Наконец он спросил:
Ц Это ты следил за мной наверху?
Кладовщик не ответил.
Ц Ты?
Шестьсот пятьдесят шестой угрюмо кивнул.
Ц Кто тебе дал приказ?
Ц Никто.
Ц Что значит никто?
Ц Никто.
Ц Я сейчас вызову стражников.
Ц Вызывай.
Ц Ты не боишься?
Ц Нет.
Ц Почему?
Ц А что ты им скажешь? Что я был ночью на станции?
Ц Хотя бы…
Ц А ты что здесь делал? Ты получил приказ? Кладовщик был прав.
Ц Ладно. Но для чего ты все-таки следил за мной?
Ц Не знаю… Так…
Ц Тебе было просто интересно?
Ц Наверное…
Ц Ты знаешь, что кирду интересно только то, что ему приказывают?
Ц Знаю.
Ц Так кто ж тебе приказывал шпионить за мной?
Ц А кто тебе приказывал включать ночью фантомную машину?
Ц Мозг.
Ц Ах, Мозг. Поэтому-то ты крался, как деф…
Ц Хорошо, я крался, как деф, а ты?
Кладовщик замолчал.
Ц А может, ты деф?
Шестьсот пятьдесят шестой посмотрел на него и кивнул.
Ц И ты не боишься, что я вызову стражников?
Ц Нет.
Ц Почему?
Ц Потому что ты деф, Четыреста одиннадцатый.
Ц Ну что ж, деф, давай поговорим…

10

Ц Коля, Саша, родненькие, что с вами? Ц в десятый раз тоскливо спрашивал Г
устов, глядя на товарищей.
Они не отвечали. Они даже не смотрели на него. У них были пустые глаза, движ
ения их были неуверенны. Надеждин сидел у стены, уставившись на свои ноги
, а Марков лежал на спине. В его широко открытых глазах отражалось желтое н
ебо, и Густову казалось, что они горят каким-то зловещим светом.
«Все», Ц подумал Густов. Его запас оптимизма кончился. Надеяться больше
было не на что. Если бы даже случилось чудо из чудес и он смог бы добраться
до корабля, имел бы он моральное право увезти с собой двух кротких животн
ых, которые еще совсем недавно были людьми, его товарищами? Даже не животн
ых, а растения? Что смогут с ними сделать врачи на Земле? Это же не заболева
ние, не психическое расстройство, это какая-то полнейшая и противоестес
твенная потеря разума. И сомневаться не приходится, что это дело рук робо
тов. Раз они умеют копаться в чужих мозгах, как они делали тогда в круглой
их тюрьме, наверняка они умеют и выкрадывать их содержимое…
Да, не зря у него все время было ощущение щепки, несомой неведомо куда неве
домым потоком. Как только они утратили власть над событиями, с того самог
о рокового толчка, что заставил содрогнуться их «Сызрань», они были обре
чены. Человек не может, не должен быть игрушкой в чьих-то руках, кому бы эти
руки ни принадлежали.
«Но зачем, зачем?» Ц снова и снова спрашивал он себя и знал, что ответа нет.
Вчера он доел последние крошки, оставшиеся от рациона, а теперь у него на р
уках еще и они. Ладно, с водой положение еще туда-сюда. Приспособился соби
рать по утрам иней, но еда… Бедные ребята. Мозги у них, похоже, выкрадены, но
желудки остались. Чем их кормить? Они будут мычать от голода, а что он смож
ет сделать? Одолжить у кого-нибудь трубку и прикончить их? Он знал, что и эт
ого сделать никогда не сумеет.
На что надеяться? Кто сумеет помочь? Какой восторг они испытали, когда при
шли в себя над поверхностью планеты… Если бы только они могли представит
ь себе, что их ждет под этим гнойным желтым небом…
Господи, неужели же было невероятное время, когда они были экипажем «Сыз
рани», когда корабль спокойно буравил космическое пространство, когда К
оля и Саша играли в свои бесконечные шахматы под ритуальные заклинания?
Пешки не орешки… Вот тебе и пешки, вот тебе и орешки. Да что говорить о родн
ой «Сызрани»! Даже круглая ловушка с мертвенно светящимися стенами уже к
азалась ему невыразимо прекрасной. Конечно, это была ловушка, но они были
вместе, они были живы, а раз они были вместе и были живы, ничего не было поте
ряно; их оптимизм, как бы он ни был перегружен обстоятельствами, держался
на плаву: можно было надеяться.
Он посмотрел на товарищей. Тяжкое, свинцовое отчаяние прессом лежало на
сердце. Понтон оптимизма больше не поддерживал его на поверхности. Он пе
ревернулся и затонул. Не было ни надежды, ни веры, ни опоры. Было лишь отчая
ние, которое все уплотнялось, тяжелело, холодело. Даже страх оно выдавлив
ало из него.
