Выстрел был таким коротки
м, что они почти не увидели светового всплеска.
Ц Как ты странно выстрелил, Ц сказал Четыреста одиннадцатый.
Ц Я не хотел полностью разрушить его мозг.
Ц Но ты выстрелил все-таки.
Ц Мы знаем место, я потом научу тебя, как меня когда-то научил Рассвет. Ест
ь такая точка, если направить на нее луч трубки, кирд остается цел, он лишь
теряет оперативную память, она разрушается. Отпусти его, не держи…
Ц Ты уверен, Иней?
Ц Не бойся, мне это уже приходилось делать. Отпусти, отпусти, он не упадет.

Ц Да, но… И он останется стоять?
Ц Да.
Ц Здесь?
Ц Он ничего не будет помнить.
Ц Все равно его не должны найти здесь.
Ц Почему? Какая разница? Мы же уйдем.
Ц Ты уйдешь и заберешь с собой пришельца.
Я останусь.
Ц Ты останешься?
Ц Да, Иней. Я понял, что не смогу уйти. Я слишком ненавижу их, чтобы уйти от н
их.
Ц Не понимаю.
Ц Ты добрый, Иней, ты не понимаешь, что такое настоящая ненависть. У меня е
сть план. К тому же вам Ц то есть я хотел сказать «нам» Ц нужен свой деф в г
ороде.
Ц Да, но…
Ц Так нужно, Иней, так будет лучше. Но нельзя, чтобы стражники нашли его зд
есь, около моего загончика. Ц Четыреста одиннадцатый приблизил свою го
лову к голове Инея и продолжал: Ц Ты уверен, что он не запомнит того, что сл
ышит?
Ц Совершенно уверен.
Ц Может быть, лучше проплавить ему голову как следует, чтоб не было риска
.
Ц Мы стараемся не убивать, если можно избегнуть этого. Дай, я его просто в
ыведу на улицу и оставлю у другого дома.
Ц Нет, Иней, это сделаю я. А у тебя сейчас есть оружие, бери Володю и беги.
Ц Хорошо, друг.
Ц Что такое друг?
Ц Потом. Это хорошее слово… Володя, Ц позвал он в звуковом диапазоне.
Ц Наконец-то, Ц прошептал Густов и вскочил. Ц Что происходит?
Но он не получил ответа. Один из кирдов схватил его за руку и потащил за со
бой.
Четыреста одиннадцатый подтолкнул стражника в спину. Конечно, думал он,
расплавить ему голову было бы надежнее, но Иней знает, что говорит. И потом
, если бы стражник был недвижим, им бы пришлось тащить его, Ц и тяжело, и оп
асно. Так, по крайней мере, он сам идет.
Он выглянул на улицу. Ветер начал потихоньку стихать, скоро рассвет. Нико
го не было видно.
Ц Иди, иди, Ц подтолкнул он стражника в спину.
Ц Куда? Ц спросил стражник.
Ничего не скажешь. Иней знал, что делает. Если стражник спрашивает тебя, ку
да идти, это уже не стражник. Он схватил его за руку и потащил к дому шестьд
есят семь, втолкнул в дверь.
Он испытывал чувство, похожее на ощущение нового аккумулятора в теле: ощ
ущение силы, готовности действовать, ощущение благополучия. Стражник бы
л частью системы, которую он ненавидел, ее опора. Конечно, от потери одной
такой опоры дом не рухнет, не перекосится, но ничего, у него был план…

6

Ц Коля, Ц сказал Марков, вставая с пола, Ц я беру все свои слова о Володьк
е обратно. Я больше не могу, понимаешь, не могу. Если кто-нибудь откроет две
рь, я кинусь в нее так же, как он. Куда угодно. Я схожу с ума от этой круглой ка
меры.
Ц Саша, милый, возьми себя в руки.
Ц Я не могу…
Ц Ты все можешь. Я даже склонен думать, что ты сейчас несколько кокетнича
ешь своим состоянием…
Ц Ты в своем…
Ц Я в своем. И ты в своем. Что, собственно, произошло? Ты же человек, черт воз
ьми, ты не животное, ты должен уметь думать, ты же космонавт, наконец. Ты сам
выбрал опасную профессию и сам готовился к ней. В чем трагедия? Мы живы и н
евредимы. Мы даже сыты. Наверное, жив и Владимир. Наверное, цела и «Сызрань
». Мы решили, что нас изучают. Это соответствует фактам. Это логично. Уничт
ожить изучаемый объект было бы нелогично.
