- хотя давно научилась
выговаривать величественное "добрый день" без намека на свое
провинциальное происхождение.
- Ваши ребята, - Фердуева прилегла на высокие подушки двуспальной
кровати, - моих ребят стали обижать. Наезжают чуть ли не каждый день. Так
не договаривались. Я?.. Жалуюсь?.. - В голосе женщины прозвучало едва
уловимое возмущение. - Фамилии? Конкретно? Сейчас нет, но мои люди
записали номера патрульных машин. Сказать? - Фердуева без запинки назвала
буквенные серии и три номера, и порадовалась, что тренировка в запоминании
телефонов не пропала зря. Фердуева никогда не ленилась и считала, что
любое напряжение себя оправдывает. Человек должен быть под током,
втолковывала она нерасторопным, склонным к дреме и созерцанию. - То, что
вы просили, я сделала, - добавила Фердуева. - А?.. Еще не узнала, но...
узнаю... непременно, не позже чем через три дня. Кроме тех двух адресов у
него еще есть и третья квартира, кажется на Сходне. Уточню. - Она
поправила подушку, подтянула под голову и, расположившись полусидя,
набрала воздух в легкие для решающего обращения.
- Скажите вашим молодцам, чтоб не набрасывались на кавказцев как
коршуны. Эти люди самые доходные и умеют молчать... не знаю, чего еще
желать. Хотите анекдот? - осведомилась Фердуева, на анекдот у покровителя
времени не осталось, пришлось распрощаться.
Наташка Дрын сообщила, что припасла десяток банок балыка и финские
вафли. Фердуева хмыкнула от восторга, она ничего такого не заказывала, а
расторопность Наташки расценила, как предвестие просьбы, скорее всего
нелегко выполнимой.
Почуваев доложил новости с мест. Машина крутилась безостановочно,
только в восемнадцатиэтажном здании института прорвало воду, как раз
некстати - среди ночи. Вызвали аварийную службу, едва упрятали концы перед
прибытием ремонтников, но одна пьяная дама, как ее ни держали, вырвалась и
налетела на водопроводчика. Полуголая женщина среди ночи в покинутом всеми
здании произвела на мужчину с гаечными ключами сильное впечатление.
Почуваев божился, что утечки не будет. Да хоть бы и была! Фердуева только
для острастки пугала своих людей, россказнями, будто утечка для них смерти
подобна. Всегда расползаются слухи, и вся надежда на прикрытие сверху.
Если бы ее не страховал Эф Эл и его команда, все бы вылезло наружу вмиг.
Фердуева строго приказала проверить сохранность институтской мягкой
мебели в холлах и лишний раз оглядеть директорский кабинет и предбанник:
вдруг кто из подгулявшей братии чего забыл, и еще Фердуева просила
тщательнее прятать чистое постельное белье в каморках, подведомственных
Почуваеву и его сменщику Ваське Помрежу. Васька - веснущатая жердь с
лошадиной мордой - и впрямь когда-то служил помощником режиссера, но давно
покинул студию и был рекомендован в воинство Фердуевой, как человек
непьющий, не склонный к бузотерству, ответственный, нетрепливый, а
главное, обладающий контактами с множеством кинодевочек.
Последней Фердуева прозвонилась к Акулетте, младшей сестре известной
в прошлом центровой по кличке Акула, спившейся и вышедшей в тираж.
Акулетта во всех греховных предприятиях, во стократ превзошла старшую, но
кликуха Акулетта-маленькая, меньшая, пристала намертво.
Акулетта обладала низким голосом, располагающим к раздумьям, слова
роняла веско и производила впечатление дочки из профессорской семьи,
единственно и знойно любимой престарелыми родителями.
Хорошие манеры липли к Акулетте, как мухи к меду, украшали ее и
давались без труда. От прочих Акулетта отличалась величавостью и умением
таинственно возникать и так же таинственно, почти растворяясь, исчезать.
Одевалась Акулетта строго, избегая ярких цветов и отдавая предпочтение
умеренному, но продуманому макияжу. Акулетта поразительно походила на
портреты, писанные с графских жен: гладкая прическа, высокий лоб,
лучезарность и кротость ярких глаз, неизменно с достоинством приподнятый
подбородок. Графиня гостиничных номеров, не перебивая, внимала Фердуевой:
разговор шел о совершенстве кадров, поставляемых Акулеттой товариществу
Фердуевой; время от времени несмышленые подруги Акулетты, по глупости или
терзаемые алчностью, выкидывали фортели - непокорных Фердуева не терпела,
всегда то гневно, то терпеливо утверждала: плачу не за красу - рожей
каждая вторая вышла, а если подрисовать так и вообще... подряд тащи -
плачу за покорность и неболтливость. Акулетта выслушивала спокойно, зная,
что возражать Фердуевой глупо, а также прикинув, что разнос носит,
очевидно, предупредительный характер и хлопотами не грозит.
