Дедуцируя их, мы прослеживаем связи не скачками, а постепенно и получаем
более подробное описание действительности, чем при прямом констатировании
наличности S и P. При этом, в особенности, конечно, надо помнить, что
первоначальные связи, на которые мы разлагаем в дедукции тезис "S - P", сами
в конечном итоге всегда принадлежат к числу установленных прямыми методами,
так что убедительность и достоверность дедукции имеет производный характер:
она вполне зависит от достоверности прямого усмотрения первоначальных, т.е.
наиболее простых и наиболее непосредственных связей между явлениями,
недоступных дедуцированию.
Без сомнения, нам возразят, что разложение сложного явления на простые
элементы в дедуктивном умозаключении ведет за собою только большую ясность,
но еще не большую достоверность вывода. Большая достоверность, скажут нам,
достаточно объяснена уже выше; она кроется в логической структуре дедукции,
в том, что вывод получается из посылок с аналитическою необходимостью, сами
же посылки, чтобы быть вполне достоверными, должны быть получены таким же
путем или должны принадлежать к числу суждений, в которых предикат вытекает
из субъекта с аналитическою необходимостью. Это убеждение, что аналитическая
необходимость есть верховный критерий истины, как известно, до сих пор еще
сильно укоренено в логике, и с ним-то мы и собираемся бороться. Выраженное
иными словами, оно состоит в утверждении, что логическое основание для
признания суждения необходимым может заключаться не иначе как в принуждении,
исходящем из стороны логических законов тожества, противоречия и
исключенного третьего, - принуждении, возникающем тогда, когда отрицание
данного суждения заключает в себе нарушение логических законов мышления, и
только признание его согласуется с ними. При этом, очевидно, специфически
логическим элементом мышления считается только усмотрение тожества или
различия, а потому и логические основания усматриваются не иначе как в
тожестве или различии: сам разум оказывается не чем иным, как функциею
усмотрения тожества или различия.
Глубокое различие между этими характерными для рационализма взглядами на
познание и интуитивизмом мы выясним в последней главе, подводя итоги всего
своего исследования, а здесь вступим с ними в борьбу только по вопросу о
верховном критерии истины.
Мы не отрицаем огромного значения логических законов мышления как
критерия лжи. Но мы хотим напомнить, что как критерий истины они применимы
лишь к тем суждениям, в которых предикат вытекает из субъекта или из посылок
с аналитическою необходимостью. Поэтому Кант ограничивает значение закона
противоречия как положительного критерия истины только областью
аналитического знания319. Если же признать, как это делаем мы, что в каждом
суждении с известной точки зрения есть синтетическая сторона320, то значение
логических законов мышления окажется еще более ограниченным. И
действительно, нетрудно показать, что они составляют вовсе не достаточный
критерий истины, потому что нуждаются в точке опоры для проявления своей
силы, именно могут быть применены лишь там, где уже есть установленная
истина, которая, следовательно, должна быть признана за истину на основании
какого-то другого, более первоначального, действительно верховного критерия.
В самом деле, тожество и отсутствие противоречия, обязывающие принять данное
суждение, могут быть констатированы не иначе как в отношении к истине,
которая уже раньше незыблемо установлена; отсюда ясно, что первая или первые
истины не могут быть установлены путем одного только усмотрения тожества или
отсутствия противоречия.
Роль таких первых истин, с которыми новые истины должны согласовываться
по закону тожества и противоречия, принадлежит в конечном итоге аксиомам (и
постулатам), определениям и суждениям прямого восприятия. В самом деле,
доказывая, напр., теорему "сумма углов треугольника равна двум прямым", мы
приходим в результате к мысли, что это суждение должно быть принято за
истину, так как отрицание его противоречило бы аксиоме "две величины, равные
порознь третьей, равны между собою". Однако несомненно, что не закон
противоречия служит здесь верховным критерием истины. Вместе с остальными
логическими законами он показывает нам только, что мы не можем одновременно
утверждать аксиому и признавать положение "сумма углов треугольника не равна
двум прямым", что мы должны стать или на сторону первого из этих положений
(и тогда сумма углов треугольника равна двум прямым), или на сторону второго
(и тогда две величины, равные порознь третьей, не равны или, по крайней
мере, не всегда равны друг другу). Противоречие существует только до тех
пор, пока мы признаем за истину оба положения; но оно в одинаковой мере
исчезает и в том случае, если мы отвергнем аксиому, и в том случае, если мы
отвергнем суждение "сумма углов треугольника не равна двум прямым". Отсюда
ясно, что законы тожества, противоречия и исключенного третьего обязывают
нас сделать выбор между двумя сторонами, но бессильны указать, на какую
сторону мы должны стать. Чтобы найти, на какой стороне правда, нужен новый,
последний критерий. В разбираемом случае он действует с такою силою и
определенностью; что вопрос, где истина, даже и не поднимается: мы сразу
становимся на сторону аксиомы, и потому нам кажется, будто в процессе
размышления никакими другими критериями, кроме трех логических законов
мышления, не приходилось пользоваться.