Ц Да, но…
Ц Помолчи. Не думай, что я полон казенного командирского оптимизма. При э
кипаже в три человека, а на этот момент и в два, казенный оптимизм не прохо
дит. Хотя, впрочем, и при большей аудитории мало кого убеждает, на то он и ка
зенный. Я просто отказываюсь рассматривать то, что случилось с нами, как т
рагедию. Просто-напросто отказываюсь. Вот если бы «Сызрань» прошил како
й-нибудь обломочек, если бы наш корабль превратился в вечный космически
й склеп с тремя быстро замороженными мумиями на борту, это была бы трагед
ия. И то не слишком большая, не будем заблуждаться насчет своего места в ис
тории.
Но мы же живы, Сашка, живы и невредимы. Да, чувствовать себя инфузорией на ч
ьем-то предметном стеклышке неприятно. Но почему все должно быть приятн
о, откуда такое убеждение? Почему мы так уверены, что только мы имеем морал
ьное право совать инфузорий под микроскоп, а не наоборот?
Ц Господи, командир, я никогда не слышал от тебя такой пылкой тирады.
Ц Потому что я отвечаю не только тебе, друг Александр. Но и себе. А может, г
лавным образом себе.
Ц То-то ты так красноречив. Я такой речи явно не заслужил.
Ц Не буду спорить. Ты уже не стонешь, а пытаешься быть саркастичным. Это п
рогресс, Сашенька. Когда ты кинешься на меня с кулаками, я буду совсем спок
оен.
Ц Скоро, командир, потерпи.
Ц А если говорить серьезнее, Александр, живым тварям никогда не следует
забывать о мифе старого зоопарка.
Ц Это еще что такое?
Ц Как ты знаешь, в старинных зоопарках зверей держали в маленьких клетк
ах или Ц в лучшем случае Ц в небольших вольерах.
Ц Ну?
Ц И те посетители, которые сами хоть чуточку отличались от животных, хот
я, надо думать, таких было не слишком много, смотрели с состраданием, как к
акой-нибудь тигр вышагивал взад и вперед за толстыми металлическими пру
тьями клетки, равнодушно поглядывая на зрителей и жмурясь своими желтым
и кошачьими глазами.
Ц Очень образно, но…
Ц Не перебивай. «Ax, Ц восклицали девочки и мальчики, Ц бедненький, как е
му должно быть скучно в клетке!» «Ах, Ц крякали мужчины, Ц как он должен т
осковать без охоты!» «Ах, Ц вздыхали добрые женщины, Ц какая однообразн
ая жизнь…» Тигр их не понимал. И хорошо, что не понимал, потому что иначе он
бы им ответил: «Не несите околесицу, двуногие. Я вовсе не бедненький. Наобо
рот, мне сказочно повезло: я сыт, а это для нашего братца дело первейшее. На
воле о регулярном питании можно только мечтать. К тому же, уважаемые, я в а
бсолютной безопасности, и это, должен вам заметить, весьма и весьма недур
ственно. Вам, конечно, не понять, что это значит, когда каждую секунду каки
е-нибудь двуногие гадины, того и гляди, всадят тебе пулю между глаз, когда
любой кусок мяса может быть нафарширован отравой. Не жизнь, а сплошная ло
терея. А погода, дамы и господа? Вы мокли когда-нибудь под многонедельными
тропическими ливнями, дрожали под пронизывающим ветром? Ну, и вопиющее о
тсутствие медицинского обслуживания, когда любая дрянная заноза в лапе
превращается в пытку и задуплившийся зуб делает из тебя не просто мизант
ропа, а даже людоеда. Зато здесь, в клетке, неплохая жратва. Причем, заметьт
е, уважаемые, ее приносят, а на воле за ней, бывает, так набегаешься, что кусо
к в горло не полезет. Опасности никакой, разве что обожрешься вашими пода
чками. Чуть захандришь, целая комиссия в белых халатах: «Может, витаминчи
ки бедняжке, может, клизму?» А вы говорите Ц воля. Видал я эту волю в белых т
апочках…»
Ц Коля, друг мой, Ц захлопал в ладоши Марков, Ц теперь я знаю, кем ты был в
прошлой жизни. Ты был тигром в зоопарке, и на твоем ухе висел инвентарный
номерок.
Ц Ну вот, ты уже говоришь гадости.
Ц Нет, нет, командир. Никаких гадостей. Наоборот, я благодарен за воссозд
ание перспективы. Жаль только, что нет зрителей, перед кем можно было бы пр
оизнести твой панегирик клетке. А без аудитории трудно вдохновиться.
Ц А я не аудитория?
Ц Нет, командир, при всем уважении Ц нет. Один Ц это не аудитория.
Ц А как же я говорил так вдохновенно?
Ц Ты убеждал себя, а трудности всегда возбуждают.
Ц Может, ты и прав, друг Александр.
