Он ничего не видел после яркого оранжевого света улицы. Он почувст
вовал прикосновение руки к спине. Робот подталкивал его, но он ничего не в
идел. Темнота была враждебной, она пугала его. Ему казалось, что впереди пр
овал, что, сделай он еще шаг, он рухнет куда-то в какой-то бездонный колодец
.
Робот настойчиво подталкивал его, но он не мог заставить себя идти. Казал
ось, что провожатый понял, в чем дело, потому что Густов почувствовал, как
холодные металлические руки приподняли его, прижали к телу.
«Сколько лет меня не носили на руках!» Ц промелькнула у него дурацкая мы
сль. Мать рассказывала ему, что маленький он ни за что не желал ходить, он т
ребовал, чтобы она несла его на руках. Он называл это «ючки». А если на «ючк
и» его не брали, он демонстративно садился на землю и ревел. Он был плаксив
ым ребенком.
Он цеплялся за эти далекие земные воспоминания, они были в тысячи раз реа
льнее и ближе, чем путешествие на руках чудовищного робота в густой темн
оте. Ему всегда было неприятно представлять себя визжащим и сопливым реб
енком, капризным и упрямым, и он ловил себя на том, что сердился на мать, ког
да она рассказывала ему о его ранних годах, но сейчас картина малыша, разм
азывающего кулачками слезы по лицу, была невыразимо приятна.
Он почувствовал, что робот остановился, осторожно опустил его на что-то т
вердое Ц на пол, наверное.
Боже, как безумен он был, как прекрасна была их круглая тюрьма, светлая, пр
осторная, круглая тюрьма, в которой были товарищи, в которой они могли вид
еть друг друга, разговаривать друг с другом, черпать друг в друге силы и на
дежды! Зачем, зачем он удрал оттуда? Зачем он теперь сидит невесть на чем, н
евесть где в густой темноте, а ребята, наверное, места себе не находят от б
еспокойства за него.
Нужно было только очень захотеть, очень зажмурить глаза, открыть их Ц и в
се окажется по-старому. Командир будет осматривать в сотый раз светящие
ся стены, а Марков, вытянувшись на жестком полу, будет молча и скептически
следить за ним глазами.
Вся его жизнь была в сущности сплошным безумием. Безумием был выбор спец
иальности. Безумием было стремиться в пустой, нелепо бесконечный и вражд
ебный космос. Для чего? В поисках неведомого? Ха-ха, неведомого! Это отец в
се виноват. С детства задурил ему голову рассказами о небопроходцах, под
арил ему голографический портрет Юрия Гагарина, и первый в мире космонав
т улыбался ему, как живой. Он и казался ему живым, когда стоял в своей военн
ой форме в его комнате, и он никак не мог понять, почему его ручонки свобод
но проходят сквозь фигуру космонавта.
За неведомым он погнался… Будто мало на Земле неведомого, от человеческо
й души до древних развалин. Безумием было оставить Валю, променять ее мил
ые глаза и теплые руки на жизнь космонавта. Нет, даже не жизнь, а антижизнь.
Настоящая жизнь была на теплой и до боли прекрасной Земле, а все остально
е Ц суррогат.
Оставить Валю… Если бы он не любил ее, это еще можно было бы как-то понять. Н
о он любил ее. Он и сейчас любил ее. Если бы только можно было ощутить в этой
дьявольской темноте прикосновение ее руки к лицу… У нее были удивительн
ые руки. Летом они были прохладны, зимой Ц теплы. И необыкновенно ласковы
. Когда она прижимала руки к его вискам, счастье., острое счастье переполня
ло его. Ему казалось: еще мгновение Ц и он взмоет к потолку, так полон он бы
л клубившимся в нем восторгом.
Он внезапно все понял. Понял то, чего никогда не понимали врачи, столько ра
з проверявшие его здоровье. Он психически болен, он безумен. И поступки ег
о безумны. Не так уж важно, каким ученым словом называется его болезнь, но
он тяжко болен.
Он застонал и тотчас же почувствовал, как к его лбу что-то слегка прикосну
лось. Он дернулся было, но прикосновение было успокоительным. На мгновен
ие ему почудилось, что это Валя протянула ему руку. Нет, это была не Валя. Ва
ле не было места в этой противоестественной темноте.
Где он, куда его привели, зачем? Он должен был услышать хотя бы свой голос, п
отому что чувствовал, как растворяется в этой дьявольской смеси тьмы и б
езмолвия, вот-вот исчезнет.
