Было ощущение себя частью большого меха
низма, было тихое удовлетворение от своей полезности, от принадлежности
к этому механизму. Было удовлетворение от растворения в механизме, когда
порой перестаешь ощущать себя отдельным кирдом, забываешь, что ты Двест
и семьдесят четвертый, а становишься безымянной частицей чего-то больше
го, чем ты, более сильного, чем ты, более мудрого. В другой части был безымян
ный деф, который прячется по закоулкам проверочной станции и которым упр
авляют теперь не приказы Творца, а жгучая ненависть к нему. Если бы только
этот коварный Мозг был перед ним, он бы кинулся на него всем своим весом, к
рушил бы его куб, давил, прыгал на нем, пока последняя искорка не покинула
бы искореженные схемы. Будь он проклят!
В башню не войти. Вход открывает только сам Мозг. Но ничего, он дождется св
оего часа, он еще поговорит с Творцом. На своем языке.
Четыреста одиннадцатый обещал ему, что ждать придется не так долго, что у
него есть план. Интересно, что это за план…
Он услышал шаги по лестнице. Наверное, Четыреста одиннадцатый, он уже дав
но ждет его. Сначала он увидел ноги. Ноги ничем не отличались от других ног
, ноги как ноги, но они тут же заставили его двигатели включиться на полную
мощность. Четыреста одиннадцатый так не ходил, не ходил такими медленны
ми, осторожными шажками. Так может идти кирд, знающий, что его поджидает оп
асность.
Он впился глазами в спускающиеся по лестнице ноги, прижался к стене. Он не
ошибся, это был не Четыреста одиннадцатый, а стражник.
Мозг был далеко, его башня недоступна, но перед ним был его посланец, и нен
ависть, что переполняла его, бросила его на стражника. Он прыгнул, ударил п
лечом стражника в грудь.
Стражник не ожидал нападения. Он давно уже носил крест на груди и не раз и
не два выдергивал кирдов из их привычного существования. Кто там у них ок
азывался дефом Ц это уже было не его дело. Но все без исключения цепенели
, когда видели перед собой грозный бело-голубой крест, и покорно шли за ни
м.
«За мной!» Ц командовал он, и те, кому он приказывал следовать за ним, посл
ушно шли. Он даже редко брал их за руку, потому что им и в голову не приходил
о ослушаться. Он был стражником, он выполнял приказы Творца, а потому никт
о не смел сопротивляться.
Поэтому стражник не ожидал нападения, и удар ошеломил его. Он покачнулся,
но удержался на ногах. На какую-то долю секунды он сконцентрировал все св
ое внимание на сохранении равновесия, и это-то и дало возможность бывшем
у начальнику стражи вырвать из рук врага трубку. Он направил ее на стражн
ика.
Ц Ты!.. Ц завопил стражник и кинулся на него, но голубой луч трубки вспыхн
ул на мгновение ярким пятном на его голове, прожег ее оболочку, расплавил
и испарил схемы его мозга.
Стражник еще двигался, но лишь по инерции, работой его двигателей никто б
ольше не управлял, и никто не координировал их взаимодействие. Долю секу
нды сила инерции боролась с силой тяжести, но только долю. Сила тяжести по
бедила, стражник рухнул с грохотом на ступеньки и медленно скатился вниз
.
Бывший Двести семьдесят четвертый стоял на лестнице, сжимая в руке трубк
у. Ярость стремительного боя прошла, он, казалось, дал выход и ненависти к
Мозгу, которая переполняла его.
Далеко ему не уйти. Раз они уже узнали, что его еще не сунули под пресс, на ст
анцию послали не одного стражника. Тот, который занял его место, уж постар
ается выслужиться. Всю, наверное, стражу стянул сюда.
Недолгой получилась отсрочка. Мозг победил. Сила всегда побеждает.
Ему не хотелось больше думать о Мозге, не хотелось представлять, как луч и
з трубки стражника вопьется в его голову Ц и он рухнет, так же страшно под
вернув руки и ноги. Быстрей бы впасть в вечное небытие. Оно звало. В нем не б
ыло проклятого Творца, тупых стражников с короткими трубками в руках, не
было страха и ненависти. Он поднял трубку и приставил ее к голове. Он уже х
отел было нажать на кнопку, но подумал в этот момент о Четыреста одиннадц
атом. Его они тоже отправят под пресс…
Кирд он или деф, но он не выполнил приказ Мозга, спас его от вечного небыти
я. И не его вина, что спасение оказалось таким недолгим.
