е. сознается как почерпнутая
из предмета. Нельзя не согласиться с ним, что суждение, имеющее такой
характер, должно быть всеобщим и необходимым: "ибо если одно суждение
согласуется с предметом, то и все суждения о том же предмете, должны
согласоваться между собою, так что объективное значение опытного суждения
есть не что иное, как его необходимая всеобщность"115. Единство предмета
суждения ведет за собою и единство суждений: "ибо на каком основании должны
бы были суждения других необходимо согласоваться с моим, если бы не было
единства в предмете, к которому все они относятся, которому они должны
соответствовать, а поэтому должны также согласоваться и между собою"116.
Отождествляя объективность суждения и всеобщность и необходимость суждения,
Кант вместе с этим делает важное открытие, сильно подкупающее в пользу его
теории даже и тогда, когда он присоединяет к нему свои искусственные
построения. Он замечает, что суждение становится объективным, относится нами
к предмету только в том случае, если к содержанию его присоединяются
некоторые определенные нечувственные элементы: простая ассоциация двух
переживаний в моем сознании, напр., ассоциация представления о солнце,
освещающем камень, с представлением о нагревании камня, не заключает еще в
себе материала для объективного суждения об отношении между солнцем и
камнем117. Из этого ассоциированного материала получится объективное по
отношению к солнцу и камню суждение только в том случае, если, напр., можно
будет сказать, что "солнце согревает камень", т.е. если кроме ассоциации
представлений окажется налицо причинная связь между солнцем и камнем.
Исследуя признаки объективности суждения, т.е. отнесенности его к предмету,
нужно помнить, как уже сказано, что переживания внутреннего опыта могут
служить источником объективных суждений, т.е. суждений, отнесенных к
предмету совершенно так же, как и переживания внешнего опыта. Суждение "гнев
помешал мне действовать обдуманно" имеет такой же объективный характер, как
и суждение "солнце согревает камень" и также относится, сколько бы раз ни
повторял я его, к одному и тому же предмету, именно к процессу моего гнева.
При этом особенно важно отметить, что гнев, служащий предметом моего
объективного суждения, ни в каком смысле этого слова не сводится мною ни к
какому трансцендентальному предмету, равному X, и уж во всяком случае не
есть для меня транссубъективный предмет. Следовательно, утверждая, что
необходимое, т.е. объективное суждение есть всегда суждение, отнесенное к
предмету, никоим образом нельзя еще утверждать, будто всякая предметность
есть отнесенность к какому-то X, лежащему за пределами содержания опыта, или
что она должна быть транссубъективною. Между тем Кант утверждает именно это
и, следовательно, сближает проблему объективности с проблемою
транссубъективной предметности так, что они сливаются в одно целое. В главе
"О синтезе воспризнания в понятии" Кант говорит: "Здесь необходимо
столковаться о том, что следует разуметь под выражением предмет
представлений. Мы сказали выше, что сами явления суть только чувственные
представления, которые поэтому сами по себе не могут быть рассматриваемы как
предметы (вне способности представления). Что же тогда имеют в виду, когда
говорят о предмете, соответствующем познанию и, значит, от него отличном?
Очевидно, этот предмет надо мыслить только как нечто, вообще X, так как вне
нашего познания мы не имеем ничего, что бы мы могли противопоставить
познанию как нечто соответствующее ему"118.
Правда, Кант замечает, что всякое состояние сознания можно назвать
объектом, но не эту объективность имеет он в виду, когда говорит об
объективности знания. "Хотя все, и даже всякое представление, поскольку мы
его сознаем, - говорит Кант, - может быть названо объектом, однако значение
этого слова для явлений, не в том смысле, поскольку они (как представления)
суть объекты, а в том смысле, поскольку они только обозначают объект,
требует более глубокого исследования"119. В той же самой главе о "Синтезе
воспризнания в понятии", в которой дано определение предмета, он говорит:
"Все представления имеют как представления свой предмет, и могут сами быть
предметами других представлений в свою очередь. Явления суть единственные
предметы, которые могут быть даны нам непосредственно, и то, что в них
непосредственно относится к предмету, называется созерцанием. Но эти явления
не суть вещи в себе, а только представления, которые в свою очередь имеют
свой предмет, и этот предмет, следовательно, уже не может быть созерцаем
нами; поэтому мы будем называть его не эмпирическим, т.е. трансцендентальным
предметом ??Х". Казалось бы, здесь Кант различает две формы объективных
предметов: внутрисубъективную и транссубъективную, однако так нельзя
толковать его; тотчас после этого он прибавляет: "Чистое понятие об этом
трансцендентальном предмете (который действительно во всех наших познаниях
всегда одинаково X) есть то, что может давать всем нашим эмпирическим
понятиям вообще отношение к предмету, т.е. объективную реальность"120.