Ц Куда вы меня привели? Ц спросил он. Ц Я хочу к товарищам.
Ц Ку-да, Ц услышал он в ответ.
Сердце Густова забилось. В этих двух слогах было хоть нечто, что напомина
ло ему о нормальной человеческой реакции. Робот повторил его слово. Так п
овторил бы его человек, не знающий языка, на котором к нему обращаются.
Ц Я Владимир, Ц сказал Густов раздельно и внятно, как говорят с новым ко
мпьютером, который еще не привык к голосу хозяина.
Ц Я Владимир, Ц повторил робот.
«Не слишком содержательная беседа, Ц вздохнул мысленно Густов. Ц Бесе
да с самим собой». Но все равно темнота уже не казалась такой враждебной.
Ц Я с планеты Земля, Ц сказал он.
Пусть хоть повторят его слова…
* * *
Четыреста одиннадцатый торопился домой. Как ему хотелось включить двиг
атели на полные обороты, как ему хотелось бежать, бежать, чтобы быстрее оч
утиться в своем загончике, где его ждет деф!
Сколько времени с того самого момента, как он понял, что он не такой, как др
угие, мечтал он о том, как встретит того, кого можно будет не бояться. Он жил
в мире, в котором ему не было места. Этот мир состоял из одного лишь страха.
Страх всегда окружал его, послушно шел за ним, когда он шел, останавливалс
я, когда он останавливался, бежал, когда он бежал. Спрятаться от него было
невозможно.
Страх почему-то казался ему липким и холодным, и нужно было постоянно дел
ать усилия, чтобы он не поднялся по туловищу к голове. Как только он подним
ется к голове, он тут же сделает ошибку, которая будет последней.
Порой ему остро хотелось быть таким же, как все. Не выделяться, не отличать
ся, быть взаимозаменяемой частицей их общества. Но этот соблазн был лету
ч. Пусть он жил в постоянном страхе, но это был ЕГО страх, а если ему суждено
попасть в клешни стражников, это будет ЕГО конец. Он остро ощущает свое «я
» и ни за что не откажется от него.
Он стал ненавидеть всех вокруг, все это огромное стадо послушных, безумн
ых рабов. Им не нужно было никакого «я», им вообще ничего не нужно было…
И чем больше он ненавидел покорных кирдов, тем тщательнее он обдумывал к
аждый свой шаг, тем осторожнее становился. Его ведь не вталкивали в вечно
е небытие только потому, что никто не знал его тайны. Для сотен кирдов, для
Шестьдесят восьмого и Двадцать второго, с которыми он работал на проверо
чной станции, он был всего-навсего кирд Четыреста одиннадцатый, такой же,
как все, такая же машина для выполнения приказов.
Он вспомнил, как впервые понял, что он не такой, как другие. Стражники прив
олокли тогда подстреленного кирда к ним на проверочный стенд. Он даже не
знал, деф это или нет, Ц мало ли почему у кирда может быть оплавлена часть
головы. Стражники ему не докладывали, кого привезли и что с ним случилось.
Они просто сбросили его с тележки и ушли. Раненых, исковерканных кирдов в
сегда привозили на проверочный стенд, чтобы определить, годятся ли на чт
о-нибудь их головы или их место под прессом, как головы дефов. Голову дефа,
в каком бы она ни была состоянии, всегда надлежит пускать под пресс Ц так
ов был приказ.
Стражники сбросили кирда и укатили, а он взял проверочный кабель и подсо
единил к контрольным клеммам. Он посмотрел на приборы. Стрелки поплясали
и успокоились, и на табло высветилось: «Деф, повреждение мозга на три четв
ерти».
Перед ним был деф. Он нагнулся, чтобы начать отсоединять его голову, и услы
шал его слова. Слова были тихими, голос прерывистый, но он слышал их:
Ц Так больно… забывать…
Слова были бессмысленны. Перед ним был деф. Кирду не может быть больно. Кон
ечно, он чувствует опасность, датчики всегда сообщат его мозгу, что тело и
ли конечность испытывают перегрузку, что что-то нажимает на них, что-то у
грожает целости, что-то мешает. «Допустим, Ц думал Четыреста одиннадцат
ый, Ц эти ощущения деф называет болью. Но чтобы было больно… забывать?»
Слова были нелепы, но что-то в них снова и снова приковывало его внимание.
