вечерний ветерок дает себя знать.— Не надо, дойду, а тебе ехать, даже удивительно, как холодно.Саплин скачет прочь, а Славушке остаются лишь мечты о фортепиано, в нижней рубашке к Тарховым не пойдешь. 58 Славушка бежал из нардома, сделав, правда, изрядного кругаля, заскочил на минуту к Тарховым, он все чаще обращал внимание на Симочку, от Тарховых славировал на огороды и тут встретил Федосея, несшего под мышкою детский гробик с таким видом, точно где-то его украл.— Хороним, — просипел Федосей, не замедляя шага.— А где ж папа с мамой? — удивился Славушка.— Папа мельницу налаживает, заставляют пущать, — пояснил Федосей. — А Машка подолом мусор метет!Вот и кончилась жизнь, не успев даже начаться…Возле дома Славушка встретил родителей усопшего, взявшись за руки, они шествовали, видимо, в церковь. Павел Федорович в новой суконной тужурке, а Машка в шелковой красной кофте и зеленой шерстяной юбке, наряжаться, кроме как в церковь, некуда.Впрочем, Славушке не до соболезнований.Быстров мало говорил после смерти жены, но все ж как-то на ходу заметил:— Подготовили бы новый спектакль, мельницу запустим со дня на день, хорошо бы день этот застолбить у мужиков в памяти.Пуск астаховской мельницы для Успенской волости то же, что для всей страны Волховстрой. Первое промышленное предприятие. Степан Кузьмич не переоценивал события.Павел Федорович возился на мельнице с утра до ночи, Быстров то и дело его поторапливал:— Не ссорьтесь с Советской властью, гражданин Астахов, от души советую, не замышляйте саботаж, может, и сохранитесь, врастете в социализм.«Пожалуй, и вправду сохранюсь», — думал Павел Федорович и ковырялся в двигателе.Механик из Дроскова отказался ехать в Успенское, не подошли условия, но Быстров правильно рассудил, что Павел Федорович справится с мельницей не хуже того механика, мельницу построил, а механика не искал, сам собирался вести дело.Еремеев и Данилочкин напали на Быстрова.— Начнет с мельницы, всех мужиков приберет к рукам, — ворчал Данилочкин.— Самоубийство! — решительнее кричал Еремеев. — Взорвет изнутри!— Так иди на мельницу сам, если соображаешь в машинах, — саркастически возражал Быстров. — В том и фокус, что нам приходится строить социализм из элементов, насквозь испорченных капитализмом.Свою позицию Быстров определял так:— Многие убеждены в том, что хлебом и зрелищами можно преодолеть опасности теперешнего периода. Хлебом — конечно! Что касается зрелищ…Зрелищами руководил Ознобишин. Спектакли ставил, разумеется, Андриевский, но надзор осуществлял Славушка.Он и мчался сейчас домой, чтобы обдумать предложение Андриевского, тот предлагал инсценировать «Овода», сам брался изобразить кардинала Монтанелли, а Славушке предлагал соблазнительную роль Артура.Вера Васильевна сидела за столом и кроила какие-то тряпки. Славушка схватил книжку и устроился у окна. За окном шелестела отцветшая липа, и лишь шиповник под окном никак не хотел отцветать.Пощелкивали ножницы, шелестели страницы.— Знаешь, мам, возможно, мы скоро расстанемся, — оторвался от книжки Славушка. — Скоро конференция.— Какая конференция?— Уездная. Комсомольская.— Съездишь и вернешься.— Меня могут выбрать в уездный комитет, тогда придется остаться в Малоархангельске.— Жениться ты еще не собрался?Славушка сделал вид, что не понял иронии.— Не путай, пожалуйста, общественную и личную жизнь.— А по-моему, жизнь нельзя разделять…— Может быть, придется поехать даже в Москву.— А это еще зачем?— Если выберут на съезд.— Вот этого я бы даже хотела, — мечтательно сказала Вера Васильевна. — С Москвой не надо терять связь. Надеюсь, ты зайдешь к дедушке?Дед всегда импонировал ему начитанностью, памятью, снисходительностью…— И к Арсеньевым надо зайти…Мама великодушна, не помнит обид: настороженность тети Лиды и ее мужа были оправданны.— И к дяде Мите…А вот к этому не зайдет. Собственно, это не дядя, а дядя отца, двоюродный дедушка. Профессор! Но из тех профессоров, которые презирают Россию…— Нет, мамочка, к дяде Мите я не пойду, — твердо заявляет Славушка. — Принципиально не пойду.