Он откинулся в кресле и закрыл глаза. Удивительна все-таки человеческая
способность к адаптации. Казалось бы, каждую секунду, каждое мгновение о
н должен был бороться с кошмаром космического полета, когда ты Ц ничтож
ная пылинка, затерянная в невообразимых пространствах, когда твой дом и
теплая родная Земля скрылись в невероятной дали, когда тебя отделяет от
губительного и равнодушного вакуума космоса лишь тонкая обшивка кораб
ля, когда ты знаешь, что даже тысячекратно проверенная техника может отк
азать и космолет превратится в твой вечный саркофаг; казалось бы, челове
к в космосе должен быть подавлен его безбрежностью и враждебностью. АН н
ет. Перед ним два дурака с азартом дуются в шахматы, и потерянная пешка вол
нует Надеждина и Маркова куда больше, чем Вселенная за бортом.
Мало того, если бы он сейчас сказал: «Друзья мои, как можете вы…» и так дале
е, они бы даже не ответили, приняв его речь за неудачную шутку. Да и сам он мо
жет чувствовать себя эдакой пылинкой в космосе лишь усилием воли, потому
что пластичность человеческой натуры поистине удивительна; и думает он
, если быть честным с собой, вовсе не о толще пространства, пронзаемого их
«Сызранью», а о том, что через полчаса настанет время обеда, а сегодня роль
шеф-повара, метрдотеля и официанта, равно как и посудомойки, исполняет он
.
Он посмотрел на доску. Как и следовало ожидать, Сашка безнадежно проигры
вал. Наверное, класс игрока определяется и тем, умеет ли он вовремя сдатьс
я. Саша классом не обладал. Жалкий король его, растеряв почти все свое войс
ко, судорожно метался по доске, а Надеждин, плотоядно усмехаясь, протянул
руку к ладье, которая должна была разом покончить с его, короля, мучениями.

Ц Сколько можно агонизировать? Ц пробормотал Густов.
Ц Не мешай, Ц не поворачивая головы, ответил Марков. Ц Дай погибнуть с д
остоинством. Смерть, друг мой, не должна быть суетливой, даже шахматная.
Ц Какая тонкая мысль! Ц вздохнул Густов. Ц Тем более тебе давно нужно б
ыло поднять руки.
Ц Шах, мсье, шах и мат, Ц сказал Надеждин. Ц И так будет с каждым, кто поку
сится…
Ц Цыплят по осени считают, Ц мрачно сказал Марков.
Ц Теперь я понимаю, почему вы играете не с электронными партнерами, а дру
г с другом, Ц сказал Густов.
Ц Почему? Ц лениво спросил Надеждин.
Спросил он не потому, что хотел услышать ответ (он его и так прекрасно знал
), а лишь для того, чтобы доставить товарищу удовольствие. Выигрыш делал ег
о снисходительным, а так как выигрывал он почти всегда, то почти всегда бы
вал добродушным.
Ц Потому что для вас важна не игра. У нас несколько компьютерных програм
м, каждая из которых на сто голов выше вас, а все эти пешки не орешки. Хотите
, я введу в шахматную программу все ваши присказки и компьютер будет их ис
правно бормотать?
Ц Ты злой человек, Владимир Густов, Ц сказал Марков. Ц Ты хочешь лишить
нас радости общения. Ты не хочешь, чтобы я считал цыплят.
Ц К тому же, Ц добавил Надеждин, Ц ни один компьютер не имеет таких плам
енеющих ушей, как у Саши. Когда я смотрю на его уши во время игры, душа моя по
ет.
Ц Считай, что отпелась, Ц хмыкнул Марков. Ц С этой минуты я сажусь играт
ь с тобой только в шапке, как правоверный еврей.
Ц Боюсь, дети мои, нам трудно будет найти общий знаменатель, разве что пр
едстоящий обед, Ц покачал головой Густов.
Ц Тебе виднее, злой человек, Ц сказал Марков, Ц ты сегодня кормишь. И го
ре тебе, если твой общий знаменатель…
Он не успел закончить фразы, потому что в это мгновение все трое ощутили е
два уловимый толчок. Полет космолета не езда на машине, воспринимающей в
се неровности дороги, все перемены в работе двигателя. После разгона это
абсолютно равномерное движение, и при выключенных двигателях ни одно из
чувств человека не воспринимает ни гигантской скорости, ни движения воо
бще. Этот толчок мгновенно вырвал экипаж из спокойных и благополучных бу
дней. Они еще не знали, что случилось, но уже чувствовали беду. Этот слабен
ький толчок, скорее легчайшая дрожь, на которую на Земле никто не обратил
бы даже внимания, отозвалась в них зловещим вопросительным знаком, знако
м, который ставил под сомнение судьбу космолета, а стало быть, и их жизнь. В
космосе не бывает ухабов, минуешь их, и снова начнется ровная дорога. Мозг
еще по-настоящему не осознал все зловещее значение толчка, не проанализ
ировал его, но каждая клеточка их тела уже вопила: «Опасность! Беда!»
