Он
решительно утверждает, что мы познаем только свои впечатления и воспоминания
о них.
Значение этих рассуждений об отношении между знанием и познаваемым
объектом выяснится полнее, если взглянуть на них с следующей стороны. Всякая
теория знания, начиная с самых наивных нефилософских представлений и кончая
самыми сложными искусственными построениями, заключает в себе в той или иной
форме утверждение, что между знанием и познаваемым объектом существует
некоторое определенное отношение, именно соответствие (своего рода
параллелизм), согласие или сходство в самых различных степенях, от полного
тождества (адекватности) до той неопределенной "сообразности", о которой
говорит Локк. Тождество (адекватность) между знанием и познаваемым объектом
возможно лишь в том случае, если познаваемый объект целиком и притом в
оригинале находится в процессе знания, если он имманентен процессу знания,
Если же допустить, что знание и познаваемый объект обособлены, то в таком
случае знание может соответствовать познаваемому объекту лишь в том смысле,
что в процессе знания строится более или менее полная копия познаваемого
объекта. Тогда знание имеет не имманентный, а трансцендентный характер, оно
относится к чему-то, что находится вне его. Но если знание есть копия с
оригинала, который находится вне процесса знания, то у нас нет никаких
эмпирических критериев того, в какой мере существует соответствие между
копией и оригиналом, даже нет никаких решительных оснований вообще
утверждать это соответствие. Поэтому докантовский эмпиризм, последовательно
развиваясь, принужден был в конце концов совсем отказаться от оценки
отношения знания к внешнему миру, как это и сделал Юм.
Неудивительно поэтому, что в определении понятия знания не только Юм, но
даже и его предшественники имеют в виду не отношение знания к каким-либо
объектам, находящимся вне человеческого ума, а внутренние признаки
познавательного процесса, характеризующие знание с его субъективной и
имманентной стороны. Локк говорит, что "знание есть восприятие связи и
соответствия либо несоответствия наших идей"18.
Из этого скептического отношения к знанию однако не следует, будто
эмпиристы совсем отказались от адекватного знания, от мысли, что познаваемая
вещь существует или воссоздается в акте знания так, как она есть. Если
такому знанию недоступен мир внешний, то все же внутренний мир, по учению
эмпиристов, еще не изъят отсюда. Мы можем познавать только свои идеи, но
зато, познавая их, нам не нужно даже и копировать их: зачем прибегать к
копии, если сам оригинал непосредственно дан нам и познается интуитивно без
всяких вспомогательных орудий. "Когда в душе есть вообще какие-нибудь
чувства или идеи, - говорит Локк, - то первый акт ее состоит в том, что она
воспринимает свои идеи и, поскольку воспринимает их, познает также их
различие и то, что одна не есть другая. Это безусловно необходимо до такой
степени, что без этого не могло бы быть ни познания, ни рассуждения, ни
воображения, ни раздельных мыслей вообще. Через это душа ясно и непогрешимо
воспринимает, что каждая идея соответствует себе самой и есть то, что она
есть, и что все раздельные идеи не соответствуют друг другу, т.е. что одна
не есть другая; и душа достигает этого без мук труда и дедукции, с первого
взгляда, своею природною способностью восприятия и различения"19.