Значит, пока в представлении не чувствуется транссубъективная
принудительность, пока оно сознается как мое душевное состояние, хотя бы и
определенное не моим произволом, а другими моими душевными состояниями, к
которым оно относится как к своим объектам, Кант не называет еще его
объективным. Это особенно ясно видно из следующей формулировки проблемы
объективности, данной Кантом в доказательстве второй аналогии опыта: "Мы
имеем в себе представления, которые мы и можем сознавать в себе, но как бы
далеко ни простиралось это сознание, как бы точно и пунктуально оно ни было,
все-таки представления остаются только представлениями, т.е. внутренними
определениями нашей души в том или ином отношении времени. Каким же образом
мы приходим к тому, что придаем этим представлениям объект, к их
субъективной реальности как модификаций еще какую-то объективную реальность?
Объективное значение не может состоять в отношении к другому представлению
(о том, что можно было бы назвать представлением о предмете), так как тогда
снова является на сцену вопрос, как в свою очередь это представление выходит
из самого себя и приобретает еще объективное значение, кроме субъективного,
которое присуще ему как определению душевного состояния"121.
Итак, под объективностью знания Кант разумеет отнесенность представления
к чему-то такому, что кажется находящимся за пределами субъекта как явления,
т.е. такой характер представления, когда в нем чувствуется транссубъективная
принудительность, хотя бы она и создавалась только закономерностью самого
процесса познания. Вот почему мы говорим, что проблема трансцендентальной
предметности чересчур сближается у Канта с проблемой транссубъективной
предметности, т.е. с вопросом, как возможно, чтобы представления относились
мною к чему-то, что не есть я? А так как проблема трансцендентальной
предметности отождествляется с проблемою объективности и, следовательно, с
проблемою всеобщности и необходимости суждений, то ясно, что здесь
получается огромное накопление проблем и общее решение их должно заключать в
себе пробелы. Мы можем даже предсказать, что одна из таких проблем, именно
вопрос о транссубъективности внешнего опыта, совсем не будет решена. В самом
деле, Кант считает все переживания целиком душевными определениями
познающего субъекта; отсюда не составляют исключения также и все элементы
предметности, хотя бы она была трансцендентальною или транссубъективною122,
при этих условиях решить вопрос о транссубъективности внешнего опыта - это
значит показать, каким образом "мои" представления могут сложиться так,
чтобы казалось, что они заключают в себе транссубъективный предмет, хотя на
самом деле они не содержат в себе ничего транссубъективного. Из сказанного в
первых трех главах ясно, что этой цели достигнуть нельзя и, следовательно,
кантовское решение проблемы объективности окажется совершенно негодным для
объяснения внешнего опыта, хотя в своем исследовании Кант имел в виду именно
внешний опыт.
В самом деле, согласно учению Канта, наши суждения объективны постольку,
поскольку в них есть априорный синтез: априорный синтез обусловлен самою
природою мышления, без этого синтеза невозможно единство опыта, а
следовательно, и единство самосознания; а следовательно, и самое
существование самосознания; итак, априорный синтез есть нечто необходимое:
пока есть опыт, и пока есть самосознание, есть и априорный синтез.
Следовательно, всматриваясь в представления, подчиненные априорному синтезу,
и строя по поводу них суждения, мы неизбежно чувствуем необходимость связей
в них и сознаем отнесенность наших суждений к одному единому предмету. Как
ни остроумны построения Канта, они пригодны разве только для объяснения
объективности внутреннего опыта, а для объяснения объективности внешнего
опыта они вовсе не годятся. Объективность внешнего опыта состоит в живом
сознании зависимости акта суждения от вещи, не принадлежащей к составу моей
душевной жизни, причем самое содержание объективного представления (напр.,
представления дерева, когда я смотрю на лес) чувствуется мне как независимая
от меня вещь, а не как что-то только относящееся к вещи. В построениях Канта
нет и намека на объяснение этой транссубъективности: по его собственному
учению ее нет в ощущениях, ее нет также и в априорных синтезах, так как они
суть продукты самодеятельности "моего" мышления, она не может возникнуть
также из комбинации ощущений и априорных синтезов, так как непонятно, каким
образом "моя" деятельность упорядочения "моих" ощущений может показаться мне
транссубьективною. Правда, историки и сторонники Канта иногда аргументируют
в пользу Канта следующим образом: априорный синтез есть синтез необходимый,
подчиненные ему ощущения образуют комплекс, структура которого чувствуется
как нечто независящее от моего произвола, вынуждающее меня признать ее
наличность, и это-то обстоятельство придает такому комплексу видимость
транссубъективности. Однако этот аргумент несостоятелен: в сфере внутреннего
опыта на каждом шагу встречается такая принудительность, и тем не менее она
не сопровождается сознанием транссубъективности. Положим, мы пережили ряд
каких-либо душевных состояний, напр., мы фантазировали и намеренно старались
скомбинировать образ подводного дворца морского царя из таких элементов, как
хрустальные стены, звезды на потолке, морские водоросли и т.п.; если вслед
за этим мы хотим анализировать этот комплекс переживаний, поскольку в нем
"мои" деятельности активного припоминания и творческого комбинирования
следовали друг за другом, и хотим высказать ряд суждений об его свойствах с
этой стороны, то он со всеми своими элементами будет стоять в нашей памяти
как единый предмет, независимый от нашего произвола, вынуждающий признать в
себе такую-то, а не иную структуру деятельностей и тем не менее вовсе не
транссубъективный: обсуждаемые мною мои деятельности не чувствуются как
не-я, не стоят передо мною так, как наблюдаемое или даже вспоминаемое
дерево123.
