Болтали свободно. Шурф хохотал,
обсуждали конкурсанток, особенно разрез по бедру сингапурок. Знойные дивы,
не поспоришь, зрелище редкостное для нашего брата, вроде, посреди поля
одуванчиков - две орхидеи.
Фердуева изучала красоток на сцене безразлично, навидалась таких в
жизни, вспыхивают бенгальским огнем на минуту - почитай, на год-другой - и
в безвестность, а гонор-то тянется шлейфом, мол, мне причитается за черты
неземные, а красоты уж пропиты, процелованы, прокурены до капли, одни
воспоминания.
Не шла из головы беседа с Чорком, этапная встреча состоялась,
предложенное покровительство - штука обоюдоострая: с одной стороны покой и
охранение, с другой сявочность, отлучение от первых ролей, величественное,
сытное, но шестерение. Беда. Видела не раз, как вчера еще незыблемый
авторитет сегодня вдруг пошатнулся, и признаков не виделось, никто вроде
не рыл, а враз побежали трещины по монолиту, и всем глаза бьет: не
сегодня-завтра твердыня рассыплется в прах. Существовали способы
укрепления: например, акция устрашения - покарать, побить, подрезать
крылья - однако с рапирными выпадами требуется осторожность, как бы не
нарваться на клинок соперников или, того хуже, не ткнуть в пустоту и
упасть, разбив нос, или, ненароком не порешить своего, а то и себя задеть,
и такое случалось. Фердуева искоса глянула на Шурфа и Ремиза. Зенки
растопырили, поедом жрут баб в купальниках, неуемные мужики; сколько раз
убеждалась, вроде сыт любовью по горло, всю ночь прокуролесили, а только
на улицу выбрался, уже шныряет глазами, скрытно так, гад, надеясь, что
концы упрятал и никому не видны греховные замашки. Несовершенство мужской
природы давно уже не занимало Фердуеву, данность и только.
Музыка гремела, со сцены сыпались улыбки, коротко стриженный
Саша-ведущий верещал в микрофон: девяносто, шестьдесят, девяносто...
девяносто, шестьдесят три, девяносто... восемьдесят семь, шестьдесят три,
девяносто два... грудь, талия, бедра. Перечисление цифр успокаивало
Фердуеву: ее три обмера тоже дай Бог, да и вообще, выскочи она сейчас на
сцену, да в купальнике, переполох поднимется, Господи! Улыбнулась,
толкнула Шурфа локтем.
- Миш, может мне сцену? А ты выкрикнешь сто... шестьдесят... ну и...
- Неужто сто? - оживилась мисс Кривой Рог. Фердуева глянула на
девицу, как на пустое место, вновь вернулась к размышлениям о
предупредительной акции. Посеять ужас, сотворить лютое и через трепачей -
языкатого товара пруд-пруди - запустить слушок по стольному граду.
Болтовня соседки Шурфа раздражала Фердуеву, не давала
сосредоточиться, плетет про криворожскую косметичку, мол, ушлянка, бабок
загребла лом, изготовив чудо-крем ото всех кожных напастей лица, продавала
баночку стограммовую за стольник, как-то напилась целительница, клиентку
нелегкая понесла в ванную, а там пол-ванной кремом наполнено, по стенкам
пустые баночки из-под майонеза, тертые яблоки в миске и самый дешевый
одеколон для запаха...
Утреннее представление завершилось, отбраковали из двадцати восьми
дюжину, шестнадцать продолжали скачку. Спустились вниз, в бар. Шурф
поволок мисс Кривой Рог, девица, когда встала, оказалась на пол-головы
выше Шурфа. Мишка сглотнул, а деваться некуда, так и прошествовали:
Фердуева, Ремиз и Шурф с золотоволосым прутиком. Жучила-бармен разливал
коньяк для своих, а народ случайный уверял, что смешивает только коктейли.
- Всюду несправедливость, - Шурф подмигнул мисс Кривой Рог, - кому
коньяк чистоганом, кому коктейль вота виз капля лимона. Вов, организуй
компании коньяченского.
Ремиз послушно направился к стойке: нагрузился тортолетками с сыром и
ветчиной, притащил четыре коньяка. Девушка Шурфа глянула на цветы
Фердуевой, и Мишку сорвало с мягкого кресла, через минуту протянул
несостоявшейся мисс Очарование цветы не хуже фердуевских. Нина Пантелеевна
отпила коньяк, откинулась на мягкую спинку, заложила ногу на ногу, высоко
задрав юбку: колени крепкие, белые, неудержимо обольстительные, могла б
претендовать на первое место в конкурсе мисс Колено.