Итак, свои идеи, что касается их содержания и отношений между собою вроде
сходства и различия между ними, мы познаем в совершенстве. Однако если
впечатления суть субъективные отклики нашей души на воздействия извне, то
как бы мы ни знали их каждую порознь, мы должны прийти к скептическим
выводам относительно возможности изучения порядка их причинной связи, а ведь
этот порядок именно важнее всего для науки. Когда мы приливаем к синему от
присутствия лакмуса раствору какой-либо щелочи соляную кислоту и замечаем,
что с известного момента синяя жидкость сделалась розовою и начинает
производить совершенно иные химические действия, чем прежде, то все эти
перемены даны нам в виде ряда разнообразных ощущений, которые вполне
доступны нашему познанию со стороны сходства или различия между ними. Однако
химические реакции представляют интерес не с этой стороны; мы изучаем их для
того, чтобы узнать законы связи явлений друг с другом, общие правила
необходимой последовательности явлений. В ответ на это требование науки Юм
говорит, что сколько бы мы ни изучали свои впечатления, мы не можем прийти к
достоверным общим правилам их последовательности. Изучая химические реакции,
мы имеем дело только со своими субъективными впечатлениями, связанными лишь
сосуществованием или последовательностью во времени и помимо этой связи во
времени совершенно разрозненными, вовсе не порождающими как-либо друг друга,
вообще не находящимися в какой-либо более интимной связи, чем, порядок во
времени20. Если какая-либо пара явлений случайно встречалась в прошлом нашем
опыте много раз вместе, то мы в силу привычки начинаем воображать, будто
между этою парою явлений существует какая-то особенно интимная связь, и
устанавливаем общее правило, утверждающее мнимую необходимость такой-то
именно, а не иной последовательности впечатлений и на будущее время. Но,
конечно, наша привычка не заключает в себе никакого ручательства своей
рациональности; быть может, завтрашний день покажет, что все законы физики,
химии и т.п. не имеют никакого значения и завтра вслед за совокупностью
впечатлений, обозначаемых словами кислород и водород, будет появляться
совокупность впечатлений, называемых словом железо, а вовсе не совокупность
впечатлений, называемых словом вода, как это до сих пор бывало миллионы раз
в лабораториях, но, может быть, не случится в миллион первый раз. Если
всякое общее положение относительно фактов есть лишь верование, основанное
на привычке, то это значит, что теоретические науки относительно фактов,
физика, химия, физиология, социология и т.п., пред судом философии (но,
конечно, не для целей практической жизни) оказываются недостоверными; только
конкретные науки: география, история и т.п., если они ограничиваются лишь
описанием единичных фактов (впечатлений) как единичных, могут считаться с
философской точки зрения вполне достоверными.
Кроме того, наукою в строго философском смысле этого слова Юм считает
математику. Он полагает, что математика состоит из аналитических суждений
(вроде суждения "целое больше каждой из своих частей") и изучает лишь
отношения равенства и т.п. между идеями, так что этого рода "суждения могут
быть открыты путем одной только деятельности мышления, без отношения к тому,
что существует где бы то ни было во вселенной"21.
Скептицизм, развивающийся в эмпирической философии как необходимое
следствие предпосылок, утверждающих, что я и не-я обособлены и что опыт есть
продукт действия внешнего мира на я, необходимо приводит к утверждению, что
не только объективные связи между явлениями внешнего мира, но даже и самое
существование внешнего мира не может быть доказано. Уже Локк чувствует, что
его философия не может объяснить знания о существовании внешнего мира.
Допуская, что, кроме состояний сознания познающего субъекта, существуют еще
внешние вещи, вызывающие эти состояния сознания, Локк понимает, что это -
умозаключение от следствия к основанию, вовсе не отличающееся строгою
достоверностью: "ибо обладание какою-нибудь идеею не доказывает
существования вещи, как изображение человека не свидетельствует об его бытии
в мире, как сновидения не образуют подлинной истории"22. Однако у него не
хватает сил отважиться на решительный скептицизм, и он цепляется даже за
чисто личные аргументы в пользу существования внешнего мира, например,
обращается к читателю с следующим заявлением: "что касается меня, то я
думаю, что Бог дал мне достаточную уверенность в существовании внешних
вещей"23.
Юм, опирающийся на скептические выводы своих предшественников и более
последовательный, чем они, уже решительно признает, что утверждение
достоверности существования внешнего мира, во-первых, не может быть
доказано, а во-вторых, даже и противоречит разуму, так как разум убеждает
нас, что "все чувственные качества существуют в душе, а не в объекте"24.