Он подумал, что, если бы «Сызрань» потерпела настоящую катастрофу, если б
ы ее прошил какой-нибудь осколочек, они бы не мучались. Они бы даже не успе
ли понять, что произошло. Они бы даже не знали, что умерли и что их корабль п
ревратился в вечный замороженный саркофаг…
Но смотреть на то, что осталось от командира и Сашки, видеть их противоест
ественно пустые глаза, слышать их жалобное мычание…
Утренний Ветер спрашивал его о смысле существования. Нашел кого спрашив
ать. Кого и когда.
Он встал и отошел. Он. не мог больше смотреть на товарищей, видеть печальны
е взгляды дефов. Он вышел из лагеря. Куда угодно идти, только не быть здесь.

Он медленно брел среди развалин, один под чужим желтым небом. Он физическ
и ощущал свою бесконечную малость, свою беспомощность, никчемность. Можн
о было в тысячный раз проклинать судьбу, но кому до него и до его товарищей
дело? Печальным дефам, думающим среди этих камней о смысле жизни? Ходячим
железным манекенам среди однообразных бараков города? Этому нарывному
небу?
Впервые в жизни он понял, что такое самоубийство. Он никогда не мог понять
, как кто-то лишает себя жизни, сам, своими руками сталкивает себя в бездон
ную пропасть. Это казалось противоестественным. Самоубийство могло быт
ь решением только больного, смятенного ума. Так думал он всегда, но теперь
он вдруг остро почувствовал, что смерть может быть желанна.
Да, самому шагнуть в никуда страшно. Но еще страшнее представить себе мед
ленную голодную агонию товарищей, которые даже не смогут понять, от чего
умирают, которые даже не будут понимать, что умирают. И он ничего не сможет
сделать. Он Ц крохотная элементарная частичка, движущаяся по какой-то д
ьявольской траектории, не знающая, кто или что запустило его на нее, зато з
нающая, что оборотов осталось немного.
Ему было тяжело. Тяжело даже всасывать в себя реденький воздух, который, к
азалось, не хотел иметь с ним дело.
Он не заметил, как оказался подле стены, которая показалась ему знакомой.
А, да, он же уже пролезал через этот пролом, когда спускался на фабрику тре
хруких кукол.
У входа на плоском камне сидела все та же ящерица и смотрела на него мален
ькими блестящими глазками. Внезапно она подпрыгнула, на долю мгновения п
овисла в воздухе, сверкнула острыми зубами и шмякнулась точно на то мест
о, где сидела. «Ей хорошо, Ц подумал Густов. Она не обременена памятью, и ее
не мучают мысли о будущем. Подлинное дитя природы, которое вовсе не плани
ровало появление разума, осознающего себя, а стало быть, и все горе, несчас
тья и опасности, которые обкладывают этот разум со всех сторон, чтобы поб
ыстрее погасить нелепую, противоестественную искорку. Был бы он ящерице
й, все было бы проще. Сиди себе на камне и добывай пропитание».
Ц Прыгаешь? Ц спросил Густов, чтобы услышать хотя бы свой голос.
Ящерица внимательно посмотрела на него, и ему показалось, что она коротк
о кивнула. Он машинально направился ко входу в туннель. Как и в прошлый раз
, в стенах вспыхнул свет.
Он прошел знакомой уже дорогой. А вот и куклы под прозрачными крышками. И э
ти тоже смотрят на него пустыми глазами. Все смотрят на него пустыми глаз
ами. Весь мир смотрит на него пустыми глазами.
Ц Ну, что? Ц спросил он куклу, но она не ответила. Ее лицо с вытянутым клюв
ом, узкой щелью рта и четырьмя глазами было исполнено вечного спокойстви
я.
«В чем-то ей можно позавидовать», Ц подумал он. Он, впрочем, уже завидует в
сем, от прыгающей на камне ящерицы до кукол под прозрачными крышками. По п
ищеводу подымалось едкое, как изжога, раздражение. Раздражение вызывал э
тот нелепый склад, эти нераспроданные игрушки. Ему было не до игрушек. Он с
ам был дурацкой игрушкой в чьих-то дурацких руках. Игрушкой для страшных
игр. Он качнул саркофаг, висевший в воздухе без видимой опоры. «Интересно,
Ц зачем-то подумал он, Ц что его поддерживает? Какое-то силовое поле? Но
что создает его? «
Он сделал несколько шагов вдоль висевших один за другим контейнеров. А в
от и последний. Он легонько толкнул его, и контейнер послушно скользнул в
доль стены туннеля, бесшумно проплыл несколько метров и резко остановил
ся, словно уперся в невидимую преграду.