Он никогда не думал о других. Любовь и преданность адресовались только Т
ворцу, но сейчас в первый и последний раз в жизни ему остро захотелось сде
лать что-то для другого. Если бы он мог помочь Четыреста одиннадцатому… М
ожет быть, он успел бы уйти из города.
Чувство это было совершенно новым для бывшего Двести семьдесят четверт
ого. Оно как бы осветило его сознание непривычным светом, и знакомый мир с
тал другим. В этом другом мире он не был бы таким, каким его создал Мозг, Ц
холодной равнодушной и одинокой машиной. Он помогал бы другим, и множест
во теплых щупальцев протянулось бы от него к другим и от других к нему.
Поздно, этого мира нет, есть только жестокий мир Мозга. И его самого больше
нет, только тень его еще осталась. Но все равно он поможет Четыреста одинн
адцатому.
Он поднялся по лестнице и осторожно выглянул.
Кто-то бежал по проходу и кричал:
Ц Вон он, поднялся по лестнице! Это он, я знаю, я Ц кладовщик, я знаю эту лес
тницу!
В зале было много кирдов. И те, кто проверял, и те, кого проверяли. Они все за
стыли и молча смотрели на бегущего кладовщика и на него.
Он хотел было нырнуть вниз, спрятаться, забиться куда-нибудь в угол, но сп
рятаться было некуда. Он посмотрел на стенд, на котором обычно работал Че
тыреста одиннадцатый. Начальник станции тоже оцепенел, но глядел не на н
его, а только на кладовщика.
Бывший начальник станции рывком выскочил в зал.
Ц Вот он! Ц кричал кладовщик.
Он был уже совсем близко и заметил, наверное, трубку в его руках. Он остано
вился. Глаза его обшарили зал в поисках стражников, но не нашли ни одного.
Он словно завороженный смотрел теперь на трубку, потом повернулся и брос
ился бежать.
Бывший Двести семьдесят четвертый так и не понял, споткнулся ли он или кт
о-то подставил ему ногу, но кладовщик с лязгом упал.
Ц Держите его! Ц завопил он, уперся руками в пол и начал вставать.
Бывшему Двести семьдесят четвертому казалось, что он поднимает трубку и
целится бесконечно долго, и он был рад этому, потому что боковым глазом он
видел, как Четыреста одиннадцатый махнул ему рукой и исчез. Он нажал кноп
ку, и кладовщик забился на полу, задергал ногами. Не очень удачный был выст
рел, подумал он. Он знал, чувствовал, что истекают последние мгновения пер
ед наступлением вечного небытия, бесконечная печаль неслась на него с гл
ухим гулом, но он все-таки успел почувствовать теплое чувство благодарн
ости Четыреста одиннадцатого.
Он слышал топот шагов, но звук был слабым, словно приходил издалека. Он не
успел даже подумать, откуда они доносятся, потому что пол начал стремите
льно приближаться к нему, подскочил и ударил в него, и больше он ничего не
видел.
* * *
Ц Вставайте, ребятки, Ц сказал Густов Надеждину и Маркову, но они лишь в
здрогнули и замычали. Ц Коля, миленький, Сашок… Ц Он дернул Надеждина за
руку, и тот покорно встал. Потом заставил встать Маркова. Ц Галинта, Ц ки
внул он трехрукому, Ц пошли.
Дефы стояли молчаливым полукольцом и смотрели на них.
Ц Володя, Ц сказал Утренний Ветер, Ц нам не хочется отпускать тебя. Ты с
ердишься…
Ц Дело не в этом, друзья. Я ж вам объяснил. Мы не можем долго обходиться без
пищи, так же как и вы без заряженных аккумуляторов. В городе, в круглом зда
нии, наши рационы…
Ц Стражники отправят вас в вечное небытие.
Ц А может быть, и нет. А без пищи мы уже безусловно окажемся там.
Ц Мы попытаемся добыть ваши рационы.
Ц Опять вылазка в город. Они стали хорошо обороняться. Вы теряете все бол
ьше товарищей.
Ц Это правда, Ц печально сказал Рассвет.
Ц У нас нет выхода. Мы пойдем.
Густов вдруг явственно увидел себя со стороны держащего за руки двух сво
их товарищей, как маленьких детей. Печальная нянька печальных больших де
тей.
Когда он тянул их за руки, они послушно шли за ним. Галинта шел впереди.
Их догнал Рассвет.
Ц Володя, Ц сказал он, Ц я все время думал о твоих словах…
Ц О каких, друг Рассвет?
Ц О вертах.