Фердуева взгревала профилактически, уверившись, что протирка
контактов, то бишь нагоняй, время от времени не помешает; больше волновал
доклад Почуваева - рыхлого отставника, вроде увальневатого, но на деле
хваткого и расторопного, а еще вносило смуту скрытое размежевание между
Почуваевым и Васькой Помрежем.
Васька Помреж отличался тонкостью и умением продумать грядущий ход
событий до мелочей, зато Почуваев превосходил Ваську умением ладить с
людьми под погонами, то ли прошлые офицерские года способствовали, то ли
общий склад Почуваева - его любовь к приготовлению домашних разносолов,
одержимость рыбалкой и сбором грибов, и явно деревенское происхождение.
Почуваев и Помреж держали институт мертвой хваткой, и как раз эта
точка приносила самый большой доход, ближайшая по плодоносности уступала
раза в два. Фердуева отметила, что доклад Почуваева включал гвоздь
программы в том его месте, где отставник упомянул про гигантские
институтские подвалы, куда не ступала нога человека. Фердуева сразу
смекнула, куда клонит Почуваев, и сразу же догадалась, что отставник
продает ей идею Васьки Помрежа, стараясь выдать за собственное открытие.
Дураки! Фердуева и забыла, что прорабатывает Акулетту, скомкав разговор,
швырнула трубку. Дураки! Если удастся освоить подвал и разместить там
оборудование, всем хватит, такой подвал выпадает раз в жизни. Почуваев
обнаружил заброшенный ход в подземелье, никому не известный - основной
вход диагонально перечеркнутый железной скобой, пылился аж под двумя
висячими замками. Хоть глаза изотри глядючи - ясно, никто годами в подвал
не пробирался.
За окном солнце, деревья еще голы, но уже изготовились к взрыву
зелени. Фердуева облачилась в дорогое, смелых линий и неожиданных цветовых
сочетаний одеяние, дождалась прихода подруги - охранницы квартиры, и
нырнула в лифт чтоб посетить "двадцадку", раз уж выпала свободная минута,
и прихватить балык и финские вафли.
Фердуева вплыла в оживающую весну, зашагала по просохшему под напором
солнца тротуару; без головного убора литье волос обрамляло гладкое лицо,
взгляды встречных смущенно перескакивали на постороннее - заборы, голые
ветви, крыши, а то и упирались под ноги.
Фердуева ринулась в "двадцатку" с улицы и сразу налетела на Маруську
Галошу, покрикивающую на покупателей и месившую жижу грязевого озера
посреди магазина. Галоша заприметила Фердуеву вмиг и почтительно
поклонилась, обдав дрогнувшей в руках шваброй ранты сапог неудачно
подвернувшейся молодухи.
Мишка Шурф из-за прилавка отдал честь и в ответ удостоился, едва
уловимого кивка. На немой вопрос: где Наташка? Шурф ткнул пальцем в
лестницу, уводящую в подсобки, где за фанерной дверкой в скрытом
кабинетике ютилась Наташка Дрын.
Народ ломился за сосисками. Фердуева скользнула взглядом по
нездоровой розовости сосисочной горы на мраморе и устремилась вниз.
Пересчитав ступени крепкими, безупречной лепки ногами Фердуева налетела на
дона Агильяра.
Пачкун приветливо развел руки, вроде б для дружеского объятия, но
дальше символического жеста не пошел. Пачкун относился к Фердуевой
подозрительно, не ведая истинные силы, ее поддерживающие; к тому же Мишка
Шурф, который знал все и про всех, никогда не решался перемывать косточки
Фердуевой и только при разговорах о ней не желал шутить и сыпать
колкостями.
Шурф - парень не трусливый, но осторожный, напоминал себе Пачкун и
всегда выказывал Фердуевой должную обходительность.
- Какими судьбами? - Пачкун предупредительно пропустил гостью вперед.