Что именно Ц он не мог понять. Он уже почти полностью отсоединил искалеч
енную голову дефа. Пресс был включен. Оставалось снять голову и вложить е
е в разверстую пасть. И в ту секунду, когда он взялся за голову, он снова усл
ышал слова:
Ц Прощайте…
Он снял голову, сунул ее под пресс, нажал кнопку. Пресс легонько вздохнул,
превращая голову в лепешку, и замолк, а Четыреста одиннадцатый все еще сл
ышал тихий голос. Даже не голос, Ц а шелест его: «Прощайте».
Это было удивительно. И слова дефа, и то, что они снова и снова выплывали из
его памяти. Зачем он вспоминал этот странный, скорбный шелест? Разве он по
лучил приказ вспомнить, что говорил раненый деф на грани вечного небытия
? Нет, не получил. И потому не должен был вспоминать их, потому что кирд нико
гда не вспоминает то, что не потребно ему для выполнения приказа, или то, ч
его не требует от него приказ.
Он понял, что с ним что-то случилось. Завтра, когда они закончат проверку, н
астанет их собственная очередь получить дневной штамп. Он подсоединит с
вои контрольные клеммы, раздастся сигнал, на табло покажется: «Деф». Он по
корно начнет отстегивать запоры, а потом подзовет Шестьдесят восьмого и
ли Двадцать второго, чтобы они сунули его голову под пресс.
Он не знал, стал ли дефом или нет, но мысль о конце наполнила его смятением.
Он не хотел вечного небытия. Пусть у него было еще очень мало своего, того,
что отличало его от других кирдов, но оно было. Слова раненого дефа, которы
е слышал только он, свое смятение, нежелание впадать в вечное небытие Ц э
то было немного, но это было его, его, только его достояние, и он не хотел тер
ять его. Он не хотел отдавать это тупым животным, которые окружали его.
Он знал, что никто не должен догадываться о его тайне. Иначе Ц вздох пресс
а, превращающего его голову в лепешку. Его голову с его тайной, с его памят
ью, с шелестом слов раненого кирда, с его смятением.
В ту ночь он еще раз нарушил закон. Закон гласил, что каждый кирд, не выполн
яющий приказ и находящийся в своем загончике, должен впасть во временное
небытие.
Он не выключил свое сознание. Он думал, в мельчайших деталях воссоздавая
в своей цепкой памяти процедуру проверки голов на стенде. Он не хотел веч
ного небытия, он не хотел, чтобы пресс со вздохом превратил его голову в ле
пешку.
Он понимал, что его смятение бессмысленно. Ведь всю свою жизнь с момента с
оздания, когда ток от аккумулятора впервые пробежал по цепям его новеньк
ого мозга и он осознал себя кирдом Четыреста одиннадцатым, он твердо зна
л, что нужно думать только о том, о чем ты получаешь приказ думать. А так как
думать о небытии ему не приказывали, он о нем и не думал.
А может, думал он, все-таки раньше ему было лучше? Конечно, он понимал, что н
е был счастлив, когда был исправным кирдом. Но он ведь не был и несчастлив.
Он вообще ничего не чувствовал. Да, у него не было ничего своего, потаенног
о, но зато не было и страха.
Страх теперь постоянно мучил его. Бывали мгновения, когда ему хотелось к
рикнуть: «Я деф! Мне не место в вашем четком, размеренном мире. Хватайте ме
ня, срывайте с меня голову! Я устал от своей тайны!»
Но это были секундные вспышки. Их гасила ненависть.
Он думал о завтрашней проверке, о своем конце. И вдруг Ц это было словно о
зарение Ц он понял, что может замкнуть свои проверочные клеммы так, чтоб
ы остаться непроверенным. А на табло все равно появится сигнал о благопо
лучной проверке.
Утром он так все и сделал. Он стремительно становился дефом, потому что по
стоянно нарушал приказы. У него уже была целая коллекция таких нарушений
Ц от невыключения сознания ночью до избежания проверки, не говоря уже о
недозволенных мыслях и сомнениях.
И вот теперь он торопился домой, чтобы впервые оказаться рядом с тем, кого
можно было не бояться, рядом с таким, как ты.
Он вдруг сообразил, что идет быстрее, чем положено идти кирду, возвращающ
емуся после выполнения приказа. Все четыре глаза его доложили: стражнико
в не видно, никто не обратил на него внимания. Как он мог потерять бдительн
ость! Это было непростительно. Следить, следить за каждым своим шагом, рас
считывать каждый жест, обдумывать каждое слово. Попасться сейчас, когда
он шел к другому дефу, Ц это было бы особенно страшно.