Ц А…
Ц Наверное, ты прав. Наверное, нельзя впускать в голову ни одной мысли, ко
торую ты не проверишь сам. Мысли в голове должны быть только своими, чужих
туда пускать нельзя, а убеждение, что верты плохие, Ц это чужое убеждение
. Это убеждение Мозга. Это его история. А если история создается тем, кто в н
ей заинтересован, это уже не история. Ты прав, друг Володя. Прости нас. Мозг
наш враг, но мы носим в своих головах еще много ядовитых семян, которые он
бросил в нас… Иногда нам кажется, что мы повыдергивали все стебельки, но о
ни снова и снова прут из нас. Ты пришел из другого мира, объясни: почему зло
растет так легко, а добро с трудом пробивается наружу?
Ц Я не знаю, брат. Может быть, потому, что зло ближе к равнодушной природе.
Может быть, в основе зла равнодушие, то есть привязанность только к себе. А
доброта Ц это драгоценное растение, с гигантским трудом и невероятными
страданиями выведенное разумом за бессчетные поколения. Ты не представ
ляешь, Рассвет, как я рад и горд, что ты догнал нас. Это подвиг.
Ц Почему?
Ц Мне иногда кажется, что истинная мудрость не в создании или понимании
новых идей, а в умении подвергнуть сомнению привычные понятия. Это гораз
до труд ней. Прощай, друг Рассвет. Может, ты все-таки останешься? Мне грустн
о расставаться с тобой.
Ц Мне тоже, но я не вижу другого выхода.
Ц Ты помнишь, как найти дорогу?
Да. Утренний Ветер хорошо объяснил мне. Прощай, друг.
Ц Прощай, Володя.
Они шли медленно, и Галинта иногда останавливался, чтобы подождать их. Ус
талость все больше наваливалась на Густова, нашептывала соблазнительн
о: сядь, отдохни. Бороться с ней было трудно, потому что ей нечего было возр
азить. Куда он тащит их, зачем? Он ведь и сам не очень-то верил в то, что задум
ал. Их подстерегало такое количество «если», что продраться через этот ч
астокол было практически невозможно. Если произойдет чудо и он благопол
учно доведет свою скорбную команду до города, не собьется с пути, не заблу
дится в похожих друг на друга развалинах, не заснет на ходу и не замерзнет
ночью, это еще ничего не будет значить. Их могут схватить, их, скорее всего,
именно схватят, и, скорее всего, он разделит участь товарищей. И из него вы
крадут сознание, и его сделают пускающим слюни идиотом. И Галинту схватя
т, бедного гномика. Эти роботы почему-то не любят вертов. Если и дефы ощети
нились против него, легко представить себе реакцию обычных кирдов.
Но если даже случится второе чудо, состоится целый парад чудес, нет никак
ой гарантии, что в их старой камере пыток все еще валяются на полу сумки с
едой. И нет никакой гарантии, что он вообще сумеет найти этот милый круглы
й домик. А если найдет Ц открыть. И одному Галинте известно, что он ест. Есл
и, впрочем, ему это известно, потому что, в сущности, он даже не знал, кто шел
перед ним, поблескивая задними глазами, Ц заводная говорящая кукла, вос
крешенный каким-то образом верт или что-нибудь еще.
И отправился он в этот бессмысленный путь не потому, что действительно н
адеялся добыть еду, а потому, что просто не мог сидеть и ждать покорно конц
а. Слишком долго были они на этой проклятой планете щепками, которые крут
ил и тащил какой-то дьявольский поток. Так и не совсем так. Он все время игр
ал с собой в маленькие игры, преимущественно в прятки. Чем ближе маячил ко
нец, уже не покрытый дымкой абстракции, а ясный и безжалостно очевидный, т
ем больше он надеялся на чудо.
Он вдруг вспомнил, как совсем еще малышом слушал важные рассуждения стар
шего брата о движении молекул.
«Понимаешь, дурында, они маленькие и летают по комнате взад и вперед. Это и
есть воздух, которым мы дышим».
Он вдруг испугался:
«А что, если они все вдруг слетятся в угол? Мы задохнемся, да?»
«Ты дурында, Ц снисходительно сказал брат. Ц Их так много, что они не мог
ут собраться в кучку»
«А если соберутся?»
«Это невозможно».
«Наверное, Ц думал он тогда, брат прав. Он всегда был прав. Он знает все на
свете. Но вдруг все-таки эти молекулы (он представлял их в виде маленьких
мошек) не послушают брата?»
Тогда, на том далеком свете, он боялся того, чего быть не могло. Сейчас, наоб
орот, он жаждал верить в то, во что верить было невозможно. Но чем невозмож
нее было спасение, тем жарче пылала в нем надежда. Признаться себе в том, ч
то он верит в нее, было опасно. Нельзя было сглазить эту немыслимую, против
оестественную надежду. Даже помянуть ее имя всуе он боялся: а вдруг спугн
ет ее?
