в глазах
ужас. Увещевать? Не поймет! Васька придержал девицу с подламывающимися
ногами одной рукой, другой влепил ей три коротких пощечины. В затуманенных
глазах мелькнул проблеск сознания и угас. Васька примерился к еще одной
серии отрезвляющих ударов, когда Лилька, сглотнув, со странным клокотанием
вымолвила:
- Умер!
- Путаешь? - вяло, окунувшись в безнадежность, уточнил Помреж: ночь
сегодня выпала тягучая, бесконечная.
Лилька не ответила, потянула мужчину за собой. Васька плелся
обреченно: что теперь? Ворочать труп? Блажить? Рвать волосы? Разбудить
заснувших в блуде? Звонить в скорую, зачем? Или Фердуевой, будто хозяйке
удастся вдохнуть жизнь в обездушевшее тело? Васька брел по лестнице и
тащил за собой раздавленную выпитым и пережитым Лильку Нос, будто мешок,
волоком, расшибая ей в кровь колени, ударяя пальцы босых ног, обдирая кожу
бедер и локтей.
В холле Помреж врубил свет, предварительно задернув шторы. На кожаном
диване в объятиях спала пара, другая пара ночевала на сомкнутых
раскладушках в подсобке для измерительных приборов. Васька ткнул дверь в
подсобку, увидел, как кожа лба мужчины отчего-то покрыта копировальной
бумагой, и черный след тянется вниз к животу, будто мужчина промокал
подругу копиркой. Васька притворил дверь и вернулся в холл.
Кавалер Лильки покоился, раскинув руки на ковре - Христосик! -
посреди холла, чуть в стороне валялись одеяло, две подушки, простыня в
мелкий цветочек.
Васька опустился на колени, не понимая, что его раздражает: не вид же
покойника - отошедшие в мир иной и должны быть голыми; не бугрящееся
брюхо, не желтизна оплывших жиром боков, ни толстые складки над
промежностью, не рыжемедный лобок; и даже не багровый шрам со следами
редких швов. Раздражал Помрежа храп мужика на диване, храп взвивался до
верхней ноты, ухал в пучину хрипов и снова взмывал карябающим барабанную
перепонку воем. Помреж приложил ухо к сердцу умершего. Дьявольщина! Храпит
гад на диване, ни черта не разберешь, будто отбойным молотком долбит
затылок.
Помреж тронул умершего - еще теплый, не успел остыть; хорошо топят,
отчего-то пришло в голову. Васька содрогнулся от обыденности и
хозяйственной направленности раздумий даже в скорбный час. Глаза закрыты,
повезло, не то пришлось бы прикрывать собственноручно. Помреж набросил
одеяло на растекшееся квашней брюхо, подтянул отороченный край до самого
подбородка, но лица не накрыл, будто мертвому грозила духота под шерстяным
покровом. Помреж ползал на коленях - удобно, ковер мягкий и, если пригнуть
голову, волны храпа, будто прокатывались выше и не бередили слух.
Ползание по ковру неожиданно успокоило, отогнало дурное: ну, умер
человек... не убили же, никаких следов насилия, смерть неизбежна, а что
настигла здесь, в месте не подобающем? Так смерть выбирает место и время
визита по своему усмотрению; Васька повинится: пожалел подвыпившего
мужика, пустил переночевать, виноват - нарушил, бедолага взял да и
преставился; почему сразу не вызвал, а только к утру? Надо же выпроводить
блудодеев, замести, уничтожить следы гульбища, хоть и аккуратного, но не
бесплатного. Сразу не вызвал потому, что задрых непотребно - нарушение. Но
сморило, и вот утром обнаружил... человеческая в общем беда. Фердуева, как
старшая, объявит ему выговор, и в ближайшее застолье вместе весело
посмеются над происшедшим.
Лилька ход мыслей Помрежа не ведала, девицу корежило страхом не на
шутку, мозг, перегретый выпивкой, шептал о расплате, рисовал картины
зубодробительные. Конец Лильке Нос! И от жалости к себе, от нелепости
случившегося, голая, завернутая в простыню страдалица ревела и размазывала
слезы, с надеждой исподтишка поглядывая на Ваську, будто он облечен
властью вдохнуть жизнь в обмякшее тело; а еще Лилька содрогнулась, думая,
что гладила мертвеца - неизвестно же, когда именно случилось худшее - и
сворачивалась калачиком под толстым боком, и ногой натягивала одеяло на
выбившуюся наружу ступню мужчины, которого уже нет в живых.