Скептические взгляды Юма вполне последовательно вытекают из основ
докантовского эмпиризма. Выше было указано, что если все материалы знания
субъективны, то, оставаясь на почве фактических переживаний, неизбежно нужно
стать на сторону солипсизма. Но все же многим может показаться, что это не
необходимо и что эмпиризм в лице Юма слишком рано сложил оружие. Даже и те,
кто думает, что процессы и свойства внешнего мира не входят в сознание так,
как они существуют вне сознания, все же полагают, что, изучая порядок
ощущений, можно догадываться о соответствующем им порядке раздражений,
находящихся вне нашего ума, хотя бы они и оставались для нас совершенно
неизвестными по содержанию. Согласно этим взглядам, напоминающим учение
Локка о "сообразности" знания, отношение между процессами внутри я и вне я
представляется в следующей форме: во внешнем мире существуют какие-нибудь
явления x и y, причинно связанные между собою так, что явление x активно
порождает явление у; кроме того, явление х, действуя на познающее лицо,
производит в нем какое-либо ощущение a; таким образом, хотя x само по себе
не может войти в сознание познающего субъекта, оно дает в качестве своего
заместителя как бы сигнал, свидетельствующий о его присутствии, точно так же
и явление у производит ощущение b, т.е. дает другой сигнал. Наблюдая в себе
очень часто вслед за сигналом-ощущением a появление сигнала-ощущения b, мы
имеем право догадываться, что какое-то по содержанию неизвестное нам x,
соответствующее сигналу a, есть причина какого-то неизвестного по содержанию
y, соответствующего сигналу b. Схематически эти отношения можно выразить
следующим образом:25
Из этой схемы видно, что между ощущениями a и b нет никакой причинной
связи; гипотетически допускаемая причинная связь между соответствующими
ощущениям явлениями x и y познается столь окольным путем, что у нас не может
быть никакого критерия ее существования, кроме только постоянной
последовательности во времени да и то не самих x и y, а замещающих их
сигналов. Очевидно, такое знание чересчур ненадежно, оно не может называться
знанием законов явлений. В самом деле, согласно миросозерцанию таких
эмпиристов, одно и то же действие может причиняться различными причинами:
быть может, сегодня ощущение а было вызвано во мне причиною x, а завтра оно
будет вызвано причиною у, которая, так же как и x, причиняет во внешнем мире
явление y5; таким образом, завтра я опять испытаю последовательность явлений
ab и буду воображать, будто вне меня по-прежнему находится пара явлений x и
y. Положение исследователя внешнего мира при таких условиях особенно
затрудняется тем, что я с течением времени все меняется и меняется (даже и
как я, т.е. как совокупность состояний сознания, и тем более как тело, а
эмпиристы, о которых мы говорим, смотрят на обсуждаемые нами процессы знания
именно как на взаимодействие между телом и внешним миром). Поэтому x и y,
сегодня вызывающие во мне ощущение a и b, завтра могут быть источником
совершенно новых ощущений. Отсюда с несомненностью вытекает вывод, что при
таких условиях в самом деле ни одно общее положение физики, химии и т.п. не
есть надежный закон. Какое из них может быть завтра опровергнуто
действительностью, каждое из них есть не более, как привычная для меня
последовательность моих ощущений и, следовательно, Юм был прав.
Наконец, все эти популярные, утратившие уже в наше время всякое
философское значение попытки сохранить предпосылки Юма и в то же время
избавиться от его скептицизма окончательно теряют почву под ногами, если
указать на то, что, в случае полной субъективности первоначальных материалов
знания, не только существование каких-либо причинных связей во внешнем мире,
но даже и самое существование внешнего мира оказывается совершенно
недоказуемым. Мало того, при этих условиях самая мысль о существовании
внешнего мира никоим образом не могла бы возникнуть ни в одном человеческом
сознании. В самом деле, допустим серьезно, а не на словах только, что все
материалы знания суть лишь мои состояния сознания в таком же смысле, как мне
принадлежит какое-либо чувство моего удовлетворения, и что деятельность
мышления не создает новых материалов знания, а только перекомбинировывает
их, и тогда мы сразу должны будем признать, что самая мысль о существовании
внешнего мира никак не могла бы возникнуть в нашем уме, а потому говорить о
доказательствах этой мысли совсем уже бессмысленно. Это доказательство
недоказуемости и немыслимости внешнего мира при изложенных выше допущениях
можно считать абсолютно строгим, но, к сожалению, оно не отличается
характером очевидности, и это объясняется следующим образом: оно
представляет собою строго логический вывод из совершенно ложного, как это мы
покажем в третьей главе, допущения, будто все материалы знания суть мои
состояния сознания. Это допущение делается очень многими, но оно делается
только на словах, а не реализуется в сознании действительно; поэтому
сторонники такого допущения, встречаясь с вытекающим из него выводом
недоказуемости и даже немыслимости внешнего мира, не чувствуют
обязательности этого вывода для себя. Выслушав приведенные выше аргументы,
такой защитник докантовского и даже доюмовского эмпиризма начинает
утверждать, что все же у нас могут быть основания догадываться о
существовании внешнего мира, т.е. могут найтись косвенные пути дойти до
признания существования внешнего мира с помощью умозаключений. Рассмотрим
некоторые из этих попыток доказать косвенную познаваемость внешнего мира и
покажем, что все они, при сделанных допущениях, заключают в себе petitio
principii6.
