«Здесь сдается^И^мната ученикам». Расхрабрившись, даже заглядывал в эти комнаты, но, когда узнавал о плате, как ошпаренный вылетал вон.
Наконец-таки дядя Давис нашел если не жемчужное, то настоящее ячменное зерно — комнатушку с форточкой.Я прибыл на новое место, как богатая невеста с приданым. Незачем гадать, кто снабдил меня кроваткой, маленьким столиком и деревянным сундучком. Ясно и так...
Вначале мы долго ломали голову над тем, как расставить мое имущество, ни за что не желавшее размещаться. Сундучок был мне совершенно необходим; в нем помещались не только книги, хлеб, творог и всякий мелкий скарб — он также заменял стул. Правда, дядя
ворчал, что на таком стуле я всегда буду сидеть сгорбившись. Но дело не в сундучке кровать и столик оказались непримиримыми врагами. Они ни за что не хотели друг другу уступить место и никак не помещались в комнатке. Дядя вздыхал:
— Эх, кабы сам смастерил, все уместилось бы! А то убиваешь время на помещицу. Для родного племянника еле-еле столик успел сделать.
Наконец хозяин квартиры нашел простой выхо[д: он подпилил у кровати ножки, так что после этого ее без труда можно было сунуть под стол. Кровать получилась очень низкой, ножки вышиной в три пальца, однако теперь все было в порядке. Во сне я иногда стукался коленями о край столика, но это уж пустяки.
Моя квартира находилась далеко от гимназии, на окраине города — почти в самом конце Лучесской улицы, около огородов. Но разве это далеко для человека, способного догнать мечущуюся от укуса овода корову... К тому же комнатка стоила только полтора рубля в месяц, или пятак в день...
В гимназии меня прежде всего поразило то, что и здесь каждый день начинался молитвами, как в аничков-ской деревенской школе. Только гимназисты не выказывали и четверти того почтения, с каким относились к молитвам деревенские ребята. Правда, когда в классе присутствовал Хорек — Исай Йсаевич Остроухое, — все стояли навытяжку, как солдаты. При других учителях тоже стояли спокойно, но со скучающим видом рассматривали собственные ногти. В присутствии же учителя географии Сергея Николаевича Уральского бывали случаи, когда ученики во время молитвы пытались ущипнуть или дернуть друг друга за волосы.
Вначале я сел на одну из передних парт, чтобы лучше видеть и слышать. Но вскоре уловил замечание Жоржика Комарова: как не стыдно такому обтрепанному лезть вперед! А вдруг явится в класс высокопоставленное лицо — скажем, губернатор или сам архиепископ! На другой день я забрался подальше, за спины других. Свободных мест было достаточно, две парты даже пустовали. На одной из них я вскоре вырезал: Хаим Фейгин. Хотелось напомнить, что по своим знаниям он мог быть украшением третьего класса.
Однажды после уроков меня подозвал Сергей Николаевич. Мы остановились в конце пустого коридора.
- Залан, почему вы сегодня во время молитвы укололи булавкой Ермольчика?
Я покраснел: как мог Сергей Николаевич это увидеть? Ведь во время молитвы он всегда стоял, отвернувшись от нас.
— Вы знаете, что такое кондуит, Залан? .. Наверное, еще нет. Это журнал, в который записывают все про-ступки гимназистов. Остерегайтесь туда попасть. Вы стипендиат дамского комитета... Во всяком случае, у вас есть надежда стать им. И вот, мой друг, берегитесь, чтобы вас не поймал кондуит! Не сердитесь на меня, Залан. Но в нашей гимназии вы существо — низшей породы. Одно замечание в кондуите — и у вас отнимут пособие. Был прошлой зимой у нас Хмельков, сын мелкого чиновника. Совершил маленький проступок: попал в кондуит, получил за поведение четыре — и половина стипендии долой. Мальчик не смог долго продержаться... Никогда не забывайте, Залан- в гимназиях есть кондуит.
Я был благодарен Сергею Николаевичу он предупредил меня от чистого сердца. Но домой побрел как оплеванный. Итак, я существо низшей породы...
Впереди шли три каких-то гимназиста. Я прислушался к их разговору.
— Мой отец собирается купить новое имение... около Полоцка — восемьсот десятин ..
— Твой отец глуп. А вот мой задумал продать имение и построить бумажную фабрику примерно за сто двадцать тысяч. Деньги потекут к нам со всех сторон.
— А мой все леса промотал. Мама плачет, говорит: если так будет продолжаться, мы скоро обанкротимся...