Марков жалобно застонал. Лицо его исказила болезненная гримаса. «Боже, и
это Сашка…» Он вдруг сообразил, что бормочет что-то невразумительно-лас
ковое, что, наверное, бормотал бы своему ребенку, если бы остался с Валенти
ной… Почему если бы? Вон она идет навстречу ему, сейчас она, улыбнется и сп
росит, откуда у него такие взрослые дети. Он хотел что-то крикнуть ей, но ус
лышал шорох над головой. Совсем низко над ними летели две черно-красные, с
ловно надевшие траур птицы. Они медленно взмахивали двумя парами бахром
чатых крыльев и между взмахами заметно теряли высоту, которую тут же сно
ва набирали.
Ц Ани, Ц сказал Галинта.
Ц Это птицы? Ц спросил зачем-то Густов.
Ц Ани, Ц повторил Галинта. Он повернул голову и неожиданно издал какой-
то клекот.
Четырехкрылые твари в ответ заложили плавный вираж, вытянули длинные ше
и и, казалось, с интересом рассматривали гномика. Галинта еще раз издал кл
екот, и обе птицы тяжко опустились рядом с ним. Гномик подбежал к ним, закл
екотал, зацокал, протянул все три руки, и птицы сладострастно подсунули п
од них маленькие толовки на длинных гибких шеях, завертели ими. Они закры
ли бусинки-глаза и тихонько клекотали, словно что-то медленно варилось в
них.
Надеждин и Марков жалобно хныкали, они боялись птиц, а Густов не мог даже у
дивляться. Он был так измучен, так гудели у него ноги, что он бы с радостью с
тоял и глазел на что угодно, лишь бы не тащиться дальше.
Птицы неторопливо взмахнули крыльями, тяжко взмыли в воздух, и Густов вз
дохнул и сказал:
Ц Пошли, ребята.
Галинта не двигался. Он покачал головой, показал средней рукой на небо и с
казал:
Ц Ани.
Ц Я понимаю, что это ани, но нужно идти.
Ц Нет, Ц вдруг сказал Галинта. Ц Ждать…
Даже у приговоренного к казни бывают свои радости. Так уж устроен челове
к. Два слова сказал гномик, всего два словечка, а Густов испытал беспричин
ную радость, словно в густом губительном тумане, который все время клуби
лся вокруг него и скрывал все на свете, вдруг появился просвет.
Ц Галинта, друг! Ц закричал Густов, и Надеждин и М
арков испуганно вздрогнули. Ц Ты говоришь, ты понимаешь меня.
Галинта покачал головой, как будто хотел сказать: «Ну что ты, не все сразу»
, и повторил:
Ц Ждать. Ани.
Он сел на землю и закрыл все четыре глаза.
Ц Ну что ж, другой бы спорил, Ц вздохнул Густов.
Он дернул своих подопечных за руки, и они опустились рядом с ним. Сел и он.
Боже правый, Ц думал он, Ц неужели они когда-то летели на своем грузови
ке, незлобиво и лениво подсмеивались друг над другом, неторопливо вспоми
нали о земных делах и так же неторопливо думали о будущем? Какими те трое к
азались ему теперь плоскими, самодовольно-невежественными, не знающим
и ни настоящего горя, ни трагедии, ни надежды, ни смирения. Они были бескон
ечно молоды по сравнению с ним.
Он понял, что задремал, потому что старший брат медленно взмахнул руками
и взлетел. Летел он тяжко, неумело, на лбу блестел пот. Густову было страшн
о. Он вовсе не боялся, что Юрка упадет, у Юрки всегда все в жизни получалось;
он боялся, что братец пролетит над ним и не заметит его, а он сейчас зачем-
то ему был очень нужен. Он начал думать, почему ему так нужен брат, и наконе
ц понял: ну конечно же, как он сразу не сообразил: брат летит наловить моле
кул и сможет покормить его. Это было естественно. Странно было, почему Юр
ка не говорит с ним, а издает какой-то птичий клекот. Он испугался и откры
л глаза. Сердце дернулось и понеслось вскачь. Прямо около его рта изгибал
ся длинный червь, перехваченный множеством колечек. Он сфокусировал гл
аза. Червя зажала в клюве одна из черно-красных траурных птиц.
Ц Асур, Ц сказал Галинта, раскрыл рот-щель и показал в него средней руко
й.
В трепете четырех крыльев около него опустился второй ань и протянул Гал
инте в клюве похожую живность.