Во избежание юмовского скептицизма современные сторонники докантовского
эмпиризма нередко ссылаются на закон причинности. Они говорят, что у всякого
явления должна быть причина, и так как для некоторых явлений, например, для
ощущений, мы не можем найти причину в себе, то мы должны искать ее вне себя,
т.е. допускать существование внешнего мира. В ответ на это нужно заметить
следующее. Закон причинности сводится лишь к уверенности в том, что ко
всякому данному явлению можно подыскать совокупность других явлений,
наличность которых необходимо сопутствуется данным явлением. Согласно этому
закону, встречаясь с новым явлением, я уверен, что есть причина этого
явления, и я ищу этой причины, произвожу исследования с этой целью; но в
законе причинности ничего не сказано о том, где я могу отыскать эту причину,
не сказано также и того, что мои искания непременно должны увенчаться
успехом; если материалы знания складываются только из моих состояний
сознания, то я естественно принужден искать причину нового явления среди
этих моих состояний сознания; это искание причины может оказаться
безуспешным, тем более, что моя душевная жизнь очень сложна, и многие
элементы в ней в течение продолжительного времени остаются незамеченными
мною; отсюда следует, что я нередко принужден отложить свое исследование или
при теперешнем состоянии моих знаний совсем отказаться от него, но прийти к
мысли, что искомая причина находится вне меня, если у меня нет никаких
материалов для идеи "внешнего мира", я бы никоим образом не мог26.
Наконец существует еще один аргумент в пользу возможности умозаключения о
существовании внешнего мира. Современные сторонники докантовского эмпиризма
иногда утверждают, что умозаключение совершается следующим образом. У меня
есть только мои субъективные состояния сознания; среди этих состояний есть
мое представление о моем теле и мое представление о других телах, подобных
моему. На основании всего опыта я привык наряду с таким-то голосом, с
такими-то выражениями и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
решительно утверждает, что мы познаем только свои впечатления и воспоминания
о них.
Значение этих рассуждений об отношении между знанием и познаваемым
объектом выяснится полнее, если взглянуть на них с следующей стороны. Всякая
теория знания, начиная с самых наивных нефилософских представлений и кончая
самыми сложными искусственными построениями, заключает в себе в той или иной
форме утверждение, что между знанием и познаваемым объектом существует
некоторое определенное отношение, именно соответствие (своего рода
параллелизм), согласие или сходство в самых различных степенях, от полного
тождества (адекватности) до той неопределенной "сообразности", о которой
говорит Локк. Тождество (адекватность) между знанием и познаваемым объектом
возможно лишь в том случае, если познаваемый объект целиком и притом в
оригинале находится в процессе знания, если он имманентен процессу знания,
Если же допустить, что знание и познаваемый объект обособлены, то в таком
случае знание может соответствовать познаваемому объекту лишь в том смысле,
что в процессе знания строится более или менее полная копия познаваемого
объекта. Тогда знание имеет не имманентный, а трансцендентный характер, оно
относится к чему-то, что находится вне его. Но если знание есть копия с
оригинала, который находится вне процесса знания, то у нас нет никаких
эмпирических критериев того, в какой мере существует соответствие между
копией и оригиналом, даже нет никаких решительных оснований вообще
утверждать это соответствие. Поэтому докантовский эмпиризм, последовательно
развиваясь, принужден был в конце концов совсем отказаться от оценки
отношения знания к внешнему миру, как это и сделал Юм.
Неудивительно поэтому, что в определении понятия знания не только Юм, но
даже и его предшественники имеют в виду не отношение знания к каким-либо
объектам, находящимся вне человеческого ума, а внутренние признаки
познавательного процесса, характеризующие знание с его субъективной и
имманентной стороны. Локк говорит, что "знание есть восприятие связи и
соответствия либо несоответствия наших идей"18.