Я поскорее свернул. Что общего могло быть у меня с этими представителями высшей породы?
Глава IX
Ко мне приезжает отец — Сверточек с липовым цветом — «Тайная вечеря» Гуммиарабика. — Допрос
У Мироновых, где я жил, меня ожидал отец. Он привез два больших мешка с хлебом насколько фунтов масла, кусочек копченого мяса и два туеса с гворотм.
Прихватил также кружечку с вареньем и лукошко со всякой мелочью. Глядя в запавшие глаза и запыленное лицо отца, я понял, что он ехал зайцем и всю ночь не спал.
Он посидел некоторое время на моей кровати, спросил, целы ли еще ботинки, и полушутя добавил: варенье нельзя съесть в один вечер; всего, что он привез, должно хватить по крайней мере на месяц. Это значило, что отец вообще раньше не явится...
О занятиях он не спрашивал: чего там спрашивав. когда я так упорно отвоевывал себе право учиться!
Затем негнущимися пальцами оп отсчитал три рубля и восемьдесят восемь копеек. Как бы извиняясь, он показал мне оставшиеся деньги и подробно перечислил все необходимые для хозяйства покупки. И тогда оказалось: чтобы добраться до дому, у него остается всего двадцать копеек.
Я быстро пододвинул к нему гривенник из своих денег:
— Купи гостинец Зенте и Ирмочке.
— Они обойдутся и без гостинца. У тебя самого не так уж много. Книги... тетради... квартира... В гимназии дают карандаши и перья?
— Кто тебе даст такие вещи? Только чернила наливают даром." Нет-нет, непременно купи что-нибудь сестричкам!
О расходовании денег отец тоже не дал никакого наказа: он видел, что у меня каждая копейка на счету.
Прощаясь, отец в нерешительности помедлил. Видно было, что я вырос в его глазах на целую голову.
— В этом году хороший урожай, и все-таки, особого облегчения пет. Я в Богушевске слыхал от аптекаря, что есть такие гимназисты, которые сами подрабатывают. Может быть, в будущем и ты попробуешь...
Когда отец ушел и я начал перебирать содержимое лукошка, у меня невольно па «лаза набежали слезы: там был кусочек мыла, катушка ниток, две иголки, лоскуток для заплаток, узелочек с солью и сверток с липовым цветом. Бедные мои мать и бабушка — это все из их ничтожного запаса! Мне вдруг стало невыносимо жаль, что не послал им хоть калачик. Почему я не отдал отцу еще десять копеек? Если бы я знал, что найду его хоть
на другом конце Витебска, тут же пустился бы за ним вдогонку! На другой день в гимназии был большой переполох. Учитель латинского языка Аврелий Ксенофонтович Петров, по прозвищу Гуммиарабик, был капризен и придирчив. Временами от него несло спиртом как из винной бочки. В такие дни у гимназистов начиналось веселье: они всячески дурачились и издевались над учителем, мстя ему за все обиды.
Главным вожаком был Миша Карпов — сын пристава. Узнав на перемене, что Гуммиарабик явился в гимназию после вкушения на «тайной вечере», Миша воткнул в стул длинную булавку. Сев на нее, Аврелий Ксенофонтович заорал и хотел броситься из класса, но гимназисты окружили его со всех сторон: «Милый Аврелий Ксенофонтович, что с вами случилось? Вам наступили на мозоль?» Сердито ворча, он с трудом успокоился. Несмотря на хмель, вероятно сообразил, что если побежит к классному наставнику или даже К директору, то это не принесет ему особой чести.
Начался урок, и по классу стали летать бумажные птички. Некоторые гимназисты намазали их широкие клювы чернилами. Одна из таких птичек задела лоб учителя, другая — попала в нос и в губы.
Появление Гуммиарабика в учительской комнате с большими чернильными пятнами на лице всполошило его коллег. Ну и буря поднялась! Еще не успел прозвенеть звонок на урок, как в наш класс, задыхаясь от ярости, ворвался Хорек. Кто этот уличный мальчишка, этот хулиган, этот мерзавец? Миша Карпов невинно спросил: «Исай Исаевич, о чем вы говорите? Мы ничего не знаем». Его слова подлили масла в огонь. Мне казалось, что нашего классного наставника хватит удар. К сожалению, он остался жив и тут же начал выпытывать и допрашивать...