По бару разгуливал прелюбопытнейший люд. К Фердуевой подходили,
раскланивались, шептали приветствия, жали руку, расцветали восторгами.
Мишка млел: обожал пребывать в броском окружении, как вот сейчас, две
лучшие женщины, Ремиз - первый человек в отеле, и Мишка Шурф в центре
событий. Многих с двойным дном примечал Мишка вокруг, пусть усвоят, как
приближен к Фердуевой, как славно живут, вкалывают само-собой, но и
веселятся, не надрывно, в удовольствие, с пониманием тонкостей
расслабления.
В толпе Фердуева различила Помрежа. Васька почувствовал взгляд,
развернул башку, подобно орудийной башне крейсера, в упор уставился на
хозяйку. Неудачно складывалось: Мишка с Помрежем друг друга терпеть не
могли; Мишка не прощал Помрежу высшее образование и знаменитых дружков из
режиссеров. Васька не прощал Шурфу воровство у простых людей, всегда орал,
что последнюю косточку с мясом у матери-одиночки норовит вырвать; другое
дело Помреж - обирает исключительно жирных карасей с деньгой, вроде
санитарствует в жестоком мире нечистых на руку. Скандалить Помреж и Шурф
устремлялись с полоборота. Фердуева поморщилась, ожидая стычки и прилюдной
ругани.
Помреж застыл в нерешительности, хозяйка успела кивнуть на Шурфа,
увлеченного обработкой мисс Кривой Рог. Васька приметил врага, сообразил
вмиг, что свара нежелательна и отвалил, успев поразить Фердуеву синяками
под глазами и трагически поджатыми губами. Видок хуже некуда, а тоже
шляется, гонит чертей простбта по мутным потокам.
Чорк явился неожиданно, чертиком из табакерки, вырос соляным столпом,
наклонился в приветствии:
- Мадам, рад видеть в добром здравии.
При Чорке усидеть стоило Фердуевой немалых трудов, подбрасывало враз,
будто с лагерных нар при сигнале поверки. Успела заметить, что призыв не
ускользнул от взгляда Чорка, бархатные глаза мужчины приволокло тайной,
вполне очевидной Фердуевой и лишний раз подтверждающей, что ее расчеты на
совращение Чорка построены не на песке.
Шурф сжался, при Чорке чувствовал себя школяром, в любой миг могут
пырнуть замечанием, а то и выгнать из класса, не объясняя причин,
преподаватель-Чорк, значитца, в дурном расположении духа.
Чорк барски потрепал Мишку по плечу, будто выставил незаслуженную
пятерку.
Чорк слыл мастером необязывающего разговора и сейчас, присев на край
мягкого дивана, обволакивал Фердуеву баритональным урчанием. В глазах
сверкало одно: как мое предложение? Принимается? Фердуева отдавала себе
отчет - впрямую Чорк не предложит, слишком высоко себя ценит, теперь слово
за Ниной Пантелеевной, ей решать, в конце концов люди с севера прижимают
не Чорка - его попробуй прижми, засушит листиком в гербарии, разотрет
пальцем и прах развеет по ветру - а сторожевую рать Фердуевой. Не хотелось
делиться новым корпусом института, восемнадцать этажей: столовая не хуже
ресторана в центре, два буфета, на десятом и на верхнем, обещали обширные
площади для размещения загульного люда, и ночлег вырисовывался неслабый.
Фердуева сама проследила за мебельными закупками для института, особенно
уделив внимание диванам и, уговорив хозяйственника выбить кресла-кровати,
снабженец убедил директора, что многофункциональная мебель всегда себя
оправдает, особенно в будущем, при списании. Новый корпус обещал отлиться
золотым дождем, тропическим ливнем, смывающим грязь нищеты, прибивающим
пыль ограниченных возможностей. И команду для нового корпуса Фердуева уже
сколотила, и уборщиц не трепливых наметила, и с Филиппом-правоохранителем
обговорила новые формы поощрения сержантского и младшего офицерского
состава. Все ладилось, и только алчные люди с севера расстраивали планы
расширения.
Вторжение! Именно вторжением пахло в последние недели. Теперь
понятно, отчего в старину городили толстенные крепостные стены. Вторжение!