Итак, мы должны поставить вопрос, каков тот критерий истины, который
заставляет нас в случае спора становиться на сторону аксиом? Нам, может
быть, скажут, что и в отношении аксиом критерием истины служат опять-таки
три логические закона мышления: отрицание аксиомы неизбежно ведет к
противоречиям с данными опыта, засвидетельствованными в актах прямого
восприятия. Разбирать подробно это возражение мы не будем: в нем кроется тот
же недосмотр, какой мы только что указали выше. Противоречие между
суждением, отрицающим аксиому, и суждениями прямого восприятия заставляет
нас стать или на одну, или на другую сторону, по оно вовсе не указывает, на
какую именно сторону следует стать. Чтобы решить этот вопрос, нужен высший
критерий. В случае столкновения суждении, отрицающих показания восприятия, с
суждениями, выражающими их, этот критерий так решительно говорит в пользу
суждений восприятия, что мы без всяких колебаний становимся на сторону их,
не задаваясь даже вопросом, что побуждает нас к этому. Итак, в дополнение к
поставленному выше вопросу надо исследовать также: каков тот критерий
истины, который заставляет нас в случае столкновения суждения восприятия с
отрицанием его становиться на сторону суждения восприятия?
Впрочем, защитники учения о том, что логические законы мышления суть
верховный критерий истины, могут утверждать, что не только выводы должны
вытекать из посылок с аналитическою необходимостью, но и сами последние
посылки знания должны быть аналитическими суждениями, отрицание которых само
в себе уже заключает противоречие, так что здесь сталкиваются два суждения,
из которых одно само по себе в силу логических законов мышления уже есть
нелепость, а другое само по себе в силу тех же законов мышления есть истина.
В противовес этому утверждению напомним опять, что всякое суждение без
исключения имеет с одной стороны аналитический, а с другой стороны (именно,
если иметь в виду только дифференцированные стороны субъекта) синтетический
характер321. Поскольку все суждения имеют синтетический характер, критерием
истины их не могут быть логические законы мышления. Поскольку же все они
имеют аналитический характер в нашем смысле этого слова (если принять за
субъект всю полноту бытия, данного в восприятии и еще подлежащего
дифференцированию), критерием истины их действительно отчасти служит закон
тожества. Но об этом мы поговорим потом, когда установим свой взгляд на
критерий истины, а теперь, ввиду того что наше возражение имеет силу только
с точки зрения нашей теории, примем на время взгляды наших противников,
допустим, что существуют настоящие аналитические суждения, в
противоположность синтетическим, и покажем, что и в этом случае наши
противники должны были бы допустить кроме логических законов мышления
существование еще некоторого критерия истины. В самом деле, из одних
аналитических суждений нельзя получить синтетических выводов, а так как в
состав знания несомненно входят синтетические суждения, как это показано
Кантом, то по крайней мере для этой части нашего знания должен существовать
критерий истины сверх логических законов мышления. Но этого мало, такой
критерий необходим даже для самих аналитических суждений, если они имеют не
гипотетический, а категорический характер. Всякое категорическое суждение "S
есть P" заключает в составе своего субъекта два суждения: из них одно
(экзистенциальное суждение) утверждает наличность (а не гипотетический
только характер) некоторого неопределенного еще объекта ("нечто есть"), а
другое (бессубъектное суждение) определяет этот объект как S ("нечто есть
S"). Такой же характер должны иметь и субъекты категорических аналитических
суждений. В самом деле, предикат этих суждений устанавливается на основании
законов тожества, противоречия и исключенного третьего в том смысле, что он
должен быть тожественным и не противоречащим в отношении к субъекту: значит,
эти законы могут вступить в действие и дать категорическое суждение только с
того момента, как субъект уже установлен в качестве действительного (а не
гипотетического) бытия и притом такого-то определенного бытия. Выполнить эти
предварительные операции можно не иначе как опираясь на какой-то другой
критерий истины, кроме логических законов мышления. Только в гипотетических
аналитических суждениях "если AB есть, то оно есть B", нам не приходится
прибегать ни к каким критериям истины, кроме логических законов мышления: в
этих суждениях субъект устанавливается нашим произволом, а предикат вслед за
этим определяется логическими законами мышления. Однако ясно, что на таких
суждениях можно построить только систему гипотетического знания.