Только что он думал, что ему не до игрушек. Конечно, ему не до игрушек, но хот
ь на несколько минут они отвлекли его от тяжких мыслей. Спасибо и за это, у
родцы.
Ц Давай обратно, трехрукий, Ц сказал он.
Был Густов человеком по натуре аккуратным, и если контейнерам с куклами
полагалось быть вместе, пусть будут вместе.
Он подтолкнул саркофаг, но тот, казалось, заклинился. Он нажал посильнее, и
контейнер сдвинулся, опять скользнул легко. «Защелка в этом месте, что ли
, такая Ц фиксатор?» Ц подумал Густов, старательно оберегая искорку люб
опытства. Что угодно, только не оставаться опять наедине со страшными мы
слями. Он толкнул контейнер назад, и тот снова остановился в том же месте.

Сейчас только Густов заметил какой-то металлический выступ в стене. Име
нно под ним контейнер и фиксировался.
«Странное какое-то устройство», Ц подумал Густов, рассматривая выступ.
Рядом с ним виднелась кнопка.
Когда человек доведен до отчаяния, мысль его уже работает по каким-то осо
бым правилам. Он смотрел на кнопку с напряженным вниманием, как будто это
т плоский кружочек на подземной фабрике игрушек мог сыграть в его жизни
какую-то роль. Не мог, конечно. Но все равно он смотрел и смотрел на кнопку,
словно завороженный. Так давно он не делал ничего по своей воле, так своев
ольно и сурово несла его судьба в неведомом направлении, что кнопка, кото
рую он мог нажать, а мог и не нажимать, приобретала в его подсознании некую
мистическую значимость. Как будто она могла превратить его из беспомощн
ого пассажира, мчащегося в водоворот плота, в рулевого.
Может быть, в другом положении он бы и не нажал ее. Скорей всего, конечно, ни
чего не случилось бы в этом заброшенном подземелье, но могло и случиться.
Мог погаснуть свет, могли закрыться двери, да мало ли что могла привести в
действие неведомая кнопка! Он был сыном высокоразвитой в техническом от
ношении цивилизации, он был, наконец, космонавтом, и каждая клетка его тел
а знала, какие огромные силы могут быть приведены в действие простым наж
атием кнопки. Инстинкт был силен и однозначен: никогда не включай то устр
ойство, с которым ты не знаком. Но теперь ему ровным счетом нечем было риск
овать.
Ему нечего было терять. И если бы даже двери захлопнулись и он оказался за
мурованным среди трехруких кукол, ничто, в сущности, не изменилось бы Ц и
наверху и здесь его ждал один конец. С другой стороны…
Он вздохнул и нажал кнопку. Вначале ему показалось, что ничего не произош
ло, и он испытал острое разочарование, но потом услышал тихое низкое гуде
ние. Что-то все-таки кнопка привела в действие. Но что Ц он не понимал. Жал
ь, конечно, но ничего не случилось. Еле слышное гудение было не тем, чего он
ждал, хотя, чего он ждал, он не знал. Нужно было идти. При всем желании больше
здесь делать было нечего. Он в последний раз взглянул на куклу и вздрогну
л. Ему показалось, что веко над одним из глаз затрепетало. Этого, конечно, н
е могло быть. Просто ему не хотелось уходить отсюда, возвращаться к пусты
м глазам Коли и Саши, к мучительным мыслям.
Он почувствовал, что сердце его резко притормозило и тут же бросилось вп
еред. Теперь уже веко и над вторым глазом явственно дернулось. Вот тебе и и
грушка…
Он не помнил, сколько времени простоял возле прозрачного контейнера, он
как будто впал в оцепенение, но в какой-то момент кукла повернула голову и
посмотрела на него. Всего этого, конечно, быть не могло, срабатывали какие
-то защитные механизмы, выключавшие его здравый смысл, погружавшие его в
какие-то галлюцинации, но трехрукий тем не менее шевелился.
Добила Густова третья рука. Если бы кукла просто подергала руками, откры
ла или закрыла рот, он был уже готов принять это как подтверждение своей г
аллюцинации. Но лежавший под прозрачной крышкой поднял третью руку, кото
рая росла у него из груди, уперся ею в крышку, и та с недовольным чавканьем
откинулась. Сам же контейнер плавно опустился на пол.
Трехрукий завозился, задергался, сел. «Боже, какая чушь лезет в голову! Ц
подумал Густов. Ц Зачем он крутит головой, когда у него четыре глаза? И та
к, наверное, поле зрения составляет все триста шестьдесят градусов «.