Страх чужого вмешательства корежит, лишает разума, толкает на
необдуманное. Ожидаемое вторжение мешало Фердуевой наслаждаться красотками
на сцене, прикидывать на себя их одеяния, разузнавать, нельзя ли
перекупить что из сногсшибательных костюмов: неужели потащат назад за
тридевять земель, хоть в тот же Сингапур?
Защитой от вторжения представлялась акция-месть, расправа; показать
вовремя клыки ох, как важно, первостатейно, упустишь миг и навалятся:
успех рождает успех, неудача тянет неудачу.
Чорк без труда развлекал Фердуеву, сыпал смешным, ерничал, вставляя
блатное и матерное.
Классно плетет, восторгался не слишком речистый Ремиз. Щупает
хозяйку, не сомневался проницательный Шурф.
Мисс Кривой Рог приуныла, появление Чорка лишило ее внимания Шурфа и
подчеркнуло всю незначительность длинноногой девушки на фоне
могущественных особей породы Фердуевой и Чорка.
Помреж еще несколько раз мелькнул в толпе и скрылся. До второго
отделения, до восьми вечера оставалось пять часов, тягучих и ничем не
заполняемых. Чорк исчез также внезапно, как и явился. Шурф оживился,
предложил сгонять в шашлычную на выставку достижений. Фердуева долго
обдумывала предложение - на самом деле прислушивалась, утихнет ли тошнота
или разгуляется - и, решив, что, похоже, отпускает, милостиво согласилась.
Шурф вмиг домчал до шашлычной, миновав закрытый для общего
пользования служебный въезд. Охраняла въезда только заикнулся о пропуске,
как Шурф расплылся в улыбке:
- А как же! Вот он, родимый! - и сунул в карман застиранной до
серости робы купюру.
В шашлычную ворвались оперативной группой, прибывшей на задержание:
за всеми столами замерли, наблюдая за редкими птицами - из
противоположного конца зала, сгибаясь заранее, рванул мэтр, тут же усадил
прибывших за лучший стол, и только тогда Шурф заметил, что по-соседству
расположился Помреж. Аппетит сразу пропал. Фердуева поморщилась: чему
быть, того не миновать. И будто давным-давно не видела Ваську поощрила
улыбкой:
- Привет, Вась! Не ожидала тут...
Помреж, не отрывая зада от стула, царапая гнутыми ножками по полу,
прополз через проход в полтора-два метра, глянул на Шурфа и, не имея сил к
обычной баталии, предложил:
- Давай сегодня понейтралим, вроде соглашения о прекращении огня.
Шурф испытал облегчение, хоть пожрать удастся без напряга, но
одобрение продал не сразу, потянул время, прежде чем кивнул:
- Заметано.
Фердуева расценила молниеносность успешных переговоров, как знак
уважения к себе. Значит, еще числятся силенки за ней, значит, не так
скверны, непоправимы дела, стало веселее. Велела заказать французского
коньяка, по-матерински развеяла опасения прикованных к рулю Мишки и
Помрежа:
- Сто раз выветрится до вечера.
Володька Ремиз впервые за последний час подал голос.
- Тут везде до самого Садового моя зона, все схвачено. Нет проблем.
Шурф потрепал коллегу по загривку.
- Мясо, господа, в стране победившего социализма творит чудеса. Вот
наблюдаю третьего дня по своему шарпуньке передачу про таинственное. Кто
что насквозь видит, как домовые перестукиваются с жильцами и прочее.
Разве, размышляю, это чудеса? Вот с куском доброго мясца можно сквозь
каменную стену пройти, вот что поражает. Или взять уважение толковых
людей, хирургов там всяких, дельных физиков, тех же композиторов,
художников, творцов одним словом. Вообще, творец от торгаша рыло воротит,
но жена-то ему плешь грызет ежевечерне: вокруг творцов околачивается
народу пруд-пруди, а мяском никто не побалует. Хочу мяса человеческого! -
Шурф хохотнул. - Не извольте беспокоиться, не человечьего, а то получилось
нескладно, каламбур... - Мишка разлил коньяк, приподнял рюмку. - Дак и
забыл, господа, о чем это бишь я растекался словом по древу. Эклер!
Склероз! Старость подбирается по-пластунски, а потом, сразу хвать! И
вскочит на закорки.
Фердуевой надоело.
- Миш, ты про чудо бухтел.
Шурф сразу ухватил нить предшествующего разговора.
- Выпьем, господа, за чудо. Без чуда, доложу я вам, никакого понта
нет небо коптить, а с чудом - с превеликим плезиром, - опрокинул рюмку,
крякнул, вонзил крепкие, напоминающие зерна кукурузы к низу початка зубы в
истекающий соком кус баранины.