Из этого скептического отношения к знанию однако не следует, будто
эмпиристы совсем отказались от адекватного знания, от мысли, что познаваемая
вещь существует или воссоздается в акте знания так, как она есть. Если
такому знанию недоступен мир внешний, то все же внутренний мир, по учению
эмпиристов, еще не изъят отсюда. Мы можем познавать только свои идеи, но
зато, познавая их, нам не нужно даже и копировать их: зачем прибегать к
копии, если сам оригинал непосредственно дан нам и познается интуитивно без
всяких вспомогательных орудий. "Когда в душе есть вообще какие-нибудь
чувства или идеи, - говорит Локк, - то первый акт ее состоит в том, что она
воспринимает свои идеи и, поскольку воспринимает их, познает также их
различие и то, что одна не есть другая. Это безусловно необходимо до такой
степени, что без этого не могло бы быть ни познания, ни рассуждения, ни
воображения, ни раздельных мыслей вообще. Через это душа ясно и непогрешимо
воспринимает, что каждая идея соответствует себе самой и есть то, что она
есть, и что все раздельные идеи не соответствуют друг другу, т.е. что одна
не есть другая; и душа достигает этого без мук труда и дедукции, с первого
взгляда, своею природною способностью восприятия и различения"19.
Итак, свои идеи, что касается их содержания и отношений между собою вроде
сходства и различия между ними, мы познаем в совершенстве. Однако если
впечатления суть субъективные отклики нашей души на воздействия извне, то
как бы мы ни знали их каждую порознь, мы должны прийти к скептическим
выводам относительно возможности изучения порядка их причинной связи, а ведь
этот порядок именно важнее всего для науки. Когда мы приливаем к синему от
присутствия лакмуса раствору какой-либо щелочи соляную кислоту и замечаем,
что с известного момента синяя жидкость сделалась розовою и начинает
производить совершенно иные химические действия, чем прежде, то все эти
перемены даны нам в виде ряда разнообразных ощущений, которые вполне
доступны нашему познанию со стороны сходства или различия между ними. Однако
химические реакции представляют интерес не с этой стороны; мы изучаем их для
того, чтобы узнать законы связи явлений друг с другом, общие правила
необходимой последовательности явлений. В ответ на это требование науки Юм
говорит, что сколько бы мы ни изучали свои впечатления, мы не можем прийти к
достоверным общим правилам их последовательности. Изучая химические реакции,
мы имеем дело только со своими субъективными впечатлениями, связанными лишь
сосуществованием или последовательностью во времени и помимо этой связи во
времени совершенно разрозненными, вовсе не порождающими как-либо друг друга,
вообще не находящимися в какой-либо более интимной связи, чем, порядок во
времени20. Если какая-либо пара явлений случайно встречалась в прошлом нашем
опыте много раз вместе, то мы в силу привычки начинаем воображать, будто
между этою парою явлений существует какая-то особенно интимная связь, и
устанавливаем общее правило, утверждающее мнимую необходимость такой-то
именно, а не иной последовательности впечатлений и на будущее время. Но,
конечно, наша привычка не заключает в себе никакого ручательства своей
рациональности; быть может, завтрашний день покажет, что все законы физики,
химии и т.п. не имеют никакого значения и завтра вслед за совокупностью
впечатлений, обозначаемых словами кислород и водород, будет появляться
совокупность впечатлений, называемых словом железо, а вовсе не совокупность
впечатлений, называемых словом вода, как это до сих пор бывало миллионы раз
в лабораториях, но, может быть, не случится в миллион первый раз. Если
всякое общее положение относительно фактов есть лишь верование, основанное
на привычке, то это значит, что теоретические науки относительно фактов,
физика, химия, физиология, социология и т.п., пред судом философии (но,
конечно, не для целей практической жизни) оказываются недостоверными; только
конкретные науки: география, история и т.п., если они ограничиваются лишь
описанием единичных фактов (впечатлений) как единичных, могут считаться с
философской точки зрения вполне достоверными.
Кроме того, наукою в строго философском смысле этого слова Юм считает
математику. Он полагает, что математика состоит из аналитических суждений
(вроде суждения "целое больше каждой из своих частей") и изучает лишь
отношения равенства и т.п. между идеями, так что этого рода "суждения могут
быть открыты путем одной только деятельности мышления, без отношения к тому,
что существует где бы то ни было во вселенной"21.