- Вафельными. - Фердуева, попав в подвал, сразу вернулась к мечтам об
освоении институтских подземелий, и рокот басов обстоятельного Почуваева
враз перекрыл интерес к Пачкуну.
Пачкун, обиженный краткостью ответа и нежеланием продлить беседу,
удалился.
Фердуева проводила дона Агильяра пустым взглядом, успев отметить,
что, как и всегда, вызывают раздражение тучнозадые мужчины, широко
расставляющие носки в стороны и несущие себя мелкой поступью. Наташка Дрын
колдовала над косметикой, когда фанерная дверь пронзительно заскрипела и
впустила Фердуеву, заполнившую каморку телесами и натиском до предела.
Наташка Дрын, размалеванная по-клоунски - даже цыганство Фердуевой
тускнело рядом - притиснула подругу и отметила молниеносно: пахнет
"Опиумом", а божилась, достать не может, сука. И еще подумала, что за свой
балык могла бы рассчитывать на большую нежность Фердуевой, а еще
позавидовала свободе Фердуевой, которая вроде при должности, а всегда
птица вольная, а ты здесь парься да томись в четырех облезлых стенах в
подтеках и журнальных ликах десятилетней давности, наклеенных еще
предшественницей. Наташка долго зла не держала, не прощала только денежных
надувательств между своими, врубила магнитофон и умудрилась изогнуться, не
руша стен, в резком танцевальном маневре, потягиваясь и выкручивая бедра
непостижимым образом.
Фердуева успела уловить трепет ноздрей подруги и сразу объяснила
себе: вспомнила, черт, об "Опиуме". Прокол! Нет, чтоб политься другим
носогреем. Пожалела, что в сумке нет флакона, а то б прямо сейчас - терять
доверие не след, не то балычная река обмелеет и вовсе высохнет, конечно,
можно прижать, да притягательнее по дружбе, вроде как по обоюдке, от
взаимности душевной тяги.
- Я те раздобыла "опий"! - Фердуева вздохнула, из пяти флаконов
расстаться с одним не хотелось - но и холодильник со снедью дело не
последнее.
- Верх крутой? - между прочим уточнила Наташка про духи.
- Без верха, - мягко пояснила Фердуева, и Наташка Дрын в простоте
отругала себя за несправедливость к подруге и дурные помыслы.
Телефон не унимался, сыпал звонками, напоминая веселый трамвай, и
владычица каморки умудрилась таинственными звуками - обрубками слов,
междометиями и чередованием преувеличенно шумных вдохов и выдохов -
ублажать страждущих и поддерживать вполне осмысленный, даже игривый
разговор с гостьей. Разговор отличался той странностью для постороннего
уха, что и беседа двоих, бегло швыряющих друг в друга фразами да еще и на
непонятном языке. Фердуева собеседницу не слушала, пальцы машинально
забрасывали в зев сумки плоские жестянки, укладывали поверх вафельные
пачки, в то время как обладательница холеных, отмоченных в ванночках и
растворах, отбеленных кремами и мазями рук мысленно пребывала в подвале
института, подведомственного Почуваеву и Помрежу.
Наташка Дрын на мгновение умолкла, как раз, когда гостья упаковала
провизию и полезла в сумку за деньгами.
Наташка протестующе выставила перед собой ладони: хотела, чтоб до
получения духов Фердуева ей была должна, а не наоборот, так духи реальнее,
не уплывет высокоценимый флакон, хотя Фердуева слово держала намертво, как
смертники оборону.
- Потом разберемся... когда за духами заскочу.
Фердуева пожала плечами, поднялась, окинула со смешинкой убогую
фотогалерею на стенах и уже у двери поинтересовалась:
- У тебя нет по железкам спецов? Сварить кое-что, припаять...
порукастее и чтоб нетрепливые.
Наташка изобразила раздумье, горизонтальные морщины пролегли над
выщипанными бровями, завсекцией принадлежала к породе соотечественников,
коим засвидетельствовать, что они чего-то не могут или не имеют
соответствующих связей - нож острый, все одно, что самооговор, признание в
наитяжком грехе. Глаза Наташки засияли.
- Ну, как же!! Мой, что тебе дверь лудит, у него три завода метизов
схвачены, металлоремонты на все вкусы и вообще...
- А ты его давно знаешь?
Сейчас Наташка уяснила, за что боятся Фердуеву: так кинжально,
жестко, с плохо скрытой угрозой мало кто может спросить...