Разумеется, никто ничего не знал и никто ничего не видел. Все уверяли, что урок прошел очень хорошо и спокойно. Аврелий Ксенофонтович объяснял по-латыни, и все слушали затаив дыхание. Преступление совершено, скорее всего, во время перемены, когда Аврелий Ксенофонтович шел по коридору в учительскую. Вероятно,
виновного надо искать в другом классе. Воспитанники тех классов, в которых преподает столь уважаемый педагог, как Аврелий Ксенофонтович, никогда бы не позволили себе такого глумления. Никогда! Миша Карпов даже приложил руку к сердцу. А Толя Рипинский добавил: «Исай Исаевич. разрешите открыть вам небольшую тайну. У гимназистов третьего класса гимназии Неруша есть два любимых педагога: первый — вы, второй — Аврелий Ксенофонтович. За вас мы готовы в огонь и в воду... Оба вы до гроба останетесь в наших сердцах».
Все это было сказано чрезвычайно почтительно и серьезно. Возможно, если бы это сказал я, Хорек усмотрел бы в моих словах такое бесстыдство и издевательство, какое только известно людям со времен основания Рима. Но Рипинский был сыном помещика, собиравшегося купить в окрестностях Полоцка новое имение в восемьсот десятин. И Исаю Исаевичу оставалось лишь сложить губы в кислую улыбку.
Однако директор Иван Романович Неруш, хотя он и не явился к нам в класс, должно быть, не был удовлетворен результатами такого следствия. Вообще он не имел обыкновения копаться в подобных делах. Он содержит гимназию, то есть собирает с учеников приличную плату за обучение, арендует солидное здание, содержит швейцара почтенного вида, учителей и классных наставников — так пусть они сами справляются со всеми делами. Но на сей раз он почуял, что Исая Исаевича и латиниста легко провели. Спустя час я получил распоряжение явиться к директору.
Это было необычайное событие: гимназиста вызывали к директору только в исключительных случаях. И вот я впервые переступил порог кабинета могущественного повелителя гимназии.
В меня впились серые глаза директора. Казалось, от этого взгляда вот-вот оторвутся пуговицы на моей рубашке и я попаду в кондуит. К счастью, все пуговицы выдержали; пришел мой черед.
— Скажите, Залан, кто выпачкал лицо Аврелия Ксенофонтовича.
Это было прямое нападение — без всякой психологической подготовки. Однако я уже не был простачком:
— Иван Романович, третий класс вел себя спокойно.
— Послушайте... — директор вдруг засопел, подошел ко мне ближе и взял за пуговицу,— и на вас, очевидно, повлияла эта сказочка?
— Какая сказочка, господин директор?
— Знаю, знаю. Среди вас, гимназистов, господствует такой взгляд: в гимназии Ивана Романовича Неруша можно хоть на голове ходить. Директор добровольно никого не исключит... Послушайте, ведь те крохи счастья, которые выпали вам, ожидают еще пять или шесть таких же, как вы. Да, милый, именно вы обязаны были видеть тех, кто так гнусно ведет себя по отношению к учителям, к истинным попечителям вашим...
Хорошо, что директор говорил так долго — за это время я почувствовал, как милые руки, придавая мне силы, погладили меня по плечу: это были руки матери и бабушки. И я ответил ему тоже с пафосом:
— Видите ли, Иван Романович, я бесконечно благодарен вашей гимназии! Но благодарность — бы сами это знаете — должна соединяться с хорошей успеваемостью в учебе. В классе я забился в угол, чтобы никто не мешал мне. Так как я глубоко чувствую ответственность перед своими покровителями, мне нужно учиться и учиться.
Должно быть, моя длинная тирада утомила директора, а может быть, он понял, что я достойный воспитанник его гимназии и уже научился выкручиваться. Величественным жестом отпустил он меня, сказав, чтобы я поговорил со своим классным наставником Исаем Исаевичем.
Мне снова пришлось извиваться. Наконец Хорек, желая соблазнить меня, сказал:
— Знаете, друг мой, я целиком согласен с вашими доводами — вам действительно надо много учиться. Но все же при желании вы, без лишнего напряжения, уловите такие явления... такие нежелательные явления среди своих товарищей, которые должны быть вырваны с корнем... И тогда мы с вами будем беседовать время от времени... наедине... Гарантирую вам полное сохранение нашей маленькой тайны...