Ц Асур, Ц повторил Галинта, взял извивающуюся тварь и засунул себе в ро
т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
низма, было тихое удовлетворение от своей полезности, от принадлежности
к этому механизму. Было удовлетворение от растворения в механизме, когда
порой перестаешь ощущать себя отдельным кирдом, забываешь, что ты Двест
и семьдесят четвертый, а становишься безымянной частицей чего-то больше
го, чем ты, более сильного, чем ты, более мудрого. В другой части был безымян
ный деф, который прячется по закоулкам проверочной станции и которым упр
авляют теперь не приказы Творца, а жгучая ненависть к нему. Если бы только
этот коварный Мозг был перед ним, он бы кинулся на него всем своим весом, к
рушил бы его куб, давил, прыгал на нем, пока последняя искорка не покинула
бы искореженные схемы. Будь он проклят!
В башню не войти. Вход открывает только сам Мозг. Но ничего, он дождется св
оего часа, он еще поговорит с Творцом. На своем языке.
Четыреста одиннадцатый обещал ему, что ждать придется не так долго, что у
него есть план. Интересно, что это за план…
Он услышал шаги по лестнице. Наверное, Четыреста одиннадцатый, он уже дав
но ждет его. Сначала он увидел ноги. Ноги ничем не отличались от других ног
, ноги как ноги, но они тут же заставили его двигатели включиться на полную
мощность. Четыреста одиннадцатый так не ходил, не ходил такими медленны
ми, осторожными шажками. Так может идти кирд, знающий, что его поджидает оп
асность.
Он впился глазами в спускающиеся по лестнице ноги, прижался к стене. Он не
ошибся, это был не Четыреста одиннадцатый, а стражник.
Мозг был далеко, его башня недоступна, но перед ним был его посланец, и нен
ависть, что переполняла его, бросила его на стражника. Он прыгнул, ударил п
лечом стражника в грудь.
Стражник не ожидал нападения. Он давно уже носил крест на груди и не раз и
не два выдергивал кирдов из их привычного существования. Кто там у них ок
азывался дефом Ц это уже было не его дело. Но все без исключения цепенели
, когда видели перед собой грозный бело-голубой крест, и покорно шли за ни
м.
«За мной!» Ц командовал он, и те, кому он приказывал следовать за ним, посл
ушно шли. Он даже редко брал их за руку, потому что им и в голову не приходил
о ослушаться. Он был стражником, он выполнял приказы Творца, а потому никт
о не смел сопротивляться.
Поэтому стражник не ожидал нападения, и удар ошеломил его. Он покачнулся,
но удержался на ногах. На какую-то долю секунды он сконцентрировал все св
ое внимание на сохранении равновесия, и это-то и дало возможность бывшем
у начальнику стражи вырвать из рук врага трубку. Он направил ее на стражн
ика.
Ц Ты!.. Ц завопил стражник и кинулся на него, но голубой луч трубки вспыхн
ул на мгновение ярким пятном на его голове, прожег ее оболочку, расплавил
и испарил схемы его мозга.
Стражник еще двигался, но лишь по инерции, работой его двигателей никто б
ольше не управлял, и никто не координировал их взаимодействие. Долю секу
нды сила инерции боролась с силой тяжести, но только долю. Сила тяжести по
бедила, стражник рухнул с грохотом на ступеньки и медленно скатился вниз
.
Бывший Двести семьдесят четвертый стоял на лестнице, сжимая в руке трубк
у. Ярость стремительного боя прошла, он, казалось, дал выход и ненависти к
Мозгу, которая переполняла его.
Далеко ему не уйти. Раз они уже узнали, что его еще не сунули под пресс, на ст
анцию послали не одного стражника. Тот, который занял его место, уж постар
ается выслужиться. Всю, наверное, стражу стянул сюда.
Недолгой получилась отсрочка. Мозг победил. Сила всегда побеждает.
Ему не хотелось больше думать о Мозге, не хотелось представлять, как луч и
з трубки стражника вопьется в его голову Ц и он рухнет, так же страшно под
вернув руки и ноги. Быстрей бы впасть в вечное небытие. Оно звало. В нем не б
ыло проклятого Творца, тупых стражников с короткими трубками в руках, не
было страха и ненависти. Он поднял трубку и приставил ее к голове. Он уже х
отел было нажать на кнопку, но подумал в этот момент о Четыреста одиннадц
атом. Его они тоже отправят под пресс…
Кирд он или деф, но он не выполнил приказ Мозга, спас его от вечного небыти
я. И не его вина, что спасение оказалось таким недолгим.
Он никогда не думал о других. Любовь и преданность адресовались только Т
ворцу, но сейчас в первый и последний раз в жизни ему остро захотелось сде
лать что-то для другого. Если бы он мог помочь Четыреста одиннадцатому… М
ожет быть, он успел бы уйти из города.