Итак, перед нами возникает вопрос: на какой критерий истины должны
опираться аналитические суждения (если чисто аналитические суждения
существуют), чтобы быть категорическими, а не гипотетическими только? Так
как аксиомы и суждения прямого восприятия в громадном большинстве несомненно
принадлежат к числу синтетических суждений, то этот вопрос не имел бы для
нас большого значения, если бы в числе первых оснований знания не было еще
определений. Определения с наибольшим успехом можно рассматривать как
суждения чисто аналитические. Однако категорические выводы можно получить
только из категорических определений, а такие определения, даже если бы они
и были чисто аналитическими суждениями, должны опираться, как мы только что
показали, кроме логических законов мышления, еще на какой-то критерий
истины. Так как самую проблему критерия истины категорических аналитических
суждений мы подняли только ради определений (так как они по внешнему виду
кажутся наиболее заслуживающими названия чисто аналитических суждений), то
мы предпочитаем выразить последний из поставленных вопросов в следующей
форме: на какой критерий истины должны опираться определения, чтобы служить
основанием для категорического, а не гипотетического только знания?
Напомним, что три поставленные нами вопроса (о критерии истины для
аксиом, для суждений прямого восприятия и для определений) обязательны также
и для тех, кто считает дедуктивное умозаключение единственным строго
логическим методом доказательства. Для нас же, сверх этого, необходимо еще
решение вопроса, каков критерий истины, лежащий в основе прямой индукции и
косвенного восприятия.
Ответ на все эти вопросы уже дан нами: все наше исследование с первой и
до последней главы есть не что иное, как подробное развитие этого ответа, и
теперь нам нужно только вновь вкратце резюмировать его. Если истина есть не
копия действительности, не символическое воспроизведение ее и не явление ее,
сообразное с законами познавательной деятельности, а сама действительность в
дифференцированной форме, то критерием истины может быть только наличность
самой познаваемой действительности, наличность познаваемого бытия в акте
знания. Эта наличность несомненна в том случае, когда содержание познания
"дано" мне, а не произведено деятельностью, которая чувствуется мною как
"мое" субъективное усилие322, когда содержание знания присутствует и
развивается в акте знания само собою, а я только следую за ним,
сосредоточивая на нем внимание и дифференцируя его путем сравнивания.
Так как мы не можем охватить всей действительности сразу, а усматриваем
всегда только ту или другую сторону, необходимо принадлежащую ей, то знание
наше выражается всегда в форме суждения, т.е. в форме предиката, связанного
с субъектом по закону достаточного основания, но критерием того, что субъект
есть действительно достаточное основание предиката, служит опять-таки
наличность, данность в акте знания этой связи необходимой сопринадлежности.
Все суждения, все равно - получены ли они путем прямого восприятия или
прямой индукции, путем косвенного восприятия или дедукции, оправдываются
этою наличностью познаваемого бытия, причем, конечно, общие суждения
возможны не иначе как в случае реальности общего (реализм в учении об общих
представлениях и понятиях), и весь процесс знания вообще предполагает такую
объединенность всего мира, которая требует от онтологии своеобразной
обработки учения о пространстве и времени (о внеположности явлений в
отношении друг к другу в пространстве и времени, не исключающей единства
мира).
Если мы, правы, то надо ожидать, что теория знания давно уже указывает на
этот критерий истины, но только истолковывает его иначе и называет его иными
именами, соответственно различным учениям об истине и знании. И в самом
деле, что, если не указанный нами критерий, нужно разуметь под очевидностью,
которую Декарт считает высшим показателем истины? Однако, имея в виду тот же
факт, что и мы, Декарт уничтожает его гносеологическую ценность своею
теориею: считая истину копиею с действительности, состоящею из личных
состояний познающего субъекта, он должен разуметь под очевидностью
субъективное чувствование; на каким же образом какое бы то ни было
субъективное чувствование может быть ручательством того, что суждения
субъекта в самом деле копируют трансцендентную действительность?
Точно так же и под "немыслимостью отрицания", критерием истины Спенсера,
нужно разуметь наличность бытия в опыте, если мы хотим освободить критерий
Спенсера от противоречий и придать ему гносеологическую ценность. В самом
деле, если я вижу, что "на столе лежит книга", то для меня все же и мыслимо,
и представимо утверждение, будто "на столе нет книги", однако я не
становлюсь на сторону последнего суждения, потому что чувствую в нем продукт
моего произвола, моей субъективной деятельности; следовательно критерием
истины здесь является не просто "немыслимость отрицания", а "немыслимость
объективного отрицания", т.е. такого отрицания, содержание которого было бы
наличным помимо "моей" субъективной деятельности. Но если так, то это
значит, что у нас есть не только отрицательный, но и положительный критерий
истины, кроющийся уже и в первом суждении до всякого отрицания его, именно
наличность содержания суждения помимо "моей" субъективной деятельности.
Критерий истины неокантианцев Виндельбанда и Риккерта, состоящий в
"долженствовании соединять представления так, а не иначе", мы подвергли
подробной оценке в главе "Знание как суждение" и потому не будем
рассматривать его здесь323.
Верховный критерий истины безошибочен; тем не менее наше знание полно
заблуждений и ошибок. Происходит это по нашей собственной вине, именно
потому что под влиянием своих страстей, привычек, легкомыслий и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46