Я покраснел, как вареный рак. Ах так, я должен стать доносчиком? Нет, никогда! Никогда! С большим трудом я овладел собой и не сказал грубости, за которую мне был бы обеспечен кондуит. Я вежливо ответил свое-. му классному наставнику:
— Исай Исаевич, я очень люблю ваши уроки... особенно литератору. Мы еше так мало прошли... но я уже прочел большую часть хрестоматии. Мне кажется, Исай Исаевич, ни один писатель не поощряет тех, кто рассказывает что-нибудь о своих товарищах...
Я бросил взгляд на левую ногу Исая Исаевича Остро-ухова; мы подметили: если нога не дергалась, значит, наш наставник способен поступить по-человечески.
К счастью, нога не дергалась. Учитель кивнул мне головой — это означало, что могу идти.
Глава X
«Форточка, как у интеллигентов». — Трехглазый Горный Орел и Отец Зеленой Лягушки — Автомобиль, бандит и помещичий сын.
Домой я тащился, словно побитый. Длинная прогулка меня утомила чем дальше шел и думал, тем больше волновался и пылал возмущением. Нет и не было на свете справедливости! Но, когда пришел домой, мне уже некогда было негодовать и терзаться: нужно было скорей садиться за книги, пока не вернулись Мироновы — отец и сын, работающие на кожевенном заводе на набережной Двины. С их приходом за тонкой перегородкой начинался громкий разговор, поднимался смех и шум.
Я старался поскорее приготовить уроки, чтобы потом приняться за чтение взятых из библиотеки книг. Читал все, что попадало под руку: Гоголя, Пушкина, Некрасова, Майн Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера... Читал— вернее, глотал книги, как голодный, добравшийся до толстого ломтя хлеба.
У меня в комнате была форточка. Когда мы с дядей Дависом торговались из-за платы, хозяйка гордо сказала. «Я бы уступила копеек двадцать, но взгляните на это стекло, склеенное посредине замазкой — ведь это форточка, как у всех интеллигентных людей». Возражать не приходилось, но беда в том, что напротив форточки находились мусорные ящики, курятники и голубятни, куча битого стекла, старых консервных банок и всякого другого хлама. Поэтому воздух, проникавший со
двора, никак нельзя было назвать приятным. Все же время от времени я открывал форточку, особенно когда накрапывал дождик.Вечером я сидел у открытой форточки, а мои мысли витали далеко отсюда — в обширных южноамериканских прериях, там, где буйволы, индейцы и ревущие потоки. Вдруг — трах! Горошина больно ударила меня по лбу.
Я вскочил на ноги. На крыше одного из сарайчиков сидел маленький круглолицый гимназист и снова целился в меня из рогатки. Я тотчас бросился во двор и, издав воинственный клич дикаря, схватил камень, чтобы метнуть его во врага: вот переломаю ноги этому всаднику на курятнике! Как он осмелился тревожить меня в моей собственной крепости!
Но круглолицый нисколько не расстроился, он радостно смеялся, созерцая мой лоб:
— Смотри, вот здорово выучился стрелять! Прямо в цель.
— Ты, никак, спятил? Чуть не вышиб мне глаз!
— Пустяки, Отец Зеленой Лягушки!—ответил он важно. — Я теперь сумею на расстоянии тридцати шагов сбить воробья!
Это был воспитанник Александровской казенной гимназии, сын мелкого домовладельца, Егорушка. Вскоре мы уже вместе лазили по крышам сарайчиков.
Егорушка был неплохой парень, но единственно полезными он признавал книги об индейцах, мексиканцах, бледнолицых охотниках и следопытах. Он упорно называл меня Отцом Зеленой Лягушки, сердился и не хотел разговаривать со мной, когда я забывал назвать его Трехглазым Горным Орлом.
Выслушав рассказ о моих злоключениях, Трехглазый Горный Орел пожал мне руку:
— Мой друг Отец Зеленой Лягушки, ты правильно поступил! Никогда нельзя выдавать товарищей! Пусть героизм живет в твоей крови до конца жизни! Шпионам и предателям петлю на шею — и на сучок! Если бы тебе грозил даже волчий паспорт — гуляй по белу свету с высоко поднятой головой, как старый вождь Всадник Белой Лошади!
— Что это за волчий паспорт? —не утерпел я.
— Ай-яй, Отец Зеленой Лягушки! Слишком мало ты
еще выпил воды из наших родников, слишком мало ты пожил под яркими звездами Витебска! Гимназист задумчив, когда у него за поведение три. В печаль одевается его душа, когда кондуит полон замечаний и его исключают из школы. Но есть еще высшая ступень — это волчий билет. О таких сообщается во все учебные заведения, и они уже не могут поступить ни в одну гимназию и остаются навсегда словно прокаженные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Наконец-таки дядя Давис нашел если не жемчужное, то настоящее ячменное зерно — комнатушку с форточкой.Я прибыл на новое место, как богатая невеста с приданым. Незачем гадать, кто снабдил меня кроваткой, маленьким столиком и деревянным сундучком. Ясно и так...