Фердуева отставила рюмку: бухать зачастила в последние дни, надо
тормознуть, самочувствие не то, да и настроение муторное.
Вторжение! Не отпускала тревога. Вторжение! Им что, жрут, пьют,
хозяйка озаботится, у нее в запасе всегда есть отходные варианты, связи,
люди... все образуется, и раньше случались лихие времена да придирки
дурных людей, где они все, недоброжелатели? Кто коротает несладкие годы на
химии, кто смирился, урвав на воле не жирную, но верную пайку, кого Бог
призвал не в силах терпеть более издевательств отдельных индивидов над
собственными организмами, прокуренными и пропитыми до дыр в шкуре.
Фердуева вяло ковыряла мясо, рассматривала девицу: молодая,
веселится, не смекает, что изнанку-то жизни еще не видела, не нюхнула.
Шурф убоялся, что Ремиз или Помреж ненароком перехватят мисс Кривой
Рог, принялся опаивать южную даму, изредка прижимая, поцеловывая
по-братски, то в волосы над ухом, то в розовую мочку. Смущается, краснеет,
отменный признак, не лярва, еще мужики не отковали стальную несгибаемость,
не приучили царствовать в любых застольях при таких-то ногах.
Фердуева склонилась к Шурфу, глаза бритвенно сощурились.
- В субботу в баню поедешь?
Мишка приобнял мисс Кривой Рог, давая понять, что вот
властелительница его дум все решит.
- Я сегодня вечером улетаю, - девушка смутилась, будто обильный обед
напрочь исключал возможность внезапного отлета. Шурф показно погрустнел: и
слава Богу, что улетаешь, крошка, не то возись с тобой, показывай столицу,
обхаживай, лепечи умильное, утомительно, вот те крест.
- В баню поедешь? - Фердуева различила на шее Помрежа предательские
подтеки красноты от неуемных целований, злость на всех мужиков шибанула
разом, захватила до задышки, прилила теплом, жарко проступив капельками
пота у корней волос.
Шурф мгновенно оценивал перепады настроений хозяйки, посерьезнел,
отложил вилку.
- Поеду.
- С кем? - Фердуева в упор расстреливала провинциалку: думаешь,
прелесть моя, ему париться не с кем? Такие мужики в простое не застревают,
в осадок не выпадают. Мясо! Слыхала? Мясо есть чудо, чудо есть мясо, а
связующее звено меж чудом и мясом Мишка Шурф и дружок Володька Ремиз. Что
ж по-твоему, такими редкостными представителями мужской породы некому
заинтересоваться?
- С Акулеттой, - Мишка не таился, все свои.
- Напомни еще раз Светке Приманке, чтоб штуку привезла не дачу. Закис
ее должок, плесенью покрылся, как полагаешь?
- Так и полагаю, - подтвердил Шурф и, ничего особенного не
подразумевая, сболтнул: - Надо б наказать Приманку, пугануть в
назидание...
И тут Фердуеву осенило. Наказать Приманку. Вот оно, спасение от
вторжения.

Дурасников возлежал в ванной, погруженный в теплые ласки вод по самый
кадык, млел, скрестив руки, на сглаженном толщей жидкости брюхе. Вечер
отдохновения - пятница. Слава Богу сумел себя поставить, отбоярился от
субботних бдений, начальство не брезговало поиграть в сверхзагруженность;
к тому же в субботу работалось всласть - никого лишних в здании исполкома,
непривычная тишина, субботние служения, хлопоты шестого дня недели никак
не походили на заботы предшествующих пяти дней. Начальники свободно
переплывали из кабинета в кабинет, именно в субботу налаживались связи,
велись задушевные - не в общепринятом представлении - а особенные,
аппаратно задушенные беседы, притирались контакты, возникало ощущение
общности нерасторжимой, пусть иногда и тяжкой, и доводящей до безумия, но
такой же непреодолимой, как житие бок о бок матросов, отправленных в
кругосветное плавание под парусами: общие невзгоды - бури, зной, болезни,
жажда... и добыча на неизвестных берегах, если Бог пошлет.
Жена заносила зампреду закуски на тарелках, не в силах противостоять
обжорству Дурасников отщипывал куски и прикрикивал на супругу, мол, зачем
вводишь в искушение, но жрал небезрадостно, хотя и мучался угрызениями:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38