За первым толчком последовал второй, и все трое почувствовали, как «Сызр
ань» завибрировала всем корпусом. Негодующе заливались сигналы тревог
и, на приборном табло растерянно замигали сразу десятки огоньков.
Надеждин и Марков одновременно вскочили на ноги, но еще один толчок брос
ил их на пол. Надо было встать, надо было добраться до приборов, но тела их у
же наливались цепенящей тяжестью. Они изо всех сил напрягали мышцы, пыта
ясь преодолеть ее, пытаясь оторваться от пола, но тяжесть была непомерна,
она навалилась многотонным прессом, она не давала дышать, застилала глаз
а, выдавливала даже ужас, потому что для ужаса нужно сознание, а сознание т
оже выдавливалось из них. «Конец», Ц пронеслось в темнеющем мозгу Надеж
дина, но слово так и осталось одним словом: он уже потерял сознание.


* * *

Сознание возвращалось к Надеждину медленно. Первое, что оно принесло с с
обой, был ужас. Он был продолжением того ужаса, что он едва успел почувство
вать в начале катастрофы. И это чувство ужаса заставило его понять, что он
жив. Ужас был тем клеем, что соединял его сознание ДО и ПОСЛЕ, возвратил ощ
ущение своего «я». Ужас был тягостным и всеобъемлющим, он наполнял его, сл
овно под давлением. «Я жив», Ц вяло подумал он. Эта простенькая мысль с тр
удом уместилась в его мозгу, но, пробравшись туда, потащила за собой други
е. И каждая следующая мысль двигалась уже легче, словно предыдущие накат
али какую-то колею в его вязком сознании.
«Я жив», Ц еще раз подумал он, и теперь эта мысль уже не была отрешенной ко
нстатацией, а несла с собой чувства. И ужас начал потихоньку отступать. Не
т, он не исчез, он лишь отступил, стал фоном.
«Катастрофа», Ц сказал он себе. Слово это, казалось бы, должно было опять
погрузить его в отчаяние, но этого не произошло. «Раз я жив, Ц сделал он пр
остенькое умозаключение, Ц значит, катастрофа не так страшна».
Хрупкая человеческая жизнь и космос абсолютно враждебны. Космос угрожа
ет ей всеми своими свойствами: абсолютным нулем, который при соприкоснов
ении с человеческим телом мгновенно вымораживает из него все живое; глуб
очайшим вакуумом, который в доли секунды заставит вскипеть кровь, высосе
т до последней молекулы газа из легких; губительное излучение, что легко
пронижет беззащитное перед ним тело.
И то, что в его мозгу ползли какие-то мысли, то, что сердце холодным прессом
сжало ощущение беды, уже давало надежду. Он жив, жив, жив, а стало быть, жива
и их «Сызрань», единственная их страховка против равнодушных, но смертел
ьных опасностей космического пространства.
Он хотел открыть глаза, но не смог этого сделать.
«Я ослеп, Ц подумал он и тут же поправил себя: Ц Нет, не обязательно ослеп
, может быть, вокруг просто темно».
Страх слепоты в других условиях был бы пронзительным и леденящим, но сей
час для него почти не оставалось места, он просто не проникал в сознание, н
аполненное еще большим страхом.
Темнота давала надежду. Призрачную, нелепую, невозможную. Может быть, не в
се так страшно. Свет был страшен. Свет опять мог открыть шлюзы для нового п
отока ужаса, мог принести с собой непоправимую реальность.
И все же свет пробивался сквозь плотную темноту. Темнота постепенно теря
ла густоту, физическую ощутимость, как будто кто-то не спеша разжижал ее.
Она истончалась. Она еще была темнотой, но в ее зыбкости уже не было опреде
ленности.
Он почувствовал боль. Боль была, очевидно, как-то связана с темнотой. Чем м
енее плотной становилась темнота, тем резче он ощущал боль. Сначала она б
ыла всеобщей, настолько всеобщей, что он, казалось, состоял из одной лишь б
оли, но потом она начала распадаться на отдельные боли: болела налитая св
инцом голова, тяжко пульсировала боль в затылке, что-то стреляло в груди,
кололо в боку, совсем маленькая, но юркая боль прыгала где-то в ноге. Все эт
и боли жили своей жизнью и вместе с тем как-то взаимодействовали между со
бой и на несколько мгновений отвлекли его от случившегося.