* * *
Время шло, а исчезнувший пришелец не возвращался. Двести семьдесят четве
ртый вдруг ясно представил себе, как Мозг получает один, другой, третий до
клад о том, что по улицам города бродит пришелец. Мозг в своей мудрости зна
ет все. Он знает, что пришельцев изучает Двести семьдесят четвертый. Он зн
ает, что не получил от него никакого доклада о бродящем по городу пришель
це. В городе, где могут оказаться и дефы. Он тут же вызовет По главному кана
лу связи Двести семьдесят четвертого и спросит, почему тот не доложил об
исчезновении пришельца.
Он спросит о пришельце, но не пришелец будет тревожить Мозг. Он будет печа
лен, потому что хороший кирд, любящий его кирд Двести семьдесят четверты
й оказался недостойным своего Мозга, не выполнил свой долг.
Двести семьдесят четвертый застонал. Ему чудилось, что все цепи его логи
ческих схем раскалены, жгут его и вот-вот начнут плавиться. Он, он посмел о
бмануть Мозг! Мозг, который так любит их и так о них заботится. На кого же мо
жно положиться, с печалью подумает Мозг, если даже такой, казалось бы, хоро
ший кирд, как Двести семьдесят четвертый, которому он так доверял, которо
му даже поручил изучение пришельцев, обманывает его.
Ц Саша, Ц сказал Надеждин, Ц по-моему, с нашим роботом творится что-то н
еладное. Смотри, как он раскачивается.
Ц Я бы не возражал, если бы со всеми ними что-то случилось, Ц заметил Мар
ков.
Но Двести семьдесят четвертый не слушал пришельцев. Он решился. Мозг все
поймет. Он добрый. Ведь он заботится о них, о своих кирдах. Пусть даже он нак
ажет его, он с радостью примет наказание, потому что заслужил его.
Он послал Мозгу доклад. Мозг получил сообщение и тут же отдал приказ всем
кирдам, которые видели пришельца, немедленно доложить ему. Рапорты начал
и поступать один за другим.
Ц Пришелец стоял, прижимался к семнадцатому дому и оглядывался.
Ц Он был один? Ц спросил Мозг.
Ц Да.
Ц Почему ты сразу не доложил?
Ц Я очень сожалею, Ц сказал Сто сорок четвертый, Ц но у меня не было при
каза докладывать о появлении пришельца.
Как тяжко нести на себе бремя всего мира! Все должен решать он, все предусм
отреть, все спланировать, все превратить в четкие приказы. Кирды без него
замрут, остановятся раз и навсегда. Для этого-то он и затеял изменение про
грамм. Позже, когда пришелец будет возвращен на место, он подумает о прика
зе, который обязывал бы кирдов немедля докладывать обо всем необычном, ч
то они видят. Но для этого придется составить список необычного. Но потом,
потом.
Два кирда доложили, что видели, как пришелец то шел, то останавливался. Это
было понятно. Он не знал, куда идти. Сам выход пришельца из круглого стенд
а свидетельствовал о довольно низком интеллекте. Он совершил заведомо б
ессмысленный поступок. Но все равно свою роль эти трое существ выполняли
. Старый Крус, то, вернее, что от него осталось, был прав. Изучение пришельце
в дает ему возможность направить цивилизацию по новому пути, вывести ее
из тупика. Он изменит ее так, чтобы дефы больше не смогли бросить ему вызов
. Эти ничтожные дефы, самим существованием ставящие под сомнение соверше
нство его мира, мира, который он, Мозг, создавал так долго и тщательно.
Ц Докладывает кирд Пятьсот восемьдесят седьмой, Ц услышал Мозг. Ц Я в
идел, как пришелец шел мимо дома шестьдесят девять в сопровождении кирда
.
Ц Как шел кирд? Ц спросил Мозг.
Ц Он шел вторым шагом.
Ц Вторым? Ц переспросил Мозг.
Он ясно слышал, что доложил ему Пятьсот восемьдесят седьмой, он всегда сл
ышал все доклады, но услышанное обеспокоило его. Второй шаг Ц это та скор
ость, с которой кирды двигаются только тогда, когда выполняют приказы. Эт
о значило, что кирд, который сопровождал пришельца, выполнял приказ. А так
как отдавать приказы мог только он, это значило, что он приказал какому-то
кирду куда-то вести пришельца. Мозг знал понятия «кто-то», «куда-то», но н
е пользовался ими. Его мир был ясен и четок, в нем не было места для отврати
тельной неопределенности. Пусть дефы барахтаются в вязкой зыбкости, пох
ожей на почву в период дождей.