Помреж йогом оседлал ковер, упер подбородок в колени и сверлил тело
под одеялом пламенеющим взором, похоже, надеясь так возродить биение
остановившегося сердца. Выдать звонок Фердуевой? Потревожить? Не стоит,
сам справится с бедой, заработает очко в глазах хозяйки, как человек, не
теряющий присутствия духа в переделках гибельных для слабонервных.
Слезы Лильки выплакала, успокоилась, в отуплении прислонилась к
обтянутому кожей креслу, и только храп жил в холле и оповещал о здоровом -
или нездоровом - сне. Васька снова дотронулся до тела и удивился: все еще
теплое, не расстается с обогревом или... тут Ваське стало не по себе,
снова приложил ухо к сердцу: тишина или... не разберешь мешает храп
треклятый. Васька углядел сумку то ли девицы храпуна, то ли другой,
почивающей под копиркой, кивнул Лильке, та с собачьей преданностью
подтащила кожаную торбу; Васька выгреб начинку, отыскал пудреницу,
разломил пополам и зеркальную часть поднес ко рту умершего.
Запотело враз.
Васька вскочил, сгреб Лильку, в сердцах отвесил ломовую оплеуху.
Лилька дико взвизгнула. Мужик-храпун на диване ожил, свесил ноги,
озираясь, не ведая по первому проблеску сознания, где обретается, кинулся
к Помрежу - обидчику души компании Лильки Нос.
Васька коротким тычком стального кулака пробил храпуна, брезгливо
наблюдая, как горе-защитник рушится на пол.
- Убрать все, сволочи, к шести утра! И чтоб к семи ноль-ноль духу
вашего не было. Мертвецу, когда проспится, на вашем месте я бы морду
набил.
Васька покинул холл, сбежал на свой этаж, долго не приходил в себя,
душило негодование. Так испоганить ночь, расскажи - не поверят.
Не успел лечь, как по лестнице спустился мертвец. Виновато ввинтился
в приемную, прилип к краю стула, начал извиняться. Васька вознамерился
перебить: мол, чего виниться, каждый может умереть, дело житейское, но
рожа мертвеца отталкивала, припоминался жирный живот и все, что ниже; от
омерзения Помреж повернулся спиной к кающемуся грешнику и процедил сквозь
зубы:
- Пшел вон! - и от грубости, могущей подвинуть мертвеца на
непредвиденные действия, на всякий случай сжал кулаки, и совсем изумился,
когда мужик потопал к стеклянной двери, смущенно бормоча:
- Ну, товарищ, товарищ, я же не нарочно! Товарищ...
- Еще б нарочно научились дуба давать, - прикрикнул Васька, - чтоб
тогда твориться стало!
Уткнул голову в подушку, и вдруг сон утешил настрадавшегося сторожа
быстрым приходом, отрезал Ваську от мира, отогрел, осыпал сновидениями,
наделил мерным дыханием с посапыванием и так голубил до утра.

Мишка Шурф тщетно умасливал Акулетту. Ночь выморозила пустынные
улицы, редкие машины проносились, как диковинные существа, не
притормаживая, похоже никем не управляемые. Зеленый глаз однажды мелькнул
вне пределов досягаемости, другие не появлялись. Акулетта была самой
неприступностью, будто Мишка совершенно незнакомый человек, поджимала
губы, выказывала каждым жестом презрение к словесам кругами обходящего ее
приставалы.
Шурф предпринял последнюю попытку и поймал себя на давно не
случавшемся: не на шутку распалился, завела подруга... Препятствия бодрят!
Похлопал по бедрам, пытаясь согреться, наскреб напора еще на один заход,
изумился, что, изменяя договоренности с собой же, предпринимает уже третий
- нет, четвертый окончательный штурм.
Акулетта первой углядела приближавшуюся машину, шагнула с тротуара,
даже не протягивая руки, рассчитала, что сам вид ее не может оставить
равнодушным.
Мишка с тоской наблюдал, как машина замедляла бег, как ткнулась в
невидимую стену прямо у ног Акулетты. С ума сошла! В машине мужиков полк,
едва не выкрикнул мясник, но дверца уже захлопнулась, и путешественники с
непроницаемыми лицами умчали Акулетту.
Шурф перебежал дорогу, нырнул в купающийся в кромешной мгле сквер.
Ночь преображала все: и деревья, и голые клумбы, и фонари, и газетные
витрины, и расклеенные на тумбах нестерпимо яркие при дневном свете, а
сейчас тусклые афиши. Мишка подумал, что надо крепко стоять на ногах,
чтобы без тени раздумий нырнуть посреди ночи в машину с четырьмя ездоками.