Вначале мы долго ломали голову над тем, как расставить мое имущество, ни за что не желавшее размещаться. Сундучок был мне совершенно необходим; в нем помещались не только книги, хлеб, творог и всякий мелкий скарб — он также заменял стул. Правда, дядя
ворчал, что на таком стуле я всегда буду сидеть сгорбившись. Но дело не в сундучке кровать и столик оказались непримиримыми врагами. Они ни за что не хотели друг другу уступить место и никак не помещались в комнатке. Дядя вздыхал:
— Эх, кабы сам смастерил, все уместилось бы! А то убиваешь время на помещицу. Для родного племянника еле-еле столик успел сделать.
Наконец хозяин квартиры нашел простой выхо[д: он подпилил у кровати ножки, так что после этого ее без труда можно было сунуть под стол. Кровать получилась очень низкой, ножки вышиной в три пальца, однако теперь все было в порядке. Во сне я иногда стукался коленями о край столика, но это уж пустяки.
Моя квартира находилась далеко от гимназии, на окраине города — почти в самом конце Лучесской улицы, около огородов. Но разве это далеко для человека, способного догнать мечущуюся от укуса овода корову... К тому же комнатка стоила только полтора рубля в месяц, или пятак в день...
В гимназии меня прежде всего поразило то, что и здесь каждый день начинался молитвами, как в аничков-ской деревенской школе. Только гимназисты не выказывали и четверти того почтения, с каким относились к молитвам деревенские ребята. Правда, когда в классе присутствовал Хорек — Исай Йсаевич Остроухое, — все стояли навытяжку, как солдаты. При других учителях тоже стояли спокойно, но со скучающим видом рассматривали собственные ногти. В присутствии же учителя географии Сергея Николаевича Уральского бывали случаи, когда ученики во время молитвы пытались ущипнуть или дернуть друг друга за волосы.
Вначале я сел на одну из передних парт, чтобы лучше видеть и слышать. Но вскоре уловил замечание Жоржика Комарова: как не стыдно такому обтрепанному лезть вперед! А вдруг явится в класс высокопоставленное лицо — скажем, губернатор или сам архиепископ! На другой день я забрался подальше, за спины других. Свободных мест было достаточно, две парты даже пустовали. На одной из них я вскоре вырезал: Хаим Фейгин. Хотелось напомнить, что по своим знаниям он мог быть украшением третьего класса.
Однажды после уроков меня подозвал Сергей Николаевич. Мы остановились в конце пустого коридора.
- Залан, почему вы сегодня во время молитвы укололи булавкой Ермольчика?
Я покраснел: как мог Сергей Николаевич это увидеть? Ведь во время молитвы он всегда стоял, отвернувшись от нас.
— Вы знаете, что такое кондуит, Залан? .. Наверное, еще нет. Это журнал, в который записывают все про-ступки гимназистов. Остерегайтесь туда попасть. Вы стипендиат дамского комитета... Во всяком случае, у вас есть надежда стать им. И вот, мой друг, берегитесь, чтобы вас не поймал кондуит! Не сердитесь на меня, Залан. Но в нашей гимназии вы существо — низшей породы. Одно замечание в кондуите — и у вас отнимут пособие. Был прошлой зимой у нас Хмельков, сын мелкого чиновника. Совершил маленький проступок: попал в кондуит, получил за поведение четыре — и половина стипендии долой. Мальчик не смог долго продержаться... Никогда не забывайте, Залан- в гимназиях есть кондуит.
Я был благодарен Сергею Николаевичу он предупредил меня от чистого сердца. Но домой побрел как оплеванный. Итак, я существо низшей породы...
Впереди шли три каких-то гимназиста. Я прислушался к их разговору.
— Мой отец собирается купить новое имение... около Полоцка — восемьсот десятин ..
— Твой отец глуп. А вот мой задумал продать имение и построить бумажную фабрику примерно за сто двадцать тысяч. Деньги потекут к нам со всех сторон.
— А мой все леса промотал. Мама плачет, говорит: если так будет продолжаться, мы скоро обанкротимся...