Ц А вообще-то, если вернуться к твоей поучительной аналогии и если бы на
м сюда и пару тигриц…
Ц Только не внуши эту мысль нашим очаровательным хозяевам. А то вместо т
игрицы они пришлют тебе двухметровую железную подружку с четырьмя глаз
ами. А так как ты ей наверняка понравишься («Он такой нервный, так тонко ор
ганизованный, бедняжка, он так страдает от одиночества!»), она прижмет теб
я к железной груди и…
Ц Эгоист.
Ц Почему?
Ц Потому что ты беспокоишься не за меня, а за себя, боишься, что не перед ке
м будет разглагольствовать о свободе. Но если серьезно, ты прав. Когда мы в
алялись на полу, прижатые потолком, и, казалось, жизнь уже вот-вот должна б
ыла отлететь, и кто-нибудь спросил бы меня: «Хочешь, потолок поднимется, н
о ты должен остаться в клетке», я бы заревел: «Да, да!» Я бы не сомневался и н
е торговался. У меня было ощущение, что я на наклонной плоскости, холодной
и гладкой, и уже начинаю скользить, и знаю, что внизу пустота, зацепиться н
е за что, а в сердце ужас холодной смертельной щекоткой, от которой перехв
атывает дыхание… Ты прав, Коля, нужно быть оптимистом.


* * *

Стало светать, серое небо начало наливаться желтизной, и робот, который т
о тащил Густова за руку, то нес, прижав к груди, бежал теперь впереди.
Густов любил бег, любил встать совсем рано, когда город еще спит и по улица
м тихо ползают уличные автоматы, убирают, подметают, поливают, подстрига
ют газоны, разносят заказы, выйти, поежиться от застоявшейся ночной прох
лады и побежать. Тело постепенно просыпается, мышцы разогреваются, можно
прибавить шагу, кровь отлично циркулирует в жилах, насос качает ее ровно
и сильно, и проблемы, эти вечные неизбывные проблемы остаются позади, пот
ому что они не могут угнаться за тобой. Ты бежишь и чувствуешь, что создан
для бега, лоб превращается в радиатор, с которого пот уносит лишнее тепло.
В голове ритмично дергаются обрывки какой-нибудь мысли. Ты перепрыгивае
шь через газонокосилку и кричишь ей: «Прости». Ц «Пожалуйста, Ц важно у
рчит газонокосилка. Ц Приходите еще».
Но то было в другом тысячелетии, на другой планете, в другом измерении. А м
ожет быть, этого и не было никогда, потому что он всегда бежал так, как сейч
ас, без начала и без конца, и раскрытый рот судорожно хватал жиденький воз
дух, и сердце уже не просто колотилось, а бухало о ребра так, что вот-вот дол
жно было проломить их, а скорей всего, уже проломило, и ноги были такими тя
желыми, словно только они одни находились под перегрузкой в стартующей р
акете. Все силы были исчерпаны, неприкосновенный их запас тоже был вскры
т и пущен в ход, и он бежал сейчас вопреки всем законам физики и физиологии
, некий задыхающийся вечный двигатель на двух подгибающихся ногах. Он да
же не бежал Ц то, что происходило с ним, даже отдаленно не походило на бег.
Это была бесконечная серия мучительных падений, каждый раз прерываемых
невесть кем выставленной ногой. Да, да, невесть кем, потому что он перестав
лять ноги уже давно не мог, у него не было для этого сил.
Надо было выбирать: остановиться или умереть. Выбор был прост, он даже отд
ал команду ногам: «Стой, хватит!» Команда была бесконечно желанна, а спаси
тельный покой манил. Но, к его удивлению, ноги не слушались.
Они знали, что остановиться нельзя. Нельзя остаться одному под этим нары
вным желтым небом, среди серых бесконечных развалин, не зная, от кого он бе
жит и к кому.
Он останется один, один в хаотическом лабиринте нелепых развалин, сквозь
которые прорастали какие-то красноватые побеги, один в чужом мире, под чу
жим небом, один. И желтое небо придавит его к развалинам. Нет, чепуха, все эт
о чепуха. Зато он сможет рухнуть на камни, он будет лежать, и все тело, кажды
й мускул, каждая клеточка будут блаженствовать, будут впитывать ангельс
кий покой. Какое это великое счастье Ц покой. Погибнуть? Что ж, все мы уход
им раньше или позже, но зато он уйдет без мук, без этой дьявольской пытки б
егом.
Все, больше он не может, не может, не может, повторял он себе, удивляясь, поче
му никак не рухнет наземь. А может, он уже падал. А может, это желтое небо пад
ало на него, вяло подумал он. Темнело, наступала ночь, но у него не было даже
сил удивиться, ведь был рассвет…
Он пришел в себя и судорожно вздохнул, словно не верил, что можно дышать сп
окойно, без усилий. Он сидел, прислонившись спиной к остаткам стены. Вокру
г стояли роботы, множество роботов, и смотрели на него.