Чувство это было совершенно новым для бывшего Двести семьдесят четверт
ого. Оно как бы осветило его сознание непривычным светом, и знакомый мир с
тал другим. В этом другом мире он не был бы таким, каким его создал Мозг, Ц
холодной равнодушной и одинокой машиной. Он помогал бы другим, и множест
во теплых щупальцев протянулось бы от него к другим и от других к нему.
Поздно, этого мира нет, есть только жестокий мир Мозга. И его самого больше
нет, только тень его еще осталась. Но все равно он поможет Четыреста одинн
адцатому.
Он поднялся по лестнице и осторожно выглянул.
Кто-то бежал по проходу и кричал:
Ц Вон он, поднялся по лестнице! Это он, я знаю, я Ц кладовщик, я знаю эту лес
тницу!
В зале было много кирдов. И те, кто проверял, и те, кого проверяли. Они все за
стыли и молча смотрели на бегущего кладовщика и на него.
Он хотел было нырнуть вниз, спрятаться, забиться куда-нибудь в угол, но сп
рятаться было некуда. Он посмотрел на стенд, на котором обычно работал Че
тыреста одиннадцатый. Начальник станции тоже оцепенел, но глядел не на н
его, а только на кладовщика.
Бывший начальник станции рывком выскочил в зал.
Ц Вот он! Ц кричал кладовщик.
Он был уже совсем близко и заметил, наверное, трубку в его руках. Он остано
вился. Глаза его обшарили зал в поисках стражников, но не нашли ни одного.
Он словно завороженный смотрел теперь на трубку, потом повернулся и брос
ился бежать.
Бывший Двести семьдесят четвертый так и не понял, споткнулся ли он или кт
о-то подставил ему ногу, но кладовщик с лязгом упал.
Ц Держите его! Ц завопил он, уперся руками в пол и начал вставать.
Бывшему Двести семьдесят четвертому казалось, что он поднимает трубку и
целится бесконечно долго, и он был рад этому, потому что боковым глазом он
видел, как Четыреста одиннадцатый махнул ему рукой и исчез. Он нажал кноп
ку, и кладовщик забился на полу, задергал ногами. Не очень удачный был выст
рел, подумал он. Он знал, чувствовал, что истекают последние мгновения пер
ед наступлением вечного небытия, бесконечная печаль неслась на него с гл
ухим гулом, но он все-таки успел почувствовать теплое чувство благодарн
ости Четыреста одиннадцатого.
Он слышал топот шагов, но звук был слабым, словно приходил издалека. Он не
успел даже подумать, откуда они доносятся, потому что пол начал стремите
льно приближаться к нему, подскочил и ударил в него, и больше он ничего не
видел.
* * *
Ц Вставайте, ребятки, Ц сказал Густов Надеждину и Маркову, но они лишь в
здрогнули и замычали. Ц Коля, миленький, Сашок… Ц Он дернул Надеждина за
руку, и тот покорно встал. Потом заставил встать Маркова. Ц Галинта, Ц ки
внул он трехрукому, Ц пошли.
Дефы стояли молчаливым полукольцом и смотрели на них.
Ц Володя, Ц сказал Утренний Ветер, Ц нам не хочется отпускать тебя. Ты с
ердишься…
Ц Дело не в этом, друзья. Я ж вам объяснил. Мы не можем долго обходиться без
пищи, так же как и вы без заряженных аккумуляторов. В городе, в круглом зда
нии, наши рационы…
Ц Стражники отправят вас в вечное небытие.
Ц А может быть, и нет. А без пищи мы уже безусловно окажемся там.
Ц Мы попытаемся добыть ваши рационы.
Ц Опять вылазка в город. Они стали хорошо обороняться. Вы теряете все бол
ьше товарищей.
Ц Это правда, Ц печально сказал Рассвет.
Ц У нас нет выхода. Мы пойдем.
Густов вдруг явственно увидел себя со стороны держащего за руки двух сво
их товарищей, как маленьких детей. Печальная нянька печальных больших де
тей.
Когда он тянул их за руки, они послушно шли за ним. Галинта шел впереди.
Их догнал Рассвет.
Ц Володя, Ц сказал он, Ц я все время думал о твоих словах…
Ц О каких, друг Рассвет?
Ц О вертах.