Если нам скажут, что такие суждения не относятся к сфере научного опыта,
т.е. не заключают в себе необходимости и всеобщности в том смысле, как
положения физики, а потому не удивительно, что предмет их не
транссубъективен, возражение не попадет в цель. Во-первых, еще вопрос,
правда ли, будто суждения о единичных переживаниях внутреннего опыта
совершенно лишены характера необходимости, а, во-вторых, и это самое
главное, нам даже и не нужно поднимать этой проблемы: мы говорим только о
том, что в акте суждения независимость обсуждаемого переживания от моего
произвола и принуждение, исходящее от переживания, не придают еще ему
характера транссубъективности.
Впрочем, у защитников Канта есть еще одна модификация этого же самого
аргумента. Они говорят, что априорный синтез есть условие возможности не
только предметов опыта, но даже самосознания. Следовательно, это синтез
бессознательный, а потому, хотя он и производится самодеятельностью
познавательной способности, продукты его, отлившиеся в необходимую и
неизменную форму, должны представляться возникшему сознанию как что-то
транссубъективное, как самодеятельно существующая природа. Основания для
такого решения проблемы заключаются между прочим в учении Канта о
продуктивном воображении как бессознательном трансцендентальном синтезе,
который создает образы вещей, выражаемые в свою очередь в понятиях
рассудком124. В основе этого аргумента лежит предположение, что продукты
бессознательной законообразной деятельности субъекта, восходя в сознание
того же субъекта, представляются ему как нечто не им созданное, а данное ему
извне. Однако это предположение, а следовательно и аргументация, основанная
на нем, опровергается фактами внутреннего опыта. Иногда мы делаем
что-нибудь, как говорится, машинально, напр., сидя у стола с разными
сластями и оживленно беседуя, берем время от времени со стола конфеты,
накладываем на блюдечко варенье и т.п. и совершенно не замечаем этих
деятельностей; но стоит нам только обратить внимание на результаты этого
хозяйничанья, иногда удивительные, напр., когда оказывается, что мы забрали
чрезмерное количество конфет и тотчас же, воспроизводя эти деятельности по
памяти, мы признаем, что они были "моими" в полном смысле этого слова; мы их
приписываем себе не на основании косвенных соображений, напр., не потому,
что у нас сохранилось в памяти зрительное или моторное воспоминание о моих
руках, берущих конфеты, а непосредственно на основании усмотрения
существовавших во мне, но не опознанных раньше хотений и действований125.
Если нам возразят, что этот пример не годится, потому что в нем речь идет об
эмпирическом синтезе, возникающем на почве уже существующего сознания, а
Кант говорит о трансцендентальном синтезе, впервые создающем сознание, то мы
опять ответим, что этим различением не уничтожается целиком значение нашего
примера: он во всяком случае показывает, что, насколько свидетельствует
опыт, бессознательность "моей" деятельности не служит еще достаточным
основанием к тому, чтобы она показалась мне при опознании ее
транссубъективною. Следовательно, наши противники, устанавливая свою
гипотезу, говорят не только о чем-то выходящем за пределы всякого опыта, но
еще и о чем-то не аналогичном никакому опыту. Им остается только прибегнуть
к последнему аргументу, считавшемуся самым сильным у сторонников
критического гносеологического метода исследования, именно утверждать, что
отвергающие их гипотезу отвергают единственное возможное условие
самосознания: в самом деле, самосознание возможно только в том случае, если
объект противополагается субъекту, мир не-я противополагается миру я, и
появиться этот объект ниоткуда не может, кроме как из досознательных
синтезов самого субъекта. Однако эта попытка спастись в сферу "единственно
возможных условий" принадлежит к числу плохих спекуляций: если пораскинуть
умом, то указываемое гипотезою условие окажется мнимо единственным; один из
возможных выходов указан выше, он дан в учении о непосредственном восприятии
транссубъективного мира.
Возможна еще одна попытка настаивать на том, что теория знания Канта
удачно справилась с элементом транссубъективности внешнего опыта. Можно
утверждать, что, по Канту, к сфере не-я относятся те образы, которые
отливаются в пространственно-временные формы и подчинены априорным синтезам,
те же образы, которые отливаются только во временные формы, а также те
образы, которые обладают пространственно-временными формами, но не подчинены
априорным синтезам, составляют внутренний мир. Сам Кант говорит, что
эмпирический предмет "называется внешним, когда он представляется в
пространстве, и внутренним, когда он представляется только во временных
отношениях"126.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46