Скептицизм, развивающийся в эмпирической философии как необходимое
следствие предпосылок, утверждающих, что я и не-я обособлены и что опыт есть
продукт действия внешнего мира на я, необходимо приводит к утверждению, что
не только объективные связи между явлениями внешнего мира, но даже и самое
существование внешнего мира не может быть доказано. Уже Локк чувствует, что
его философия не может объяснить знания о существовании внешнего мира.
Допуская, что, кроме состояний сознания познающего субъекта, существуют еще
внешние вещи, вызывающие эти состояния сознания, Локк понимает, что это -
умозаключение от следствия к основанию, вовсе не отличающееся строгою
достоверностью: "ибо обладание какою-нибудь идеею не доказывает
существования вещи, как изображение человека не свидетельствует об его бытии
в мире, как сновидения не образуют подлинной истории"22. Однако у него не
хватает сил отважиться на решительный скептицизм, и он цепляется даже за
чисто личные аргументы в пользу существования внешнего мира, например,
обращается к читателю с следующим заявлением: "что касается меня, то я
думаю, что Бог дал мне достаточную уверенность в существовании внешних
вещей"23.
Юм, опирающийся на скептические выводы своих предшественников и более
последовательный, чем они, уже решительно признает, что утверждение
достоверности существования внешнего мира, во-первых, не может быть
доказано, а во-вторых, даже и противоречит разуму, так как разум убеждает
нас, что "все чувственные качества существуют в душе, а не в объекте"24.
Скептические взгляды Юма вполне последовательно вытекают из основ
докантовского эмпиризма. Выше было указано, что если все материалы знания
субъективны, то, оставаясь на почве фактических переживаний, неизбежно нужно
стать на сторону солипсизма. Но все же многим может показаться, что это не
необходимо и что эмпиризм в лице Юма слишком рано сложил оружие. Даже и те,
кто думает, что процессы и свойства внешнего мира не входят в сознание так,
как они существуют вне сознания, все же полагают, что, изучая порядок
ощущений, можно догадываться о соответствующем им порядке раздражений,
находящихся вне нашего ума, хотя бы они и оставались для нас совершенно
неизвестными по содержанию. Согласно этим взглядам, напоминающим учение
Локка о "сообразности" знания, отношение между процессами внутри я и вне я
представляется в следующей форме: во внешнем мире существуют какие-нибудь
явления x и y, причинно связанные между собою так, что явление x активно
порождает явление у; кроме того, явление х, действуя на познающее лицо,
производит в нем какое-либо ощущение a; таким образом, хотя x само по себе
не может войти в сознание познающего субъекта, оно дает в качестве своего
заместителя как бы сигнал, свидетельствующий о его присутствии, точно так же
и явление у производит ощущение b, т.е. дает другой сигнал. Наблюдая в себе
очень часто вслед за сигналом-ощущением a появление сигнала-ощущения b, мы
имеем право догадываться, что какое-то по содержанию неизвестное нам x,
соответствующее сигналу a, есть причина какого-то неизвестного по содержанию
y, соответствующего сигналу b. Схематически эти отношения можно выразить
следующим образом:25
Из этой схемы видно, что между ощущениями a и b нет никакой причинной
связи; гипотетически допускаемая причинная связь между соответствующими
ощущениям явлениями x и y познается столь окольным путем, что у нас не может
быть никакого критерия ее существования, кроме только постоянной
последовательности во времени да и то не самих x и y, а замещающих их
сигналов. Очевидно, такое знание чересчур ненадежно, оно не может называться
знанием законов явлений. В самом деле, согласно миросозерцанию таких
эмпиристов, одно и то же действие может причиняться различными причинами:
быть может, сегодня ощущение а было вызвано во мне причиною x, а завтра оно
будет вызвано причиною у, которая, так же как и x, причиняет во внешнем мире
явление y5; таким образом, завтра я опять испытаю последовательность явлений
ab и буду воображать, будто вне меня по-прежнему находится пара явлений x и
y. Положение исследователя внешнего мира при таких условиях особенно
затрудняется тем, что я с течением времени все меняется и меняется (даже и
как я, т.е. как совокупность состояний сознания, и тем более как тело, а
эмпиристы, о которых мы говорим, смотрят на обсуждаемые нами процессы знания
именно как на взаимодействие между телом и внешним миром). Поэтому x и y,
сегодня вызывающие во мне ощущение a и b, завтра могут быть источником
совершенно новых ощущений. Отсюда с несомненностью вытекает вывод, что при
таких условиях в самом деле ни одно общее положение физики, химии и т.п. не
есть надежный закон. Какое из них может быть завтра опровергнуто
действительностью, каждое из них есть не более, как привычная для меня
последовательность моих ощущений и, следовательно, Юм был прав.