Но не это презрение к неопределенности приковывало сейчас к себе вниман
ие Мозга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
вовал прикосновение руки к спине. Робот подталкивал его, но он ничего не в
идел. Темнота была враждебной, она пугала его. Ему казалось, что впереди пр
овал, что, сделай он еще шаг, он рухнет куда-то в какой-то бездонный колодец
.
Робот настойчиво подталкивал его, но он не мог заставить себя идти. Казал
ось, что провожатый понял, в чем дело, потому что Густов почувствовал, как
холодные металлические руки приподняли его, прижали к телу.
«Сколько лет меня не носили на руках!» Ц промелькнула у него дурацкая мы
сль. Мать рассказывала ему, что маленький он ни за что не желал ходить, он т
ребовал, чтобы она несла его на руках. Он называл это «ючки». А если на «ючк
и» его не брали, он демонстративно садился на землю и ревел. Он был плаксив
ым ребенком.
Он цеплялся за эти далекие земные воспоминания, они были в тысячи раз реа
льнее и ближе, чем путешествие на руках чудовищного робота в густой темн
оте. Ему всегда было неприятно представлять себя визжащим и сопливым реб
енком, капризным и упрямым, и он ловил себя на том, что сердился на мать, ког
да она рассказывала ему о его ранних годах, но сейчас картина малыша, разм
азывающего кулачками слезы по лицу, была невыразимо приятна.
Он почувствовал, что робот остановился, осторожно опустил его на что-то т
вердое Ц на пол, наверное.
Боже, как безумен он был, как прекрасна была их круглая тюрьма, светлая, пр
осторная, круглая тюрьма, в которой были товарищи, в которой они могли вид
еть друг друга, разговаривать друг с другом, черпать друг в друге силы и на
дежды! Зачем, зачем он удрал оттуда? Зачем он теперь сидит невесть на чем, н
евесть где в густой темноте, а ребята, наверное, места себе не находят от б
еспокойства за него.
Нужно было только очень захотеть, очень зажмурить глаза, открыть их Ц и в
се окажется по-старому. Командир будет осматривать в сотый раз светящие
ся стены, а Марков, вытянувшись на жестком полу, будет молча и скептически
следить за ним глазами.
Вся его жизнь была в сущности сплошным безумием. Безумием был выбор спец
иальности. Безумием было стремиться в пустой, нелепо бесконечный и вражд
ебный космос. Для чего? В поисках неведомого? Ха-ха, неведомого! Это отец в
се виноват. С детства задурил ему голову рассказами о небопроходцах, под
арил ему голографический портрет Юрия Гагарина, и первый в мире космонав
т улыбался ему, как живой. Он и казался ему живым, когда стоял в своей военн
ой форме в его комнате, и он никак не мог понять, почему его ручонки свобод
но проходят сквозь фигуру космонавта.
За неведомым он погнался… Будто мало на Земле неведомого, от человеческо
й души до древних развалин. Безумием было оставить Валю, променять ее мил
ые глаза и теплые руки на жизнь космонавта. Нет, даже не жизнь, а антижизнь.
Настоящая жизнь была на теплой и до боли прекрасной Земле, а все остально
е Ц суррогат.
Оставить Валю… Если бы он не любил ее, это еще можно было бы как-то понять. Н
о он любил ее. Он и сейчас любил ее. Если бы только можно было ощутить в этой
дьявольской темноте прикосновение ее руки к лицу… У нее были удивительн
ые руки. Летом они были прохладны, зимой Ц теплы. И необыкновенно ласковы
. Когда она прижимала руки к его вискам, счастье., острое счастье переполня
ло его. Ему казалось: еще мгновение Ц и он взмоет к потолку, так полон он бы
л клубившимся в нем восторгом.
Он внезапно все понял. Понял то, чего никогда не понимали врачи, столько ра
з проверявшие его здоровье. Он психически болен, он безумен. И поступки ег
о безумны. Не так уж важно, каким ученым словом называется его болезнь, но
он тяжко болен.
Он застонал и тотчас же почувствовал, как к его лбу что-то слегка прикосну
лось. Он дернулся было, но прикосновение было успокоительным. На мгновен
ие ему почудилось, что это Валя протянула ему руку. Нет, это была не Валя. Ва
ле не было места в этой противоестественной темноте.
Где он, куда его привели, зачем? Он должен был услышать хотя бы свой голос, п
отому что чувствовал, как растворяется в этой дьявольской смеси тьмы и б
езмолвия, вот-вот исчезнет.
Ц Куда вы меня привели? Ц спросил он. Ц Я хочу к товарищам.