Ц Во-ло-дя, Ц пропели они хором. Это были такие же роботы, как и их тюремщи
к, но чем-то они отличались.
Кольцо сжалось, несколько роботов подошли к нему и повторили:
Ц Во-ло-дя.
Густов встал. Ноги еще подрагивали после марафона, но он стоял.
Ц Здравствуйте.
Роботы протянули руки, толстые бело-голубые щупальца с массивными клешн
ями на концах, и Густов непроизвольно сделал шаг назад, прижался спиной к
стене.
Казалось, роботы поняли его страх, потому что еще раз повторили его имя, и
ему почудилось Ц а может быть, ему просто хотелось так думать? Ц что скр
ипучие их голоса звучали дружелюбно.
Надо было преодолеть страх и подавить недоверие живой плоти к холодному
металлу машин. Он протянул обе руки, и три робота коснулись их клешнями. Не
жно, осторожно. Один из них, чье туловище было покрыто вмятинами и царапин
ами, широко раскрыл клешню, распустил ее веером и медленно опустил на гол
ову Густова. Он делал это с такой сосредоточенностью, с такой осторожнос
тью, что Густов уже не боялся. Он ощутил прикосновение клешни к голове, исц
арапанное туловище было так близко к нему, что закрывало ему поле зрения,
но страха не было. На него нисходило блаженное спокойствие. Он видел боко
вым зрением, как роботы подходили все ближе, и каждый клал руку на плечо со
седа, а один положил руку на плечо того, что стоял перед ним.
Он почувствовал легчайшую щекотку в голове, но не на поверхности скальпа
, а глубоко внутри, словно кто-то едва касался его мозга, бесконечно береж
но перебирал его содержимое. Он почему-то вспомнил мать. Она обожала пере
бирать содержимое шкафов и полок. «Ма, Ц говорил он ей, Ц я хочу тебе помо
чь». Но она, казалось, не слышала его. Когда она перебирала шкафы, она свяще
ннодействовала. Она была жрицей культа порядка и симметрии, и никто не мо
г стоять рядом в то время, когда Она служила своему божеству. Конечно, тогд
а он этого не понимал и не знал этих слов, он был… Сколько ему было?
Не успел он подумать о возрасте мальчугана, как тут же увидел его. Не вспом
нил, не представил себя, а увидел. Мальчонка был крошечный, в крошечных кра
сных трусишках, загорелый и растрепанный. Неужели это он? Неужели он был т
аким маленьким?
Густов не был самовлюбленным человеком и обычно воспринимал себя, свое «
я», скорее в рамках более широкой картины, в рамках товарищей, работы, жены
, чем изолированно от мира. Но сейчас этот босоногий, шмыгающий носом маль
чик с округлившимися от любопытства глазами наполнил его какой-то сосущ
ей, томящей нежностью. Как стремительна жизнь и как все живое не выдержив
ает напора реки времени! Только вчера, не раньше, бедная мама отрешенно вы
швыривала все из шкафов, а он, тот самый мальчик с выпученным животиком на
д красными трусиками, крутился у нее под ногами и пытался поймать ее за ру
ку, потому что ее руки всегда были связаны с приятным, будь то еда или объя
тия, и ему было обидно, что мама не замечала его, но реветь не хотелось. Это б
ыло вчера, а сегодня он стоит под чужим желтым небом, и огромный бело-голу
бой робот держит клешню у него на голове, и он смотрит на двухлетнего маль
чика с надутым животиком, а мальчик смотрит не на него, а на роботов. Конеч
но, роботы ему интереснее, чем он сам через тридцать лет. Ему всего два год
а, и будущее и прошедшее еще не вычленились в его сознании из настоящего, и
ни потомки, ни предки его не интересуют.
Мальчик покачнулся и с трудом удержал равновесие. Густов поймал себя на
том, что непроизвольно напряг мышцы, сейчас он бросится, чтобы снять его с
наклонно лежащего камня. Смешно. Призраки не падают. Фантомы неуязвимы. О
ни уже выскользнули из реального мира вещей и тихо уплывали по течению р
еки времени.
Тридцать лет. Были они? Почему ему кажется порой, что время затаило на него
какую-то обиду и несется мимо него с злорадной скоростью, смывая все и ун
ося с собой все. Даже Валентину унесло оно…
На мгновение ему почудилось, что это не он примостился на наклонном камн
е, а его сын, сын Валентины. Но у них не было детей. Мир все время казался ему
раздражающе велик, и ему не терпелось посмотреть, что там, за следующим по
воротом. А она не хотела сидеть одна и ждать его. Бедная Валентина, беззащи
тный воробышек…
Что-то мелькнуло в небе. На плечо робота, что стоял перед ним, садилась пти
чка. Птичка с лицом Валентины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33