Я поскорее свернул. Что общего могло быть у меня с этими представителями высшей породы?
Глава IX
Ко мне приезжает отец — Сверточек с липовым цветом — «Тайная вечеря» Гуммиарабика. — Допрос
У Мироновых, где я жил, меня ожидал отец. Он привез два больших мешка с хлебом насколько фунтов масла, кусочек копченого мяса и два туеса с гворотм.
Прихватил также кружечку с вареньем и лукошко со всякой мелочью. Глядя в запавшие глаза и запыленное лицо отца, я понял, что он ехал зайцем и всю ночь не спал.
Он посидел некоторое время на моей кровати, спросил, целы ли еще ботинки, и полушутя добавил: варенье нельзя съесть в один вечер; всего, что он привез, должно хватить по крайней мере на месяц. Это значило, что отец вообще раньше не явится...
О занятиях он не спрашивал: чего там спрашивав. когда я так упорно отвоевывал себе право учиться!
Затем негнущимися пальцами оп отсчитал три рубля и восемьдесят восемь копеек. Как бы извиняясь, он показал мне оставшиеся деньги и подробно перечислил все необходимые для хозяйства покупки. И тогда оказалось: чтобы добраться до дому, у него остается всего двадцать копеек.
Я быстро пододвинул к нему гривенник из своих денег:
— Купи гостинец Зенте и Ирмочке.
— Они обойдутся и без гостинца. У тебя самого не так уж много. Книги... тетради... квартира... В гимназии дают карандаши и перья?
— Кто тебе даст такие вещи? Только чернила наливают даром." Нет-нет, непременно купи что-нибудь сестричкам!
О расходовании денег отец тоже не дал никакого наказа: он видел, что у меня каждая копейка на счету.
Прощаясь, отец в нерешительности помедлил. Видно было, что я вырос в его глазах на целую голову.
— В этом году хороший урожай, и все-таки, особого облегчения пет. Я в Богушевске слыхал от аптекаря, что есть такие гимназисты, которые сами подрабатывают. Может быть, в будущем и ты попробуешь...
Когда отец ушел и я начал перебирать содержимое лукошка, у меня невольно па «лаза набежали слезы: там был кусочек мыла, катушка ниток, две иголки, лоскуток для заплаток, узелочек с солью и сверток с липовым цветом. Бедные мои мать и бабушка — это все из их ничтожного запаса! Мне вдруг стало невыносимо жаль, что не послал им хоть калачик. Почему я не отдал отцу еще десять копеек? Если бы я знал, что найду его хоть
на другом конце Витебска, тут же пустился бы за ним вдогонку! На другой день в гимназии был большой переполох. Учитель латинского языка Аврелий Ксенофонтович Петров, по прозвищу Гуммиарабик, был капризен и придирчив. Временами от него несло спиртом как из винной бочки. В такие дни у гимназистов начиналось веселье: они всячески дурачились и издевались над учителем, мстя ему за все обиды.
Главным вожаком был Миша Карпов — сын пристава. Узнав на перемене, что Гуммиарабик явился в гимназию после вкушения на «тайной вечере», Миша воткнул в стул длинную булавку. Сев на нее, Аврелий Ксенофонтович заорал и хотел броситься из класса, но гимназисты окружили его со всех сторон: «Милый Аврелий Ксенофонтович, что с вами случилось? Вам наступили на мозоль?» Сердито ворча, он с трудом успокоился. Несмотря на хмель, вероятно сообразил, что если побежит к классному наставнику или даже К директору, то это не принесет ему особой чести.
Начался урок, и по классу стали летать бумажные птички. Некоторые гимназисты намазали их широкие клювы чернилами. Одна из таких птичек задела лоб учителя, другая — попала в нос и в губы.
Появление Гуммиарабика в учительской комнате с большими чернильными пятнами на лице всполошило его коллег. Ну и буря поднялась! Еще не успел прозвенеть звонок на урок, как в наш класс, задыхаясь от ярости, ворвался Хорек. Кто этот уличный мальчишка, этот хулиган, этот мерзавец? Миша Карпов невинно спросил: «Исай Исаевич, о чем вы говорите? Мы ничего не знаем». Его слова подлили масла в огонь. Мне казалось, что нашего классного наставника хватит удар. К сожалению, он остался жив и тут же начал выпытывать и допрашивать...