Ц А…
Ц Наверное, ты прав. Наверное, нельзя впускать в голову ни одной мысли, ко
торую ты не проверишь сам. Мысли в голове должны быть только своими, чужих
туда пускать нельзя, а убеждение, что верты плохие, Ц это чужое убеждение
. Это убеждение Мозга. Это его история. А если история создается тем, кто в н
ей заинтересован, это уже не история. Ты прав, друг Володя. Прости нас. Мозг
наш враг, но мы носим в своих головах еще много ядовитых семян, которые он
бросил в нас… Иногда нам кажется, что мы повыдергивали все стебельки, но о
ни снова и снова прут из нас. Ты пришел из другого мира, объясни: почему зло
растет так легко, а добро с трудом пробивается наружу?
Ц Я не знаю, брат. Может быть, потому, что зло ближе к равнодушной природе.
Может быть, в основе зла равнодушие, то есть привязанность только к себе. А
доброта Ц это драгоценное растение, с гигантским трудом и невероятными
страданиями выведенное разумом за бессчетные поколения. Ты не представ
ляешь, Рассвет, как я рад и горд, что ты догнал нас. Это подвиг.
Ц Почему?
Ц Мне иногда кажется, что истинная мудрость не в создании или понимании
новых идей, а в умении подвергнуть сомнению привычные понятия. Это гораз
до труд ней. Прощай, друг Рассвет. Может, ты все-таки останешься? Мне грустн
о расставаться с тобой.
Ц Мне тоже, но я не вижу другого выхода.
Ц Ты помнишь, как найти дорогу?
Да. Утренний Ветер хорошо объяснил мне. Прощай, друг.
Ц Прощай, Володя.
Они шли медленно, и Галинта иногда останавливался, чтобы подождать их. Ус
талость все больше наваливалась на Густова, нашептывала соблазнительн
о: сядь, отдохни. Бороться с ней было трудно, потому что ей нечего было возр
азить. Куда он тащит их, зачем? Он ведь и сам не очень-то верил в то, что задум
ал. Их подстерегало такое количество «если», что продраться через этот ч
астокол было практически невозможно. Если произойдет чудо и он благопол
учно доведет свою скорбную команду до города, не собьется с пути, не заблу
дится в похожих друг на друга развалинах, не заснет на ходу и не замерзнет
ночью, это еще ничего не будет значить. Их могут схватить, их, скорее всего,
именно схватят, и, скорее всего, он разделит участь товарищей. И из него вы
крадут сознание, и его сделают пускающим слюни идиотом. И Галинту схватя
т, бедного гномика. Эти роботы почему-то не любят вертов. Если и дефы ощети
нились против него, легко представить себе реакцию обычных кирдов.
Но если даже случится второе чудо, состоится целый парад чудес, нет никак
ой гарантии, что в их старой камере пыток все еще валяются на полу сумки с
едой. И нет никакой гарантии, что он вообще сумеет найти этот милый круглы
й домик. А если найдет Ц открыть. И одному Галинте известно, что он ест. Есл
и, впрочем, ему это известно, потому что, в сущности, он даже не знал, кто шел
перед ним, поблескивая задними глазами, Ц заводная говорящая кукла, вос
крешенный каким-то образом верт или что-нибудь еще.
И отправился он в этот бессмысленный путь не потому, что действительно н
адеялся добыть еду, а потому, что просто не мог сидеть и ждать покорно конц
а. Слишком долго были они на этой проклятой планете щепками, которые крут
ил и тащил какой-то дьявольский поток. Так и не совсем так. Он все время игр
ал с собой в маленькие игры, преимущественно в прятки. Чем ближе маячил ко
нец, уже не покрытый дымкой абстракции, а ясный и безжалостно очевидный, т
ем больше он надеялся на чудо.
Он вдруг вспомнил, как совсем еще малышом слушал важные рассуждения стар
шего брата о движении молекул.
«Понимаешь, дурында, они маленькие и летают по комнате взад и вперед. Это и
есть воздух, которым мы дышим».
Он вдруг испугался:
«А что, если они все вдруг слетятся в угол? Мы задохнемся, да?»
«Ты дурында, Ц снисходительно сказал брат. Ц Их так много, что они не мог
ут собраться в кучку»
«А если соберутся?»
«Это невозможно».
«Наверное, Ц думал он тогда, брат прав. Он всегда был прав. Он знает все на
свете. Но вдруг все-таки эти молекулы (он представлял их в виде маленьких
мошек) не послушают брата?»
Тогда, на том далеком свете, он боялся того, чего быть не могло. Сейчас, наоб
орот, он жаждал верить в то, во что верить было невозможно. Но чем невозмож
нее было спасение, тем жарче пылала в нем надежда. Признаться себе в том, ч
то он верит в нее, было опасно. Нельзя было сглазить эту немыслимую, против
оестественную надежду. Даже помянуть ее имя всуе он боялся: а вдруг спугн
ет ее?