Мишка Шурф перехватил Фердуеву на лестнице, сунул ей в сумку две
банки неизвестного происхождения.
- Хочу посоветоваться?..
- Советуйся, - черные глаза женщины блеснули в отсвете тусклой
подвальной лампы. Мишка Шурф взъерошил кудри, приблизился и зашептал.
Дон Агильяр выплыл из кабинета и, сделав вид, что не замечает пару на
истертых ступенях, шмыгнул в каморку к Наташке. Через минуту из-за фанеры
докатился заливистый смех и резко оборвался, как Пачкун кивнул на дверь и
поднес палец к губам. Отношения с Наташкой секретом не были, но Пачкун
обожал поиграть в осторожность, полагая, что осязаемая осмотрительность
придает ему вес в чужих глазах.
Шурф нашептал о застолье в кабаке: кто кем интересовался, кто что
балаболил, обстоятельно доложил, точно...
Фердуева подбирала себе помощника, почти наметила Ваську Помрежа, но
вдруг притормозила: может Шурф лучше? Васька надежнее, а Шурф ушлее и
осведомленнее будь-будь, и концов, похоже, у Шурфа больше. Мишка поставлял
денежных клиентов, что приезжали в столицу на картежные олимпиады, ниже
мастеров общесоюзного класса мясник ни с кем дел не имел: по-первости,
когда Фердуева вызнала, почем играют - не поверила, а когда убедилась,
отдала олимпийцев целиком в ведение Шурфа. За негоциантов с Кавказа,
напротив, отвечал Васька Помреж, среднеазиатов курировал Почуваев.
Клиентура Помрежа любила девочек; клиентура Шурфа отдавала должное слабому
полу выборочно, силами картежного молодняка, а в основном - люди
серьезные, предпочитали покой, вкусную еду и хорошие вина; клиентура
Почуваева типизации не поддавалась.
- Миша! - Фердуева тряхнула волосами - нарочно, случайно? - задев
щеку мясника. - На той неделе один твой клиент, свердловчанин, кажется,
напряг Помрежа, вел себя уралец не-парламентски. Объясни таким, Миш, в
столице на воспитательную работу времени нет. Поуйми братьев-провинциалов!
- Со столичной уверенностью в себе подытожила хозяйка промыслов.
- Бу сде, - Мишка ругал всячески идиотов прошлонедельного постоя.
Одно жаль: идиоты денег Мишке не жалели, и Фердуева не скупилась. Мишка
сосал обе стороны в обе щеки, терять не с руки, повторил, - бу сде! - уже
в спину женщине, вышагивающей вверх по лестнице.
Дон Агильяр привидением возник из тьмы коридора и пытался объяснить
себе, почему Мишка покорно талдычит - бу сде. Пачкун ревновал, уверовав
давно, что исполнительность мясника целиком обращена на Пачкуна и делиться
ею с другими для начмага оскорбительно.
Через час Пачкун вызвал Шурфа, сесть не предложил, не шутил, не
подчеркивал общность участи, а напротив, начальственной неприступностью
пытался показать кто есть кто.
- Играешь на две лузы, Мишка? - Пачкун выпятил нижнюю губу.
- Что вы?.. - Мишка осекся, согнал вмиг улыбку, и Пачкун
удостоверился в подлинности страха рубщика мяса.
Дон Агильяр сжал серебряные, без единой желтинки, седины на висках:
- Миш, хочу напомнить УКа статью сто шестую. Укрытие товара!
- А что я?.. - Шурф позеленел.
- А то! - Пачкун встал. - Я таких козлов, как ты, сотнями на водопой
водил и... пить не давал, учти!
- Я! - начал было Шурф, и Пачкун углядел в его глазах хитрость и
злобу.
- Пшел вон! - рявкнул сладкоголосый дон да так, что штукатурка
осыпалась с потолка и покрыла меловой пылью носки вычищенных до блеска
ботинок.
Шурф направился к двери, не по-доброму, не понравилось Пачкуну, как
удалялся подчиненный: в каждом шаге, в каждом подергивании шеи, в каждом
волоске на побелевшем затылке - вызов, не гоже в такой злобе отпускать.
Пачкун стремительно рванулся вперед, припечатал цепко плечо опального.
- Для твоего блага, Миш, ору! Люблю тебя и верю тебе, а верю я одному
на миллион.
Шурф развернулся на каблуках, будто скомандовали кругом, встретился
глазами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38