Разумеется, никто ничего не знал и никто ничего не видел. Все уверяли, что урок прошел очень хорошо и спокойно. Аврелий Ксенофонтович объяснял по-латыни, и все слушали затаив дыхание. Преступление совершено, скорее всего, во время перемены, когда Аврелий Ксенофонтович шел по коридору в учительскую. Вероятно,
виновного надо искать в другом классе. Воспитанники тех классов, в которых преподает столь уважаемый педагог, как Аврелий Ксенофонтович, никогда бы не позволили себе такого глумления. Никогда! Миша Карпов даже приложил руку к сердцу. А Толя Рипинский добавил: «Исай Исаевич. разрешите открыть вам небольшую тайну. У гимназистов третьего класса гимназии Неруша есть два любимых педагога: первый — вы, второй — Аврелий Ксенофонтович. За вас мы готовы в огонь и в воду... Оба вы до гроба останетесь в наших сердцах».
Все это было сказано чрезвычайно почтительно и серьезно. Возможно, если бы это сказал я, Хорек усмотрел бы в моих словах такое бесстыдство и издевательство, какое только известно людям со времен основания Рима. Но Рипинский был сыном помещика, собиравшегося купить в окрестностях Полоцка новое имение в восемьсот десятин. И Исаю Исаевичу оставалось лишь сложить губы в кислую улыбку.
Однако директор Иван Романович Неруш, хотя он и не явился к нам в класс, должно быть, не был удовлетворен результатами такого следствия. Вообще он не имел обыкновения копаться в подобных делах. Он содержит гимназию, то есть собирает с учеников приличную плату за обучение, арендует солидное здание, содержит швейцара почтенного вида, учителей и классных наставников — так пусть они сами справляются со всеми делами. Но на сей раз он почуял, что Исая Исаевича и латиниста легко провели. Спустя час я получил распоряжение явиться к директору.
Это было необычайное событие: гимназиста вызывали к директору только в исключительных случаях. И вот я впервые переступил порог кабинета могущественного повелителя гимназии.
В меня впились серые глаза директора. Казалось, от этого взгляда вот-вот оторвутся пуговицы на моей рубашке и я попаду в кондуит. К счастью, все пуговицы выдержали; пришел мой черед.
— Скажите, Залан, кто выпачкал лицо Аврелия Ксенофонтовича.
Это было прямое нападение — без всякой психологической подготовки. Однако я уже не был простачком:
— Иван Романович, третий класс вел себя спокойно.
— Послушайте... — директор вдруг засопел, подошел ко мне ближе и взял за пуговицу,— и на вас, очевидно, повлияла эта сказочка?
— Какая сказочка, господин директор?
— Знаю, знаю. Среди вас, гимназистов, господствует такой взгляд: в гимназии Ивана Романовича Неруша можно хоть на голове ходить. Директор добровольно никого не исключит... Послушайте, ведь те крохи счастья, которые выпали вам, ожидают еще пять или шесть таких же, как вы. Да, милый, именно вы обязаны были видеть тех, кто так гнусно ведет себя по отношению к учителям, к истинным попечителям вашим...
Хорошо, что директор говорил так долго — за это время я почувствовал, как милые руки, придавая мне силы, погладили меня по плечу: это были руки матери и бабушки. И я ответил ему тоже с пафосом:
— Видите ли, Иван Романович, я бесконечно благодарен вашей гимназии! Но благодарность — бы сами это знаете — должна соединяться с хорошей успеваемостью в учебе. В классе я забился в угол, чтобы никто не мешал мне. Так как я глубоко чувствую ответственность перед своими покровителями, мне нужно учиться и учиться.
Должно быть, моя длинная тирада утомила директора, а может быть, он понял, что я достойный воспитанник его гимназии и уже научился выкручиваться. Величественным жестом отпустил он меня, сказав, чтобы я поговорил со своим классным наставником Исаем Исаевичем.
Мне снова пришлось извиваться. Наконец Хорек, желая соблазнить меня, сказал:
— Знаете, друг мой, я целиком согласен с вашими доводами — вам действительно надо много учиться. Но все же при желании вы, без лишнего напряжения, уловите такие явления... такие нежелательные явления среди своих товарищей, которые должны быть вырваны с корнем... И тогда мы с вами будем беседовать время от времени... наедине... Гарантирую вам полное сохранение нашей маленькой тайны...
Я покраснел, как вареный рак. Ах так, я должен стать доносчиком? Нет, никогда! Никогда! С большим трудом я овладел собой и не сказал грубости, за которую мне был бы обеспечен кондуит. Я вежливо ответил свое-. му классному наставнику:
— Исай Исаевич, я очень люблю ваши уроки... особенно литератору. Мы еше так мало прошли... но я уже прочел большую часть хрестоматии. Мне кажется, Исай Исаевич, ни один писатель не поощряет тех, кто рассказывает что-нибудь о своих товарищах...