Вдалеке на противоположном конце аллеи мелькнула тень, прохожий медленно
приближался к Шурфу. Кто бы это мог быть? Куда и зачем продвигается? Мишка
невольно поднял воротник, поежился, сжал связку ключей, здорово
утяжеляющую кулак.
Человек миновал мясника, в его взоре похоже мелькнуло: кто же это
вышагивает мне навстречу? Куда и зачем?..
Мишка голову бы дал на отсечение, что упрятанные в карманы кисти
встречного, скорее всего, сжаты в кулаки. Всеобщая враждебность, посетовал
мясник.
Акулетта меж тем притиснулась к смотрящему прямо перед собой мужчине
на заднем сидении, деловито указала адрес.
- Не страшно? - участливо поинтересовался сосед Акулетты.
- Чего бояться? - встрял водитель, - мы друг друга вечность знаем.
Акулетта кивнула Лехе-четыре валета. Сосед расхохотался:
- А я-то возмущаюсь, ишь, наглючка, ни здрасте, ни прощай, ни куда
путь держите? сразу адрес врубает меж глаз, а мы уж полтора часа колесим
по разным надобностям. Приустали. Надо ж... - не успокаивался неожиданно
говорливый сосед, - в таком городе, в разгар всеобщего ночлега налететь на
знакомца.
- Подумаешь, - уточнил Четыре валета, - ее пол-Москвы знает.
- Три четверти, - поправила пассажирка, а дальше полилось: помнишь?..
Отвертку? Укатила... в Эдинбурге теперь обретается, находка для Шотландии.
А Марочка в Бремене. Помнишь, представлялась толстопузому со слуховым
аппаратом: "Я не просто Марочка, я Бундесмарочка!" Роллекс второй год нары
утюжит. Помнишь его приколы? "Роллекс" - предмет туалета всякого
интеллигентного, процветающего мужчины! Послушайте, давайте без взаимных
обид и подозрений. Все сертифицировано, вот документы, коробка, сургуч,
"Роллекс" с иголочки и всего тринадцать штук! Дорого? Помилуйте! Это же
как золото, как камни, как ценные бумаги принимается в качестве платежей
где угодно. "Роллекс"-то всучить норовил фуфельный, только что не
штамповка...
- Ты откуда? - Четыре валета машинально дотронулся до парика, все же
с женщиной переговаривался.
- От Мишки Шурф.
- Романитесь?
- Перестань, - Акулетта недовольно отодвинулась от пышущего жаром
соседа. - Крутим... педали в две ноги...
- А-а, - протянул Леха, - общие заморочки... Мишка все по мясу,
торчит на файв?
- А ты поруби, - отрезала Акулетта, как профессионал не любила, когда
вышучивают профессионалов, - поди не легче, чем в деберц крапом
промышлять.
Леха тоже озлился: в его тачке его же поддевать! Вышвырнуть ее что ли
в назидание и для показа мужикам, что крут?.. Не стоит. Акулетта баба
злопамятная, концы имеет дай Бог, зачем враждовать. Четыре валета
прикончил размолвку мастерским анекдотом.
Акулетта съезжала с одной квартиры на другую не реже двух раз в год,
и сейчас Леха вез полночную странницу в район ему неизвестный, понукаемый
то и дело властными - вправо, влево, за углом на стрелку...
Морока долгих бдений подкралась незаметно, смежила веки женщине,
тепло пышущего жаром - не от шампанского ли Васьки Помрежа? - соседа
добило: дрема окутала Акулетту, и в конце пути звонкость команд сменилась
бормотанием. Шурф разъярил Акулетту: зачем же уши растопырил словно
пятерню? Зачем так нудно тянул до середины ночи, если выпроводить
собирался? Уязвленное самолюбие трепало, перемежая тычки в самые больные
места смешками, Акулетта любила подтрунить над собой тайно от других. Шурф
так участливо выслушивал жалостливый треп, так облизывал глазами икры и
колени под матово темневшими чулками, не верилось, что согласится
выпустить.
Машина ткнулась в кучу подсохшей грязи на подъездной дорожке к дому,
Леха выругался, Акулетта взметнула ресницы и обомлела: свет пробивался
сквозь плотные шторы в окнах ее квартиры, шел четвертый час ночи...