Он стоял и смотрел на трехрукое существо с клювом вместо носа. Он, конечно
, видел куклы, которые открывают и закрывают глаза, бормочут «папа» или «м
ама», хнычут, смеются или танцуют брейк, в зависимости от того, какая прогр
амма вложена в игрушку. Но эта… Клювастый посмотрел на него и вдруг протя
нул ему все ту же третью руку. «Это что, приветствие или он хочет, чтобы я по
мог ему встать?» Ц подумал Густов. На всякий случай протянул руку и почув
ствовал прикосновение маленькой, но крепкой ладошки. Он дотянул, и трехр
укий встал, покачиваясь на коротких ножках. Он стоял и смотрел на Густова,
потом поклонился.
Ц М-да, Ц сказал Густов, Ц кажется, еще один иждивенец появился…
Конечно, это было чепухой, и сказал он про иждивенца просто так. Он даже не
знал, что перед ним: что-то вроде заводной игрушки или живое существо? По к
райней мере, клювастый не был металлическим. Прикосновение его ладошки н
апоминало живую плоть.
Клювастый открыл рот и издал серию щелкающих звуков.
Ц Ну что, давай знакомиться, Ц сказал Густов. Он ткнул себя в грудь и сказ
ал: Ц Во-ло-дя.
Трехрукий посмотрел на него, кивнул и прощелкал:
Ц Во-ло-дя.
Ц Молодец.
Клювастый изогнул третью руку, показал на себя и произнес по слогам:
Ц Га-лин-та.
То ли нервы у него начали сдавать от всех напастей, то ли так потрясло его
появление трехрукого гномика, но он почувствовал, как в горле у него защи
пало. Конечно, помощи от новорожденного гномика ждать не приходилось, но
все равно он вызывал в нем какие-то теплые чувства.
Ц Пойдем, Галинта, Ц сказал он и протянул руку.
Гномик крепко схватился за нее, и они пошли по туннелю к выходу.


* * *

Ц Значит, ты деф, кладовщик? Ц спросил Четыреста одиннадцатый…
Ц Да.
Ц А как же со штампом? Ты же проходил проверку?
Ц Да.
Ц И как же тебе удавалось получить штамп?
Ц Я научился управлять мыслями. Перед проверкой у меня в голове не остав
алось ни одной лишней мысли.
Ц А куда ж ты их девал?
Ц Я… не умею объяснить… Когда я подходил к проверочному стенду, я был не
деф. Сам Мозг мог проверять меня и ничего бы не нашел: все мысли правильные
, каждая на своем месте. Ни одной больше, чем положено, ни одной меньше.
Ц А после проверки?
Ц Я сразу же становился собою.
Ц Интересно, брат.
Четыреста одиннадцатый даже не заметил, как употребил слово «брат», кото
рому его научил Иней. Странно это было: только что его распирала ненавист
ь к угрюмому кладовщику, а теперь он назвал его коротким словом «брат». Да
нет, пожалуй, не странно. Разве все дефы не братья?
Ц Потом ты все-таки попытаешься научить меня, а сейчас побеседуем-ка с э
тим Двести семьдесят четвертым.
Ц Ты ведь его подсоединял к фантомной машине?
Ц Да. Я хочу поговорить с ним. Я думаю, у нас еще есть время.
Они поднялись в зал, и кладовщик спросил:
Ц Тебе нужно для него туловище?
Ц Нет, я просто подсоединю его к питанию. Так будет спокойнее.
Ц Почему?
Ц По крайней мере, он не сможет кинуться на нас.
Ц Да, ты прав, брат.
Они подсоединили клеммы Двести семьдесят четвертого к источнику энерг
ии.
Ц Ты проверил клеммы, начальник станции? Ц нетерпеливо спросил Двести
семьдесят четвертый. Ц Я должен торопиться.
«Ну конечно, Ц подумал Четыреста одиннадцатый. Ц Он ведь еще ничего не
знает. Он помнит, что ему хотели проверить клеммы, и больше ничего. Он еще п
олон важности, преданности своему Творцу и нетерпения. Он торопится. Ему
кажется, что он столп порядка и гроза дефов. Не долго же тебе осталось пыжи
ться, тупоумный палач. Ты уже не палач, ты уже жертва». Четыреста одиннадца
тый все растягивал и растягивал паузу, ему жаль было расставаться с пред
вкушением удара, который он сейчас нанесет.
Ц Долго ты будешь стоять? Ц еще нетерпеливее крикнул Двести семьдесят
четвертый. Ц Или ты хочешь…
Ц Обожди. Ты знаешь, для, чего пришел сюда?
Ц Ты задаешь странные вопросы. Разумеется, знаю, но поторопись. Великий Т
ворец…
Ц Я получил приказ от Творца…
Ц Меня не интересуют твои приказы, ты держишь мою голову на стенде, и я бу
ду жаловаться на тебя Мозгу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33