Марков жалобно застонал. Лицо его исказила болезненная гримаса. «Боже, и
это Сашка…» Он вдруг сообразил, что бормочет что-то невразумительно-лас
ковое, что, наверное, бормотал бы своему ребенку, если бы остался с Валенти
ной… Почему если бы? Вон она идет навстречу ему, сейчас она, улыбнется и сп
росит, откуда у него такие взрослые дети. Он хотел что-то крикнуть ей, но ус
лышал шорох над головой. Совсем низко над ними летели две черно-красные, с
ловно надевшие траур птицы. Они медленно взмахивали двумя парами бахром
чатых крыльев и между взмахами заметно теряли высоту, которую тут же сно
ва набирали.
Ц Ани, Ц сказал Галинта.
Ц Это птицы? Ц спросил зачем-то Густов.
Ц Ани, Ц повторил Галинта. Он повернул голову и неожиданно издал какой-
то клекот.
Четырехкрылые твари в ответ заложили плавный вираж, вытянули длинные ше
и и, казалось, с интересом рассматривали гномика. Галинта еще раз издал кл
екот, и обе птицы тяжко опустились рядом с ним. Гномик подбежал к ним, закл
екотал, зацокал, протянул все три руки, и птицы сладострастно подсунули п
од них маленькие толовки на длинных гибких шеях, завертели ими. Они закры
ли бусинки-глаза и тихонько клекотали, словно что-то медленно варилось в
них.
Надеждин и Марков жалобно хныкали, они боялись птиц, а Густов не мог даже у
дивляться. Он был так измучен, так гудели у него ноги, что он бы с радостью с
тоял и глазел на что угодно, лишь бы не тащиться дальше.
Птицы неторопливо взмахнули крыльями, тяжко взмыли в воздух, и Густов вз
дохнул и сказал:
Ц Пошли, ребята.
Галинта не двигался. Он покачал головой, показал средней рукой на небо и с
казал:
Ц Ани.
Ц Я понимаю, что это ани, но нужно идти.
Ц Нет, Ц вдруг сказал Галинта. Ц Ждать…
Даже у приговоренного к казни бывают свои радости. Так уж устроен челове
к. Два слова сказал гномик, всего два словечка, а Густов испытал беспричин
ную радость, словно в густом губительном тумане, который все время клуби
лся вокруг него и скрывал все на свете, вдруг появился просвет.
Ц Галинта, друг! Ц закричал Густов, и Надеждин и М
арков испуганно вздрогнули. Ц Ты говоришь, ты понимаешь меня.
Галинта покачал головой, как будто хотел сказать: «Ну что ты, не все сразу»
, и повторил:
Ц Ждать. Ани.
Он сел на землю и закрыл все четыре глаза.
Ц Ну что ж, другой бы спорил, Ц вздохнул Густов.
Он дернул своих подопечных за руки, и они опустились рядом с ним. Сел и он.
Боже правый, Ц думал он, Ц неужели они когда-то летели на своем грузови
ке, незлобиво и лениво подсмеивались друг над другом, неторопливо вспоми
нали о земных делах и так же неторопливо думали о будущем? Какими те трое к
азались ему теперь плоскими, самодовольно-невежественными, не знающим
и ни настоящего горя, ни трагедии, ни надежды, ни смирения. Они были бескон
ечно молоды по сравнению с ним.
Он понял, что задремал, потому что старший брат медленно взмахнул руками
и взлетел. Летел он тяжко, неумело, на лбу блестел пот. Густову было страшн
о. Он вовсе не боялся, что Юрка упадет, у Юрки всегда все в жизни получалось;
он боялся, что братец пролетит над ним и не заметит его, а он сейчас зачем-
то ему был очень нужен. Он начал думать, почему ему так нужен брат, и наконе
ц понял: ну конечно же, как он сразу не сообразил: брат летит наловить моле
кул и сможет покормить его. Это было естественно. Странно было, почему Юр
ка не говорит с ним, а издает какой-то птичий клекот. Он испугался и откры
л глаза. Сердце дернулось и понеслось вскачь. Прямо около его рта изгибал
ся длинный червь, перехваченный множеством колечек. Он сфокусировал гл
аза. Червя зажала в клюве одна из черно-красных траурных птиц.
Ц Асур, Ц сказал Галинта, раскрыл рот-щель и показал в него средней руко
й.
В трепете четырех крыльев около него опустился второй ань и протянул Гал
инте в клюве похожую живность.
Ц Асур, Ц повторил Галинта, взял извивающуюся тварь и засунул себе в ро
т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33