Ц Ку-да, Ц услышал он в ответ.
Сердце Густова забилось. В этих двух слогах было хоть нечто, что напомина
ло ему о нормальной человеческой реакции. Робот повторил его слово. Так п
овторил бы его человек, не знающий языка, на котором к нему обращаются.
Ц Я Владимир, Ц сказал Густов раздельно и внятно, как говорят с новым ко
мпьютером, который еще не привык к голосу хозяина.
Ц Я Владимир, Ц повторил робот.
«Не слишком содержательная беседа, Ц вздохнул мысленно Густов. Ц Бесе
да с самим собой». Но все равно темнота уже не казалась такой враждебной.
Ц Я с планеты Земля, Ц сказал он.
Пусть хоть повторят его слова…
* * *
Четыреста одиннадцатый торопился домой. Как ему хотелось включить двиг
атели на полные обороты, как ему хотелось бежать, бежать, чтобы быстрее оч
утиться в своем загончике, где его ждет деф!
Сколько времени с того самого момента, как он понял, что он не такой, как др
угие, мечтал он о том, как встретит того, кого можно будет не бояться. Он жил
в мире, в котором ему не было места. Этот мир состоял из одного лишь страха.
Страх всегда окружал его, послушно шел за ним, когда он шел, останавливалс
я, когда он останавливался, бежал, когда он бежал. Спрятаться от него было
невозможно.
Страх почему-то казался ему липким и холодным, и нужно было постоянно дел
ать усилия, чтобы он не поднялся по туловищу к голове. Как только он подним
ется к голове, он тут же сделает ошибку, которая будет последней.
Порой ему остро хотелось быть таким же, как все. Не выделяться, не отличать
ся, быть взаимозаменяемой частицей их общества. Но этот соблазн был лету
ч. Пусть он жил в постоянном страхе, но это был ЕГО страх, а если ему суждено
попасть в клешни стражников, это будет ЕГО конец. Он остро ощущает свое «я
» и ни за что не откажется от него.
Он стал ненавидеть всех вокруг, все это огромное стадо послушных, безумн
ых рабов. Им не нужно было никакого «я», им вообще ничего не нужно было…
И чем больше он ненавидел покорных кирдов, тем тщательнее он обдумывал к
аждый свой шаг, тем осторожнее становился. Его ведь не вталкивали в вечно
е небытие только потому, что никто не знал его тайны. Для сотен кирдов, для
Шестьдесят восьмого и Двадцать второго, с которыми он работал на проверо
чной станции, он был всего-навсего кирд Четыреста одиннадцатый, такой же,
как все, такая же машина для выполнения приказов.
Он вспомнил, как впервые понял, что он не такой, как другие. Стражники прив
олокли тогда подстреленного кирда к ним на проверочный стенд. Он даже не
знал, деф это или нет, Ц мало ли почему у кирда может быть оплавлена часть
головы. Стражники ему не докладывали, кого привезли и что с ним случилось.
Они просто сбросили его с тележки и ушли. Раненых, исковерканных кирдов в
сегда привозили на проверочный стенд, чтобы определить, годятся ли на чт
о-нибудь их головы или их место под прессом, как головы дефов. Голову дефа,
в каком бы она ни была состоянии, всегда надлежит пускать под пресс Ц так
ов был приказ.
Стражники сбросили кирда и укатили, а он взял проверочный кабель и подсо
единил к контрольным клеммам. Он посмотрел на приборы. Стрелки поплясали
и успокоились, и на табло высветилось: «Деф, повреждение мозга на три четв
ерти».
Перед ним был деф. Он нагнулся, чтобы начать отсоединять его голову, и услы
шал его слова. Слова были тихими, голос прерывистый, но он слышал их:
Ц Так больно… забывать…
Слова были бессмысленны. Перед ним был деф. Кирду не может быть больно. Кон
ечно, он чувствует опасность, датчики всегда сообщат его мозгу, что тело и
ли конечность испытывают перегрузку, что что-то нажимает на них, что-то у
грожает целости, что-то мешает. «Допустим, Ц думал Четыреста одиннадцат
ый, Ц эти ощущения деф называет болью. Но чтобы было больно… забывать?»
Слова были нелепы, но что-то в них снова и снова приковывало его внимание.