Ему почудилось, что он лежит в этой темноте бесконечно долго, может быть, о
н даже всегда лежал так. «Я умер», Ц шевельнулась у него в мозгу еще одна м
ысль, но ему не хотелось вступать с ней в споры. Мысль этого не заслуживала
: если он умер, почему у него болит все тело?
Он раскрыл глаза и долго не мог сфокусировать непослушные зрачки: поле з
рения наполнял дрожащий зеленый туман. Ему подумалось, что он просто куп
ается с ребятами на водохранилище. Он глубоко нырнул, а сейчас всплывает
на поверхность. Когда ныряешь с открытыми глазами, вода ближе к поверхно
сти всегда зеленоватая. Сейчас он вынырнет, увидит ребят, уляжется с ними
на теплых камнях. И солнце после холодной воды будет казаться ласковым, к
ак теплые ладошки… И он будет лениво следить за проплывающими белыми пар
оходами. И ветер будет приносить с них обрывки мелодий, и за пароходами бу
дут кружиться жадные чайки, и тело будет медленно обсыхать на теплых кам
нях и теплом солнце, и жизнь будет теплой, прекрасной и немножко грустной,
как ей и положено быть. «Конечно же, будет именно так! страстно взмолился о
н. Ц Пусть будет так!» Но он уже знал, что так не будет, и потому мольба была
особенно пылкой и горькой.
Пароходы еще не уплыли, и чайки все еще кружились над ними с пронзительны
ми сварливыми криками профессиональных попрошаек, когда внезапно в моз
гу у него вспыхнул яркий свет, даже не яркий, а ярчайший, медленные, вязкие
мысли разом рванулись вперед, понеслись в вихре вернувшегося сознания.

Нет, не из водохранилища своего детства выныривает он, а из беспамятства,
и не пронизанная солнцем зеленая вода заполняла его поле зрения, а зелен
ый пластик пола.
«Встать, нужно встать! Ц словно не он, а кто-то другой скомандовал ему. Ц
Ты командир, нужно встать!» Он уже вспомнил чувство гигантской тяжести, ч
то придавило его, но теперь мускулы как будто слушались его. Неохотно, про
тестуя, но слушались. Прежде чем он сообразил, что делает, он уже упирался
руками в пол и подтягивал ноги. Сколько же, оказывается, нужно сделать дви
жений, чтобы встать на ноги, сколько приказов отправить по разным адреса
м, сколько мышц должны согласованно потянуть за свои сухожилия, приведя
в движение конечности…
Наконец ему удалось подняться на колени. Это была гигантская победа. Он н
е просто жив, он стоит на коленях! Он дышит! Значит, «Сызрань» цела.
Неожиданная радость на мгновение обессилила его, но он еще не мог позвол
ить себе расслабиться. «Не торопись радоваться, Ц сказал он себе, Ц ты в
едь еще ничего не знаешь».
Он помотал головой и осторожненько, надеясь и боясь, посмотрел перед соб
ой. Первое, что он увидел, были глаза Густова. Глаза были открыты. Вот одно в
еко слегка дернулось, слабо подмигнуло ему.
Ц Володька! Ц Надеждин хотел крикнуть, но смог лишь прошептать. Ц Ты жи
в?
Ц Точно не знаю, Ц пробормотал Густов.
Ц Как же не знаешь, если ты что-то лепечешь?..
Ц Может, это я просто по инерции.
Он вовсе не был суперменом, который весело шутит, балансируя между жизнь
ю и смертью. Случилось нечто непонятное, а потому особенно страшное, може
т быть, непоправимое, но нужно было что-то делать, нужно было барахтаться,
и немудреные шутки протягивали связующую нить к тому недавнему, но уже б
есконечно далекому времени ДО. Шутки были спасательными кругами, которы
е помогали им держаться на поверхности, а не погрузиться в парализующее
отчаяние.
Ц А где Сашка?
Ц Он собирает шахматные фигурки, Ц послышался голос Маркова.
Ц Ребята, Ц тихонько сказал Надеждин, Ц ребята…
Он хотел было сказать, как он счастлив, что они живы, целы и невредимы, но чт
о-то сжало его горло, и он замолчал. Наверное, он еще по-настоящему не осоз
нал всего случившегося, иначе он не повторял бы бессмысленно одно слово,
а постарался что-то сделать.
Ц Красноречив, как всегда, Ц сказал Густов и сел на полу, ощупывая голов
у и руки. По лицу его медленно расплывалась широченная бессмысленная улы
бка.
Ц Если бы вы оба помолчали, Ц сказал Марков, Ц мы бы услышали, что говор
ит анализатор.