Акулетта потому так часто и меняла квартиры, что ее грабили с завидным
постоянством - несла крест за язык длинный и хвастовство. Акулетта
понимала, что вслепую по ночам не шарят, кто-то навел, и только теперь
стало ясно отчего Мишка Шурф растягивал резину ночных часов, тут же
вспомнилось, как неосторожно отпустив ее, тут же перепугался и вьюном
вился, лишь бы не уехала, а как только рыбка уплыла-укатила, ринулся в
сквер, наверняка к автоматам, звонить дружкам, бить тревогу - хозяйка
неожиданно выехала.
Уже два года, с последнего ограбления, адрес Акулетты знали только
самые доверенные люди, плюс, визуально, иноклиенты, но те не в счет,
старшая сестра, две подруги и мясник Мишка. Сестра - вне подозрений,
пропив мозги в прах, умудрилась сохранить единственное водившееся за ней
достоинство: язык за зубами держала намертво, к тому же любила
младшенькую. Подруга Светка - трусиха, зависит от Акулетты на все сто,
наконец, хранит свои побрякушки и кое-что из денег у Акулетты, значит, при
грабеже теряет кровное. Оставались иногородняя подруга и Мишка Шурф - у
мясника всякого люда пруд пруди, верить не хотелось, не получалось, но и
другого ответа не видела.
Пауза затянулась, Леха-Четыре валета не выдержал:
- Прелесть мой, прибыли! Может, сопроводить до лифта во избежания
нежданного-негаданного изнасилования. Дур всегда подлавливают между первым
и вторым этажом, при полном безлюдии, неработающем лифте и заедающем замке
двери в подъезд - на улицу не выскочишь.
Акулетта не слушала: иногородняя подруга отпадала, среди знакомых
Акулетты единственная нормальная, не гуляет, не крутится, не рвется к
деньгам, десять лет замужем и довольна, любит мужа, уверена, что Акулетта
журналистка и в силу необходимости одевается так, чтоб не стыдно
подступиться к иностранцам для взятия интервью. "Как же ты берешь эти
самые интервью? Неужто вопросы подходящие приходят в голову? Как же ты
выспрашиваешь их? С магнитофоном что ли?" - "Так и выспрашиваю, - Акулетта
поражалась наивности подруги - удивительно, и собой недурна, а дремучая -
жуть, - иногда безо всякого магнитофона. Все решают личные контакты!"
Подруга замирала от восторга и значительности миссии, возложенной на
Акулетту.
Итак, оставался только Мишка Шурф.
- Слышь, - голос Лехи дребезжал неподдельным гневом, - выметайся,
мать, у нас дел полон рот.
Пусть кипятится, Акулетта Леху всерьез не принимала, перебьется,
катала. Женщина откинулась на спинку: одной войти нельзя, вдруг ее
поджидают с паяльной лампой, чтоб сама показала, где что? Только
уверенность грабителей, что сквозь плотные шторы и лучик не просочится, их
подвела. Или... покидая поспешно квартиру забыли выключить свет и комнаты
пусты? Если она притащит Леху, завтра весь город узнает, что Акулетту
очередной раз чесанули вчистую, и все поддельно примутся жалеть, в душе
радуясь: ну что, дурища, опять...
- Леш, - Акулетта решилась, - хочу тебе показать вещицу, зайдем?
- Какую? - Леха оживился: у Акулетты водились предметики, прилипали
от ее наезжающих издалека кавалеров.
Нет, перепроверяла себя Акулетта, не права... что толку в одном Лехе,
если там целая банда орудует, надо тащить мужиков из машины на разведку,
но тогда огласки не миновать, а вместе с ней и смешков за спиной в любом
кабаке.
Акулетта толкнула дверцу, обдало холодным воздухом, распрямившись,
ощутила уверенность и силу, нагнулась в салон:
- Кофе не желаете, господа? - Знала, что сосед по заднему сидению не
откажется, или не его рука два раза, будто невзначай, гладила колено
дремлющей Акулетты.
Тоскливо, когда в твоей квартире шарят чужие люди. Добра понатаскано
в комнатах на две жизни. Господи, неужели сначала? Маска неприступности
всегда украшала Акулетту более всего, но злоба преображала ее в редкостную
красавицу. Леха выбрался из машины и оцепенел пораженный: в свете уличного
фонаря Акулетту будто перетащили из кинопавильона, где удачливый режиссер
залучил на съемки звезду всех времен и народов. Акулетта не отрывалась от
полосок света, выбивающихся сквозь собственноручно подшитые шторы. Четыре
валета перехватил взгляд, случайно догадался или расшифровал ее тревоги -
не узнать - уточнил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38