Что именно Ц он не мог понять. Он уже почти полностью отсоединил искалеч
енную голову дефа. Пресс был включен. Оставалось снять голову и вложить е
е в разверстую пасть. И в ту секунду, когда он взялся за голову, он снова усл
ышал слова:
Ц Прощайте…
Он снял голову, сунул ее под пресс, нажал кнопку. Пресс легонько вздохнул,
превращая голову в лепешку, и замолк, а Четыреста одиннадцатый все еще сл
ышал тихий голос. Даже не голос, Ц а шелест его: «Прощайте».
Это было удивительно. И слова дефа, и то, что они снова и снова выплывали из
его памяти. Зачем он вспоминал этот странный, скорбный шелест? Разве он по
лучил приказ вспомнить, что говорил раненый деф на грани вечного небытия
? Нет, не получил. И потому не должен был вспоминать их, потому что кирд нико
гда не вспоминает то, что не потребно ему для выполнения приказа, или то, ч
его не требует от него приказ.
Он понял, что с ним что-то случилось. Завтра, когда они закончат проверку, н
астанет их собственная очередь получить дневной штамп. Он подсоединит с
вои контрольные клеммы, раздастся сигнал, на табло покажется: «Деф». Он по
корно начнет отстегивать запоры, а потом подзовет Шестьдесят восьмого и
ли Двадцать второго, чтобы они сунули его голову под пресс.
Он не знал, стал ли дефом или нет, но мысль о конце наполнила его смятением.
Он не хотел вечного небытия. Пусть у него было еще очень мало своего, того,
что отличало его от других кирдов, но оно было. Слова раненого дефа, которы
е слышал только он, свое смятение, нежелание впадать в вечное небытие Ц э
то было немного, но это было его, его, только его достояние, и он не хотел тер
ять его. Он не хотел отдавать это тупым животным, которые окружали его.
Он знал, что никто не должен догадываться о его тайне. Иначе Ц вздох пресс
а, превращающего его голову в лепешку. Его голову с его тайной, с его памят
ью, с шелестом слов раненого кирда, с его смятением.
В ту ночь он еще раз нарушил закон. Закон гласил, что каждый кирд, не выполн
яющий приказ и находящийся в своем загончике, должен впасть во временное
небытие.
Он не выключил свое сознание. Он думал, в мельчайших деталях воссоздавая
в своей цепкой памяти процедуру проверки голов на стенде. Он не хотел веч
ного небытия, он не хотел, чтобы пресс со вздохом превратил его голову в ле
пешку.
Он понимал, что его смятение бессмысленно. Ведь всю свою жизнь с момента с
оздания, когда ток от аккумулятора впервые пробежал по цепям его новеньк
ого мозга и он осознал себя кирдом Четыреста одиннадцатым, он твердо зна
л, что нужно думать только о том, о чем ты получаешь приказ думать. А так как
думать о небытии ему не приказывали, он о нем и не думал.
А может, думал он, все-таки раньше ему было лучше? Конечно, он понимал, что н
е был счастлив, когда был исправным кирдом. Но он ведь не был и несчастлив.
Он вообще ничего не чувствовал. Да, у него не было ничего своего, потаенног
о, но зато не было и страха.
Страх теперь постоянно мучил его. Бывали мгновения, когда ему хотелось к
рикнуть: «Я деф! Мне не место в вашем четком, размеренном мире. Хватайте ме
ня, срывайте с меня голову! Я устал от своей тайны!»
Но это были секундные вспышки. Их гасила ненависть.
Он думал о завтрашней проверке, о своем конце. И вдруг Ц это было словно о
зарение Ц он понял, что может замкнуть свои проверочные клеммы так, чтоб
ы остаться непроверенным. А на табло все равно появится сигнал о благопо
лучной проверке.
Утром он так все и сделал. Он стремительно становился дефом, потому что по
стоянно нарушал приказы. У него уже была целая коллекция таких нарушений
Ц от невыключения сознания ночью до избежания проверки, не говоря уже о
недозволенных мыслях и сомнениях.
И вот теперь он торопился домой, чтобы впервые оказаться рядом с тем, кого
можно было не бояться, рядом с таким, как ты.
Он вдруг сообразил, что идет быстрее, чем положено идти кирду, возвращающ
емуся после выполнения приказа. Все четыре глаза его доложили: стражнико
в не видно, никто не обратил на него внимания. Как он мог потерять бдительн
ость! Это было непростительно. Следить, следить за каждым своим шагом, рас
считывать каждый жест, обдумывать каждое слово. Попасться сейчас, когда
он шел к другому дефу, Ц это было бы особенно страшно.