— Это ты книжек начитался?— Нет, мамочка, принципы мне прививали не книжки, а папа.Лучшего он не мог сказать матери, дольше она не хочет скрывать от сына свой сюрприз.— Видишь, что я шью? Тебе давно этого хотелось…Как он ненаблюдателен! Ведь это же мамина юбка! Юбка от синего шерстяного костюма. Но это уже и не юбка, это галифе, о которых давно мечтает Славушка. Милая мама! Не пожалела юбку!— Мамочка!…— Тебе ведь хотелось…Это больше, чем желанная обновка, это значит, что мама признала его как политического деятеля. Есть в чем показаться в Малоархангельске! Еще револьвер, и он будет выглядеть не хуже Еремеева.Что бы сделать для мамы?…На этажерке, за книгами, у стенки, кулечек с конфетами. Конфеты Франи Вержбловской. Записку Андреева Слава отправил в Малоархангельск с Еремеевым. Тот ехал в уездный исполком и обещал занести письмо в укомол. Но послать с ним конфеты не решился. Еремеев способен отдать конфеты первой приглянувшейся ему девке…Кроме этих конфет, ему нечего предложить маме…Славушка вытаскивает кулек из-за книг, отсыпает немного леденцов и прячет кулек обратно.Подходит к матери, высыпает перед ней леденцы. Мама удивлена.— Это нам выдавали в Орле, привез и забыл…— Ну и ешь сам!— Мамочка!…— Ну хорошо, хорошо…Вера Васильевна собирает конфеты со стола, будет ждать возвращения Пети, разве может она съесть хоть что-нибудь без своих детей?Теперь сбегать к Быстрову, сказать о спектакле…Славушка стремглав мчится к волисполкому.Дорогу ему преграждает Дмитрий Фомич, против обыкновения он не на обычном месте, а со скучающим видом толчется в коридоре.Однако он не успевает задержать Славушку, и тот влетает в комнату президиума.Степан Кузьмич на диване. Прямо против него стоит женщина, длинная, худая, у нее миловидное лицо невероятной белизны, осыпанное, несмотря на август, крупными рыжими веснушками, и в голубом платочке, из-под которого смотрят большие голубые глаза, ей лет тридцать. Позади женщины двое детей, девочка и мальчик, погодки, лет восьми-девяти, тоже очень беленькие, с льняными шелковистыми волосами.Степан Кузьмич не обращает внимания на Славу.— Ну чего, чего тебе от меня? — неуверенно обращается он к женщине.Женщина молчит.— Пойми, ты требуешь от меня невозможного, — продолжает Степан Кузьмич.Женщина молчит, и Славушка понимает, что ему нельзя здесь находиться.— Извините, — шепотом произносит он, выходит…И сразу натыкается на Дмитрия Фомича.— Куда ты?! — запоздало говорит тот. — Туда нельзя…Славушка растерянно смотрит на Дмитрия Фомича.— Занят Степан Кузьмич, — бурчит Дмитрий Фомич. — С женой объясняется.Славушка изумляется еще больше:— С какой женой?Дмитрий Фомич приглаживает ладонью усы.— С какой, с какой… С самой обыкновенной.— Но ведь Александра Семеновна…— Со старой женой, с рагозинской!… — Дмитрий Фомич с сожалением смотрит на мальчика. — От Александры Семеновны, брат, только туман остался, а эта живой человек, мириться пришла.— Но это же невозможно, Дмитрий Фомич… — Славушка кинул взгляд на закрытую дверь, из-за которой несся тихий говор. — После Александры Семеновны…— Все, брат, возможно, — снисходительно произносит Дмитрий Фомич. — Не знаешь ты еще, парень, жизни.— Нет, он не помирится, — уверенно говорит Славушка, поворачивается и медленно идет прочь.— Еще как помирится! — слышит он за своей спиной…«Нет, нет, — думает Славушка, — это невозможно, Степан Кузьмич верен памяти Александры Семеновны…»Но все будет не так, как думается Славушке, а так, как говорит Дмитрий Фомич. 59 Каждый занят своим делом: Павел Федорович с Надеждой режут для коров резку, Федосей с помощью Пети налаживает плуг, Марья Софроновна варит вишни на меду, запасается на зиму вареньем, Вера Васильевна пишет письмо полузабытой московской знакомой…А Славушка — Славушка за книжкой по истории юношеского движения.Тут в комнату врывается Петя.— Тебя Мишка спрашивает!— Какой еще Мишка?