— Погоди, скоро я займусь здесь гектографом и листовками, а ты будешь дышать мне на пальцы,— пошутила девушка. — Договорились? ..
Прошли годы. Как я скрывал в тайниках сердца то, сыплется, а невеста — как цветок... чуть старше вас. Ну конечно, — госпожа Дивель неожиданно вздохнула,— чего только не делает богатство! Я проводил Соню до ее квартиры.
— Скажи-ка, что за человек твоя хозяйка? — спросила она, как только мы вышли на улицу.
— Разве не раскусила? Трещотка, болтунья. Сар рассказала, как одна из соседок выгнала ее: «Пошел вон, сорока!»
— Может, она себе на уме?
— Весь ее ум на кончике языка. Следить за нами она не будет, но, если разнюхает что-нибудь, — разнесет по всему городу. Не по злому умыслу, а просто ради самой сплетни.
Соня жила теперь по эту сторону Двины, неподалеку от станции, с двумя девушками немного старше ее.
— Мы вместе работаем в Марковщине на большой льнопрядильне, — сказала Соня, знакомя меня со своими подругами. — Где гармонист? Еще не пришел?
— Пришел, пришел! — В комнату протиснулся юноша в кепке, лихо заломленной на затылок.
Какой там гармонист! Это же Вася Уголев! Черт побери, снова: «так надо»! Нас знакомят, мы украдкой многозначительно прищуриваем глаза и бормочем, что должно означать: «Очень рад... очень рад».
Вася снял с плеча гармонь, уселся на табурет и заиграл бравурный марш.
— Сыграй польку!—попросила Соня.
И как только раздались первые звуки гармоники, схватила меня за руку:
— Пошли танцевать!
— Не умею...
— В самом деле? Ну иди, мы тебя научим.
— Смилуйся... я никогда не танцевал...
— Не хнычь! Даже медведя молено научить танцевать.
Со стороны это была, надо полагать, комичная картина. Ноги мои не слушались, они словно стали слишком длинными и большими.
Наконец мы оба, тяжело дыша, бросились на лавку в углу комнаты.
- Чуть было не закричала, когда ты мне на ногу напил,—смеялась Соня, утирая пот. Вася продолжал играть. Сонины подруги кружились в танце.
— Разве нельзя обойлись без танцев? — проворчал.
- В такое время... Она стала серьезной:
— Ты ошибаешься... И солдат при первом удобном случае пускается в пляс. Конечно, когда надо работать, воевать, тогда не танцуют. Кроме того, понимаешь, ни у кого не возникнет подозрений... Скажи, а хозяйка не
соврала: завтра в церкви будет свадьба? - Непременно.
— Тогда встречай нас с Васей. Славный он парень!
Я пожал плечами:
- Вот был бы Тихон... Соня притронулась к моей руке:
- И мы успели подрасти... А Тихон, знаешь, уже на воле... Просит передать привет Букашке.
— Не шути! Только у него забот, что о Букашках думать.
Соня сердито взмахнула рукой:
— Боже, какой несносный! Ей-ей, получишь, на орехи!
Домой я шел с затуманенной головой. Меня сзади обхватил кто-то.
— Дядя Давис!
— Лунатик, куда бредешь? Картошка промерзнет!
Припер тебе на салазках два мешка. Отрезвел я не сразу.
— И пусть! — выпалил сгоряча. — Некогда мне с ней возиться... Есть дела поважнее... Обойдусь хлебом.
— Но-но! — Дядя многозначительно погрозил пальцем.
О небо, неужели всю жизнь буду наивным пареньком! Пора возмужать. Для видимости картошка, а под нею... гектограф.
Мрачный церковный подвал, принимай таинственные сокровища дяди Дависа! Береги и храни их от всевидящего ока жандармов!
Вечером следующего дня я вышел в заснеженный церковный сад.
В кирхе гудел орган, в окнах светились огни. Там навечно соединяли двух совершенно не подходящих друu другу людей — старого хрыча и только что расцвет шую девушку... Я подошел к распахнутым воротам сада. Мимо ворот прошла пожилая женщина. Остановят тротуаре и вглядевшись в светящиеся окна кирхи, он громко закричала:
— Проклинаю вас... всех проклинаю! Я этой своими руками сшила приданое, а она мне думает платить! Моя сестра сегодня умерла... У нее не на что было купить лекарство... А эти разбрасывают деньги горстями! Проклинаю вас, негодяи, всех — и ездоков и возниц! Кипеть вам в смоле и сере! Провалиться вам сквозь землю!
Руки мои невольно сжались в кулаки. Нет, стоны, слезы, проклятия и молитвы не помогут. Возвратна в сад, я прижался к каштану и осторожно взглянул на чуть заметное подвальное окошко. За этим окошком двое молодых людей снимали с гектографа белые, синие-красные листки.
Настороженно оглянулся: ничего подозрительного. Над головой беспокойно мерцают звезды. Я наблюдал толпу у дверей кирхи, а на душе было светло и радостно. Наконец-то у меня одна дорога и одна работа с дядей Дависом, Тихоном, Дударем, Соней!
Ветер зашумел в ветвях ближнего каштана, встретив неожиданное препятствие, бросился вниз, схватил горсть только что выпавшего снега, швырнул мне в лицо и умчался по улице, закручивая снег вихрем.
Откуда ветер? С востока, с Уральских гор, с волжских берегов, с московских площадей и улиц. А восточный ветер — всегда суровый. Ну и дуй вовсю, шуми, затягивай боевые песни! Ветер снова швырнул мне в лицо горсть снега. И еще сильнее зашумел в ветвях каштана. Начинался буран... Ана пути от Москвы до Витебска — Смоленск... жалуй, буран там уже намел горы снега. А в Смоленск живет девушка, которая приказала: «Не пиши. Так надо...» Вокруг темень, но мне яснее ясного: Инта,
ты, видно, в эту ночь либо стоишь где-то на посту, либо снимаешь с гектографа листовки... Начинался буран... Вот-вот разрастется он в бурю... И я... я тоже буду маленькой снежинкой этой великой грядущей бури! Тихон Бобров, слышишь ли ты меня? Букашка двинулся в путь по твоим следам!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47