Наконец, все эти популярные, утратившие уже в наше время всякое
философское значение попытки сохранить предпосылки Юма и в то же время
избавиться от его скептицизма окончательно теряют почву под ногами, если
указать на то, что, в случае полной субъективности первоначальных материалов
знания, не только существование каких-либо причинных связей во внешнем мире,
но даже и самое существование внешнего мира оказывается совершенно
недоказуемым. Мало того, при этих условиях самая мысль о существовании
внешнего мира никоим образом не могла бы возникнуть ни в одном человеческом
сознании. В самом деле, допустим серьезно, а не на словах только, что все
материалы знания суть лишь мои состояния сознания в таком же смысле, как мне
принадлежит какое-либо чувство моего удовлетворения, и что деятельность
мышления не создает новых материалов знания, а только перекомбинировывает
их, и тогда мы сразу должны будем признать, что самая мысль о существовании
внешнего мира никак не могла бы возникнуть в нашем уме, а потому говорить о
доказательствах этой мысли совсем уже бессмысленно. Это доказательство
недоказуемости и немыслимости внешнего мира при изложенных выше допущениях
можно считать абсолютно строгим, но, к сожалению, оно не отличается
характером очевидности, и это объясняется следующим образом: оно
представляет собою строго логический вывод из совершенно ложного, как это мы
покажем в третьей главе, допущения, будто все материалы знания суть мои
состояния сознания. Это допущение делается очень многими, но оно делается
только на словах, а не реализуется в сознании действительно; поэтому
сторонники такого допущения, встречаясь с вытекающим из него выводом
недоказуемости и даже немыслимости внешнего мира, не чувствуют
обязательности этого вывода для себя. Выслушав приведенные выше аргументы,
такой защитник докантовского и даже доюмовского эмпиризма начинает
утверждать, что все же у нас могут быть основания догадываться о
существовании внешнего мира, т.е. могут найтись косвенные пути дойти до
признания существования внешнего мира с помощью умозаключений. Рассмотрим
некоторые из этих попыток доказать косвенную познаваемость внешнего мира и
покажем, что все они, при сделанных допущениях, заключают в себе petitio
principii6.
Во избежание юмовского скептицизма современные сторонники докантовского
эмпиризма нередко ссылаются на закон причинности. Они говорят, что у всякого
явления должна быть причина, и так как для некоторых явлений, например, для
ощущений, мы не можем найти причину в себе, то мы должны искать ее вне себя,
т.е. допускать существование внешнего мира. В ответ на это нужно заметить
следующее. Закон причинности сводится лишь к уверенности в том, что ко
всякому данному явлению можно подыскать совокупность других явлений,
наличность которых необходимо сопутствуется данным явлением. Согласно этому
закону, встречаясь с новым явлением, я уверен, что есть причина этого
явления, и я ищу этой причины, произвожу исследования с этой целью; но в
законе причинности ничего не сказано о том, где я могу отыскать эту причину,
не сказано также и того, что мои искания непременно должны увенчаться
успехом; если материалы знания складываются только из моих состояний
сознания, то я естественно принужден искать причину нового явления среди
этих моих состояний сознания; это искание причины может оказаться
безуспешным, тем более, что моя душевная жизнь очень сложна, и многие
элементы в ней в течение продолжительного времени остаются незамеченными
мною; отсюда следует, что я нередко принужден отложить свое исследование или
при теперешнем состоянии моих знаний совсем отказаться от него, но прийти к
мысли, что искомая причина находится вне меня, если у меня нет никаких
материалов для идеи "внешнего мира", я бы никоим образом не мог26.
Наконец существует еще один аргумент в пользу возможности умозаключения о
существовании внешнего мира. Современные сторонники докантовского эмпиризма
иногда утверждают, что умозаключение совершается следующим образом. У меня
есть только мои субъективные состояния сознания; среди этих состояний есть
мое представление о моем теле и мое представление о других телах, подобных
моему. На основании всего опыта я привык наряду с таким-то голосом, с
такими-то выражениями и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46