— Карпов, из Козловки. Говорит, поскорей…— Пусть сюда идет.— Да он не идет! Говорит, пусть Славка выйдет…Не успел Слава сойти с крыльца, как к нему кинулся Мишка.— Ой, Славка, идем скорее!Он сегодня какой-то чудной, Мишка, всегда такой аккуратный, а тут неподпоясанный, в посконных портах, босой.— Идем в дом…— Нельзя, нельзя!Мишка торопится, увлекает Славу за собой, опускается на корточки, вынуждая Славу поступить так же, скороговоркой роняет торопливые слова:— Бегом я, через овраг, межами… Степана Кузьмича надо бы! Выжлецов, что мельницу купил… Маменька моя пошла овцу искать, встрелась с выжлецовской Донькой, молодайка его, та, грит, слав те господи, приехали сегодня к мому из Куракина, хоть вздохнем, увезут седни ночью нашу оружию, тогда пускай хоть сам черт приходит на мельницу, думают, он против власти, а там оружия…— Откуда приехали?— Да из Куракина, из Куракина, я ж объясняю…— А за каким оружием?— Ну, спрятано, значит, у Выжлецова…Мальчики перебегают площадь, волисполком стоит во тьме черной громадиной, за окном тусклый свет.Быстров за столом, перед ним лампа, склонился над бумагами.Шепотом:— Степан Кузьмич…После смерти Александры Семеновны Быстров даже злее стал на работу, до поздней ночи на ногах, а вот, чтобы поговорить, пошутить, этого теперь с ним не случается.— Что у тебя? Я тут декреты для сельсоветов сочиняю…— Степан Кузьмич, тут Карпов к вам…— А что у него?— Оружие увозят…— Какое оружие? — Быстров встрепенулся. — Зови-ка его сюда.Он расспросил Карпова за несколько минут, сразу все понял и все объяснил ребятам: Выжлецов — неясная фигура, пришел с фронта, льнет к кулакам, а Куракино, вся Куракинская волость, эсеровская цитадель, и там, вероятно, собирают оружие, чтоб было с чем выступить против Советской власти.Погладил Карпова по волосам.— Посидите здесь…Оставил ребят в исполкоме, отсутствовал с четверть часа, позвал мальчиков на улицу, у крыльца Григорий с двумя оседланными лошадьми.— Садись! — Быстров, указал Карпову на Маруську, на которой не разрешалось ездить никому, кроме ее владельца. — За пятнадцать минут домчит тебя до твоей Козловки. На огородах слезешь и пойдешь домой, а коня отпусти, только повод оберни вокруг шеи. Сама придет обратно. И чтоб все тебя видели, чтоб ни у кого мысли, что ты здесь был. Узнают — могут убить. Понятно?— Спасибо, Степан Кузьмич.— Дура, — с невыразимой лаской промолвил тот. — Это тебе спасибо. Нам тебя сохранить важно.Подсадил Мишку на Маруську, шлепнул лошадь по боку, и она тут же пропала в темноте.Подошел к другой лошади, проверил подпругу.— А теперь следом и я…— Степан Кузьмич… — У Славушки задрожал голос. — Можно и мне…Быстров резко обернулся:— Не боишься?— А вы?— У меня должность такая… — Славушка не увидел, услышал, как Быстров усмехнулся. — А впрочем… садись за спину, коли удержишься!Он вскочил в седло, подождал, пока сзади взгромоздился Славушка, и тронул поводья.— Вернусь завтра, — на ходу бросил он Григорию и осторожно направил коня вниз, к реке.Над водой стлался туман, никто не попался им по пути, только где-то на дальнем конце села повизгивала гармонь да лениво брехала собака.Они пересекли Озерну и стали не спеша подниматься в гору.— Карпов нас минут на двадцать опередит, — как бы про себя заметил Быстров. — А тут и мы подоспеем… — Он на мгновение обернулся. — Однако держись.Подогнал коня, и Славушка крепче обхватил Быстрова.Ехали молча. Было тихо. Лишь слышно, как дышит лошадь, размеренно и тяжело, совсем непохоже на нервное и частое дыхание Маруськи.— Это даже неплохо, что явимся вдвоем, — внезапно произнес Быстров, отвечая себе на какую-то мысль.И опять замолчал, свернул на проселок, еле видимый в темноте, и сказал уже специально для Славушки:— Урок классовой борьбы… — Помедлил и добавил: — Для тебя.Они подъезжали к Козловке. Еще не поздно, а темно, над головами ни звездочки, все небо застлали черные облака, в домах еще ужинали, и девки только еще собирались в хоровод.