* * *
Время шло, а исчезнувший пришелец не возвращался. Двести семьдесят четве
ртый вдруг ясно представил себе, как Мозг получает один, другой, третий до
клад о том, что по улицам города бродит пришелец. Мозг в своей мудрости зна
ет все. Он знает, что пришельцев изучает Двести семьдесят четвертый. Он зн
ает, что не получил от него никакого доклада о бродящем по городу пришель
це. В городе, где могут оказаться и дефы. Он тут же вызовет По главному кана
лу связи Двести семьдесят четвертого и спросит, почему тот не доложил об
исчезновении пришельца.
Он спросит о пришельце, но не пришелец будет тревожить Мозг. Он будет печа
лен, потому что хороший кирд, любящий его кирд Двести семьдесят четверты
й оказался недостойным своего Мозга, не выполнил свой долг.
Двести семьдесят четвертый застонал. Ему чудилось, что все цепи его логи
ческих схем раскалены, жгут его и вот-вот начнут плавиться. Он, он посмел о
бмануть Мозг! Мозг, который так любит их и так о них заботится. На кого же мо
жно положиться, с печалью подумает Мозг, если даже такой, казалось бы, хоро
ший кирд, как Двести семьдесят четвертый, которому он так доверял, которо
му даже поручил изучение пришельцев, обманывает его.
Ц Саша, Ц сказал Надеждин, Ц по-моему, с нашим роботом творится что-то н
еладное. Смотри, как он раскачивается.
Ц Я бы не возражал, если бы со всеми ними что-то случилось, Ц заметил Мар
ков.
Но Двести семьдесят четвертый не слушал пришельцев. Он решился. Мозг все
поймет. Он добрый. Ведь он заботится о них, о своих кирдах. Пусть даже он нак
ажет его, он с радостью примет наказание, потому что заслужил его.
Он послал Мозгу доклад. Мозг получил сообщение и тут же отдал приказ всем
кирдам, которые видели пришельца, немедленно доложить ему. Рапорты начал
и поступать один за другим.
Ц Пришелец стоял, прижимался к семнадцатому дому и оглядывался.
Ц Он был один? Ц спросил Мозг.
Ц Да.
Ц Почему ты сразу не доложил?
Ц Я очень сожалею, Ц сказал Сто сорок четвертый, Ц но у меня не было при
каза докладывать о появлении пришельца.
Как тяжко нести на себе бремя всего мира! Все должен решать он, все предусм
отреть, все спланировать, все превратить в четкие приказы. Кирды без него
замрут, остановятся раз и навсегда. Для этого-то он и затеял изменение про
грамм. Позже, когда пришелец будет возвращен на место, он подумает о прика
зе, который обязывал бы кирдов немедля докладывать обо всем необычном, ч
то они видят. Но для этого придется составить список необычного. Но потом,
потом.
Два кирда доложили, что видели, как пришелец то шел, то останавливался. Это
было понятно. Он не знал, куда идти. Сам выход пришельца из круглого стенд
а свидетельствовал о довольно низком интеллекте. Он совершил заведомо б
ессмысленный поступок. Но все равно свою роль эти трое существ выполняли
. Старый Крус, то, вернее, что от него осталось, был прав. Изучение пришельце
в дает ему возможность направить цивилизацию по новому пути, вывести ее
из тупика. Он изменит ее так, чтобы дефы больше не смогли бросить ему вызов
. Эти ничтожные дефы, самим существованием ставящие под сомнение соверше
нство его мира, мира, который он, Мозг, создавал так долго и тщательно.
Ц Докладывает кирд Пятьсот восемьдесят седьмой, Ц услышал Мозг. Ц Я в
идел, как пришелец шел мимо дома шестьдесят девять в сопровождении кирда
.
Ц Как шел кирд? Ц спросил Мозг.
Ц Он шел вторым шагом.
Ц Вторым? Ц переспросил Мозг.
Он ясно слышал, что доложил ему Пятьсот восемьдесят седьмой, он всегда сл
ышал все доклады, но услышанное обеспокоило его. Второй шаг Ц это та скор
ость, с которой кирды двигаются только тогда, когда выполняют приказы. Эт
о значило, что кирд, который сопровождал пришельца, выполнял приказ. А так
как отдавать приказы мог только он, это значило, что он приказал какому-то
кирду куда-то вести пришельца. Мозг знал понятия «кто-то», «куда-то», но н
е пользовался ими. Его мир был ясен и четок, в нем не было места для отврати
тельной неопределенности. Пусть дефы барахтаются в вязкой зыбкости, пох
ожей на почву в период дождей.
Но не это презрение к неопределенности приковывало сейчас к себе вниман
ие Мозга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33