Надеждин повернул голову и в то же мгновение вдруг понял, что означали зв
уки, уже несколько минут складывавшиеся в его сознании в некий неясный ш
умовой фон.
Ц Корабль находится на высоте тридцати метров над поверхностью планет
ы Бета Семь, Ц бормотал анализатор. Ц Корабль не падает из-за антиграви
тационного поля. Корабль не падает…
Ц На какой высоте? Ц спросил Надеждин.
Ц Высота до поверхности планеты тридцать метров, Ц обиженно отрапорт
овал анализатор.
Это был вздор. Хотя анализатор не ошибается, он нес очевидную околесицу. Т
олчок явно вывел его из строя.
Ц Проверить еще раз расстояние до поверхности, приказал Надеждин. Ц По
точнее.
Ц Высота до поверхности планеты ровно тридцать метров.
Только теперь на него хлынул животный восторг спасения. Он еще ничего не
понимал, он даже и представить не мог, как они могли оказаться в каком-то ч
удовищном поле антигравитации, но они были живы, «Сызрань» была цела, и ги
бель обошла их стороной. Совсем рядышком, но обошла. Как горнолыжник Ц во
рота слалома. Радость спасения переполняла его, и мозг отказывался работ
ать в холодном режиме анализа, у него тоже был праздник.
Ц Гм, Ц сказал Густов. Ц Задача: кому верить Ц здравому смыслу или борт
овому анализатору? Только представьте: тридцать метров. Странная какая-
то мера длины Ц метр.
Ц Этого не может быть, Ц сказал Марков.
Ц Дети мои, я понимаю, наше бормотание вызвано скорее не здравым смыслом
и вообще не разумом, а эйфорией, Ц улыбнулся Густов. Ц Итак, вместо того ч
тобы погибнуть в непонятной и страшной катастрофе, мы преспокойно висим
в поле антигравитации всего в тридцати метрах над поверхностью чужой пл
анеты. Вопрос: может ли это быть?
Ц Безусловно, нет, Ц сказал Марков. Ц Этого быть не может.
Ц Я бы согласился с тобой, мой бедный маленький друг, но мы все-таки висим
над Бетой Семь. Как ты думаешь, на каком расстоянии мы должны были проскоч
ить мимо планетки?
Ц Друзья мои, Ц сказал Надеждин, улыбаясь, Ц боюсь, что катастрофа все-
таки не прошла бесследно.
Ц Что ты имеешь в виду?
Ц Мы спорим, ошибся или не ошибся анализатор, вместо того чтобы посмотре
ть самим.
Ц Тише, Ц сказал Марков. Ц Теперь я понимаю, почему командир ты, а не я.
Надеждин помотал головой и зажмурился. Голова все еще болела, и содержим
ое ее тяжко переливалось, словно ртуть. Не думать о боли. Покачиваясь, он п
одошел к экрану обзора и нажал на кнопку. Под ними расстилалось почти без
укоризненно ровное плато, на котором сверкали небольшие металлические
прямоугольники, расположенные в шахматном порядке. Подле них застыли ст
ранные неподвижные фигурки.
Ц Ребята, Ц вздохнул Густов, Ц я должен покаяться.
Ц Ну, ну… Ц сказал Марков, не отрывая взгляда от экрана.
Ц Это все я наделал.
Ц Ты? Ц спросил Надеждин.
Ц Да, я. Когда вы дулись в свои дурацкие шахматы, я сидел и думал о горькой
участи космических грузовозов, лишенных романтики неведомых маршрутов
. И, как видите, додумался. Сглазил. Накликал, кажется, столько романтики…
Ц Ты у нас местный философ, тебе и карты в руки, Ц сказал Надеждин. Ц Ты л
учше скажи: тебе этот пейзаж не кажется странным? Хотя для незнакомой пла
неты слово «странный» мало что может значить…
Ц Нет, не кажется. Для нормального сна ничего необычного нет. Мы же спим, д
етки, этого же не может быть. Только что мы мирно следовали по своему маршр
уту, рядовые космического гужевого транспорта, а теперь под нами какие-т
о человечки приветствуют посланцев неведомой цивилизации.
Ц Боже, сколько слов! Ц покачал головой Надеждин. Ц Конечно, этого не мо
жет быть. Но поскольку три человека не могут видеть одновременно один и т
от же сон, мое твердое материалистическое мировоззрение подсказывает: м
ы все-таки над Бетой Семь. Но я не об этом. Чтобы поймать каким-то чудовищны
м сачком наш космолет, нужна необыкновенно высокоразвитая цивилизация.
Так?
Ц Безусловно, Ц кивнул Марков.
Ц Итак, эти натуралисты поймали сачком какую-то новую бабочку, то есть н
ас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33