Я бросил взгляд на левую ногу Исая Исаевича Остро-ухова; мы подметили: если нога не дергалась, значит, наш наставник способен поступить по-человечески.
К счастью, нога не дергалась. Учитель кивнул мне головой — это означало, что могу идти.
Глава X
«Форточка, как у интеллигентов». — Трехглазый Горный Орел и Отец Зеленой Лягушки — Автомобиль, бандит и помещичий сын.
Домой я тащился, словно побитый. Длинная прогулка меня утомила чем дальше шел и думал, тем больше волновался и пылал возмущением. Нет и не было на свете справедливости! Но, когда пришел домой, мне уже некогда было негодовать и терзаться: нужно было скорей садиться за книги, пока не вернулись Мироновы — отец и сын, работающие на кожевенном заводе на набережной Двины. С их приходом за тонкой перегородкой начинался громкий разговор, поднимался смех и шум.
Я старался поскорее приготовить уроки, чтобы потом приняться за чтение взятых из библиотеки книг. Читал все, что попадало под руку: Гоголя, Пушкина, Некрасова, Майн Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера... Читал— вернее, глотал книги, как голодный, добравшийся до толстого ломтя хлеба.
У меня в комнате была форточка. Когда мы с дядей Дависом торговались из-за платы, хозяйка гордо сказала. «Я бы уступила копеек двадцать, но взгляните на это стекло, склеенное посредине замазкой — ведь это форточка, как у всех интеллигентных людей». Возражать не приходилось, но беда в том, что напротив форточки находились мусорные ящики, курятники и голубятни, куча битого стекла, старых консервных банок и всякого другого хлама. Поэтому воздух, проникавший со
двора, никак нельзя было назвать приятным. Все же время от времени я открывал форточку, особенно когда накрапывал дождик.Вечером я сидел у открытой форточки, а мои мысли витали далеко отсюда — в обширных южноамериканских прериях, там, где буйволы, индейцы и ревущие потоки. Вдруг — трах! Горошина больно ударила меня по лбу.
Я вскочил на ноги. На крыше одного из сарайчиков сидел маленький круглолицый гимназист и снова целился в меня из рогатки. Я тотчас бросился во двор и, издав воинственный клич дикаря, схватил камень, чтобы метнуть его во врага: вот переломаю ноги этому всаднику на курятнике! Как он осмелился тревожить меня в моей собственной крепости!
Но круглолицый нисколько не расстроился, он радостно смеялся, созерцая мой лоб:
— Смотри, вот здорово выучился стрелять! Прямо в цель.
— Ты, никак, спятил? Чуть не вышиб мне глаз!
— Пустяки, Отец Зеленой Лягушки!—ответил он важно. — Я теперь сумею на расстоянии тридцати шагов сбить воробья!
Это был воспитанник Александровской казенной гимназии, сын мелкого домовладельца, Егорушка. Вскоре мы уже вместе лазили по крышам сарайчиков.
Егорушка был неплохой парень, но единственно полезными он признавал книги об индейцах, мексиканцах, бледнолицых охотниках и следопытах. Он упорно называл меня Отцом Зеленой Лягушки, сердился и не хотел разговаривать со мной, когда я забывал назвать его Трехглазым Горным Орлом.
Выслушав рассказ о моих злоключениях, Трехглазый Горный Орел пожал мне руку:
— Мой друг Отец Зеленой Лягушки, ты правильно поступил! Никогда нельзя выдавать товарищей! Пусть героизм живет в твоей крови до конца жизни! Шпионам и предателям петлю на шею — и на сучок! Если бы тебе грозил даже волчий паспорт — гуляй по белу свету с высоко поднятой головой, как старый вождь Всадник Белой Лошади!
— Что это за волчий паспорт? —не утерпел я.
— Ай-яй, Отец Зеленой Лягушки! Слишком мало ты
еще выпил воды из наших родников, слишком мало ты пожил под яркими звездами Витебска! Гимназист задумчив, когда у него за поведение три. В печаль одевается его душа, когда кондуит полон замечаний и его исключают из школы. Но есть еще высшая ступень — это волчий билет. О таких сообщается во все учебные заведения, и они уже не могут поступить ни в одну гимназию и остаются навсегда словно прокаженные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47