Быстров придержал коня посередь деревни, припоминая, где живет Выжлецов, и затем уверенно направил к большой, просторной избе на кирпичном фундаменте с раздавшимся крыльцом.Они одновременно соскочили наземь. Быстров прикрутил повод к перилам, взбежал на крыльцо и без стука дернул на себя дверь.За столом чаевничали сам Выжлецов, его молодая жена, его мать и двое мрачных, незнакомых Быстрову мужиков.Быстров прямиком направился к хозяину с протянутой рукой:— Семену Прокофьичу…Слава видел Выжлецова впервые, он представлял его себе пожилым, рослым, неприветливым, а перед ним был сравнительно молодой, никак не старше тридцати лет, маленький, вертлявенький, плюгавенький человечек с рыжими усиками и крохотными голубыми глазками, моргающий, как вспугнутый зверек, внезапно ослепленный ярким светом.От неожиданности Выжлецов растерялся, вскочил, выбежал из-за стола, засуетился, полез в шкаф за чистой посудой.— Чайку с нами, Степан Кузьмич…На столе кипел медный самовар, в вазочке алело варенье, на тарелке ржаные коржики.Жена Выжлецова, миловидная молодая бабенка, и мать, сморщенная старушка, тоже поднялись из-за стола, но двое незнакомых мужиков даже не шевельнулись и только вопросительно поглядывали на хозяина.— Милости просим, милости просим, — продолжал Выжлецов, сглатывая слоги и расставляя чашки для новых гостей. — Рады, рады вам…— Ну, радоваться-то особенно нечему, — спокойно возразил Быстров, усаживаясь, однако, за стол, точно он и впрямь прибыл в гости.— И вы, и вы… — пригласил Выжлецов Славу.Слава, однако, не последовал приглашению, он чувствовал, как напряжен Степан Кузьмич, и понимал, что держаться надо настороже, ему была недоступна непосредственность, с какой вел себя Быстров, и на всякий случай остался у двери, и Выжлецов тут же утратил к нему интерес, дело было не в Славе.Незнакомые мужики вновь вскинули глаза на Быстрова. Оба были немолоды, видать, умны, серьезны. Один, с сивой бородой, отнесся к появлению гостей как будто безучастно, зато другой, бритый, чернявый, с резкими чертами лица, казалось, с трудом скрывает свое волнение, он то и дело постукивал пальцами по расстеленному на столе рушнику.— Председатель наш, товарищ Быстров, — ответил наконец на их немой вопрос Выжлецов и пододвинул к Быстрову вазочку с вареньем.— Да не суетись ты, — заметил ему Быстров и, увидев, как чернявый сунул было руку под стол, повторил эти слова уже для чернявого мужика: — И ты не суетись понапрасну.И сразу после этих слов за столом воцарилось молчание.Позже, перебирая в памяти подробности этого вечера, Славушка говорил себе, что именно в этот момент Быстрова должны были убить, во всяком случае, логика событий подсказывала такой исход, однако Быстров всегда предупреждал события.— Вы из Куракина? — быстро спросил он чернявого.Тот молчал.— Так вот, не будем шутить, — спокойно сказал Быстров, точно речь шла о самых обыкновенных вещах. — Я знаю, зачем вы приехали, и прямо говорю: ничего у вас не получится.Выжлецов раздвинул свои губки в улыбке:— О чем это вы, Степан Кузьмич?Однако мужики из Куракина не ответили, и Славушка догадался, что они прислушиваются к тому, что происходит снаружи.И Быстров, должно быть, догадался, потому что сразу сказал:— Да не слушайте вы, никого там нет, я один. Только само собой, куда я поехал, известно… — Он ласково посмотрел на чернявого. — И кто вы такие, тоже известно. Поэтому давайте по-хорошему. Не будем ссориться, выкладывайте свою пушку.И вновь произошло чудо: чернявый сунул в карман руку и положил на стол небольшой аккуратный пистолет.— Так-то лучше, — сказал Быстров и повернулся к Выжлецову. — На большой риск шел ты, Семен Прокофьич, всего мог лишиться, и мельницы, и семьи. Про твое оружие нам давно известно. Не знали только, где спрятано, но все равно нашли бы… — Он протянул руку, взял пистолет, опустил себе в карман. — Не надо беспокоить ни мамашу, ни супругу, идите-ка втроем, несите сюда оружие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81